Вопросы функциональной грамматики Сборник научных трудов. Выпуск 4

ции, идентификации и т.д.), дают возможность адекватно и объективно выявить и описать внутренние структуры различных ЛСГ, взаимосвязи, взаимодействия и взаимоотношения их единиц на внутреннем и внешнем уровнях каждой из ЛСГ. Многоаспектность и синкретичность видения языковых явлений в предлагаемой интерпретационной модели познания, представления и описания фукционирования – жизни – ЛСГ, занимающей место ядерной в ЛСС любого языка, категоризует и концептуализует своими единицами деятельность человека говорящего, тексто- и системоопределяющую и образующую, призвано обнаружить, раскрыть и описать грани этой жизни ЛСГ как грани динамики, а не остановленные (хотя, возможно, и прекрасные, но лишенные вне динамики жизни и, соответственно, адекватности многомерному функционирующему объекту и, тем более, субъекту) мгновенья3. Возможно, в

3 Именно о таких остановленных мгновениях жизни мира, которые уже и не жизнь, а смерть, будь то остановленное мгновение природы, запечатленное неумелым творцом-художниом, или классификационное открытие творца-ученого, говорят прецедентные для автора данного исследования личности: поэт М.Ю.- Лермонтов, философ Л.М.Морева, филолог А.Б.Пеньковский. Ср.: «И пришла буря, и прошла буря; и океан замерз, но замерз с поднятыми волнами; храня театральный вид движения и беспокойства, но в самом деле (sic!) мертвее, чем когда-ни- будь..» (М.Ю.Лермонтов – С.А.Бахметьевой, август 1832). «Всегда живая история философской мысли не должна оседать архивом в пресловутой эрудиции профессионально выхолощенного интеллекта с его неизменной склонностью к жанру классификационных гербариев; единственный шанс для философской мысли стать смыслом (т.е. быть мыслью не только высказанной, но и услышанной, быть встре- чей устремленных к пониманию, единых в своем различии субъектов) незримо и тесно связан со способностью каждого живущего человека нести в себе как собственное былое всю историю человечества: только здесь открыта возможность не превращать движение мысли в некий компендий, неминуемо чреватый паноптикумом «идей», но дать прозвучать, не стирая голосов, всей фонограмме, которая для собственного исполнения ждет не только оркестровки, но всегда оставляет звуковое пространство для нашей собственной партии. И чтобы «не сфальшивить», а те более не заменить свой голос «шумом», для мысли в ее предельной устремленности озвучить несказанное, нет ничего более важного, чем умение слышать и понимать во всей полноте уже сказанное. <...> философская мысль может свободно двигаться в пространстве «чистого я», устремляясь к совершенству интеллектуального мастерства и виртуозности исполнения мирогармонизирующих (находящих собственную кульминацию в постижении мироохватывающей упорядоченности и всеобщности) интенций (усилий) разума, пока вне сомнений(т.е. вне рефлексии) остается подлинность, ценность и целостность моего реального«я» со всем его разумом и неразумием, и тем самым вне рефлексии (т.е. вне сомнения) остается сам принцип консолидирующей всеобщности и необходимости порядка» [6, с.96-97]. «Картина, которую рисуют словари, – это стоп-кадр, остановленное и тем самым омертвленное мгновение, и при том – мгновение столетней давности.<...> В эту мертвую картину нужно вдохнуть жизнь, живое движение которой и есть одновременно и тайна, и разгадка тайны» [9, с.215].

121

этой потребности, искомой каждым и всеми нами вместе взятыми, реализована наша всеобщая готовность (и потребность же) осознавать именно себя самого созданным по образу и подобию Всевышнего – совершенным, безгрешным и бессмертным Творцом в Мысли и в Слове, Летописцем Бытия, Человека и Мира?

Изначальный системный замысел Творца, отвечавший идее дать всему эмбрион вербально-духовного Начала, воплотился и в создании всего сущего на земле и под небесами по модели Его креативной номинативно-дискретирующей когнитивной деятельности: Слово, бывшее всем4 в Начале всего и Началом всему –

креативным энергетическим и мыслительным истоком, орудием, механизмом, материей и идеей-целью Творения, иначе говоря, ког- нитивно-вербальной моделью: сценарием-фреймом-прототипом- прецедентом Текста Мира-действительности, Мысли-Слова-Де- яния и Подвига Свободы-необходимости, Свободы-ответственнос- ти и Свободы-воли Божией. Слово и в языковой системе, и в тексте,

èв языковом сознании, и в любой из картин мира – единица и центральная, и пронизанная межуровневыми отношениями, и калейдоскопически многогранная. Как грани этой сущности слова – сложнейшая матрица отраженности в его элементах знаковой значимости и структуры всех граней языкового сознания: эмпирический компонент, вместивший в себя весь опыт чувственного «проживания» действительности (визуальный, осязательный, тактильный, акустический и обонятельный), и рациональный, включающий в качестве своих компонентов денотативный, коннотативный, грамматический и, наконец, селективный, самый «жизнеобеспечивающий» для функционирования словесного знака, ответственный за континуальную память и текстуальную корректность встраивания слова в текст и формирующий интертекстуальность каждого словесного знака, его ментальную память и изоморфность этих граней словесного мышления, действительности Мира, действительности Мысли, действительности языкового сознания и действительности языка, на каждом из уровней каждой из отраженных в этом словесном компоненте структур.

Сотворенный по замыслу Божию – по образу и подобию Творца – в последний день Творения (весь Мир таким образом превращался не только в предпосылку человеческого бытия, но и в объект

èпредмет человеческой познавательной и креативной же деятель-

4 Такими в нашей культуре Мысли-Слова затем были и остались– наши вс¸! – М.В.Ломоносов, А.С.Пушкин. Е.Ф.Карский [10].

122

ности, начиная от его, Мира, познания и поименования и кончая его, Мира, преобразованием по промыслу Человека, как Промыслу Божию), апофеоз креативной деятельности, Человек определен был своеобразной действующей моделью деятельности Творца по законам Блага, Добра, Мира, Свободы, Истины, Пользы и Ответственности. Но, получивший Мир в подарок, от щедрости Господней, а не за заслуги когнитивной творческой деятельности, апофеоз Божественного Творения оказался не на высоте знания Истины, Свободу принял не как Ответственность, без постижения Блага-необ- ходимости быть ведомым, но как про-извол, инстинкт и вседо-(и)з- воленность, утратив и ощущение Добра, и представления о Пользе своего «творческого эксперимента» над Миром, себе подобным и над собой самим. Может быть, именно поэтому до сих пор не осмыслен переход от Мысли к Слову, от мышления к говорению ни философами, ни риторами, ни лингвистами. Есть только моделисхемы этой связи. Язык их тоже маскирует, но и демаскирует, нужно только нащупать «швы» этой связи [11, с.11]. Возможно, поэтому вхождение человечества в третье тысячелетие от Рождества Христова (не секрет, что именно в Иисусе Христе Творец промышлял явить человечеству путь спасения от неблагостного пути в никуда и средство обращения к замыслу Господню) ознаменовалось устремленностью интеллекта во всех формах проявления к постижению моделей открытия Истины: будь то поиск когнитивных структур личности, языка, творчества или создание моделей искусственного языка или интеллекта, будь то постижение или формирование моделей и образов мира в культуре, искусстве, политике, идеологии, идеографии и, опять же, в языке. И даже гуманизация (а вернее, пока только устремленность к ней) современной картины мира и ее научной, концептуальной, художественной и, наконец, языковой моделей, поиск гармонизирущего диалога с Миром, готовность слушать и слышать Другого, взаимообогащать- (ся) полифонией идеосфер и видений Мира и Свободы, приближаясь к целостному (изначальному, Божественному) и цельному зна- нию-Истине, – это лишь реализация опытного пути (проб и ошибок) человечества к осознанию безмерно незаслуженного и непомерного (и не по мере знания, и не по мере ответственности, и не по мере творческой состоятельности) Божественного дара Истины как Промысла Божия [3]. Причем творческой деятельности творца, постигшего Истину, соответствует синтетизм Мысли и Слова, являемые как будто даже интуитивно, подсознательно, как это свойственно, например, Платону Каратаеву5, и в то же время глубоко

123

закономерно, что подтверждается учеными, осознававшими природу креативной способности человеческого сознания, дара речи и законов когнитивной деятельности носителей языка и лингвистов. Сравним результаты этих когнитивных исследований. «Активная реализация «дара речи» ставит акцент на синтезе», – заключает Н.Д.Арутюнова [12, с.12]. Сущность формирования образа мира языковыми средствами, моделировать картину мира как нечто целостное, а не простую совокупность слов отдельного языка, воссоздавать картину мира как «удобообозримое» и адекватное своему объекту целое видится в системном подходе к языку [13, с.268269], а смысл обращения лингвиста к анатомическому ножу – в «обратном синтезе выделенных частей в исходное единое целое»6.

Языковой картине мира современные философы (Г.А.Брутян, Р.И.Павиленис) и лингвисты (Ю.Н.Караулов, Г.В.Колшанский, Г.В.Рамишвили, Н.Г.Комлев, Б.А.Серебренников, А.А.Уфимцева, Е.С.Кубрякова) противопоставляют концептуальную (логическую) модель действительности. Основание этого противопоставления является и основанием взаимной связи двух моделей – самостоятельность и взаимосвязь двух феноменов: языка и мышления. При всей размытости и зыбкости границ двух моделей мира, реальность их существования и актуальность для познания языкового механизма под сомнение поставить невозможно, а выводы о содержательном и структурном соотношении двух моделей мира убеждают в методологической значимости их разграничения: содержательно

5 «Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту назад, так же, как он не мог сказать Пьеру свою любимую песню... Он не понимал и не мог понять значения слов отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого слова или действия»(Л.Т.).

6«Удачно выполненный анализ, или расчленение исходной совокупности слов на более мелкие части, означает по существу вскрытие той организационной структуры, которая пронизывает лексическое единство, поскольку членение проводится тем легче и естественнее, чем вернее найдены «швы», имеющиеся в нем. Подобные швы, или соединения, обладают разной степенью прочности, специфической конфигурацией, неодинаковой глубиной проникновения внутрь рассматриваемой сущности, т.е. имеют разные каче- ственные и количественные характеристики, которые можно расшифровать или обнаружить, применяя различные методы анализа. Самые очевидные и «грубые» швы могут вскрываться более простым инструментом анализ за, а «тонкие» и невидимые соединения требуют использования сложного «хирургического» инструмента, позволяющего производить необходимые разъединения по имеющимся в анатомируемом явлении швам, а не по живым тканям и клеткам. Именно такой анализ делает возможным обратный синтез выделенных частей в исходное единое целое и обеспечивает установление того вида устройства, которое свойственно рассматриваемой сущности» [11, с.11].

124

ЯКМ покрывает все содержание КММ, остающиеся за его пределами периферийные участки выступают как источник дополнительной информации о мире. Эта, периферийная, часть ЯКМ варьируется от языка к языку, составляя своеобразие каждого языка. Информация КММ и совпадающей с ней ядерной части ЯКМ формирует универсальные понятийные категории и является инвариантной, независимой от того, на каком языке она выражена. Следовательно, для адекватности представления языковой картины мира важно учитывать не только ядро ее, но и периферию всех подсистем языка, явления пограничные и переходные, хотя, вне всякого сомнения, главным носителем информации о ЯММ и КММ являются ядерные структуры и единицы. В особенности актуально это требование при рассмотрении синсемантичных единиц языковой системы, которые, выражая дискретное знание о Мире (родственное изначальному, открывшемуся Человеку вместе с осознанием своего Божественного предназначения давать имя всему сущему, делая каждый элемент Мира тем, чем он и должен быть на земле), являются одновременно слепками-единицами знания континуального, несут на себе память о континууме типовых прецедентных текстов [14, с.93]. В противном случае – опять «паноптикум идей», созерцание «замерзшего океана» с поднятыми волнами. Именно эта философско-логическая (концептуальная) составляющая моделирования (языковым сознанием, языковой системой и каждой единицей глагольной ЛСГ) феноменологии ре- чевой деятельности человека (превращения знаков мысли в знаки говорения) кладется в основание нашей модели-схемы ЛСГ глаголов говорения (взятой во всех гранях ее экзистенции) как воплощения динамики языкового моделирования действительности в целом.

Поиск модели, соответствующей феноменологии «предсистемы» языковой картины мира, четвертым шагом предполагает создание модели-прогноза относительно реализации схемы в языковом сознании человека, что применительно к данному исследованию требует осмысления природа связи между ЛСГ как единицей системности ЛСС и коммуникативно-текстовой разверткой этой единицы для глаголов говорения на предмет способности переходить в исследовательской и порождающей языковой деятельности и использовать данные системы в прогнозировании коммуникативного их поведения и, наоборот, в диагностировании системных характеристик языковых единиц на основании их текстовой реализации. Наша модель-прогноз-ядро несет все беспредельное знание о языковой системе как целом и о ее функциях и жизни.

125

В основе выделения ЛСГ лежит денотативный (тематический) принцип: учитывается прежде всего естественное, онтологическое расчленение действительности, релевантное для языковой системы. При этом также вмешивается человеческий фактор – не последнюю роль играет интуиция исследователя – владеющего теми же приемами моделирования действительности, что и любой рядовой носитель языка, но способного вербализовать свои знания ЯКМ в классификации языковых единиц. Собственно, все ЛСГ – отражение целей, которые ставят исследователи при анализе ЛСГ. Предельно точно роль человеческого фактора в структурации лексики сформулировал Б.А.Плотников: «Лексика допускает свое исходное членение на различные группировки, что определяется целью анализа, выбранной точкой зрения на предмет исследования и объективными характеристиками этого предмета. Выявление наиболее существенных характеристик в предмете служит оптимальной основой для вскрытия его самой важной внутренней структуры. Этими же обстоятельствами определяется и выбор способов анализа лексики, которые, таким образом, в значительной степени производны от специфики рассматриваемого лексического материала, целей исследования и точки зрения на него» [11, с.10-11].

Наиболее полное, всестороннее определение ЛСГ, учитывающее денотативную обращенность, онтологическую сложность ЛСС, характер системной организации единиц ЛСГ, дает З.В.Ничман.7

7 «Лексико-семантическая группа – это часть лексико-семантической системы языка (микросистема), представляющая собой объединение слов одной части речи на основе интегрирующего семантического признака как компонента лексического значения слов группы Интегрирующий семантический признак может присутствовать в одном значе- нии многозначной лексемы либо в нескольких (редко – во всех) Поэтому единицей ЛСГ является лексико-семантический вариант (лекса), характеризующаяся указанным признаком. Кроме интегрирущего семантического признака, семантическое пространство ЛСГ содержит целый ряд дффренцирующих признаков, что обусловливает возможность классификации группы. Семантическая структура группы может быть представлена в виде иерархической организации дифференцирующих семантических признаков, под- чиненных интегрирующему признаку группы. До каждому из признаков ЛСГ может иметь синхронные парадигматические связи с другими ЛСГ, что отражает системность лексического уровня в целом. Кроме синхронных, ЛСГ имеет и диахронные связи с другими группами, которые осуществляются также на основе семантических признаков как элементов смыслового содержания (семантического пространства) группы» [15, с.16]. «На основе дифференциальных признаков группа делится на отдельные подгруппы, разряды, ряды. По каждому из признаков выделяемые в ЛСГ подгруппы (и далее – ряды) способны объединяться с другими смежными группами: одна группа пересекается с множеством других групп, а каждая из этих групп, в свою очередь, взаимодействует с новой серией групп и т.д. Связи между группами обеспечивают системность лексического уровня в целом» [16, с. 6]. «В синтаксическом плане ЛСГ характеризуется способностью иметь общую валентность (сочетательный потенциал)» [16, с.I9].

126

Однако и это определение, к сожалению, нельзя признать совершенным, ибо уже анализ конкретного материала, произведенный самой же З.В.Ничман, показывает, что некоторые свойства ЛСГ (например, общность валентности и семантическая однородность

– далеко не второстепенные в выделении ЛСГ) нельзя считать обязательными. Мы склонны, тем не менее, усомниться не в обязательности этих признаков, а в некоторой неточности критериев самого объединения слов в ЛСГ. И здесь, в уточнении этого определения, помогает обращение к трудам Д.Н.Шмелева, А.А.Уфимцевой, О.И.Блиновой, Э.В.Кузнецовой.

Прежде всего следует подчеркнуть, что когда мы вычленяем в пределах лексико-семантического уровня микросистемы, то имеем дело с микролексической системой, т.е. такими единствами, которые характеризуются определенным соотношением формы и содержания единиц. Так как ЛСГ признается единицей системности лексико-семантического уровня [17, с.33], а единица ЛСС и ЛСГ – лексико-семантический вариант слова, то и вычленение лексикосемантических групп логично производить по всему составу семантических признаков. То есть важно и грамматическое отграни- чение – это единицы одной части речи, и тематическое отграниче- ние – это единицы одной тематической группы (общность денотата), и отграничение по более конкретным семантическим признакам (способ глагольного действия и т.д.). В результате объединения и противопоставления слов по различным семантическим признакам образуются ряды соподчиненных или перекрещивающихся лексико-семантических парадигм. Одно и то же слово (в одном и том же значении) входит одновременно в несколько микросистем, благодаря чему связи отдельных слов перекрещиваются, что и создает целостность ЛСС [18, с.27].

«Идеальной ЛСГ» называют иногда многозначное слово. Это такая микросистема, единицы которой (ЛСВ) достигают наибольшей близости – при звуковом и словообразовательном тождестве они обладают и единством многих значений. Лексико-семантичес- кие группы при большей сложности, чем полисемантичное слово, обладают и большими возможностями служить моделью языковой системы и представлять различные стороны системных и межуровневых отношений и связей в языке. Многозначное же слово, как идеальная единица системы, и в таких ЛСГ не утрачивает своей особой значимости в плане представления системности в языке, как известно, семантическое пространство, диапазон семанти- ческого варьирования единиц ЛСГ определяется амплитудой семантического колебания е¸ доминанты, в роли которой чаще всего

127

èоказывается в группе многозначное слово. Такое соотношение единиц микросистем ЛСС и обусловило реализуемый данным исследованием полевый подход к интерпретации характера системной организации ЛСГ.

Плодотворность полевой интерпретации языковой системы вообще и ее ЛСС в частности доказана многочисленными исследованиями [19; 20; 21; 22; 23]. Так, И.А.Стернин использовал объяснительную силу основных признаков поля, взятых в их совокупности, в подходе к лексическому значению. Нами, вслед за И.А.С- терниным [24, с.38], принимаются во внимание главные положения полевой концепции.

Организующие ЛСГ связи и отношения актуализуются в реальном функционировании их единиц – в тексте. Интеграция и взаимодействие всех уровней языка также предстают с наибольшей очевидностью в тексте, в функционирующем слове. При этом наиболее информативным является функционирование слова на уровне предложения, где происходит актуализация и парадигмати- ческих, и синтагматических, и эпидигматических отношений и свойств слова, происходит перевод их из системы потенциальных возможностей, которые охватывают идеальные формы реализации языка, в систему потенций, конкретно реализуемых и принятых данным языковым коллективом; осуществляются связь языка, ЯММ

èмоделируемой ими действительности. Функционируя на уровне предложения, языковой знак располагается на «пересечении двух осей»: горизонтальной оси, где он занимает позицию наравне с другими знаками в данном конкретном акте коммуникации, а также на оси вертикальной, на которой представлены другие языковые знаки, конкурирующие с ним и способные с ним взаимно заменяться. Данные конкурирующие знаки входят в одну и ту же категорию или один и тот же функциональный класс, из чего следует, что «если можно описать языковой знак благодаря сумме функциональных отношений (т.е. дистрибуции), то можно и определить категорию или класс знаков» [25, с.21]. Эта зависимость лежит в основе гипотезы о взаимно однозначном соответствии семантики

èсинтаксиса, подтвержденной исследованиями теоретического, практического и прикладного характера, и в основе теории вертикальных полей [26]. Поэтому изо всех видов моделируемых ЛСГ межуровневых отношений особую методическую и методологическую значимость приобретают отношения между семантическими

èсинтаксическими признаками слова, а самое появление дистрибутивной методики приравнивается учеными по значимости для

128

познания семантики с изобретением электронного микроскопа, открывшего для человечества мир микроорганизмов [27].

Степень актуализованности семантической структуры в дистрибуции особенно велика у глагола – вследствие специфики его знаковой природы и места в структуре высказывания. Как известно, по характеру организации предметно-понятийного содержания глагол представляет собою скрытую синтагму: взаимодействие между сигнификатом и денотатом глагольного действия осуществляется не в самой лексеме, а вынесено за ее пределы – в область синтагматических отношений действия, выражаемого самим глаголом, к его объекту или субъекту, или к тому и к другому одновременно.8 Категориальное значение глагольных лексем предопределяет и способ его языкового выражения – минимальные лексические синтагмы, реализующие основные типы смысловых отношений: «агенс – действие», «субъект – событие», «источник – действие», «действие – результат» и т.п. Такие смысловые отношения свойственны каждому языку и, своеобразно преломляясь, воплощаются в единицах разных уровней языка – лексического, лексико-се- мантического, синтаксического. При этом, как правило, субъект- но-объектные и обстоятельственные отношения глагольного действия с его семантическими распространителями выносятся за рамки глагольной лексемы и воплощаются в минимальных синтагмах семантически совместимых слов. Поэтому таким информативным для познания семантики глаголов оказывается характер их синтагматической ценности, который складывается не только из лексической валентности (семантической избирательности), предопределяемой номинативной ценностью и системными средствами ее манифестации (природой контекста, характером семантических распространителей, типом моделей смысловых отношений), но и из несистемных сочетаний знаков. Как следствие, знаки, от-

8 «Если в именных лексемах понятийная и предметная отнесенности совмещаются в пределах словесного знака, давая имя понятию, классу предметов или единичному предмету, то в глагольных лексемах, выражающих по своему существу понятие отношения, соотношение денотата и сигнификата, как правило, не укладывается в рамки только глагольной лексемы Понятие отношения, характерное для семантики глагольных лексем, конкретизируется <...> субъектно-объект- ной локализацией глагольного действия, то есть раскрывается в терминах синтагматических взаимосвязей агенса, производимого им действия и объекта, на который оно распространяется, направлено и т.п.» [28, с.59]. Поскольку глагольный знак включает понятия «отношение», «связь», в лексическом (индивидуальном) значении глагольных лексем синтагматическая значимость как бы превалирует над номинативной [28, с.62].

129

носящиеся к разным подклассам, имеют разный потенциал семантической валентности, различную степень контекстуальной обусловленности и семантической автономности. Объем и характер смысловой структуры, являющиеся результатом двух противоборствующих в языке тенденций – сохранения тождества знака в системе и непрерывного его изменения в речевом использовании – представляют собой отличительные признаки подкласса. Место словесного знака в парадигматике, его сочетаемость, семантическая совместимость несовместимость со знаками других подклассов слов в синтагматике предопределяются не только объемом и характером смысловой структуры, но и рядом категориальных семантических признаков словесного знака.

Таким образом, функционирование глагола в речи обнаруживает практически все основные признаки того подкласса словесных знаков, представителем которого он является: 1) тип денотата

èсигнификата, составляющих основу знакового значения; 2) факт раздельного или совместного нахождения сигнификата и денотата в пределах простого номинативного знака или вынесенного в синтагматический план; 3) объем и тип смысловой структуры, свидетельствующий о потенциальном семантическом варьировании знака; 4) набор категориальных семантических признаков, предопределяющих его место в парадигматике и синтагматике; 5) условия семантического распространения слова, детерминированные не только лексической, но и грамматической семантикой; 6) число и характер выполняемых функций.

Связь между значением слова и его употреблением в речи носит системный, многоуровневый характер, что необходимо учитывать при обращении к функционированию слова в поисках его системной ценности. Прежде всего значима в этом смысле связь семантики и сочетаемостных свойств слова. Ее учитывают при описании полисемии, формализуемой за счет дивергенции сочетаемостных свойств, при установлении типа лексического значения

èупотребления слова в пределах значения и пр. Причем при описании семантики слова значимыми в первую очередь оказываются не только присущие слову связи, но и их свойства: семантическая функция, моносемия или полисемия, обязательность или факультативность, дизъюнктность (несоподчинимость) или конъюнктность (соподчинимосгь), вариантность, обратимость, следование

èдругие [29, ñ.157-158].

Применение модели-интерпретации для объяснения наблюдаемых фактов как этап пятый в моделировании языкового явления

130