Рус.лит. 4 курс Колпаков / Мой бедный Мастер. Полное собрание изданий и переизданий Мастера и Маргариты

лгун. Кажется, ни малейшей тетки у Грибоедова не было, равно как и племян­ ницы. Впрочем, желающие могут справиться. Во всяком случае, дом называл­ ся Грибоедовским.

Заимев славный двухэтажный дом с колоннами, Всеобщее содружество писателей, объединившее все пять тысяч, прежде всего отремонтировало его, а затем разместилось в нем.

Весь верхний этаж отошел под кабинет правления Вседруписа, канцеля­ рию, бухгалтерию и редакции журналов; зал, где якобы тетка, гордясь своим племянником, слушала черновые наброски монологов Чацкого (ах, сукин сын Поплавков), пошел под заседания и конференции, а в полуподвале от­ крылся ресторан.

В вечер открытия его Поплавков глянул на расписанные бледными цвета­ ми сводчатые потолки и сказал:

— Симпатичнейший шалаш!

И с того самого момента и вплоть до сего дня, когда дом этот стал перед воспаленным взором моим в виде обуглившихся развалин, название — Ша­ лаш Грибоедова — прилипло к белому зданию и в историю перейдет. В послед­ нем вас могу заверить.

Так вот: упало солнце за Садовую, и истомленный и страшный город нача­ ла покрывать ночь со звездами. И никто, никто из нас не подозревал, что ждет нас!

Столики на асфальтовой веранде под тентом заполнились уже к восьми часам вечера. Город дышал тяжко, стены отдавали накопленный за день жар, трамваи на бульваре визжали омерзительно, электричество горело плохо, почему-то казалось, что наступает сочельник тревожного праздника, всякому человеку хотелось ледяного боржома. Но боржом был теплый, сомнитель­ ный. После него хотелось шницеля, шницель гнал к водке, водка к селедке, опять боржом лез из бутылки, шипел, в международный бы вагон, где блестя­ щие медные скобки, открыть окно, чтоб задувало в него...

За столиками пошел говорок, и тихо звенели бокалы, когда до них дотраги­ вались вилкой. Сад молчал, и молчал гипсовый поэт Александр Иванович Жи­ томирский — в позапрошлом году полетевший в Кисловодск на аэроплане и раз­ бившийся под Ростовом. Ныне в гипсовом виде во весь рост поэт осужден был стоять под чахлыми деревьями, вечно с книгой в одной руке и шпагой в другой. За два года поэт покрылся зеленой слизью и от шпаги уцелела лишь рукоять.

Тем, кто явился позже, места на веранде под тентом не хватило, и им при­ ходилось спускаться вниз в зимнее помещение и располагаться под сводами за скатертями, усеянными неприятного вида желтыми пятнами, под сенью абажуров.

Представляется невероятным, а тем не менее это так, что в течение цело­ го часа с того момента, как голову председателя Вседруписа выбросило изпод трамвайного колеса, никто из пришедших в ресторан не знал о смерти, несмотря на то, что из всех телефонных станций Москвы во все телефоны текло слово Берлиоз, Берлиоз.

Очевидно, все, кто наполнял Шалаш, от восьми до девяти вечера были в пути, шли и ехали в трамваях, висели на ремнях, рвались в переполненные автобусы или, стуча и гремя, неслись в такси из Покровского-Стрешнева, из Сокольников в Шалаш.

В служебном кабинете самого покойного, в кабинете, помещавшемся как раз над рестораном, звонок на настольном телефоне уже с половины девято­ го работал непрерывно. Десятки людей звонили сюда, хотели что-то узнать, что-то сообщить, но кабинет был заперт на ключ, некому было ответить, сам хозяин кабинета был неизвестно где, но во всяком случае там, где не слышны телефонные звонки, и забытая лампа освещала исписанную номерами теле-

фонов промокашку с крупной надписью «Сонька дрянь». Молчал теткин верхний этаж.

Вдевять часов в ресторане ударил первый рояльный аккорд, и от него сердце тоскливо скатилось в живот.

Первым снялся из-за столика некто в коротких до колен штанах рижского материала лошадиного цвета, в клетчатых чулках, в очках, как извозчичьи колеса, с жирными черными волосами. Обхватив крепко тонкую женщину

спотертым лицом, он пошел меж столами и завилял выкормленным шнице­ лями и судаками по-польски задом. Пошел вторым известный беллетрист Копейко, рыжий, крупный мальчуган лет тридцати пяти, затем, уронив вилку, очень заросший, беззубый, с зеленым луком в бороде.

Вгроме и звоне он крикнул тоскливо: «Да не умею я!» — но прибавил: «Эх!» И прижал к себе девочку лет семнадцати, и стал топтать ее ножки в ла­ кированных туфлях без каблуков.

Девочка страдала от запаха луку и спирту, отворачивала личико, скалила зубы, шла задом.

Лакеи высоко подняли блестящие блюда с крышками, заметались с иска­ женными давнишней застарелой злобой лицами, заворчали... «виноват, поз­ вольте»... В трубу гулко кричал кто-то: «Пожарские р-раз!» Маленький, исто­ щенный, бледный пианист бил ручонками по клавишам, играл виртуозно. Где-то подпели «Халлелуйа! Ах, халлелуйа, тебя...» Кто-то рассмеялся тоскли­ во, кто-то кому-то пообещал дать в рожу, но не дал. И наступил ад. И давно я понял, что в дымном подвале, сидя у лилового абажура, в первую из цепи страшных московских ночей я видел ад.

Внем родилось видение. В лета и дни, когда никто в столице уже не носил фрака, прошел меж столиков гордый человек во фраке и вышел на веранду. Был час десятый субботы, когда он сделал это. Он стал, гордо глядя на тихо гудевшую веранду, где не танцевали. Синие тени лежали у него под глазами, черная остроконечная борода была выхолена, сверкали запонки, сверкали кольца на пальцах, и вся веранда поклонилась ему, и многие приветствовали его, и многие улыбались ему. И гордо, и мудро он осмотрел владение свое.

Мне говорил Поплавков, что он пришел в Шалаш прямо из океана, где коман­ довал пиратским бригом, ходившим у Багамских островов. Вероятно, неправду говорит Козобьев-Поплавков! Ах, давно, давно не ходят у Караибского моря раз­ бойничьи бриги и не гонятся за ними с пушечным громом быстроходные англий­ ские корветы! Да и нет на свете никаких Багамских островов, нет солнца и волн, ничего нет. Нехорошо у меня на душе, нехорошо от поплавковского вранья!

Ваду плясали. Пар, дым плыл под потолком. Плясал Прусевич, Куплиямов, Лучесов, Эндузизи, плясал самородок Евпл Бошкадиларский из Таганро­ га, плясал Карма, Каротояк, Крупилина-Краснопальцева, плясал нотариус, плясали одинокие женщины в платьях с хвостами, плясал один в косоворотке, плясал художник Рогуля с женой, бывший регент Пороков, плясали молодые люди без фамилий, не художники и не писатели, не нотариусы и не адвокаты,

вхороших костюмах, чисто бритые, с очень страдальческими и беспокойны­ ми глазами, плясали женщины на потолке и пели — «Аллилуйя!» Плясала пол­ ная, лет шестидесяти, Секлетея Гиацинтовна Непременова, некогда богатей­ шая купеческая дочка, ныне драматургесса, подписывающая свои полные огня произведения псевдонимом «Жорж-Матрос».

И был час десятый.

И в этот час незримый ток прошел меж танцующими. В аду еще не поня­ ли, не услышали, а на веранде уж вставали и слышалось: «Что? Что? Что? Как? Не может быть!!»

Тут голова пирата склонилась к пианисту, и тот услышал шепот:

— Прошу прекратить фокстрот!

Пианист вздрогнул, спросил изумленно:

—На каком основании, Арчибальд Арчибальдович? Тогда сказал пират:

—Председатель Вседруписа Антон Антонович Берлиоз сейчас убит трам­ ваем на Патриарших прудах.

И мгновенно музыка прекратилась. И тут застыл весь Шалаш.

Не обошлось, конечно, и без чепухи, без которой, как известно, ни одно событие не обходится. Так, кто-то сгоряча предложил почтить память покой­ ного вставанием. Во-первых, все и так стояли, кой-кто и не расслышал, кто-то

визумлении стал подниматься, кто-то наоборот, увидел перед собой застыва­ ющую в сале свиную отбивную котлету. Словом — нехорошо.

Поэт же Рюхин и вовсе нагробил. Бог его знает чем обуреваемый, он вдруг неприятным высоким баритоном из-за острова на стрежень предложил спеть «Вечную память». Его, впрочем, уняли тотчас же. И справедливо. Веч­ ная память благое дело, но, согласитесь, не в Шалаше же ее исполнять!

Кто-то предложил тотчас послать какую-то коллективную телеграмму: «Тут же, сейчас же, товарищи, составить...», — кто-то посоветовал ехать в морг, двое зачем-то побежали из ресторана в верхний этаж открывать кабинет Берлиоза. Все это, конечно, было ни к чему. Кому телеграмму? О чем? Зачем? Что? К чему какая-то телеграмма, когда человек лежит обнаженный на цинковом столе,

аего голова, ступня левая и кисть правая отдельно лежат на другом столе.

И тут прибыл Ухобьев. И сейчас же соблазнительная версия о самоубийст­ ве расплылась по ресторану. Первое: несчастная любовь к акушерке Кандалаки (Ухобьев — это чума, а не человек!). Второе (коллективное творчество Куплиянова и Жорж-Матроса): покойник впал в правый уклон. Прямо и точ­ но сообщаю, что все это вранье. Не только никакой акушерки Кандалаки Бер­ лиоз не любил, но и вовсе никакой акушерки Кандалаки в Москве нет и не бы­ ло, а есть Кондалини, ни-ни, женщина-статистик в Югсевкино, а муж у нее, верно, акушер.

Насчет правого уклона и вовсе ерунда. Если бы уж и впал Антон, то ни в коем случае не в правый уклон, а, скорее, в левый загиб. Но мне-то уж лучше известно, чем Ухобьеву, — никуда он решительно не впадал!

Пока на веранде и в аду гудела толпа, перебрасываясь словами: «Берлиоз», «Кондалини», «морг», «уклон»... — произошло то, чего еще никогда не проис­ ходило. Именно: синекафтанные извозчики, как шакалы ожидающие разъез­ да из Шалаша у чугунной решетки, вдруг полезли на нее. Кто-то из них крик­ нул: «Тю!», кто-то свистнул.

Затем показался маленький тепленький огонечек, а с огоньком от решет­ ки отделилось белое привидение.

Оно последовало быстро по асфальтовой дороге мимо сада, затем мимо веранды, прямо за угол к зимнему входу в Шалаш, не вызвав никакого изумле­ ния. Из-за плюща плохо разглядели — думали, что прошел официант. Однако через две минуты в Шалаше наступило молчание, затем это молчание пере­ шло в возбужденный говор, а затем привидение, минуя стойку, где разливают водку по графинчикам, вышло из ада на веранду. И вся веранда умолкла с от­ крытыми ртами.

Привидение оказалось не привидением, а знаменитым, известным всему

СССР поэтом Иваном Покинутым, и Иван имел в руке зажженную церковную свечу зеленого воску. Буйные и похожие на войлок волосы Иванушки не бы­ ли прикрыты никаким убором, под левым глазом вспух гигантский синяк, а правая щека была расцарапана.

На Иванушке была надета ночная грязная рубашка, кальсоны с тесемка­ ми, а на коже груди была приколота бумажная иконка, изображающая Иису­ са, и кровь запеклась на уколах.

Молчание на веранде продолжалось весьма долго, и во время его изнутри Шалаша на веранду валил народ и лакеи.

Иванушка огляделся тоскливо, поклонился низко и сказал:

— Здорово, православные.

Молчание вследствие такого приветствия усилилось.

Затем Иванушка наклонился под стол, на котором стояла вазочка с зерни­ стой икрой и торчащими из нее зелеными листьями, посветил под скатерть, вздохнул.

—Нет его, нет и здесь! — сказал он. Бас бесчеловечный и паскудный сказал:

—Готово дело. Делириум тременс.

Адобрый тенор встревожился:

—Не понимаю, как милиция в таком виде его по улицам пропустила? Иван пугливо передернул плечами и отозвался:

—А я переулочками, переулочками!.. Из Безбожного в Банный, из Банно­ го в Барабанный, из Барабанного в Бальный (?), по Верхней Болвановке

вГрачевские земли, в Астрадамский тупик! Мильтоны вздумали было ловить, но я их закрестил и скрылся через забор.

И тут все увидели, что были у Иванушки еще недавно приличные зеленые глаза, а стали молочные.

—Друзья! — вскричал Иван, и голос его стал горяч и звучен. — Друзья, слу­ шайте! Он появился!

И Иванушка значительно поднял свечу и указал в тьму июньской ночи.

—Он появился, люди московские! Ловите его немедленно, иначе погиб­ нет Москва!

—Кто появился? — страдальчески отозвался женский голос.

—Инженер! — хрипло крикнул Иван. — И этот инженер убил сегодня Ан­ тошу Берлиоза на Патриарших прудах!

Толпа тут двинулась, и вокруг Ивана замкнулось кольцо, и видно было, как

вдверях официант льет пиво себе на фартух.

—Виноват. Пардон. Скажите точнее. Как? — и тут у самого уха Ивана по­ явилось внимательное бритое лицо.

—Неизвестный консультант, — заговорил Иван, травленно озираясь

вкольце, — сегодня, на закате, в шесть часов пятьдесят [минут] явился на Па­ триаршие пруды и первого ухлопал Антошу Берлиоза.

—Пардон. Как его фамилия? Виноват, — и над вторым ухом Ивана выяви­ лось второе лицо с очень беспокойными глазами.

Задние теперь уже напирали на передних и лезли к ним на плечи.

—То-то фамилия! — тоскливо заговорил Иван. — Ах, я! Не разглядел я на визитной карточке его фамилию!

—Товарищ Покинутый, — вежливо сказали над ухом, — не зайти ли нам

вкабинет?..

Но Иван отстранил кого-то и продолжал:

—На букву Be фамилия. На букву Be! Граждане, помогите вспомнить фа­ милию, а то будет беда! Красной столице угрожает опасность! Во... By...

Влу... — забормотал Иван, и волосы от напряжения стали ездить у него на го­ лове.

—Вульф? — крикнул женский голос.

—Почему Вульф? — с необыкновенным раздражением ответил Иван. — Почему Вульф, дура? И какой Вульф может проделать то, что этот проделал?! Граждане! Не могу вспомнить! — отчаянно закричал Иван, и глаза его напол­ нились кровью. — Граждане! Вот чего: я сейчас кинусь дальше искать, а вы спосылайте кого-нибудь на лихаче в Кремль в верхний коммутатор, скажите, чтоб тотчас сажали бы стрельцов с пулеметами на мотоциклетки и — в раз-

ных направлениях инженера ловить! Приметы его: зубы платиновые, ворот­ нички белые крахмальные, ужасного роста. Ресторан объявляю закрытым на три дня!

Тут Иван стал размахивать огнем, продираясь сквозь окружение. Тут загу­ дели кругом и послышалось слово «доктора»...

И приятное лицо, мясистое, в очках в фальшивой оправе, участливо по­ явилось у Иванушкина лица.

—Товарищ Покинутый, — заговорило лицо юбилейным голосом, — вы расстроены смертью всеми нами любимого и уважаемого Антона... нет, я вы­ ражусь так — Антоши Берлиоза. И мы это отлично понимаем. Возьмите по­ кой. Сейчас кто-нибудь из товарищей проводит вас домой, в постельку.

—Ты, — заговорил Иван и стукнул зубами, — ты понимаешь, что Берлиоза у-би-ли? И-ди-от.

—Товарищ Покинутый, помилуйте, — слабо сказало лицо, меняясь

влице...

С. 76. ...счастливо вскричала Маргарита... — Эта черновая запись свиде­ тельствует о многом. Прежде всего она ясно указывает на то, что имя главной героини романа было определено писателем на самой ранней стадии его на­ писания. Косвенно эта запись подтверждает также высказывания Л.Е.Бело­ зерской и С.А.Ермолинского о том, что Булгаков читал им в 1929 г. закончен­ ный роман в машинописном виде. Наконец, весьма к месту будет сказано

ио том, что основные идеи романа, отчетливо проявившиеся в последних его редакциях, вызрели у писателя также в 20-е гг. В связи с именем героини

ис некоторыми сюжетными линиями романа следует упомянуть одну любо­ пытную переводную книжонку, появившуюся в Москве в 1927 г.: Пьер Мак Орлан. Ночная Маргарита (Библиотека «Огонек». № 282). Главные ее ге­ рои — Георг Фауст, восьмидесятилетний профессор, продавший душу лукаво­ му и вследствие этого превратившийся в обаятельного молодца, и рыжая кра­ савица Маргарита, ночная обитательница злачных мест. Полюбив Фауста, Маргарита решила освободить его от дьявольских пут, добровольно согла­ сившись исполнять все условия договора, заключенного между Фаустом и лу­ кавым. При этом она надеялась таким же образом переуступить свои обязан­ ности по договору кому-то другому, отягощенному старостью. Но тщетно: продать свою душу за молодость (временную, конечно!) никто не желал. На глазах великолепного Фауста Маргарита стала превращаться в ужасную старуху... Многие эпизоды этой повести вспоминаются при прочтении булгаковского романа. К сожалению, исследователи-булгаковеды прошли мимо этого важнейшего литературного источника, в значительной степени опре­ делившего структуру «закатного романа».

Великий канцлер

Полная рукописная редакция

Значение рукописи под названием «Великий канцлер» состоит прежде всего в том, что это, по существу, первая, наиболее полно сохранившаяся черновая рукописная редакция романа. Правда, в ней отсутствуют «древние главы» (су­ щественнейший недостаток!): видимо, Булгаков считал их в основе своей проработанными. Хотя некоторые главы носят «тезисный» характер, по со-

держанию они более откровенны и остры, нежели их последующие редакции. Важно также отметить, что Воланд творит расправы в «красном Ершалаиме» по согласованию с высшими силами света (или по указанию): у Булгакова их расстановка строго регламентирована — «силы тьмы» жестко подчинены «си­ лам света». Однако герои романа (земные) уже утратили всякие надежды на справедливость в этом мире и обратили свои взоры в сторону Воланда (имен­ но с ним они связывают свои надежды обрести покой в ином мире). В пору на­ писания этой редакции Булгаков определяет свое положение в стране как «уз­ ника». Настроение писателя отразилось в романе вполне определенно: мас­ тер обретает «защитника» в лице Воланда. Тем самым прочерчивается линия

кполному отчаянию героя романа и его автору.

С.81. Никогда не разговаривайте с неизвестными. — Это более позднее название главы, сначала она имела другое название — «Первые жертвы». Пе­ ремена в названии, видимо, связана с нежеланием автора «с порога» раскры­ вать основную идею романа.

Интересные сведения о выборе Патриарших прудов как начального мес­ та действия в романе находим в воспоминаниях Е.С.Булгаковой. В феврале 1961 г. она писала своему брату: «На днях будет еще один 32-летний юбилей — день моего знакомства с Мишей. Это было на масленой, у одних общих знако­ мых... Словом, мы встречались каждый день, и наконец я взмолилась и сказала, что никуда не пойду, хочу выспаться, и чтобы Миша не звонил мне сегодня. И легла рано, чуть ли не в девять часов. Ночью (было около трех, как оказа­ лось потом) Оленька, которая всего этого не одобряла, конечно, разбудила меня: иди, тебя твой Булгаков зовет к телефону... Я подошла. «Оденьтесь и выйдите на крыльцо», — загадочно сказал Миша и, не объясняя ничего, только повторял эти слова... Под Оленькино ворчанье я оделась... и вышла на крылечко, луна светит страшно ярко, Миша белый в ее свете стоит у крыль­ ца. Взял под руку и на все мои вопросы и смех — прикладывает палец ко рту и молчит как пень. Ведет через улицу, приводит на Патриаршие пруды, дово­ дит до одного дерева и говорит, показывая на скамейку: здесь они увидели его

впервый раз. — И опять — палец у рта, опять молчание...»

...Михаил Александрович Берлиоз... — В настоящей и в других редакциях этот герой романа именуется также Мирцевым, Крицким, Цыганским... Ми­ хаилом Яковлевичем, Антоном Антоновичем, Антоном Мироновичем, Влади­ миром Антоновичем, Владимиром Мироновичем, Марком Антоновичем, Бо­ рисом Петровичем, Григорием Александровичем... При доработке последней редакции Булгаков даже пытался именовать этого героя... Чайковским...

Но все-таки самое первое наименование героя — Берлиоз — оказалось и са­ мым прочным: в последние месяцы жизни писатель вернулся к нему вновь. Безусловно, не случайно совпадение фамилии героя романа с фамилией ком­ позитора Гектора Берлиоза. Последний прославился своей «Фантастической симфонией», в которой тема адского шабаша раскрыта с исключительной вы­ разительностью.

Высказывается множество предположений относительно прототипа это­ го героя. Следует заметить, что таковых много, ибо в те времена «богоборцы»

всфере культуры доминировали. Можно назвать лишь наиболее «выдающих­ ся» представителей из этой когорты, которые были помечены Булгаковым

вего «списке врагов». Это Л.Л.Авербах и М.Е.Кольцов.

Зловещий образ Берлиоза незначительно изменялся в процессе работы над романом.

...Всемиописа... — Писательское объединение именуется в романе и все­ мирным, и всесоюзным, и московским... Сокращения его также разнообраз­ ны: Всемиопис, Вседрупис, Миолит, Массолит...

...Иван Николаевич Попов... под псевдонимом Бездомный. — Он же — Безродный, Беспризорный, Покинутый, Понырев, Тешкин... Собиратель­ ный образ, хотя в первых редакциях романа явно просматриваются черты Демьяна Бедного ( К у з я к и н а Н.Б. Михаил Булгаков и Демьян Бедный // М.А.Булгаков-драматург и художественная культура его времени. М., 1988. С. 392—410). В архиве писателя сохранилась папка с «сочинениями» Д.Бедно­ го (вырезки из газет со стихотворными пасквилями).

Цыганские Грузины — район Большой и Малой Грузинских улиц.

С.82. ...большую антирелигиозную поэму... — Антирелигиозная пропа­ ганда, которая велась средствами массовой информации в 20-е гг., вызывала

уБулгакова чувство негодования и брезгливости к ее инициаторам и испол­ нителям. Можно себе представить, какое чувство вызвало у Булгакова появ­ ление в печати весной 1925 г. («Правда», апрель—май) «Нового завета без изъяна евангелиста Демьяна». См. об этом подробно во вступ. статье.

С.86. ...мания фурибунда. — Неистовая, яростная мания (лат.).

С.88. ...у Понтия Пилата... — Пятый римский прокуратор, управлявший Иудеей с 26 по 36 г. н.э. По Евангелиям и апокрифам, был вынужден против своей воли дать согласие на казнь Иисуса Христа. В коптских и эфиопских святцах 25 июня значится как день св. Понтия Пилата.

С.90. Погоня. — В первой разметке глав иное название: «Иванушка го­ нится за Воландом».

С.92. ...к Ермолаевскому переулку. — Ермолаевский переулок в 1961 г. был переименован в улицу Жолтовского.

С.93. ...в Савеловском переулке. — С 1922 г. переулок стал называться Савельевским.

С.94. Николай Николаевич к Боре в шахматы ушли играть. — Один из самых близких друзей Булгакова Н.НЛямин, филолог, жил в Савеловском пе­ реулке в доме № 12, в большой коммунальной квартире. Эту квартиру Булга­ ков прекрасно знал, поскольку здесь он читал друзьям почти все свои произ­ ведения: «Белую гвардию», «Зойкину квартиру», «Багровый остров», «Кабалу святош». К Лямину Булгаков многие годы ходил играть в шахматы.

Боря — вероятно, Борис Валентинович Шапошников (1890—1956), худож­ ник; он познакомился с Булгаковым у Лямина в 1925 г. и с тех пор дружил с пи­ сателем многие годы.

С.96. ...в так называемом доме Грибоедова... — Имеется в виду Дом Гер­ цена (Тверской бул., д. 25). До 1933 г. в нем размещались Всероссийский Союз писателей и различные литературные организации, затем — Литера­ турный институт им. А.М.Горького.

Народ этот отличался необыкновенной разношерстностью. — Види­ мо, Булгакову доставляло удовольствие поиздеваться над писательским це­ хом. В черновых тетрадях писателя сохранился небольшой отрывок на эту тему из главы, которая была уничтожена:

«— Дант?! Да что же это такое, товарищи дорогие?! Кто? Дант! Ка-ккая Дант! Товарищи! Безобразие! Мы не допустим!

Взревело так страшно, что председатель изменился в лице. Жалобно тенькнул колокольчик, но ничего не помог.

В проход к эстраде прорвалась женщина. Волосы ее стояли дыбом, изо рта торчали золотые зубы. Она то заламывала костлявые руки, то била себя в изможденную грудь. Она была страшна и прекрасна. Она была та самая жен­ щина, после появления которой и первых исступленных воплей толпа броса­ ется на дворцы и зажигает их, сшибает трамвайные вагоны, раздирает мосто­ вую и выпускает тучу камней, убивая...

Председатель, впрочем, был человек образованный и понял, что случи­ лась беда.

—Я! — закричала женщина, страшно раздирая рот. — Я — Караулина, дет­ ская писательница! Я! Я! Я! Мать троих детей! Мать! Я! Написала, — пена хлынула у нее изо рта, — тридцать детских пьес! Я! Написала пять колхозных романов! Я шестнадцать лет не покладая рук... Окна выходят в сортир, това­ рищи, и сумасшедший с топором гоняется за мной по квартире. И я! Я! Не по­ пала в список! Товарищи!

Председатель даже не звонил. Он стоял, а правление лежало, откинув­ шись на спинки стула.

—Я! И кто же? Кто? Дант. Учившаяся на зубоврачебных курсах. Дант, тан­ цующая фокстрот, попадает в список одной из первых. Товарищи! — закрича­ ла она тоскливо и глухо, возведя глаза к потолку, обращаясь, очевидно, к тем, кто уже покинул волчий мир скорби и забот. — Где же справедливость?!

И тут такое случилось, чего не бывало ни на одном собрании никогда. Товарищ Караулина, детская писательница, закусив кисть правой руки, на коей сверкало об­ ручальное кольцо, завалилась набок и покатилась по полу в проходе, как бревно, сброшенное с платформы. Зал замер, но затем чей-то голос грозно рявкнул:

—Вон из списка!

—Вон! Вон! — загремел зал так страшно, что у председателя застыла в жи­ лах кровь.

—Вон! В Гепеу этот список! — взмыл тенор.

—В Эркаи!

Караулину подняли и бросили на стул, где она стала трястись и всхрипывать. Кто-то полез на эстраду, причем все правление шарахнулось, но выясни­ лось, что он лез не драться, а за графином. И он же облил Караулиной коф­ точку, пытаясь ее напоить.

—Стоп, товарищи! — прокричал кто-то властно, и бушующая масса стихла.

—Организованно, — продолжал голос.

Голос принадлежал плечистому парню, вставшему в седьмом ряду. Лицо выдавало в нем заводилу, типичного бузотера, муристого парня. Кроме того, на лице этом было написано, что в списке этого лица нет.

—Товарищ председатель, — играя змеиными переливами, заговорил бузо­ тер, — не откажите информировать собрание: к какой писательской органи­ зации принадлежит гражданка Беатриче Григорьевна Дант? Р-раз. Какие произведения написала упомянутая Дант? Два. Где означенные произведе­ ния напечатаны? Три. И каким образом она попала в список?

«Говорил я Перштейну, что этому сукиному сыну надо дать комнату», — то­ скливо подумал председатель. Вслух же спросил бодро:

—Все? — и неизвестно зачем позвонил в колокольчик.

—Товарищ Беатриче Григорьевна Дант, — продолжал он, — долгое время работала в качестве машинистки и помощника секретаря в кабинете имени Грибоедова.

Зал ответил на это сатанинским хохотом.

—Товарищи! — продолжал председатель. — Будьте же сознательны! — Он завел угасающие глаза на членов правления и убедился, что те его предали.

—Покажите хоть эту Дант! — рявкнул некто. — Дайте полюбоваться!

—Вот она, — глухо сказал председатель и ткнул пальцем в воздух.

Итут многие встали и увидели в первом ряду необыкновенной красоты женщину. Змеиные косы были уложены корзинкой на царственной голове. Профиль у нее был античный, так же как и фас. Цвет кожи был смертельно бледный. Глаза были открыты, как черные цветы. Платье — кисейное желтое. Руки ее дрожали.

—Товарищ Дант, товарищи, — говорил председатель, — входит в одно из прямых колен известного писателя Данте, — и тут же подумал: «Господи, что же это я отмочил такое?!»

Вой, грохот потряс зал. Что-нибудь разобрать было трудно, кроме того, что Данте не Григорий, какие-то мерзости про колено и один вопль:

—Издевательство! И крик:

—В Италию!!

—Товарищи! — закричал председатель, когда волна откатилась. — Това­ рищ Дант работает над биографией мадам Севинье.

—Вон!

—Товарищи! — кричал председатель безумно. — Будьте благоразумны. Она — беременна!

И почувствовал, что и сам утонул, и Беатриче утопил.

Но тут произошло облегчение. Аргумент был так нелеп, так странен, что на несколько мгновений зал закоченел с открытыми ртами. Но только на мгновения.

Азатем — вой звериный:

—В родильный дом!

Тогда председатель понял, что не миновать открыть козырную карту.

—Товарищи! — вскричал он. — Товарищ Дант получила солидную автори­ тетную рекомендацию.

—Вот как! — прокричал кто-то...»

С.97. И часы эти показали... — В этом месте вырван лист.

С.98. Писательский ресторан... — О писательском ресторане написано много злых слов (достаточно вспомнить стихотворение В.В.Маяковского «Дом Герцена»). Печальная его слава в те годы докатилась и до зарубежья. Вот что писала, например, рижская газета «Сегодня» 2 апреля 1928 г., пере­ сказывая материалы нашей прессы:

«Подвал дома Герцена напоминает кафе в Париже. Стены и занавески раз­ малеваны угловатыми павлинами и попугаями... Высохшая фигура неизвест­ ной поэтессы, бессмысленные глаза, несомненное знакомство с наркотиками, жирный затылок, невероятные шевелюры, вчера выкупленный из таможни английский костюм и рядом засаленная толстовка.

Великолепен метрдотель Яков Данилович, и его борода приводит многих

вдикий восторг!

Здесь много молодежи, молодежь шумно разговаривает, шумно и много

пьет...

Кто-то уже судорожно трясется над клавишами рояля. Чарльстон. Ножа­

ми по тарелкам бьют в такт танцующим, начинается вой выкриков, свист и...

модное:

Алли-луйя-а-а!

Между столиками на руках с акробатической ловкостью ходит поэт Иван П. Ему бурно аплодируют.

У ограды дома извозчики подхватывают пары, стадо разъезжается...»

...кто-то спел «Аллилуйя»... — Фокстрот «Аллилуйя!» был написан амери­ канским композитором Винсентом Юмансом (русский текст П.Германа), что, в сущности, является кощунством. Не случайно эта музыка звучит на «ве­ ликом бале у сатаны».

С.99. Степа Лиходеев. — Вариант названия главы: «Степа».

С.100. Степа Бомбеев был красным директором... — В последующих ре­ дакциях слово «красный» было Булгаковым изъято, фамилия Бомбеев изме­ нена на Лиходеева.

С.103. — Доктор Волаид... — Исследователи-булгаковеды полагают, что имя Воланд взято Булгаковым из «Вальпургиевой ночи» Гёте (из возгласа Me-

фистофеля: «Junker Voland commt»). Но у Булгакова Воланд не «слуга велико­ го Люцифера», каковым является Мефистофель, но сам Люцифер, занимаю­ щий самую высокую ступень в иерархии сил ада. Некоторые исследователи считают, что образ Воланда закодирован Булгаковым дважды: первый раз — «еврейско-сатанинским» кодом, второй раз — западноевропейским, «фаус­ товским», носящим откровенно маскировочный характер ( З о л о т о - н о с о в М. Сатана в нестерпимом блеске... // Литературное обозрение. 1991. № 5. С. 107).

...специалист по белой магии... — В следующей рукописной редакции: «— Профессор черной магии Фаланд, — представился он...»

С. 107. — Это — город Владикавказ. — Во Владикавказе Степа оказался не случайно. В жизни Булгакова этот город сыграл особую роль: здесь он оказал­ ся после разгрома белогвардейских частей на Кубани и Северном Кавказе, здесь он провалялся несколько месяцев в тяжелом тифу, здесь началась его литературная и театральная деятельность. И позже, живя в Москве, Булгаков навещал этот город: слишком многое с ним было связано. И тем более не слу­ чайно название горы — Столовая. «Столовая гора» — так назывался роман Юрия Слезкина (1922, другое название — «Девушка с гор»). Булгаков познако­ мился с Ю.Л.Слезкиным, к тому времени уже довольно известным писате­ лем, в 1920 г. во Владикавказе, еще при белых. Затем, при советской власти, они сотрудничали в подотделе искусств. В романе «Столовая гора» Слезкин не только отразил владикавказские события, но и вывел Булгакова в образе писателя Алексея Васильевича.

Волшебные деньги. — Вариант названия главы: «Арест Босого».

С. 108. ...скажем... Коровьев. — О происхождении имени этого героя на­ писано очень много, но к единому мнению исследователи так и не пришли. Заслуживает внимания точка зрения Н.Б.Кузякиной. Она пишет: «Должно быть, номера «Безбожника» за 1925 год неоднократно шокировали Булгако­ ва. Первый номер назывался «Безбожник. Коровий». И редакция объясняла: «Журнал наш — журнал крестьянский. Прежде всего хотим, чтоб был он для крестьян полезен и интересен... Поэтому и пишем мы в этом номере «Без­ божника» и о коровьем здоровье, и о том, как знахари и попы людей морочат и скот губят...» И вполне можно предположить, что потрясение Булгакова «коровьим» «Безбожником» отразилось впоследствии в фамилии Фагот-Ко- ровьев». ( К у з я к и н а Н.Б. Михаил Булгаков и Демьян Бедный // М.А.Бул­ гаков-драматург и художественная культура его времени. С. 406).

Фагот — помимо названия музыкального инструмента означает также на французском языке «нелепость», а на итальянском — «неуклюжий человек». Булгаков его еще называет гаером, шутом и т.д.

Некоторые исследователи предполагают, что в образе Коровьева-Фагота мог быть запечатлен и Данте Алигьери, который в начале 34-й песни «Ада» (первый стих) использовал текст католического «Гимна кресту» («Vexilla regis prodeunt», то есть «Близятся знамена владыки»), но добавил к нему одно слово — inferni (ада), и в результате этой «шутки» получилось искажение цер­ ковного гимна. Булгаков, прекрасно знавший творчество Данте, не мог не за­ метить, как он «пошутил», а также реакцию на это богословов (М а р г у-

ло в А. Товарищ Дант и бывший регент // Литературное обозрение. 1991.

№5. С. 70-74).

С.111. — Идем завтракать, Азазелло... — Азазел — у древних евреев дух пустыни. В Талмуде Азазел — падший ангел, у некоторых христианских сект — имя сатаны, у мусульман — злого духа. В некоторых ранних редакциях Булга­ ков этим именем называл Воланда, а затем дал это имя другому персонажу — Фиелло. В рабочей тетради писателя записано: «Азазел — демон безводных мест».