О научной эмиграции/иммиграции
В заключение я хочу высказаться о проблемах (э-, им)миграции российских психологов, поднятых обоими авторами откликов на «Открытое письмо». Прежде всего объяснюсь, почему я ставлю эти слова в кавычки. Полагаю, что в нынешних условиях интенсивного обмена интеллектуальными ресурсами и интернационализации науки мы присутствуем при смене парадигмы, когда явление может быть обозначено, скорее, как научная миграция. По этому поводу литературовед А. Зорин заметил, что место эмиграции как феномена заняла географическая удаленность коллег и друзей: «Слово “эмиграция”, так мощно и сонорно звучавшее целый век, неожиданно отзывается на стук звонко-бессмысленной пустотой. Вся отшлифованная В. Ходасевичем и Г. Ивановым, В. Набоковым и М. Цветаевой, И. Бродским и С. Довлатовым поэтика ностальгии иссякла в одночасье. Нет никаких эмигрантов. Просто дорого звонить, да за редкостью встреч трудно писать» [3; 159].
Нормальность явления научной миграции подтверждается электронными сообщениями Color & Vision Net — сети исследователей, работающих в области зрительного восприятия, где ежедневно дается информация о научных вакансиях по всему миру. Об этом же свидетельствует и следующая статистика: в США 21 % преподавателей высшей школы — иностранцы; в области естественных наук доля иностранцев со степенью (PhD) составляет около 50 % [54]. Другое подтверждение я наблюдаю в непосредственной близости: в институте в Дортмунде (Германия), наряду с коллегами-немцами, работают (или работали) также американец, индиец, голландцы, китаец, болгары и автор этого письма из России. Наконец, то, что явление действительно становится нормальным, я осознала, когда недавно на конференции кто-то с удивлением спросил меня: «А Вы по-прежнему в Дортмунде?» Действительно, многие участники за два года, прошедших с предыдущей конференции, успели поменять страну пребывания. И никого к тому же не удивляло, что участники с российскими паспортами приехали не только из России, но и из США, Германии, Великобритании и Нидерландов.
Из истории психологии мы также знаем, что до революции многие российские психологи на несколько лет уезжали за границу. Так, например, Г. Челпанов и Д. Узнадзе учились у В. Вундта в Лейпциге, С. Рубинштейн — у П. Наторпа в Халле. Сравнительно недавно практика поездок за границу российских психологов возобновилась. Например, несколько учеников Е.Н. Соколова подготовили диссертации в Нидерландах, Финляндии и США. На приобретение нового опыта в первую очередь нацелены также стажировки и научные стипендии, с которыми российские кандидаты и доктора наук работали или работают в течение нескольких месяцев или одного-двух лет за границей [23], [24], [28], [36].
Вы можете возразить, что речь идет не о стипендиатах, а о тех, кто длительное время работает за границей — по контракту или имея постоянное место. В прежней терминологии их бы назвали «невозвращенцами» со всеми вытекающими последствиями и коннотациями. Применительно к науке в нынешней ситуации социологический анализ изменил критерии: место моральной (негативной) оценки лица, выезжающего за рубеж для работы, заняла статистика потери интеллектуального потенциала в определенной стране — «утечки мозгов» (brain drain) — в связи с экономическими и/или социальными условиями. Так, по данным И. Ушкалова [9], российские ученые, постоянно проживающие за границей, насчитывают около 30 тыс. человек; кроме того, российская научная диаспора включает не менее 120 тыс. исследователей, работающих по контрактам.
В глобальных масштабах эта проблема касается далеко не только России или стран «переходных экономик»: так, в недавней обширной публикации в газете «Die Zeit» М. Спивак [54] представил тревожную статистику, согласно которой каждый седьмой ученый, защитивший диссертацию в Германии, уезжает — хотя бы временно — в США; каждый третий остается там надолго преподавать или вести исследовательскую работу.
Называемые в интервью «американских» немцев причины — в большой степени те же, что перечислят и российские ученые, работающие за рубежом: приобретение новых знаний и нового опыта; более благоприятные условия для исследований; лучшие возможности публикации и научного роста; наконец, желание попробовать себя в международном «конкурсе голов». Однако, не ограничиваясь констатацией нелицеприятной статистики, автор статьи задает и обсуждает вопрос, как можно трансформировать систему образования и научной работы в Германии, чтобы сделать ее привлекательной для уехавших исследователей, т.е. превратить brain drain, по его выражению, в brain gain(«приобретение мозгов»). В противном случае, как заключает М. Спивак, в ситуации, когда знание стало энергично добываемым сырьем для будущего, страны, которым не удастся сохранить свой и привлечь иностранный интеллектуальный потенциал, подвергаются угрозе перейти в научном, а вследствие этого и в экономическом отношении во вторую лигу. Меры по привлечению своих соотечественников-ученых уже предпринимает, например, Финляндия, где исследователям, решившим вернуться на родину, для нового старта предоставляется 15-месячная стипендия (K. Tiippana, личное сообщение).
Замечу, что для научной работы на Запад уезжают в первую очередь экспериментальные психологи, «стремящиеся остаться в научном контексте», — из-за возможности использования современного дорогостоящего оборудования, недоступного в России. В моем случае использованное и приобретенное для проекта оборудование — цветные мониторы с высокой разрешающей способностью, спектрофотометр, аномалоскоп, рефрактометры и проч. — позволило обеспечить контроль варьируемых переменных и точную диагностику цветового зрения в соответствии со стандартами в новейших исследованиях цветовосприятия. Кроме того, благодаря более мощному компьютеру (и недешевой программе) я смогла обработать большой массив данных, полученных еще в Москве, но лежавших «в столе».
Не стану отрицать, что дополнительным мотивом моего решения — уверена, не только моего — уехать для работы за границу была финансовая сторона. К моменту моего отъезда (1995 г.) уже было невозможно прожить на одну зарплату преподавателя МГУ, а дополнительные заработки (переводчика) отнимали время, которого требовало хорошее качество научной продукции. Ситуация с оплатой научной работы не изменилась и спустя два года, когда по завершении контракта мне нужно было принимать решение, продлевать ли его. (Об этом аспекте см. [40].)
Было бы заблуждением думать, что решение о длительном отъезде за границу далось легко, а пребывание за рубежом безоблачно. Когда статус стипендиата или приехавшего для временной работы сменяется более или менее постоянным, подступают новые и непростые проблемы — прежде всего социальной интеграции в новом обществе и обретения новой социальной компетентности. То же относится и к собственно работе в западной научной среде (во всяком случае по моему опыту в Германии): в отличие от «коллективистского» стиля работы россиян, сопровождаемого обменом знаний и мнений, в ней преобладают индивидуализм и жесткая конкуренция.
Российским ученым-психологам (в отличие, например, от математиков или физиков) приходится несколько труднее из-за предрассудков со стороны части западных коллег, которые до сих пор пребывают в уверенности, что «за железным занавесом» не могло быть хорошего образования, а в психологии не создано ничего стоящего. Так, автору этого письма пришлось в 1992 г. услышать мнение некоторых немецких коллег в университете Бохума (Германия), что российские психологи знают только условные рефлексы и Л.С. Выготского. Сходное мнение о восточноевропейских исследователях цитирует в своей статье Н. Плотников: «Если сегодня кто-то из них [выпускников вузов ГДР] называет себя юристом или экономистом, педагогом, психологом или социологом — это совершенно неважно. Их знания большей частью вовсе не пригодны (Арнульд Баринг)» [8; 72].
Об этом я пишу для того, чтобы было понятно: если ученым-россиянам удается быть конкурентоспособными в западном «научном марафоне», это чего-то стоит, а их научные заслуги — данность, подтверждаемая объективно: прежде всего публикациями, достойной репутацией в научном сообществе, кооптированием в редакционные коллегии международных журналов и организационные комитеты научных сообществ, стипендиями престижных научных фондов, — а не просто голословное утверждение «в силу самого факта... эмиграции».
В этом контексте удивительна тенденция некоторых коллег в России отторгнуть психологов-россиян, работающих за рубежом, вычеркивая их имена [как в (не-)добрые старые времена] из списка что-то сделавших прежде и игнорируя их новые публикации. Так, в предисловии к номеру «Журнала высшей нервной деятельности», посвященному 80-летию Е.Н. Соколова, его автор назвал результаты научных работ, выполненных под руководством Евгения Николаевича, но «забыл» всех тех его учеников и бывших сотрудников, которые в настоящее время работают — по стипендиям или контрактам — в США, Германии и Финляндии [1]. Возникает парадоксальное противоречие с тем, что за пределами России индивидуальные успехи россиян — независимо от страны их актуального пребывания, в России или за рубежом — имплицитно расцениваются иностранными коллегами как «демонстрация флага». «На других берегах» я наблюдаю примеры иного отношения к ученым-соотечественникам: так, латыши убедили В. Вике-Фрейберг, профессора психологии Университета Монреаля, после многих десятилетий эмиграции вернуться в страну, где вскоре она была избрана президентом [21]. Другой пример — приглашение Х. Л. Штёрмера, Нобелевского лауреата по физике (1998), почти 30 лет работающего в США, для чтения лекций на его родине в Германии.
В связи с последним примером к предложению А.Б. Орлова в его отклике — о привлечении иностранных ученых-психологов на работу в Россию — хочу добавить еще одно: о приглашении иностранных специалистов на короткий срок (1–2 недели) — для чтения курса лекций, проведения семинаров-блоков и «школ». Подобный опыт имеют, например, психологи Санкт-Петербургского университета ([13], [16], [28]), а также Софийского университета (Болгария), где уже несколько лет проводятся «летние школы» для студентов и аспирантов (С. Матеев, личное сообщение). Наряду с иностранными психологами в таких курсах могли бы (и готовы) участвовать и соотечественники, в настоящее время работающие за рубежом (это, в частности, сняло бы проблему языкового барьера).
Предвижу Ваш вопрос о возможных источниках финансирования. В своей статье Н. Форман [23] упоминает, что ему известны по меньшей мере восемь источников. Из ряда публикаций и бесед я почерпнула информацию о следующих: The Nuffield Scholarship Scheme в Великобритании [24]; Eastern Europe Program американского National Science Foundation [20]; в Германии (по предварительному сообщению) финансовую поддержку можно ожидать от фонда Deutsche Akademische Austauschdienst. Наконец, вполне реально привлечение к финансированию крупных зарубежных фирм — как в случае семинара, организованного в январе 1995 г. в Москве А. Стеценко при поддержке компании «Jacobs».
Не могу не прокомментировать утверждение ad hominem в отклике А.В. Юревича о том, что научная диаспора россиян-психологов не стремится «сделать что-то полезное и для своей национальной науки». В качестве первостепенного вклада тех, кто работает за рубежом, я полагаю их научную продукцию. В частности, их книги, статьи, переводы и рецензии, выходящие на русском языке, знакомят отечественного читателя с контекстом западной психологии. «Реципрокную» функцию — знакомства западных психологов с российскими работами — выполняют переводы зарубежных россиян и подготовка ими монографий, представляющих российские исследования (Е.Л. Григоренко). Кроме того, названный выше пример проведения семинара в Москве А. Стеценко — еще один довод в пользу усилий, предпринимаемых работающими за границей, чтобы поддержать контакты с alma mater.
Рискуя вызвать упрек в саморекламе, назову и несколько собственных инициатив:
организация секции, посвященной Е.Н. Соколову в связи с его 80-летием, на конференции Международного Психофизического общества «Fechner Day 2001» (Лейпциг) и (финансируемое) приглашение для участия в ней психологов из России и стран б. СССР; помощь нескольким российским коллегам в получении научных грантов и стипендий для временной научной работы в Германии; приглашение российских коллег с докладами в институт, где я работаю; переводы ряда публикаций с русского по просьбе зарубежных коллег; регулярные сообщения о предстоящих международных конференциях по психологии, информация о которых печатается на страницах «ВП», и т.д.
В завершение я хотела бы заметить, что опыт зарубежных россиян может быть конструктивно интегрирован в российской психологии, в то время как поляризация неизбежно будет деструктивной для обеих ее составляющих. Пользуясь параллелью из шахматного мира, уместно было бы сказать, что национальный флаг в нем в равной мере представляют как живущий в Германии В. Крамник, так и ныне живущий в США Г. Каспаров.