Назаретян - Hелинейное будущее 2013

Гуманитарные детерминанты будущего

331

трактора – когда очень сложная система в фазе эндо-экзогенного кризиса «превращает непредсказуемое в неизбежное» (ещё одно известное определение творчества), т.е., качественно усовершенствовав антиэнтропийные механизмы, восстанавливает устойчивость на более высоком уровне неравновесия со средой.

Вертикальный аттрактор легко фиксируется post factum: с вершины состоявшегося перехода революционные прорывы видятся столь же неизбежными, как «Сикстинская мадонна». Но в преддверье полифуркации крайне затруднительно не только предугадать конкретное содержание прогрессивных изменений (это требует необузданной фантазии), но даже выявить наличие вертикального аттрактора в паллиативном пространстве возможностей. Для иллюстрации данного обстоятельства в гл. 2.1.1 использован образ Экс- перта-неудачника, пытающегося предсказать дальнейшие события на переломных фазах Универсальной истории без учёта её творческого фактора. Состояние мира на пороге каждого ароморфоза (в биоили в антропосфере) выглядит вершиной или тупиком эволюции, за которым может следовать либо консервация, либо деградация наиболее сложных систем. А если бы у нашего консервативного Эксперта объявился столь же бессмертный творческий Оппонент, он каждый раз выглядел бы пустопорожним фантазёром. И правда, подавляющее большинство «творческих» образов будущего оказывались бы несостоятельными, но в конечном счёте раз за разом посрамлённым оставался бы именно скептик. Мы видели, как в последние века эти виртуальные персонажи воплотились в живых личностях фантастов, философов и учёных…

Вмощной полифуркационной фазе, представленной Вертикалью Снукса-Панова, наличие странного аттрактора, тем более вертикального странного аттрактора также остаётся проблематичным, и, возможно, для его гипотетического описания в современных языках недостаточно семантических средств (см. далее). Поэтому начнём с простых аттракторов, предполагающих возвратное сползание антропосферы к «дочеловеческой» биосфере и биосферы – к сфере термодинамического равновесия.

Вэтой связи людям старшего поколения прежде всего приходит в голову сюжет глобальной ядерной войны как она виделась несколько десятилетий тому назад. Тогда такой сюжет действительно мог воплотиться в жизнь, но сегодня он маловероятен.

332

Часть II

Вспомнив в очередной раз о различии между понятиями «угроза» и «опасность», отметим, что, хотя угроза баллистических ракет не устранена, состоявшаяся культурно-психологическая притирка мирового сообщества к этому виду оружия сводит такую опасность к минимуму.

Вместе с тем размывание границ между состояниями войны и мира, а также между военными и невоенными технологиями создаёт новые угрозы, на культурно-психологическую притирку к которым отводится всё меньше времени. Поэтому опасность самоистребления цивилизации связана с затруднением контроля над разработкой и использованием высоких технологий, привлекающих растущее внимание как военных министерств, так и террористических групп.

Усиление информационной составляющей в вооружённых конфликтах – вплоть до «превращения войны в реалити шоу» – способствует существенному ограничению человеческих жертв. Эта благоприятная тенденция может быть дополнена совершенствованием нанотехнологических средств индивидуальной защиты или производством аватаров, замещающих живых бойцов на поле боя. Но те же нанотехнологии применимы в экзотических и гораздо более опасных функциях. Например, нанороботы, способные совершить радикальный переворот в энергетике, генетике и медицине, оборотятся нанобактериями, выборочно умертвляющими людей по особенностям генофонда (т.е. расовой и прочей принадлежности). Как говорилось, опасности такого рода многократно усиливаются тем обстоятельством, что производство новейшего оружия, не требующее крупных финансовых или энергетических затрат, способно превратиться в «баловство» социально незрелых умов, оснащённых грозными информационными технологиями. И, конечно, тем, что с «концом географии» наша планета становится непривычно маленькой, а её высший цвет – антропосфера – чрезвычайно уязвимым.

Надо ли повторять, что волевая блокировка ускоряющегося технологического прогресса, если бы она и была осуществима, только усугубила бы угрозы, поскольку без новейших технологий не справиться с нарастающими глобальными проблемами. Ограничение энергетических и прочих ресурсов неизбежно спровоцировало бы обострение конфликтов «традиционными» средствами (к

Гуманитарные детерминанты будущего

333

числу которых относятся уже и ядерные), а накопление генетического груза – прямой путь к вырождению населения развитых стран. Надежда на то, что первобытные племена со временем положат начало «более гуманной» цивилизации, тщетна хотя бы потому, что и их век будет недолгим: накопленные запасы ядерного, химического, биологического оружия, топлива для АЭС и прочих опасных производств, оставшись без профессионального присмотра, скоро напомнят о себе. Поэтому и «зависание» эволюционного процесса, каковое могло иметь место на прежних этапах (см. §1.2.2.2), теперь уже представляется маловероятным.

Не приходится рассчитывать и на то, что когда-нибудь природа породит новое «неагрессивное» человечество. Дело даже не в том, что из природы, наполненной жестокой конкуренцией (на которой только и строятся кооперативные отношения), никак не может выделиться изначально миролюбивый носитель технологического интеллекта. Ещё важнее другое обстоятельство. В §2.1.1.2 цитировалось замечание М.И. Будыко о «последних геологических секундах» биосферы, обречённой на угасание сокращением углекислоты в атмосфере из-за снижающейся уже на протяжении 100 млн. лет вулканической активности. Другой известный геофизик, размышляя о «биосферной функции человечества», высказал даже такую смелую гипотезу: природа прозорливо сформировала особый вид, призванный в будущем развить промышленность и вновь наполнить атмосферу Земли СО2 для восстановления активности зелёных растений [Голубев 2001]. Гипотеза сама по себе, конечно, спорна (она приписывает биоте завышенную способность к опережающему моделированию), но её автор опирается на признанные результаты расчётов: жизнь на Земле, свободная от антропогенного влияния, иссякнет за ближайшие несколько миллионов лет.

Таким образом, следуя строкам английского поэта Т. Элиота, признаем, что, если полвека назад мировой цивилизации грозил «взрыв», то в обозримой перспективе более вероятно завершение человеческой истории и всей планетарной эволюции «всхлипом»… Стоит обратить внимание на то, как сами авторы Вертикали представляют последствия фазового перехода, приходящегося на

середину XXI века.

А.Д. Панов склонен полагать, что кривая, отражающая траекторию планетарной эволюции, примет логистическую форму, т.е. с

334

Часть II

приближением расчётной сингулярности линия плавно перейдёт в горизонталь. Это должно означать существенное изменение прежних векторов прогрессивной эволюции. Наука как форма общественного сознания исчерпает себя и превратится в иные формы (или уступит лидерство в качестве развивающего фактора), а технологии будут переориентированы с углубляющегося вторжения в физические и биологические процессы на иные цели – например, на поиск контактов с космическими цивилизациями. Молчаливо предполагается, что к середине века развитая наука и построенные на ней технологии уже позволят решить глобальные проблемы без издержек, которые в прежней истории неизменно сопровождали прогрессивное преодоление кризисов. В итоге мировая цивилизация вступит в фазу долгосрочной устойчивой саморегуляции [Па-

нов 2007, 2009]2.

В этом случае речь идёт уже о горизонтальном странном аттракторе: состояние стабилизируется на высшей точке внешнего неравновесия. Напрашиваются философские прецеденты. К. Маркс, избегая аналогии коммунистического будущего с гегелевским «концом истории», утверждал, что, напротив, только с построением Коммунизма начнётся настоящая история человечества, а все предыдущие стадии развития суть «предыстория» (die Vorgeschichte) [Маркс 1961]. Это был, конечно, риторический ход: в описаниях будущего самим Марксом и его ближайшими сподвижниками коммунистическое бытие выглядит как совершенный мир, лишённый внутренних противоречий, а с ними и мотивов дальнейшего качественного обновления.

Тщательно камуфлируемый телеологизм оставался одной из самых чувствительных болевых точек марксистского учения. Впрочем (см. гл.1.1.1), тот же порок характерен едва ли не для всех концепций социального прогресса, и советские идеологи – самые верные апологеты прогрессистского мировоззрения в ХХ веке – из кожи вон лезли, чтобы сплести образы светлого будущего с идеей бесконечного развития.

Удобным подспорьем для этого стала космическая философия, совершенно чуждая самому Марксу, но имевшая традицию в России. С первыми космическими полётами картина коммунистического общества, распространяющегося за пределы Земли и Солнечной системы, встречая братские инопланетные (также, разуме-

Гуманитарные детерминанты будущего

335

ется, коммунистические) цивилизации, обрела самые радужные расцветки. Однако даже тогда её плоская экстенсивность удовлетворяла не всех. В советском обществоведении периодически появлялись авторы (остававшиеся за рамками идеологического мейнстрима), которые доказывали, что Коммунизм – это не остановка качественного развития, а свободное от тормозов, безграничное и нарастающее ускорение прогрессивных изменений (см. цитату из книги Б.Ф. Поршнева в §2.1.1.1).

В том же ключе трактует Вертикаль австралиец Г.Д. Снукс. В его версии это бесконечное асимптотическое ускорение социального прогресса: перманентная технологическая революция превратится в «великий эскалатор», устраняющий экономические и прочие диспропорции [Snooks 2005].

Поскольку в картинах будущего, изображённых Снуксом и Пановым, вовсе не прослеживается или слабо прослеживается неизбежная плата за благоприятные изменения, постольку они больше похожи на утопии. Приходится повторить, что прогресс всегда представлял собой не цель, а средство сохранения системы в фазах неустойчивости, и прогрессивные изменения – это выбор «меньшего из зол». На ожидающемся крутом переломе истории даже при самом удачном раскладе человечеству придётся принести очень серьёзные «качественные» жертвы, которые у большинства из нас едва ли способны вызвать восторг.

Здесь и обнаруживается, что ни здравого воображения, ни семантического наполнения современных языков недостаточно для того, чтобы отобразить странные аттракторы беспрецедентного фазового перехода, представленного Вертикалью. Антропологи знают, как трудно рассказать первобытному охотнику о скотоводстве и земледелии, и в Части I отмечалось, что эти трудности взаимопонимания неоднократно служили поводом для массового истребления туземцев европейскими фермерами. Так же трудно говорить о совести и индивидуальности с человеком доосевой эпохи, описать реалии индустриального и информационного общества средневековому крестьянину или лендлорду и т.д. Попытки были бы и вовсе безнадёжными, если бы их предпринял современник, не знающий будущего и опирающийся исключительно на мысленные экстраполяции. Именно в этом состоит коренная трудность сегодняшнего прогноза, дополненная тем, что впереди у нас «большая

336

Часть II

сингулярность», в отличие от «малых сингулярностей», разделявших прежние социально-исторические эпохи.

Если события будут развиваться по оптимальному (сохраняющему) сценарию, то в ближайшие десятилетия придётся переосмысливать такие фундаментальные категории культуры, как чело-

век, животное и машина, жизнь, смерть и бессмертие, сознание и разум, душа, дух и духовность, искусственное и естественное и

т.д. В качестве отдалённой иллюстрации обратимся к многолетним спорам вокруг понятия «искусственный интеллект».

Невозможность искусственного интеллекта более полувека доказывают средствами философии, психологии и даже математики, трактуя «искусственное» как синоним «рукотворного», т.е. по существу внешнего соединения элементов. Со своей стороны, авторы, признающие перспективу «машинного» интеллекта, часто рисуют в нашем воображении агрессивных субъектов, истребляющих несовершенного конструктора или загоняющих последних сохранившихся людей в зоопарки. У одних это вызывает трепет обречённости, у других – готовность к агрессивному противоборству. Но особенно забавно читать работы «футурологов», расписывающих вытеснение людей «киборгами» с мазохистским предвкушением.

Вероятно, во всех этих видéниях проявляется атавистический страх перед двойником, сохранившийся у нас от палеолита, причём проявляется и в прямой, и в инверсивной формах. Инверсивная форма – это та же защитная идентификация с агрессором, о которой рассказано в §1.1.1.2. Подобно тому, как узники концлагеря влюблялись в эсэсовцев и подражали им, футуролог бессознательно замещает образ Ужасного Робота-убийцы образом Прекрасного Робота-могильщика. Эти человеческие страхи, агрессивные настроения и их клинически превращенные формы могут представить бóльшую опасность для цивилизации, чем мифическая антропофобия «электронного» интеллекта.

На мой взгляд, конфронтационная парадигма как раз и обусловлена драматизацией дихотомии «искусственное – естественное». Изучая эволюционные метаморфозы, мы убеждаемся, что назвать интеллект современного человека «естественным» можно лишь с очень существенными оговорками. А именно, его материальную основу составляет белково-углеводороный субстрат (мозг),

Гуманитарные детерминанты будущего

337

ион частично ориентирован на удовлетворение физиологических (хотя культурно преобразованных) потребностей – этими двумя обстоятельствами исчерпывается принципиальное сходство между интеллектом взрослого человека и естественным интеллектом дикой обезьяны или дельфина.

Денатурализация бытия и тела, продолжающаяся сотни тысяч лет, затрагивала прежде всего человеческую психику. Согласно экспериментальным данным и наблюдениям, «опосредованный характер носят не только сложные, но и традиционно считавшиеся элементарными психические процессы» [Венгер 1981, с.42], т.е. по содержанию и механизмам все психические акты у человека насквозь семантизированы, опосредованы интериоризованными со-

циальными связями, являясь продуктами и событиями культуры.

Даже генетически унаследованные (безусловные) рефлексы запускаются актуализацией соответствующих образов и могут быть заблокированы или модифицированы сменой доминирующего образа с помощью разнообразных приёмов – от гипноза до сознательного волевого усилия. Соответственно корректируются содержание, острота и даже валентность (приятно – неприятно) эмоциональных переживаний.

Проще говоря, мышление, память, восприятия, ощущения современного человека суть давно уже явления искусственные, а в экспериментах по обучению антропоидов жестовому языку (см. §1.1.2.1) мы видим впечатляющую попытку выстроить искусственный интеллект на обезьяньем мозге. По мере социальной эволюции в структуру материальных носителей памяти включалось растущее разнообразие рукотворных «текстов» – от первых стандартизированных орудий (ручное рубило) до компьютерных файлов, – подготавливая эволюционные предпосылки для дальнейшего «челове- ко-машинного» симбиоза.

Вместе с тем кибернетическая эра началась формулировкой А. Тьюрингом фундаментального принципа изофункционализма (см. об этом [Дубровский 2013]), и ещё на заре её Дж. фон Нейман теоретически предсказал, что количественное наращивание мощности

ибыстродействия ЭВМ приведёт к непредсказуемым и неподконтрольным качественным эффектам. Об опасности такого поворота событий предупреждал Н. Винер. В 1980-х годах было отмечено, что контроль над функционированием компьютерных систем обес-

338

Часть II

печивается посредством всё более сложных систем, и таким образом машинный интеллект неуклонно обособляется от человеческо-

го [Zimmerli 1986]. В 2000 году Б. Джой [Joy 2000] рассчитал, что к

2030 году мощность компьютеров возрастёт более чем в 1 млн. раз,

иэтого будет достаточно для появления разумного робота («нанобота»). Вероятно, расчёт строился на так называемом законе Мура. При всём разнобое в формулировках этого «закона» и его производных, близкий к экспоненциальным значениям рост продуктивности информационных систем, по-видимому, продолжится, во многом благодаря созданию квантовых компьютеров [Ladd et al. 2010; Лапинский 2011]. По Р. Курцвейлу, к 2015 году сложность вычислительных систем превысит сложность мозга мыши, к 2023 году – сложность человеческого мозга и к 2045 – совокупную сложность нейронных связей всех людей Земли [Kurzweil 2005]. Основания расчётов небесспорны, но их результаты заставляют

задуматься. Впрочем, если квантовый компьютер станет реальностью, процесс может и ускориться3.

Параллельно ведутся работы по формированию рефлексивной модели мира, квазипотребностных механизмов автономного целеполагания, способности к самообучению, к оценке успешности действий, отношения между общими и частными задачами и аналогов эмоциональной удовлетворённости/неудовлетворённости результатами. Включение же в электронную конструкцию белковых молекул (биочипов), выращенных в генетической лаборатории

иускоряющих искусственное формирование сенсорных органов, должно особенно впечатлить тех, кто склонен придавать большее значение субстратным (органика – неорганика), чем функциональным признакам.

Последнее соображение существенно в свете так называемой квантовой концепции сознания. Английский математик Р. Пенроуз [2011], развивая теорему Гёделя о неполноте, доказал, что конечный автомат сколь угодно большой мощности неспособен реализовать некоторые функции мозга. По его гипотезе, функционирование мозга и психики связано с квантово-гравитационными эффектами в субклеточных структурах нейронов – эффектами, принципиально недоступными исчерпывающей формализации, исчислению и алгоритмическому представлению. Следовательно, полно-

ценный интеллект (Сильный Искусственный Интеллект, по тер-

Гуманитарные детерминанты будущего

339

минологии американского философа Дж. Сёрля [Searle 1990]), независимый от белкового носителя, невозможен.

Решающий аргумент Пенроуза построен на дискретном проти-

воположении искусственного и естественного, исключая встреч-

ную эволюцию и взаимопроникновение. Между тем проведённый в Части I исторический обзор содержит обильные доказательства того, что искусственное и естественное суть полюса длинного континуума и что эволюция происходила именно по этому вектору. Продолжение развития по вектору «денатурализации» может, вероятнее всего, означать симбиоз носителей, вещественных субстратов и интеллектуальных процедур.

И здесь и складывается ещё одна интрига. Признав неизбежность обретения «души» искусственными информационными системами, их разработчики вместе с философами принимались доказывать, что внедрение в неё моральных «законов робототехники», сформулированных А. Азимовым, невозможно. Значит, впереди дарвиновский «межвидовой отбор», обрекающий человечество на поражение [Moravec 2000; Joy 2000]. Такая футурологическая конструкция построена на уверенности в том, что разум и мораль – внешние относительно друг друга субстанции.

Ч. Дарвин действительно считал отставшие в развитии племена и расы обречёнными на вымирание. Ещё бы: современные великому учёному власти США официально платили белым гражданам премию за индейские скальпы, да и на других континентах происходил банальный отстрел докучливых туземцев (см. §§1.1.2.6, 1.1.2.7). Ста лет не прошло с тех пор, как английские интеллектуалы кокетничали теориями «негативной евгеники».

Легко заметить, насколько изменились представления, ценности и нормы всего за одно-полтора столетия. В Части I показано, что разум и культурная регуляция не внеположены друг другу. Культурные ограничители агрессии выплавлялись разумом в горниле острых антропогенных кризисов и катастроф, формировались ростом его информационного объёма (в частности, временнóго диапазона отражаемых связей) и «послепроизвольно» (см. §1.1.1.6), монтировались в глубины подсознания. Догадка Сократа о сопряжённом росте знания, мудрости и морали подтверждается огромным опытом социальной истории, и не видно оснований полагать, что смена материального субстрата заставит разум забыть свою

340

Часть II

историю. «Сверхчеловеческому» разуму, как и разуму человеческому, необходимы гуманитарные регуляторы, соразмерные инструментальным возможностям – примитивный агрессор, управляющий невообразимо мощными энергетическими потоками, оказался бы нежизнеспособным.

Таким образом, смертоносная агрессия против человечества со стороны неблагодарных роботов – сюжет столь же киногеничный, сколь неправдоподобный. Встречное развитие двух тенденций – денатурализация человеческого тела (и интеллекта) и «одушевление» вторичных информационных систем – с перспективой продуктивного симбиоза могло бы ознаменовать переход Мегаистории в новую, «послечеловеческую» стадию. Правда, такая альтернатива вырождению человека как биологического вида не многих сегодня способна вдохновить, но, похоже, она представляет собой ещё не самую шокирующую линию универсального будущего.

Приведу только один фантастический, но не совсем беспочвенный пример. В §1.1.1.6 показано, что последовательно изменяющееся соотношение масс-энергетического и виртуального факторов составляет стержневой вектор развития и что этот процесс интенсивно ускоряется. Неоднократно упоминавшаяся гипотеза о многомерности

ранней Вселенной предполагает также, что в масштабе 10‒33 см. (планковская длина) пространство остаётся многомерным и лишённым временнóго параметра. Сходная посылка содержится в большинстве последовательных моделей квантовой космологии. Инструментальное овладение сверхмалыми масштабами могло бы кардинально изменить состояние как Вселенной, так и (сверхчеловеческого?) разума.

С одной стороны, проникновение в иные пространственные измерения сняло бы ограничение на скорость передачи сигнала – это так же мало ущемит теорию относительности, как самолёт ущемляет теорию гравитации, – и тогда разумная активность превратится в метагалактический фактор. Между прочим, М. Каку [2011] относит превышение скорости света к «невозможностям II класса» (т.е. осуществимым с большей вероятностью, чем, например, «предвидение будущего»). Он связывает перспективу сверхсветовой скорости с освоением астрофизических «кротовых нор» и т.д. И – выскажу совсем безумную мысль: мгновенные причинные связи могли бы лишить Вселенную пространственно-временных измерений, превратив её в геометрическую точку.