Назаретян - Hелинейное будущее 2013

Гуманитарные детерминанты будущего

381

воззрений с трудом реконструируются по полемическим выступлениям и искажённым пересказам их оппонентов (см. также [Шахно-

вич 1973; Краткий… 1981; Вишев 1990]) \здесь сноска!!!\.

Через полторы тысячи лет с ситуацией духовной растерянности из-за ослабления религиозных установок столкнулась исламская культура. Арабские зиндики и дахриты пришли к сходному выводу о «превосходстве не мотивированного религиозно человеколюбия

инравственного поведения вообще над милосердием и нравственностью, диктуемыми представлением о потусторонних карах и наградах» [Сагадеев 2009, с.185]. В §1.1.2.6 показано, как эти идеи повлияли на становление европейского Гуманизма, философии Возрождения и Прогресса – перспективы, наполняющей жизнь свободного от религии философа смыслом и радостью предвкушения.

Вдухе деантропоморфизации божества решали вопрос философы деистского и пантеистического направления. Например, предложенная Б. Спинозой идея Богоматерии помогла согласовать вселенский смысл индивидуального бытия с отказом от наивных представлений о потусторонней воле. Но набравшее силу убеждение европейцев во всесилие «законов природы» воплотилось в механистическую картину мира – и обернулось смысловым вакуумом. В романе «Заштопанный портной» ("Sartor Resartus", 18341835) шотландский поэт и философ Т. Карлейль писал про «Гений Механизма», который душит человека хуже всякого кошмара. В такой картине мира уже не Сверх-Предок и не Сверх-Потомок (ср. §1.1.2.6), а безликий Механизм принял на себя функции Демиурга

инепререкаемого Арбитра.

Впоследующем, однако, как в науке, так и в обыденном сознании механистическая картина отходила на задний план. Акцент был перенесён на уникальность каждого события, и «очарование неповторимой личностью» (fascination with personal identity) стало распространённым ответом на ценностный разрыв [Baumeister 1991, p.115]. Теперь уже критерии добра и зла, роли последнего Арбитра, а в каком-то отношении и Демиурга вновь (как в эпоху киников, софистов и Сократа!) взял на себя индивид.

Такая ситуация способна временно удовлетворить человека с не сильно выраженной чувствительностью к когнитивному диссонансу: в пространстве между крайностями скуки и жизненной угрозы он ощущает себя сносно. По наблюдению Арьеса [1992], с

382

Часть II

начала XIX века постепенно ослабевал страх европейцев перед адскими муками – сохранялась лишь более или менее отчётливая вера в посмертное блаженство. Американский культуролог К. Вудворд заметил, что у его соотечественников традиционная вера в ад сохранялась дольше, но к 1980-м годам очень немногие допускали для себя перспективу вечного страдания [Woodward 1989]. Тем не менее в начале XXI века США остаются самой религиозной из западных стран [Коротаев и др. 2012]. В целом же здесь уместно повторить (см. гл. 2.2.1), что общий уровень религиозности в мире снижается, хотя и весьма неравномерно.

ВРоссии отношение людей к религии довольно запутано и связано с особенностями советской истории. Декларативный атеизм квазирелигиозной коммунистической идеологии сопровождался (наряду с мимикрией) жестокими репрессиями против конкурирующих православия и – в меньшей степени – ислама. И сегодня у многих граждан на постсоветском пространстве отторжение религии ассоциируется с коммунизмом, а сохранившиеся коммунисты стыдливо подлаживаются под популярные настроения, демонстрируя свой «патриотизм». Ряд ведущих политиков, бывших в советское время верными членами КПСС, теперь с той же «патриотической» целью выставляют напоказ приверженность традиционной религии, повышая свой рейтинг и не задумываясь об опасных последствиях таких демонстраций в поликонфессиональной стране. Отрицательная зависимость между уровнем образования и религиозностью в России, как и в других странах, отчасти компенсируется ксенофобией, национальным фундаментализмом, антиглобализмом, романтической любовью к старине или инстинктивным страхом новизны. Иначе говоря, образованный человек подчас держится за религиозные убеждения ради «сохранения устоев», «отторже-

ния инородных элементов», «поддержания национальной идентичности» и т.д.1 А столь же агрессивные нападки на церковь (вмешательство религиозных институтов в политическую и культурную жизнь вызывает у россиян растущий протест, проявляющийся в не всегда пристойных формах) становятся приёмом «борьбы против правящего режима». Конечно, по мере превращения веры в политический симулякр её смыслообразующая функция смазывается…

Впсихологической литературе много споров о том, насколько эффективно произвольное конструирование жизненных смыслов.

Гуманитарные детерминанты будущего

383

Франкл, возражая экзистенциалистам, доказывал, что сознательно «изобретённые» цели не устраняют дискомфорт – он уподобил веру в искусственно изобретённый смысл карабканью по канату, который мы сами же подкинули в воздух, – утешительнее верить в то, что смысл содержится вне нас, а мы его только «открыли». Как подопытное животное не может понять причину своей боли, так люди не в силах понять высший смысл страданий.

Ялом считает позицию Франкла «по сути религиозной», основанной на представлении о существовании Бога (и, добавим, на навязчивом приписывании Богу садистских качеств). Сам он убеждён, что смысловая атрибуция обусловлена стремлением к определённости, цельности когнитивной конструкции (гештальта) и ощущению субъективного контроля. «Даже если открытая человеком смысловая схема содержит представление о его слабости, беспомощности или незначительности, она всё же более комфортна, чем состояние неведения» [Ялом 1999, с.518]. В этом плане и категорический вывод о бессмысленности жизни (ср. приведённое в начале главы откровение пациента К. Обуховского) способен ослабить дисфорию неопределённости.

Но далее, связав проблему истории культуры с медицинской практикой, американский психолог высказывает, на мой взгляд, очень спорное суждение: «Убеждённость в том, что жизнь без достижения цели не полна, – не столько трагический экзистенциальный факт жизни, сколько западный миф» (с.526). А потому психотерапевт должен отвлечь пациента от досужей проблемы бессмысленности, помочь ему «погрузиться в реку жизни и позволить вопросу уплыть» (с.541).

При всём уважении к автору сомневаюсь, что такая терапия во многих случаях даёт долгосрочный эффект – здесь скорее могут играть роль иррациональные факторы косвенного гипноза: высокий авторитет, личное обаяние психолога или «влюблённость» пациента. Сомнение же моё вызвано неубедительностью исходной посылки, будто потребность в смысле жизни составляет частную особенность новоевропейской культуры – повторим, историкоантропологический анализ показывает, что в прежних эпохах она не отсутствовала, а более или менее успешно удовлетворялась.

Нельзя не признать правоту Франкла и ряда других психологов (см. [Baumeister 1991]) в том, что принятие бессмысленности бы-

384

Часть II

тия, равно как произвольно сконструированные смыслы способны удовлетворить лишь частично, притом не всегда и не всех. Личности с акцентуированной диссонансонеустойчивостью – а, как ранее отмечено, именно из этого беспокойного и несчастного племени искони вырастали законодатели моды в области мировоззрений – испытывают настоятельную нужду в невыдуманных и вечных основаниях смысла. Поскольку же вечность и абсолют долгое время оставались исключительной епархией религий, люди такого типа привычно обращаются к культам, ища в них «космическую значимость» индивидуальной жизни [Rothbaum 1988]. Или – впадают в отчаяние: «То, что все труды веков, вдохновения и просветления человеческого духа обречены на гибель под обломками разрушенной вселенной, – всё это, если не совсем бесспорно, то почти настолько определённо, что никакая философия, отрицающая данное обстоятельство, не сможет выжить» [Russell 1957, p.107]…

§2.2.2.3. Смыслообразующая парадигма Универсальной истории

…Это самое полное знание о вас и обо мне. О том, почему мы есть и почему мы таковы, каковы мы есть. О том, что может следовать за нами, и насколько это зависит от каждого из нас.

Вазген Гарун

Новая парадигма воплощает в себе более оптимистическую картину для тех, кто ищет смысл бытия.

Пол Девис

Исследуя социологическую подоплёку религии, американский учёный П. Бергер дал такое определение: «Религия – это дерзкая попытка представить всю Вселенную человечески значимой» [Berger 1967, p.28]. Здесь выделена как раз та смыслообразующая функция, которую было органически неспособно выполнить классическое научное мировоззрение, поскольку в его рамках признавались достойными внимания только модели, исключавшие такие категории, как цель и субъект, и главной задачей считалась «деантропоморфизация» исследуемого предмета. В таком контексте нечего

Гуманитарные детерминанты будущего

385

было возразить по существу на известное замечание А. Эйнштейна о том, что наука без религии остаётся «хромой» [Einstein 1956].

Но, как показано в Части I, за последние десятилетия концептуальная установка диаметрально изменилась, и наука близка к тому, чтобы принять на себя объединительную и смысловую функции, отсекая исконно присущую религии функцию группового разобщения («они – мы»). Ещё в 1980-х годах ведущие астрофизики усматривали в существовании человека нечто среднее между «фарсом» и «трагедией» (см. §2.1.2.1). Мировоззренческие посылы, которые четверть века тому назад были бы претенциозной философской спекуляцией или поэтической аллегорией, сегодня – научные утверждения, подкреплённые разносторонней доказательной базой и расчётными процедурами. Антропосфера далеко превосходит по сложности остальной космос, а жизнь и деятельность людей, их фантазии, заблуждения и открытия составляют фронтальную зону развивающейся Метагалактики. Вместе с тем человеческие ценности, мораль и вся духовная культура являются продуктами космической эволюции, и имеются объективные предпосылки к тому, чтобы дальнейшее развитие интеллекта определило перспективу Вселенной.

И вот – знамение времени. В разделе общей физики авторитетного Лос-Аламосского Архива электронных препринтов опубликована работа, посвящённая универсальному смыслообразованию [Vidal 2013]. Понимание того, что жизнь является космологически фундаментальным фактом, что Вселенная человекомерна и самые существенные события Космоса складываются из наших мыслей и поступков, освобождает от необходимости в мистических откровениях. Человек превращается из исполнителя небесной воли в созидателя Земли и – потенциально – неба, и это один из живых источников, способных утолить тоску критического сознания по высоким смыслам.

Так в очередной раз воспроизводится мировоззренческая интрига, которую мы ранее прослеживали на переломных фазах истории. Идейные отцы нынешних постмодернистов – софисты, киники, риторы Греции и Китая, возвысившие человека над небесными надзирателями и объявившие его «мерой всех вещей», – расшатывали общественные устои, ослабевшие с потерей веры в неизбежную кару за нарушение предустановленного закона. Время требовало но-

386

Часть II

вых философских учений, которые бы совместили свободу воли с организующей силой ума, – и таковые создавались, хотя позже, со сменой социальных тенденций и настроений, отходили в тень.

Универсальная история делает возможным поиск ценностей и жизненных целей вне разобщающих человечество идеологий. Что же касается аксиологической неполноты (см. §2.2.2.2), эта «теорема» снимается принятием хотя бы одной общезначимой ценности. Существует ли такая ценность?

Никому пока не удалось однозначно доказать, что жизнь «лучше» смерти. В §1.1.1.5 приведены данные о том, что ежегодно сотни тысяч людей добровольно уходят из жизни. Ещё миллионы думают об этом и либо так и не осмеливаются на решающее действие, либо совершают «неудачные» попытки. Тем более преждевременно было бы считать общезначимой ценность сохранения планетарной цивилизации – хотя бы потому, что на Земле живёт немало людей, усматривающих в цивилизации дьявольский промысел, злорадно ожидающих заслуженного человечеством Апокалипсиса или заявляющих о предпочтительности устранения агрессивного общества ради сохранения дикой природы и т.д. Метафора «раковой опухоли» (см. Введение) не так экзотична, как хотелось бы думать. «Если человек угрожает природе, то надо уничтожить человека» – откровенничают экологи-экстремисты (цит. по [Кацура 2000, с.153]). А по данным американского исследователя С. Харриса, почти половина граждан США верят («на основании исключительно религиозной догмы»), что «конец света вот-вот наступит – и это будет великолепно» (цит. по Докинз [2008, с.425]).

И всё же ценность сохранения планетарной цивилизации наиболее приемлема для незамутнённого идеологиями ума. Если принять её в качестве стратегической на данном этапе истории, то в рамках современной междисциплинарной науки допустимо обсуждать приоритеты по критерию «хорошо – плохо», «добро – зло». И критически тестировать предыдущий исторический опыт, представленный, в частности, религиозными заповедями.

Таким образом, суждения философов-кантианцев в том духе, что «разум… не может сказать нам, к чему следует стремиться» (цит. по [Макашова 1992, с.19]), пора уже принимать cum grano salis. Кросс-культурные и сравнительно-исторические исследования демонстрируют такие чудовищные вариации в «категориче-

Гуманитарные детерминанты будущего

387

ских императивах», что трудно игнорировать факт их конструирования «коллективным бессознательным» применительно к конкретным историко-географическим условиям. Поднимаясь по причудливой лестнице интеллектуальной эволюции и многократно споткнувшись на её ступенях, человечество дошло до того этажа, на котором категорический императив может конструироваться сознательно, с использованием грамотно интегрированного междисциплинарного знания. Коль скоро дальнейшая космическая эволюция, если она в принципе возможна, может быть только управляемой (см. гл.2.1.2), то для управления ею необходимо сознание, самостоятельно выстраивающее стратегию и тактику.

Хотя Универсальная история возносит разум над расовыми, национальными и конфессиональными частоколами, выводя его через планетарную перспективу к космической, нет гарантии, что такая возможность будет реализована. По-прежнему остаётся открытым наш «второй ключевой вопрос» в обоих его разворотах: способно ли в принципе сознание вырваться из тотемно-клановых пут на просторы космически релевантного смыслообразования и успеет ли сознание землян освоить космические смыслы бытия? Выскажу ещё одно предположение, которое огорчает, но может оказаться правдоподобным.

Не исключено, что разум, построенный на «естественном» субстрате, хотя и достигает грандиозной свободы за рамками биологических возможностей, всё же испытывает ограничения врождённых потребностно-аффективных программ. Он не способен далеко оторваться от функциональных потребностей и эмоций, регулярно нуждается в острых переживаниях, а значит, в потрясениях и конфликтах (хотя бы смещённых в виртуальную сферу). Поэтому за пределами макрогрупповой идентичности стратегические мотивации размываются: нарушение смыслообразующих оснований активности рождает фрустрации, а в поиске таких оснований люди возвращаются к межгрупповым напряжениям. Пацифисты и гуманисты черпали мотивационную энергетику в обстановке бушующего насилия (эффект «ока тайфуна» – см. §1.1.1.5). Но здесь мы в который уже раз вынуждены вернуться к обескураживающему уроку истории: когда уровень насилия в информационном поле значительно понижался, скука обращала самых страстных миролюбцев в проповедников конфликта. Если люди и смогут оконча-

388

Часть II

тельно разорвать цепи клановой приверженности, то ещё труднее будет освободиться от функциональной потребности в острых «отрицательных» эмоциях. Дополнительную угрозу могут составить и неустранимые элементы инфантилизма во «взрослом» мышлении (в §2.2.1.3 упоминалось об экспериментах российско-британского психолога Е.В. Субботского, демонстрирующих бессознательную склонность даже далёких от религии людей к магии). И обнаружится, что, в силу глубинных генетических конструкций, неискоренимые свойства природного носителя накладывают ограничение не только на рост интеллектуальной способности, но также на развитие собственно «гуманистических» качеств разума.

Хотелось бы верить, что скепсис в отношении собственно человеческого разума поспешен. Но в любом случае решающей пред-

посылкой для смены стратегических смысловых координат и атрибуций может быть дальнейшее продвижение в направлении денатурализации носителя интеллекта с симбиотизацией его форм.

§2.2.2.4. Потребности и эмоции

Я был счастлив, счастлив совершенно, а много ли таковых минут в бедной жизни человеческой?

А.С. Пушкин

Человечество обречено вечно метаться между нуждой и скукой.

Артур Шопенгауэр

При оптимальном сценарии можно ожидать, что в ближайшие десятилетия одним из мощных факторов, ослабляющих нужду людей в мистическом авторитете, станет ускоренное совершенствование медицинских технологий. По мере того как контроль над состояниями биологического организма будет более полным, глубоким, дешёвым и широко доступным (бросается в глаза аналогия с деструктивными возможностями новейших технологий – см. §2.1.2.3), апелляция к потусторонней воле станет неуместной. В «скучном» мире гарантированной безопасности основным источником острых эмоций должна стать виртуальная реальность, аб-

Гуманитарные детерминанты будущего

389

сорбирующая социальное насилие, вóйны, болезни и прочие человеческие невзгоды. Как отмечено в §2.1.2.4, полисенсорное вовлечение в события (интегрирующее зрение, слух, осязание, обоняние,

ас ними внутрителесные ощущения, вестибулярный аппарат и т.д.) может обеспечить яркие переживания напряжённой борьбы, ярости, страха, радостей победы и горечи поражений, блаженства любви и трагизма потерь.

Всё это, опять-таки, наталкивает на такие настораживающие аналогии, как «сон разума» или «информационная наркотизация»,

амысль о возможном вытеснении «телесного секса» виртуальным способна вызвать у нашего нормального современника самый бурный протест. Приходится вновь и вновь повторить (прежде всего – самому себе), что прогресс всегда оказывался не движением «от худшего к лучшему», а выбором меньшего из зол.

Ктому же описанная картина представляет только возможное переходное состояние, предваряющее глубокое перерождение эмоциональной сферы «денатурализующегося» человека.

Психологи обратили внимание на то, что у сравнительно примитивных животных эмоциональный процесс изоморфен логическому мышлению. Углубляясь в филогенетическое (и в онтогенетическое) прошлое, мы можем заметить, как эмоции, инстинкты и химические реакции – у растительных организмов – выполняют регуляторную роль, которая в последующем переходила к сознанию.

Психолог Б.И. Додонов [1978, с.32] иллюстрировал изоморфизм эмоциональной реакции логическому суждению таким примером. Самец рыбки корюшки в период брачного сезона атакует каждого соперника, оказавшегося на его территории. Экспериментально показано, что параметры, по которым идентифицируется самец своего вида, – продолговатая форма и ярко красный цвет нижней части тела (брачный наряд самца), так что свирепой атаке подвергается любой, в том числе неодушевлённый объект, обладающий релевантными внешними характеристиками. Структура эмоциональной реакции родственна решению силлогизма: «Все продолговатые предметы красные снизу – мои враги» (большая посылка); «этот предмет продолговат и красен снизу» (малая посылка); «следовательно, он мой враг» (умозаключение).

Во Вступительных заметках упоминался ещё более простой пример, использованный П.К. Анохиным [1962]: садовое дерево ошибочно прогнозирует приближение лета, исходя из текущей информации о

390

Часть II

резком осеннем потеплении. Растение осуществляет своеобразный аналог логического вывода: наступившее тепло свидетельствует о весне, сейчас наступило тепло – значит, пришла весна (пора раскрыть почки).

Развивавшийся интеллект частично принимал на себя ориентировочные функции, равно как – в нейрофизиологическом плане – с развитием коры больших полушарий головного мозга в неё с подкорковых структур перемещается регуляция поведенческих и психических актов («кортикализация функций»). Но и у человека эмоции обеспечивают «пристрастное» отношение к миру, оперативность ориентировки и реагирования, наполняя жизнь многоцветьем радостей и страданий. Эмоциональными переживаниями сопровождается и сугубо интеллектуальная деятельность: исследования показали, что, например, в работе над трудной математической задачей эмоциональная радость открытия («инсайт») предваряет удачное решение.

Ранее было отмечено (см. §1.1.1.2), что эмоция есть в действительности ситуативная модель, функционирующая в контексте интегральной модели мира, и от контекста решающим образом зависит не только острота, но даже валентность переживания. В Части I мы подробно рассмотрели, как последовательно возрастал удельный вес субъективной (виртуальной) реальности в системе детерминант материального процесса на Земле по мере становления антропосферы. То же относится и к соотношению факторов в человеческом организме. Например, из психотерапевтической практики известно, насколько когнитивная оценка событий влияет на нейрогормональную регуляцию и, соответственно, соматические процессы [Харди 1974; Beck et al. 1979; Гаранян, Холмогорова 1996].

По логике вещей, растущая далее роль интеллектуального контроля не может не изменить функции и структуру эмоциональной жизни. Тем более что её строй и механизмы в основном выражают родовой биологический опыт, лишь отчасти скорректированный социальной эволюцией. Несколько утрируя, можно сказать, что эмоции остаются наиболее верными агентами природы в человеческой психике. Посредством эмоциональных рычагов природа, как заботливая мать, поддерживала жизнеспо-