К антр. сем. - Платт

Однако это возвращает нас к другому поставленному в начале статьи вопросу: что мы, ученые-гуманитарии, можем предложить специалистам по социальным наукам? Конечно, некоторые представители социологии культуры продолжают по-прежнему смотреть на специалистов по исследованиям культуры как на социологов низшего порядка. Отчасти это вопрос институциональной политики, который просто так не сбросишь со счетов, — можно отметить, что и сами социологи вели в свое время такую же войну за свою территорию с экономистами. Но все же я подозреваю, что исследования культуры станут пользоваться большим доверием, если мы перейдем от критики старых оснований к обретению новых. Если говорить об особенностях структуры институций, то я почти уверен, что, когда гуманитарии выйдут за границы своих национально и регионально определяемых кафедр и найдут общий язык друг с другом, это будет реальное движение вперед и гуманитариев перестанут обвинять в том, что они действуют в узких и анахронистических дисциплинарных рамках ради каких-то идеологических интересов. Более того, можно надеяться, что, когда региональные позиции в структуре специализации будут упразднены, тогда только и откроются по-настоящему продуктивные междисциплинарные контакты между различными завязанными на локальные контексты и сюжеты полями исследования. (Ведь на самом деле в значительной части неприязнь специалистов по социальным наукам к “центрам региональных исследований” за последние десятилетия была реакцией на изобилие в них гуманитариев.)

Если мы сможем по-новому выстроить и отладить наши институциональные и дисциплинарные структуры, мы непременно откроем глубинную логику и связь между гуманитарными и социальными науками, которая, несмотря на все кризисы и трансформации, сохраняется. В золотой век университетов гуманитарные дисциплины порождали не только социальную идентичность, о чем я попытался сказать, но также и фундаментальные институциональные ценности. Этические требования, которые продолжают направлять производство знания в социальных науках, основываются на культурных канонах и священных текстах, хранившихся и толковавшихся многими поколениями профессоров-гуманитариев, специалистов прежде всего по философии и теологии, но также и по литературе. В значительной степени поворот к теории являлся моментом критики таких основных ценностей наших институтов. Тем не менее общественные науки в ходе всех этих процессов институциональной рефлексии продолжали поддерживать и развивать свои программы профессиональной этики18. Все это говорит само за себя: в конечном счете, всякая социальная наука скрыто содержит в себе гуманитарную. Можно представить социальные науки в виде матрешки. При этом каждая социальная наука воображает, что именно она знает, где нужно проводить границу между человеческой культурой, в которой производятся ценности (политические, эстетические или этические), и научным исследованием, которое превращает всякую ценность в предмет собственного рассмотрения. Каждая наука, конечно, по-своему проводит эту границу. И каждая наука рано или поздно вынуждена преступить эту границу: чтобы сохранить собственные дисциплинарные ценности, кодекс поведения и политическую позицию19. Соперничество и дискуссии между антропологами и социологами культуры, между сторонниками количественных и качественных методов, социологами и экономистами — это чаще всего тяжба о том, где проходит граница и когда, на каких предварительно оговоренных условиях можно ее нарушать. В конечном счете, любая серьезная наука извлекает ценности из собственного объекта изучения и с ненасытностью вампира превращает их в знание. Если употреблять ту же модель матрешки, то гуманитарные исследования культуры оказываются ближе всего к культурным институтам. Если мы сможем артикулировать описанную выше позицию — найти баланс между внутренним знанием интерпретативных актов и постижением социальных институтов, которые и санкционируют эти акты, и при этом сможем иметь дело одновременно с локальными контекстами и универсальными феноменами, — то наконец покончим с анахронизмом наших дисциплин и кафедр, которые пока что несут на себе печать отжившего социального порядка. Специалисты по социальным наукам смогут признать нашу важность как партнеров в исследованиях или хотя бы полезных собеседников, помогающих замостить разрыв между культурной ценностью и научным поиском. Будучи включенными наблюдателями культуры, а значит, с полным правом каждый раз нарушая все культурные границы, мы имеем нашу собственную исключительную квалификацию для изучения культуры.

P.S. (август 2010)

Я написал эссе “вместо манифеста” в начале 2009 г., примерно тогда же, когда писались статьи для 100-го номера “НЛО”. Оглядываясь назад, я вижу, что очевидные переклички моего замысла с проектом специального номера “НЛО” — особенно со вступительной статьей Ирины Прохоровой “Новая антропология культуры”20 — требуют от меня ответа. Прежде всего, такая перекличка свидетельствует о замечательной синхронности развития гуманитарных наук в таких разных институциональных центрах, как выходящий в Москве интеллектуальный журнал и один из американских университетов. Несколько забегая вперед и рискуя показаться претенциозным в своих предсказаниях, я тем не менее осмелюсь предположить, что перед нами обнадеживающий знак исследовательского потенциала гуманитарных исследований — скромный, но реальный, — требующий справляться с болезненными политическими, экономическими и социальными разделениями в современном мире.

Попытаюсь воспроизвести основную идею этой статьи в более схематичной форме (что больше отвечает жанру манифеста): наша текущая задача как исследователей истории, культуры и общества — усвоить парадигму, которая влечет нас “за пределы и по ту сторону”: по ту сторону отдельного текста, за пределы изолированной национальной традиции и позиции интерпретатора. Для все более широкого круга исследователей становится очевидно, что эти категории больше не могут рассматриваться как основания четко определенной дисциплины. В самом деле, канонические тексты, национальные традиции, практики литературной интерпретации сами являются такими же культурными объектами, заслуживающими изучения. Выводить исследовательские методы из этих категорий — все равно, что добровольно запирать себя в тюрьму исторически обступивших нас идеологических иллюзий, таких как национальная сущность, автономия эстетического, избранная каста ученых-жрецов. Напротив, гуманитарное знание должно стремиться к изучению всех этих категорий извне, понимая сравнительные преимущества трансрегиональной, трансисторической и транскультурной позиции.

Это не так просто, как может показаться. Я не случайно написал “транскультурный” вместо “универсальный”. Мечта о создании “объективной гуманитарной науки” так же стара, как и химерична. Отбрасывая идеологические шоры, мы также должны признать, что все дисциплины гуманитарного ряда балансируют на грани между локальным порождением ценностей в данных сообществах и проекцией этих ценностей на глобальные режимы производства и распространения знания. Изучение культуры всегда в некотором смысле санкционировано самим своим объектом — человеческой культурой. В некотором смысле и различие между общественно-научными и гуманитарными дисциплинами можно понять, только учитывая эти процессы. Исторически общественно-научные дисциплины позиционировались “вне” культуры и общества, которые они изучали при помощи кажущихся объективными инструментов. Гуманитарии же занимали позицию “внутри культуры” и производили из нее объективное знание посредством актов интерпретации, основанных на “универсальных законах” культурной жизни.

Если мы сделаем еще один шаг назад от этого разграничения, то увидим, что когда-то эти противоположные позиции конституировали друг друга в динамической системе взаимосвязей. Классический университет как целое сформировался в виде матрицы дисциплин, которые вместе конвертировали внутренне присущую специфическому социальному, культурному и институциональному контексту систему ценностей в основание универсальных режимов знания. Философы и историки искусства перерабатывали свое собственное культурное окружение в универсальные истины и этические императивы. Историки и представители социальных наук превратили результаты этого труда в “объективные” парадигмы исследования. Несомненно, такое производство дисциплин скорее было делом политики, чем собственно науки. Властные институции и геополитические процессы предписывали артикулировать “требуемые” нормативные модели знания и географические категории: “западная цивилизация”, “Европа”, “модерность”, “либерализм” и т.д.

Конечно, это уже в прошлом. Большая часть теоретических поисков и добросовестных исследований в последние полвека, как в общественнонаучных, так и в гуманитарных дисциплинах, была посвящена “преодолению” этих базовых условий ученого поиска. Представители социального знания попытались проложить путь “внутрь” тех культур, которые они изучают, дать слово объектам своего исследования и, с другой стороны, применить дисциплины, посвященные “другим” третьего мира, к “самим себе” первого мира. Гуманитарии, в свою очередь, попытались выйти “вовне” культуры, используя универсализирующие структуралистские и постструктуралистские методы, критику канона и т.д. Однако, в конечном счете, все эти попытки возвыситься над отведенной наукам о человеке позицией в культуре весьма утопичны. Мы должны, напротив, понять, что всякая дисциплина неизбежно участвует в производстве границ между локальным и универсальным, центром и периферией, объектом и субъектом исследования. Вместо того чтобы пытаться уйти от этой неизбежной позиции внутри культуры, в сговоре с властью, мы должны научиться управлять ей.

Говоря кратко, наша задача — осмыслить наши дисциплины как динамические и саморефлективные рамки трансляции знания через время, различные общества, культуры и географии. Как пишет И.Д. Прохорова:

Мы стоим на пороге возникновения новой научной парадигмы, которую очень условно можно назвать “новой антропологией культуры”. В этой новой системе координат будут пересмотрены совокупность подходов, понятийных категорий, профессиональных навыков и дискурсивных средств для создания новой истории цивилизаций и новой исторической периодизации, концептуальным стержнем которых станет жизнь человека в его разветвленных связях с другими людьми, социальными группами, институтами власти, его стратегии выживания, креативности, самореализации в разных исторических обстоятельствах, его усилия по расширению сферы автономного и независимого существования21.

Такая новая парадигма может возникнуть только в форме антипарадигмы, на границах дисциплин и различных локальных культур. Другими словами, мы должны оставаться “на пороге”: это лучшее место для работы, которую нам предстоит совершить. Чем пытаться достичь призрачного горизонта универсализирующих исследовательских парадигм, мы должны артикулировать практику постоянной дестабилизации нашей собственной дисциплинарной позиции между культурами и среди культур, обществ, конфигураций политики и институции. Тогда мы выиграем не только в развитии науки. Мы живем в эпоху, когда, как пишет И.Д. Прохорова в своей статье, все общества в какой-то мере закрыты и должны больше открываться, и поэтому на всем земном шаре гуманитарное исследование может стать практикой производства подвижных и открытых границ.

Авториз. пер. с англ. А. Маркова

ПРИМЕЧАНИЯ

1) Автор благодарит коллег, которые прочли черновой вариант этой статьи и высказали ценные критические замечания и предложения: Теодора Гербера, Илью Кукулина, Сергея Ушакина, Поля Сен-Амура и Валерия Якубовича.

2) Slocum K., Thomas D. Rethinking Global and Area Studies: Insights from Caribbeanist Anthropology // American Anthropologist. 2003. № 105/3. P. 553—565. См. также: Appadurai A. Globalization and the Research Imagination // International Social Science Journal. 1999. № 160. P. 229—238; Mintz S.W. The Localization of Anthropological Practice: From Area Studies to Transnationalism // Critique of Anthropology. 1998. № 18/2. P. 117—133.

3) Подробное исследование связи идеи университета и национального государства: Ридингс Б. Университет в руинах. М.: ГУ-ВШЭ, 2010. См. также: Guillory J. Cultural Capital: The Problem of Literary Canon Formation. Chicago: University of Chicago Press, 1993. Сравнительно недавно эти же вопросы обсуждались на страницах “НЛО”, включая подробное рассмотрение региональных вариантов институтов национальной культуры (см.: Тиханов Г. Будущее истории литературы: Три вызова ХХI века // НЛО. 2003. № 59. С. 341—346). Интереснейший поворот в этой дискуссии, включающий рассмотрение социокультурной специфики чтения и досуга в современных обществах: Гумбрехт Х.У. Начала науки о литературе... и ее конец? // НЛО. 2003. № 59. С. 93—102.

4) Другое объяснение такого доминирования “теории” в литературоведении см.: Guillory J. Preface // Cultural Capital: The Problem of Literary Canon Formation. Chicago: University of Chicago Press, 1995, а также: Eagleton T. After Theory. New York: Basic, 2003.

5) См., например: West С., Brown B. Beyond Eurocentrism and Multiculturalism // Modern Philology. 1993. May. № 90/Supplement. P. 142—166.

6) Guillory J. Cultural Capital: The Problem of Literary Canon Formation.

7) Якобсон Р. Вопросы поэтики: Постскриптум к одноименной книге // Работы по поэтике. М., 1987. С. 80—98. — Примеч. перев.

8) См. об этом: Appell G.N. Facts, Fiction, Fads, and Follies: But Where Is the Evidence? // American Anthropologist, New Series. 1989. Mar. № 91/1. P. 195—198.

9) В связи с маргинальным статусом теорий Х. Уайта на исторических факультетах см.: Partner N. Hayden White (And the Content and the Form and Everyone Else) at the AHA // History and Theory. 1997. December. № 36/4. P. 102—110. Об общем положении теоретического движения в антропологии см.: Marcus G. Ethnography Through Thick and Thin. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1998. Как пример неконвертируемости положений гуманитариев, склонных к теории, и антропологов показательна рецепция книги Крупата “Этнокритицизм” (Krupat А. Ethnocriticism: Ethnography, History, Literature. Berkeley, Cal.: University of California Press, 1992). Крупат, литературовед, специалист по литературе американских индейцев, решил в своей книге синтезировать достижения обеих дисциплин, всякий раз сохраняя “пограничную” позицию. Антропологи книгу не заметили, единственным исключением была крайне враждебная рецензия в журнале “American Anthropologist”. Рецензент обвинял Крупата в теоретизировании и любительском подходе к этнографии (Marcus G. Untitled review // American Anthropologist, New Series. 1993. Sep. № 95/3. Р. 766).

10) См.: Pletsch С. The Three Worlds, or the Division of Social Scientific Labor. 1950— 1975 // Comparative Studies in Society and History. 1981. № 24. Р. 565—590; Wallerstein I. et al. Open the Social Sciences: Report of the Gulbenkian Commission on the Restructuring of the Social Sciences. Stanford, Cal.: Stanford Unversity Press, 1996; Mintz S.W. The Localization of Anthropological Practice: From Area Studies to Transnationalism // Critique of Anthropology. № 18. Vol. 2. P. 117—133; Verdery K. Bringing the Anthropologists (Back) // NewsNet: News of the American Association for the Advancement of Slavic Studies. 2006. January. № 46/1. Р. 1—11.

11) Я даю только краткую выборку из сложного комплекса терминологических различений. Блистательный очерк значений слова “культура” см.: Sewell W.H. The Concept(s) of Culture // Victoria E. Bonnell and Lynn Hunt (Eds.). Beyond the Cultural Turn: New Directions in the Study of Society and Culture. Berkeley: University of California Press, 1999. P. 35—61.

12) Lamont M. Money, Morals and Manners: The Culture of the French and the American Upper-Middle Class. Chicago, Il.: University of Chicago Press, 1992; Griswold W. Bearing Witness: Readers, Writers, and the Novel in Nigeria. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 2000.

13) Brooks J. When Russia Learned to Read: Literacy and Popular Literature, 1861— 1917. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1985.

14) Todd W.M. Fiction and Society in the Age of Pushkin: Ideology, Institutions, and Narrative. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1986; English J.F. The Economy of Prestige: Prizes, Awards, and the Circulation of Cultural Value. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2005; Radway J. A Feeling for Books: The Book-of-the-Month Club, Literary Taste and Middle-Class Desire. Chapel Hill, N.C.: University of North Carolina Press, 1997; Saint-Amour P. The Copywrights: Intellectual Property and the Literary Imagination. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 2003.

15) Clifford G. Deep Play: Notes on the Balinese Cockfight // Daedalus. Vol. 134. 2005. № 4. Р. 56—86. Статья впервые опубликована в 1972 г.

16) Неточный перевод фразы Деррида “Il n’y a pas de hors-texte” на английский как “There is nothing outside the text” (“Нет ничего вне текста”) стал причиной распространенной в англоязычном мире ошибочной интерпретации деконструкции как текстоцентризма, отрицающего внетекстовую реальность. Более точным переводом было бы “Нет ничего внешнего, внеположного (exterior) тексту”. — Примеч. ред.

17) Я уже приводил этот довод: Platt K.M.F. Will the Study of Russian Literature Survive the Coming Century? (A Provocation) // Slavic and East European Journal. Vol. 50. 2006. № 1. Р. 204—212. Одно из последних размышлений об узости и анахронистическом характере институциональных структур изучения славянских языков и литератур: Гланц Т. Чешская версия языкового строительства: Национальное возрождение и его остаточные идеологемы // НЛО. 2004. № 68. С. 231—241.

18) Castan˜eda Quetzil E. Ethnography in the Forest: An Analysis of Ethics in the Morals of Anthropology // Cultural Anthropology. Vol. 21. 2006. № 1. Р. 121—145.

19) Лучший обзор теорий ценностей: Eiss P.K., Pedersen D. Introduction: Values of Value // Cultural Anthropology. Vol. 17. 2002. № 3. Р. 283—290.

20) Прохорова И. Новая антропология культуры: Вступление на правах манифеста // НЛО. 2009. № 100.

21) Там же.