2. Третий амфиболит означающего: означающее безосновно (нет Другого у Другого)/фундировано Эдиповым комплексом.

Итак, в исследовании означающего мы встречались с его перформативным определением, а также историческим измерением. В данном случае речь пойдет об основаниях означающего в его отношении к свободе субъекта. С одной стороны, для Лакана означающее обосновано существованием Эдипова комплекса, но с другой стороны, оно бессмысленно и безосновно, что позволяет выйти за пределы принципа удовольствия. Итак, Лакан спасает означающее от кризиса изменением его структуры в отношении к субъекту. Посему, к первому амфиболиту, значение которого заключается в невозможности представить субъекта в означающем, добавляется производство субъектом означающего невозможности этой представленности в означающем, в буквальном «продырявливании» Другого. Этот новый способ существования означающего фундирует возможность перманентного психоаналитического процесса, при этом оголяя один из основных моментов функционирования психологизации: имманентной логики проблематизации любого социально-классового конфликта и замещения любого социального пространства способом его субъектной, част(ич)ной репрезентации.

Теперь обратимся к текстам Лакана. По мысли Лакана, человеческая реальность структурирована означающим (la réalité humaine est irréductiblement structurée comme signifiante – [12, c. 364]), или другими словами, означающим как таковым (de signifiant comme tel – [там же, 364]), чистым означающим (d'un pur signifiant – [12, c. 365]), базовыми означающими (ces signifiants de base – [там же, c. 365]), первоначальным означающим (d'un signifiant primordial – [12, c. 278]), фундаментальным означающим (le signifiant fondamental – [12, c. 437-439]). У психотика на месте означающего как такового дыра, нехватка [12, c. 369], что ставит под сомнение существование ансамбля означающих (quand le sujet à propos du manque du signifiant doit être nécessairement amené à remettre en cause l'ensemble du signifiant – [12, c. 372]), поскольку означающее всегда присутствует только как система, составленная из различий. Этим главным, базовым, основным означающим является Имя-Отца, отцовское означающее как абсолютно существенный элемент означающего (un élément signifiant absolument essentiel – [там же, с. 563-564], который заменяет собой первичную символизацию субъекта означающим матери (La fonction du père dans le complexe d'Œdipe est d'être un signifiant substitué au premier signifiant introduit dans la symbolisation, le signifiant maternel – [8, c. 174-175]). Первичное, фундаментальное означающее структурировано метафорой, являясь, таким образом, отцовской метафорой: первый, либидинальный объект желания заменяется другим объектом желания, означающим (ce qui a été l'objet de la relation libidinale devient autre chose, est transformé en fonction signifiante pour le sujet), вытесняя первое [8, c. 296]. Можно предположить, что субъект в своей первичной символизации является пресловутым субъектом в качестве означаемого, то есть, воображаемым фаллосом как означающим желания матери, поэтому можно согласиться с точкой зрения Рене Лью о том, что «субъект как означаемое» буквально означает, что субъект является метафорой или результатом метафоры со стороны матери и по отношению к матери. Затем, в результате отцовского вмешательства эта раздвоенность означающего и означаемого между двумя субъектами (ребенком и матерью) формируется, интериоризируется в ребенке, при этом, вытесняя означающее матери. Субъект идентифицируется с отцовским означающим, принимая его в форме идеального эго, а это значит, в свою очередь, что субъект присваивает себя в форме означающих и может иметь личную речь и собственные значения благодаря «точкам стежки» с означаемым. Он становится субъектом означающего. Посредством внедрения Имени-Отца субъект, таким образом, получает запрет желать мать, а также желание убить/занять место отца, то есть, приходит к гетеросексуальной нормализации (se fait ma normalisation hétérosexuelle, est également dépendant d'un effet de signifiant, celui que j'ai désigné, pour abréger, ici, sous le terme du nom du père – [13, c. 93]).

Цепь означающих, метонимия или Другой (c'est bien l'Autre comme lieu du signifiant – [8, c. 117]) конституирующий единую систему означающего (qu'il constitue le lieu d'un système unitaire du signifiant – [8, c. 340]), поддерживается существованием Другого Другого – Имени-Отца, представляющего, фундирующего закон, текст закона, символического отца и Другого (C'est un terme qui subsiste au niveau du signifiant, qui dans l'Autre, en tant qu'il est le siège de la loi, représente l'Autre. C'est le signifiant qui donne support à la loi, qui promulgue la loi. C'est l'Autre dans l'Autre – [8, c. 145]). Имя-Отца означает систему означающих в целом (le Nom-du-Père a la fonction de signifier l'ensemble du système signifiant – [8, c. 240]). Но Другой при этом не является некоторой сущностью, но местом речи, возвращающем субъекту его сообщение в инвертированной форме («Ты – моя жена», следовательно, «Ты – мой муж» и пр.), а значит, Другой также подвержен законам означающего, как и субъект. Поэтому предположение о том, что есть некоторое означающее, лежащее вне цепи означающих, является нонсенсом, поскольку означающее ничего не значит без различия с другим означающим. Следовательно, нет Другого у Другого (il n'y a pas d'Autre de l'Autre – [10, c. 308]). Здесь, в шестом семинаре конституируется исходная точка кризиса означающего в теории Лакана.

Лакан называет положение «нет Другого у Другого» большой тайной психоанализа (le grand secret de la psychanalyse – там же). У Другого нет гарантии своей истинности (Il n'y a pas dans le signifiant lui-même de garant de la dimension de vérité instaurée par le signifiant – [10, c. 336]), истины об истине [10, c. 309], поскольку нельзя в пределах означающего найти точку безразличия и фундаментального основания: всегда будет означающее, добавляющееся в цепь; нехватка означающих является результатом существования субъекта, образующегося на уровне кастрированного, перечеркнутого Другого. Это «онтологическое» основание субъекта – быть результатом незавершенности означающего, маркируя эту незавершенность своим присутствием (épuiser le manque qui existe au niveau du signifiant comme tel, au niveau où c'est à ce niveau que le sujet a à se repérer pour se constituer comme sujet, au niveau de l'Autre – [10, c. 386]). Другой перечеркнут, кастрирован… собственным основанием, означающим: «означающее это смерть Другого» (le signifiant est celui de la mort de l'Autre – [15, c. 307]).

Далее, Лакан отмечает, что означающее как таковое ничего собой не значит [11, c. 13], но при этом отвечает за весь порядок означиваний (chose qui en soi ne signifie rien, mais qui assurément porte tout l'ordre des significations – [9, c. 206]). Для аналитического процесса этот тезис означает, что аналитическое толкование должно свести означающие в речи анализанда до их нон-сенса, бессмыслицы, оголив детерминанты его поведения (que de réduire, les signifiants dans leur non-sens, et nous pouvons retrouver les guides, les déterminants de toute la conduite du sujet – [14, c. 247]). Аналитик должен выделить несводимые элементы означающего (не имеющие никакого смысла!) (des éléments signifiants irréductibles, non-sensical, fait de non-sens – [14, c. 298]), которым подчиняются все означивания анализанда. Это вытесненное первоначальное означающее является бессмысленным, нон-сенсом (de non-sensical, qui fonctionne comme signifiant originellement refoulé – [14, c. 298]), поскольку имеет фонематическую природу, в которой означающее разлагается на мельчайшие части для анализа воздействия на него законов означающего – метонимии (координация фонем (Ainsi les chaînes métonymiques qui vont aboutir aux articulations préconscientes des demandes, vont désormais porter en elles ces signifiants phonématiques électifs et primitifs qui ont connoté le passage du sujet par les stades classiques des pulsions orales et anales – [13, c. 206]) и метафоры (столкновение фонем, возникновение новых слов, означаемых - En regard de cet essai d'appréhension du discours, au niveau phonématique, se place le type d'interprétation signifiante de Freud, s'adressant essentiellement aux connexions des mots. C'est l'assonance du mot qui introduit un signifiant nominal, le Wort nouveau – [13, c. 206]), скрывающих вытесненное означающее в структуре дискурса анализанда.

В этом приведении анализанда к бессмысленному означающему проявляется то, что Лакан называет «функцией свободы <…> убивающей все смыслы» (la fonction de la liberté <…> de ce signifiant qui tue tous les sens – [14, c. 299-300]). Далее, я буду опираться в своем изложении на исследование Эда Плата «Означающие и поступки. Свобода в лакановской теории субъекта», поскольку терм-поиск по соответствующим понятиям мной еще не проведен. Итак, Плат утверждает, что для Лакана выход за пределы фундаментального фантазма у субъекта, заключающимся в представлении о полном и непротиворечивом Другом и колонизированном Реальном, - так вот, преодоление, траверсирование фантазма возможно благодаря осуществлению поступка. Поступок определяется Лаканом как означающее, трансформирующее субъекта. Такое означающее, которое выполняет функцию свободы, и должно быть бессмысленным, поскольку таким образом субъект отказывается от фантазма, желания Большого Другого, отказывается от признания, производя означающее в форме неологизма, каламбура, в котором будет схвачена невозможность символизации субъекта в Другом как таковом; поступок преодолевает закон (Лакан приводит в пример Октябрьскую революцию, художественную практику, например, психотический язык произведений Джойса). То есть, кризис означающего, выраженный в формуле «у Другого нет Другого» позволяет выйти к соединению новой фактуры означающего с Реальным в измерении влечения; такое соединение в позднем творчестве Лакана будет названо «синтомом». Другими словами, кризис означающего это необходимая функция понятия означающего, которая ведет к укреплению силы означающего, к превращению его в средство jouissance. Бессмысленное, безосновное означающее является единственным способом существования Реального в Символическом, а также утверждением невозможности представления субъекта в означающем. Производство такого означающего, приведение к нему в процессе лечения формирует субъекта влечения, изменяющего в этом поступке свое отношение к Другому, означающему, jouissance и Реальному. Этот поступок инициирует возникновение и/или трансформацию субъекта через функцию свободы. Если сказать иначе, то в функции свободы субъект дистанцируется от фантазматического единения с означающим Другого, редуцируя связь с Другим до уровня своей собственной невозможности представления в Другом [16, c. 87, 97, 98, 100, 101, 104, 105, 131, 156].

Если в первом амфиболите означающего речь шла о том, что субъект отчуждается посредством означающего, но только в процессе представления в означающем он и может существовать, то есть отчуждение в означающем признавалось сущностным условием бытия субъекта, который говорит, то в третьем амфиболите совершается определенный круг, в котором бытие субъекта может быть представлено в означающем только в случае того, что это означающее будет полностью лишено смысла и требования, что, в свою очередь, и будет соответствовать положению субъекта в Другом, в языке. Первый амфиболит находит одну из подразумеваемого множества социально-пространственных генеалогий в процессе психологизации рабочего, то есть, в форме определенного «отрицания отрицания» в положении рабочего в буржуазном обществе. Произошел поворот от внешнего, отчужденного, лишенного социальной действительности существа, у которого лишь есть «субъективная возможность к труду» без средств актуализации этой возможности, затем к включению рабочего в буржуазную публичную сферу, форму жизни, характерные черты миросозерцания, этического и эстетического кодексов в бренд-городе, универмаге и пр., и в конечном итоге, из-за невозможности заместить социально-экономическую определенность рабочего, появляется дискурс научной легитимации необходимости и невозможности данного процесса обуржуазивания, который я называю психологизацией. Хотя Лакан не подразумевает ни тени сходства психоанализа с психологией, но процедурное сходство этих двух дисциплин в контексте психологизации разительно: в психологизации приема на работу появляется дискурс поиска места рабочему, что подразумевает отсутствие определенного места, а точнее, соответствующую проблематизацию обретения этого места в буржуазном обществе, что решало, по мысли Скотта, проблему усталости и недовольства рабочих капиталистическим трудовым процессом и позволяло увеличить производительность, снижая уровень утечки кадров и пр.; далее, в контексте производства особой, детской субъективности понятие игры, повлекшее к созданию особых игровых пространств и предметов должно было заполнить опасную свободу детей на улицах и коммерческих развлечениях; а в форме бренд-товара такое замещение состоялось в производстве особого эффекта данного товара на потребителя в процессе потребления благодаря характерным пространственным практикам и убежденности в иррациональной природе потребителя; посему главным вопросом реализации товара является создание и удовлетворение буржуазно-публичных потребностей рабочего (хорошо выглядеть, поспевать за модой и пр.). Все эти формы психологизации полагают за данность необходимость замещения рабочего его квази-буржуазной формой существования, выводя этот изначально социально-пространственный процесс в форму дискурса науки, что можно называть переписыванием. Переписывание, то есть убежденность в том, что субъект не обладает какой-либо социально-классовой определенностью, но имеет ненасытную потребность в самопревосхождении, а также нуждается в направлении его свободы в легитимные его формы, - то есть, одним словом, убеждение в изначальной пустоте субъекта и необходимости его перманентного заполнения и наведения, - все это является сущностной характеристикой психологизации. В функциях лакановского означающего эта характеристика выражена в превращенной форме через понимание субъекта как отчужденного в означающем существа, предполагающего уничтожение однозначного отношения с предметным миром, что выводит его в пространство законов означающего, и даже когда эта связь рвется (прорывается этой невозможностью субъекта быть определимым в означающем), то создание нового, бессмысленного означающего является единственно возможным способом существования функции свободы, поступка. Вот эта негативная и имманентная онтология субъекта является результатом процесса психологизации рабочего, в котором скрытие, замещение и метахора как капиталистические характеристики социального пространства обретают свое дискурсивное обозначение и легитимацию. В этом контексте исследование Хоторнского «эксперимента» является обоснованным по нескольким причинам: во-первых, это уникальный образчик применения психологизации в пространстве капиталистической фабрики, а точнее, бренд-города; во-вторых, так называемый «эффект Хоторна» стал отправным пунктом легитимации гуманистической психологии, поскольку в нем заключалось утверждение о том, что социально-экономические, социально-классовые отношения вторичны, несущественны, поскольку именно межгрупповые, межчеловеческие, эмоциональные и пр. отношения в труде являются источником индивидуального счастья и производительности; таким образом, в «эффекте Хоторна» произошло «переворачивание с ног на голову», замещение базисных отношений видимостью их социально-пространственного, общечеловеческого обличия; в-третьих, в этом эксперименте не последнюю роль сыграл психоаналитический метод ведения терапии; в-четвертых, недовольство рабочих и срывание дисциплины и чистоты условий эксперимента, а также, многочисленные критические высказывания рабочих в интервью об эксплуатации и прочих проблемах капиталистически организованной фабричной жизни, - все эти стороны были в первом случае, социально-пространственно изолированы, а во втором – психологически-психоаналитически переписаны; таким образом, переход от МЭМ-комплекса к психологизации весьма рельефно можно проследить в этом «эксперименте». Социально-пространственное «насилие» определяет возможность теоретического «насилия», а переписывание делает возможным его политический эквивалент.