1. От психоанализа к рауманализу через Лакана.

1. О Доме Маркса.

Настало время объявить во всеуслышание то, что не совсем последовательно и уверенно направляло нас по пути анализа и критики мысли Лакана на первом году наших семинаров. Итак, речь пойдет о понимании идеального и пространства у Маркса в контексте его критики гегелевской философии.

В «Нищете философии» Маркс указывает на то, что Прудон усвоил гегелевский метод мышления, заключающийся в том, чтобы свести все многообразие действительности к логическим категориям (jedes Ding sich als logische Kategorie darstellt). Приводя в пример дом, Маркс прослеживает путь абстракции (Abstraktion), который в отличие от анализа (Analyse), приводит к абстрагированию от человеческих и вещественных характеристик этого дома, от пространства материала из которого он сделан (daß, wenn man von den Umrissen dieses Körpers absieht, man schließlich nur einen Raum hat [5, c. 127]); отсюда, Raum. Результатом такого абстрагирования станет лишь логическая категория количества и пр. В данном фрагменте отчетливо проступает собственная методологическая позиция Маркса, то есть необходимость анализа, то есть исследование того, что заключает в себе индивидуальность данного явления, во всех его социально-предметных проявлениях. Отличие от гегелевского идеализма постулируется на уровне охватывания мыслью всей совокупности социально-пространственных характеристик явления, в данном случае, дома, а не вывести из его рассмотрения лишь голую абстракцию. Поэтому нужно говорить о том, что пример с домом является не только образчиком критики идеализма, но также и методологическим фрагментом, маркирующем разницу между подходом Маркса и подходом Гегеля. Для Маркса, как он об этом скажет в предисловии к «Капиталу», идеальное (Ideelle) является преобразованным и перенесенным в человеческую голову, материальным [6, c. 27]. Примечательно, что в «Капитале» Маркс обращается снова к теме дома. Говоря о различии между пчелой и человеком, он указывает на то, что в отличие от пчелы даже самый плохой архитектор выстраивает будущее произведение в своей голове, идеально (Ideell), то есть, руководствуясь формой предмета и пользуясь общественно-выработанной практикой обращения с ним [6, c. 27]. Важным гносеологическим критерием, отделяющим Маркса и Гегеля является общественная практика, долженствующая войти в определение предмета.

Обратимся к тому, как Гегель понимал отношение идеального и пространства для того, чтобы более подробно выяснить, выкристаллизовать позицию Маркса. В «Философии природы» Гегель пишет, что идея приобретает в лице субъекта орган понятия, для которого «все идеально и текуче; то есть он мыслит, превращает все пространственное и временное в свое, обладая в нем, таким образом, всеобщностью, т. е. самим собой» [2, c. 548]. Субъект превращает пространство в предмет мысли, во всеобщее, тем самым способствуя самосознанию абсолютного духа, приобщаясь к вечности. Все внешнее должно приобрести понятийную форму, точнее обрести себя в понятии, спрятанном за грубой, без-мысленной материальности. Не зря ведь Гегель говорит о звуке, возникающем из материального свойства тяжести, как о «жалобе идеального находящегося во власти другого, но вместе с тем и его торжество над этой властью, ибо оно сохраняет в ней себя» [2, c. 184]. В духе в-себе-понятие превращается в для-себя-понятие, «пространство принадлежит не душе, а внешней природе; и поскольку это внешнее постигается душой, оно перестает быть пространственным, ибо, испытав превращение при посредстве идеальности души, оно не остается внешним ни для себя самого, ни для нас» [3, c. 151]. Дух возвышается над чувственно-материальным, над пространственным, но это возвышение происходит в чистом виде только в акте познания. В теоретическом познании нет места для действительного пространства: «дух, развивающийся в своей идеальности, есть дух познающий» [3, c. 52]. Не случайно, что понятие идеального связано у Гегеля с понятием снятия [1, c. 165-166]. Идеальное снимает материальное, снимает пространство, то есть уничтожает его грубую физическую природу, сохраняет его в-себе-понятие, развивая его до для-себя-понятия. Но если для Маркса идеальное это слепок (с) пространства, то для Гегеля идеальное это истина пространства. Возвращаясь к фрагменту о доме необходимо сказать, что Маркс предлагает анализировать совокупность вещественных и человеческих сторон этого явления, перенести конкретное в действительности (как сумму объективно существующих сторон и взаимодействий) в конкретное в мышлении (как сумму понятий). Для Гегеля же вопрос заключается в нахождении духовного, понятийного содержания, помогающего абсолютному духу опознать себя в этом внешнем для него предмете; а что касается субъективного духа, то он должен «постичь себя в себе самом, раскрыть себя как идеальность своей непосредственной реальности» [3, c. 48]. Поэтому-то Маркс и пишет, что гегелевская философия стремится превратить все внешнее, все действительно существующие отношения, чувственную борьбу в борьбу идеальную, в борьбу понятий. И действительно, трещина, рассекшая спокойную самотождественность дома или домашнего очага может быть идеализирована посредством понятия дома, который схватывает любой единичный дом в его целостности, в его всеобщности. Отсюда Маркс и заключает в «Святом семействе», что собственность, капитал, деньги являются реальными результатами самоотчуждения человека, а значит, преодолеть их можно только практически, реально, «в массовом бытии» (massenhaften Sein) [7, 55-56]. Эта позиция отличается от отношения Гегеля, например, к бедности, в «Философии права», где он утверждает, что поскольку бедность не может быть искоренена посредством гражданского общества в виде подаяний и милосердия (поскольку это противоречит принципу частного интереса), то государству необходимо исправить эту проблему посредством основания колоний или же предоставить «их судьбе и <...> возможности добывать средства к существованию открытым нищенством» [1, c. 256]. Таким образом, чистота замысла гегелевского государства может быть сохранена посредством удаления (только в теории!) или же допущения в качестве «необходимого зла» любых следов неустранимой чувственности и материальности. В этом и намечается раскол между идеальным и пространством у Гегеля, столь заметный именно в приложении к конкретно-историческим проблемам. Однако сам этот раскол может быть распознан вне гегелевской философии (ведь внутри нее достаточно все пространственное снять идеально, то есть в процессе познания), поэтому-то только с позиций Маркса очевидна пропасть, разделяющая его от Гегеля относительно понимания пространства и идеального.

Идеальное, по Марксу, пространственно: индивидуальность данного дома представлена в неповторимой множественности его характеристик – вещественных или человеческих. Маркс не представлял себе общественных отношений, не опосредованных пространством, не предъявленных в пространстве, он не представлял себе, образно говоря, человека (= социально-исторических общественных отношений) без дома (= социально определенного, произведенного пространства) и дом без человека. Для Гегеля же мера пространства раз и навсегда (за)дана – она определяется соответствием его своему понятию в структуре форм отчуждения/присвоения себя себе абсолютного духа. Для Маркса идеальное включает в себя пространство, идеальное пространственно, а для Гегеля и его последователей, идеальное, в конечном счете, оторвано от пространства.

1. Гегель Ф. Сочинения в 14 томах. Филocoфия пpaвa. [Текст] / Ф. Гегель. – М.; Л. – 1934. – 384 с.

2. Гегель Ф. Сочинения в 14 томах. Энциклопедия философских наук. Ч. 2. Филocoфия пpиpoды [Текст] / Ф. Гегель. – М.; Л. – 1934. – Том 2. – 767 с.

3. Гегель Ф. Сочинения в 14 томах. Энциклопедия философских наук. Ч. 3. Филocoфия дyxa. [Текст] / Ф. Гегель. – М.; Л. – 1956. – Том 3. – 372 с.

4. Гегель Ф. Сочинения в 14 томах. Энциклопедия философских наук. Ч. 1. Лoгикa. [Текст] / Ф. Гегель. – М.; Л. – 1929. – Том 1. – 437 с.

5. Marx K. Das Elend der Philosophie. Antwort auf Proudhons „Philosophie des Elends" [Текст] / K. Marx. – Berlin : Dietz Verlag. – Marx-Engels-Werke-Ausgabe. – 1977. – Band 4. – 63-183 c.

6. Marx K. Das Kapital. Kritik der politischen Ökonomie. Erster Band. Buch I: Der Produktionsprozeß des Kapitals [Текст] / K. Marx. – Berlin : Dietz Verlag. – Marx-Engels-Werke-Ausgabe. – 1962. – Band 23. – 11-802 c.

7. Marx K. Die heilige Familie oder Kritik der kritischen Kritik. Gegen Bruno Bauer und Konsorten [Текст] / K. Marx, F. Engels. – Berlin : Dietz Verlag. – Marx-Engels-Werke-Ausgabe. – 1962. – Band 2. – 3-225 c.

2. От означающего к пространству, от абстракции к анализу

Попытаемся продемонстрировать, в чем же заключается необходимость перехода от психоанализа к рауманализу, обратившись к анализу лакановской концепции языка.

Согласно этой концепции, все, что находится за пределами означающего, избегает символизации, то есть не обладает представленностью. Если перефразировать этот же тезис процессуально, то получится одна из основных аксиом лакановской мысли: всякая символизация обречена на незавершенность, всегда будет оставаться излишек (objet petit a, взгляд и другие объекты влечения, реальное, вещь), «не вмещающийся» в символическую репрезентацию и выпадающий из цепи означающих. Только благодаря существованию невыразимого, буквально бесформенного (т.е. не обладающего идеальной формой) излишка мы можем говорить о том, что существует субъект, утверждающий свое бытие в разрыве «между появлением и угасанием», между непредставленностью (в которой субъекта еще нет) и представленностью (в которой его уже нет, есть только абстрактно-идеальное знание). Таким образом, субъект по Лакану «зависает» между репрезентируемостью в абстрактном знании (S₂) и нерепрезентируемостью Вещи. Все, что ему остается – это собственно, означающее как таковое (S₁), т.е. чистая репрезентируемость без репрезентанта, идеальная форма без содержания, без смысла (non-sense), без пространства, слепком или отражением которого она является. Именно поэтому язык (состоящий из означающих), в основе которого лежит ошибка принятия означаемого за реальный предмет, «не предназначен для описания вещей» [4, с. 411]. В действительности он, согласно Лакану, предназначен для выражения желания, которое может быть «выговорено» только в срыве привычной воображаемой связи между означаемым и означающим и акцентировании внимания на самой материальности речи (оговорки и non-sense). Именно «обманки» языка выявляют его истину: «в некотором смысле именно на этих обманках основана любая проверка какой-либо истины» [Там же].

В измерении дискурса, рассматриваемом психоанализом, материальное означающее речи соединяется с переносимым ею значением. С точки зрения психоанализа, как его понимает Лакан, всякий смысл, точнее всякий акт вкладывания субъектом смысла в означающее (производство означаемого), симптоматичен (т.е. может рассматриваться в качестве симптома) и отсылает поэтому к субъекту, а не к тому предмету, о котором он говорит. Воображаемое единство речи и транслируемого ею смысла разрывается на действительную форму речи (то, как говориться) и вкладываемое в нее значение (то, о чем говориться). Этот разрыв носит абсолютный характер и является конституирующим для психоаналитического дискурса. Он обуславливает множественность интерпретаций и бесконечную игру означающих желания субъекта [5, с. 246]. Иными словами, в кабинете психоаналитика в первую очередь важна не содержательная сторона речи анализанда, а формальная. В пространстве психоанализа и только в нем смыслом речи становится сама речь.

Предлагая наше пространственное прочтение лакановского положения о бесмысленности языка, можно сказать, что специфическое пространство психоанализа (в котором аналитик и анализанд превращаются в абстрактных субъектов речи, вовлеченных в процесс выявления и производства означающих) создало условия для разворачивания речи «как таковой», не отсылающей к (т.е. не представляющей идеальным образом) реальным пространствам и явлениям за пределами кабинета психоаналитика, но незаинтересованно и свободно «описывающей» саму себя, саморепрезентирующейся в акте утверждения экзистенциального желания субъекта. Это пространство также создало предпосылки для теоретического осмысления речи «как таковой», то есть, для абстрагирования понятия языка как системы означающих (как его понимал Лакан – см. [3, c. 152]) из реальной пространственной практики.

Таким образом, психоаналитический кабинет является современным пространственным воплощением метода абстракции (в эпоху Гегеля таким пространством являлся университет), поскольку в нем идеальная репрезентация пространства избавляется от самого пространства или сводит любое пространство к пространству речи, дискурса, а любого субъекта – к parlêtre, т.е. «говорящее бытие». Психоаналитический метод на деле оказывается методом психологической абстракции, поскольку а) абстрагирует речь пациента от ее содержания и заостряет внимание на проявлениях в ней образований бессознательного; б) выводит свои понятия (например, сцена, экран, зеркало), абстрагируясь (как мы показали на примере с языком) от конкретных социальных пространств.

Наша мысль находит подтверждение также на примере дальнейшего развития в Лакановской теории понятия означаемого. Так, анализируя дело судьи Шребера на третьем году семинара «Психозы», Лакан приходит к выводу, что «у означающего есть свои законы, независимые от означаемого», а сам язык «не заботиться о том, что он должен представлять» [6, с. 361]. Поэтому существенным достижением психоанализа будет пойти дальше простого нахождения значений, приведения означающих к означаемым, в область законов самого означающего.

Строго говоря, никогда невозможно разделить означающее и означаемое просто потому, что означающее уже в себе содержит означаемое, ту воображаемую вещь, к которой оно должно отсылать. Представление о причинно-следственной связи возникает «в тот момент, когда означающее… упорядочивается в согласии с чем-то… что не может существовать» и происходит «возникновение означающего со включенным в него эффектом» [Там же, с. 333-34]. Также Лакан обращает внимание на то, что «означаемое в действительности никогда не входит в язык, чтобы достичь своей цели через другое означаемое» [Там же, с. 420-21], то есть «эквивалентность означаемого» (l'équivalence du signifi) достигается благодаря структуре означающего. Очевидно, что этот диалектический ход Лакан заимствует у Маркса. Согласно последнему, тем, что определяет возможность эквивалентного обмена товаров, является наличие товара-эквивалента, т.е. денег и определяющей их циркуляцию структуры капиталистических отношений. Деньги это особый товар, воплощающий в себе идеальную представленность цены любого другого товара. В деньгах, как и в означающем, «растворяется любое качество, любые различия, любое пространство». Однако деньги являются средством и результатом абстрагирования реального социального пространства, которое капитализм стремиться превратить из материального образования, содержащего в себе тайну капиталистических отношений, в универсальный репрезентант, в идеальную форму (заменить политэкономической категорией реальное историческое явление). Таким образом, универсальная репрезентативная функция денег конкретно-исторически обусловлена¹. Способность же означающего служить эквивалентом означаемых представлена Лаканом как непреходящее свойство самого языка, абстрагированное от любой социально-пространственной определенности.

Возникает вопрос: если социально-пространственным фактором, определяющим необходимость «скрытия» в деньгах как идеальной форме любой пространственной определенности товаров, было и является существование капиталистического обмена, то какова пространственная необходимость производимого Лаканом «утопления в холодной воде означающего» всего многообразия современных социально-пространственных форм? Иными словами, подобно тому, как в «Нищете философии» Маркс, критикуя прудоновскую концепцию происхождения стоимости, предлагает задаться вопросом о том, почему «единичному человеку… внезапно пришла в голову идея сделать «своим сотрудникам» подобного рода предложение [обмениваться товарами – В.П.] и почему эти сотрудники приняли его предложение без всякого протеста» [1, с. 73], нам следует задаться вопросом о том, почему Лакану пришла в голову мысль предложить означающее в качестве универсальной абстрактной репрезентации субъекта, и почему эта идея оказалась актуальной и востребованной именно в наше время.

Для того чтобы ответить на этот вопрос, мы вынуждены будем углубиться, как это предлагает Маркс в случае изучения истории возникновения принципов социальной организации, в тщательное исследование того, «каковы были люди… потребности людей, их производительные силы, их способ производства… те отношения человека к человеку, которые вытекали из всех этих условий существования» [Там же, с. 138], а также, добавляем мы, каковы были пространства, производимые и служащие условиями для производства и воспроизводства социальных отношений. Такой строго исторический, пространственно-аналитический метод, направленный на обнаружение пространственной генеалогии понятий Лакана а также - дефетишизации пространства в условиях брендизации капитализма, мы и называем раумананалитическим, а теоретическую деятельность по применению этого метода – рауманализом.

Любопытно отметить, что немецкое слово Raum, используемое Марксом, является субстантивацией протогерманского корня rûms, (просторное, обширный, свободный, вместительный). В свою очередь, этот корень происходит от латинского корня rūs, как в слове rūris (село, деревня) [2, c. 418]. В русский язык этот корень пришел через староболгарский ravьnъ (уровень, равный, ровный) [7, c. 177]. Поэтому можно утверждать – с хайдеггеровским акцентом – что в слове Raum скрывается 1) конкретность (ведь в ранних формах оно обозначает село, деревню) и 2) произведенность (субстантивация прилагательного) пространства. В процессе своего развития это слово сначала утеряло связь непосредственным местом, а затем и с предметом, став лишь свойством, а это свойство, в свою очередь, превратилось в абстрактное, неопределенное Raum. Поэтому чтобы понять любой Raum нужно восстановить его rūs и rûms, не поддавшись при этом на искушения ravьnъ, утверждающим некое абстрактное равенство (как тут не отметить мистическое сходство этого ravьnъ с видимостью «равенства» в зарплате!), что, собственно, и сделал Маркс.

1. Маркс К. Нищета философии [Текст] / К. Маркс // Собрание сочинений, издание второе. – М. : Государственное издательство политической литературы, 1955. – Т. 4. – С. 65 – 185.

2. Kroonen G. Etymological Dictionary of Proto-Germanic [Текст] / G. Kroonen. – London : BRILL, 2013. – 750 c.

3. Lacan J. Ecrits: A selection [Текст] / J. Lacan [trans. Fink B.]. – New York : WW Norton & Company, 2004. – 384 c.

4. Lacan J. Écrits techniques Séminaire 1953-1954 / J. Lacan. – 500 с. – Режим доступа : http://boutinjt.free.fr/lacan/SEMINAIRES/01_ECRITS_TECH_53_54_AFI.DOC.

5. Lacan J. Le moi dans la théorie de freud et dans la technique de la psychanalyse Séminaire 1954-1955 / J. Lacan. – 376 с. – Режим доступа : http://boutinjt.free.fr/lacan/SEMINAIRES/02_LE_MOI_54_55_SEUIL.DOC.

6. Lacan J. Les Psychoses Séminaire 1955-1956 / J. Lacan. – 595 с. – Режим доступа: http://boutinjt.free.fr/lacan/SEMINAIRES/03_LES_PSYCHOSES_55_56_AFI.DOC.

7. Walshe O. M. A concise German etymological dictionary: With a suppl. on the etymology of some Middle High German words extinct in modern German [Текст] / O. M. Walshe. – London : Routledge & K. Paul, 1952. – 275 c.