Yaroslavskaya_yuridicheskaya_shkola_Uchebnik

Зарекомендовал себя как убежденный противник каких-либо преобразованийгосударственного строяРоссии.

Основные труды: «О значении причинной связи в уголовном праве» (Ярославль, 1880); «О праве наказания» («Юридический вестник». 1881. Т. IV); «Наказание в Русском праве XVII в.» (СПб., 1887); «О ссылке в древней России» (СПб., 1887); «Русское уголовное право. Часть Общая: Пособие к лекциям. 1-е изд.» (СПб., 1887. Выдержало 10 изданий); «К вопросу о Финляндской автономии и основных законах» (СПб., 1902); «Антропологическое направление в исследованиях о преступлениях» («Юридический вестник», 1882. Т. IX. № 2). Сфера его научных интересов – проблемы уголовного права и процесса.

Н. Д. Сергеевский всецело принадлежал к классической школе криминалистов. В работе «Антропологическое направление в исследованиях о преступлениях» ученый, подвергая критике учение Ломброзо, отмечает, что «в основе всей этой теории о преступлении лежит некоторая методологическая ошибка – какое-то странное смешение понятий». Так, например, «Ломброзо и его последователи сами признают, что под установленный им тип преступника не подходят лица, занимающиеся имущественными обманами разного рода», равно как и «лица, совершающие преступления по службе, преступления политические, религиозные, преступления против порядка управления… и т. д. Преступления этих разрядов, за небольшим исключением, не могут быть вовсе поставлены в связи с … морфологическими особенностями организма, так как эти преступления по содержанию своему, безусловно, изменчивы, и состав их, соответственно условиям места, времени и государственного устройства, образуется самыми разнородными действиями. Между тем эти преступления составляют громадное большинство в любом современном уложении»767.

Подводя итог в целом, Н. Д. Сергеевский задает вопрос о том, какое же действительно значение имеют исследования Ломброзо и его последователей для учения о преступлении в уголовном праве? И оценивает его как «весьма малое», где все

767 Сергеевский Н. Д. Антропологическое направление в исследованиях о преступлениях // Юридический вестник. Ярославль, 1882. Т. 9,

№ 2. С. 217–218.

521

сводится исключительно к констатации уже вполне бесспорного факта, что «в числе запрещенных под страхом наказаний деяний находится несколько таких, которые по содержанию своему противны природе человека вообще и культурного человека в частности». Далее представителями антропологической школы подтверждаются начала законосообразности человеческих действий, опровергая старую теорию свободной воли и основанного на ней учения, что вовсе не является чем-либо новым. Поскольку «современная наука уголовного права, – отмечает Сергеевский, – давно уже выставила начала вменения преступлений помимо фикции свободной воли, а в нашей русской литературе произведения последних лет основаны на отрицании свободной воли человека, на признании принципа законосообразности человеческих действий». И этим ограничиваются исследования антропологической школы по поводу учения о преступлении. Что же касается учения Ломброзо о наказании, то и здесь высказывания профессора Сергеевского далеки от оптимизма. «Учение оставляет совершенно в стороне основные моменты наказания как института правового, являющегося юридическим последствием преступления и основанного на юридической природе последнего». Согласно учению Ломброзо, наказание представляет собой простое средство истребления или защиты от вредных животных, является делом государственной администрации, а не уголовного правосудия; «…и для юриста остается только непонятным, почему рекомендуемые им меры должны прилагаться лишь к совершившим преступления, а не ко всем людям, принадлежащим по своей организации к несчастному типу низшей расы»768. Рассуждая о «практических требованиях, предъявляемых Ломброзо к порядку государственной жизни», где в качестве предупредительных мер предлагаются: отмена суда присяжных, уничтожение публичности и гласности судопроизводства, ограничение права собраний, печати, отстранение представителей науки права от законодательных работ в целях «наилучшего прогресса и усовершенствований человеческой породы», профессор Н. Д. Сергеевский характеризует это предложение как «едва ли не состояние восточных деспотий», которое «не может иметь хо-

768 Сергеевский Н. Д. Антропологическое направление в исследованиях о преступлениях. С. 219.

522

рошего воспитательного влияния», а в социально-политическом отношении повлечет за собой такие последствия, вред которых многократно превысит сомнительные выгоды, обещаемые представителями антропологической школы. Указанные предложения представляются несостоятельными, «лишенными всякой плодотворной силы», пишет Н. Д. Сергеевский.

Конечно, для антропологии и «области человеческого ведения» не вызывает сомнений «громадное значение» школы Ломброзо, но связь этой школы с уголовным правом, по мнению Н. Д. Сергеевского, «основана исключительно на недоразумении, она не принадлежит уголовному праву»769.

В довольно объёмном тексте вступительной лекции «Философские приёмы и наука уголовного права»770 им был затронут ряд вопросов, многие из которых не потеряли своей актуальности и поныне. Ко времени чтения упомянутой лекции довольно длительное время в науке уголовного права боролись два направления: философское, представляющее естественное право, и позитивистское. Представители первого направления – такие видные учёные-юристы, как А. Фейербах и А. Ф. Бернер, считавшие Общую часть уголовного права философской и рассматривавшие философию как источник права.

Н. Д. Сергеевский как убежденный сторонник второго направления (позитивистского) весьма критически относился к философскому методу и признанию уголовного права наукой философской, отмечая ряд недостатков этого направления. Главный из них он усматривал в следующем: философия строит свои выводы а priori, исходя из того или другого вечного, незыблемого начала и руководствуясь в дальнейшем единственно законами логики; она придаёт своим выводам и положениям значение неприкосновенных, священных истин. По мнению представителей этого направления, коренная основа всякого права – это разум, который может творить право из самого себя, свободно, чисто отвлеченным способом, отрешившись от всех реальностей жизни. Сообразно этому, создание права путём законодательства представляется вполне самостоятельным актом субъективного разума и идеалом всякого развития права.

769См.: Сергеевский Н. Д. Антропологическое направление в исследованиях о преступлениях С. 220–221.

770См.: Сергеевский Н. Д. Философские приёмы и наука уголовного права // Журнал гражданского и уголовного права. 1879. Кн. 1. С. 39–87.

523

Лектор не отрицал вовсе значение философского метода и философии в жизни каждого общества. Он замечал, в частности: все религии по структуре своей суть философские системы, и если мы признаем за всякой религией (не только за истинной) культурно-историческое значение, то мы должны признать право гражданства и за философией. В то же время он утверждал, что «каждый метод может быть хорош и необходим на своём месте», и потому резонен вопрос о том, приемлем ли этот метод для науки уголовного права. Если исходить из того, что положительное уголовное право заключает в себе вечные, незыблемые истины, стоящие выше людей с их конкретными свойствами и потребностями и с теми преходящими формами, в которых развивается человеческое общество, то такой подход неприемлем. Таких незыблемых истин в уголовном праве не имеется, а, наоборот, все положения и всё содержание уголовного права, «от первой буквы до последней, вытекают из конкретных свойств человека, а следовательно, изменяются вместе с этими свойствами и с условиями исторического развития общества». Н. Д. Сергеевский не ограничивается этими общими постулатами, приводя примеры «господства» философского метода в теории уголовного права и показывая, к чему это ведёт.

Во-первых, касательно утверждения сторонников этого метода о религиозной окраске уголовного правосудия. Утверждалось, что государственное правосудие есть ветвь правосудия божеского, что оно подчинено одним и тем же началам и должно поэтому руководствоваться теми же принципами. Не зря современники лектора отмечали: восприятие этих идей ведёт лишь к извращению в средствах познания истины. Обращает на себя внимание жёсткость научных позиций лектора. И в данном случае он не затрудняется «прямо сказать, что уголовное правосудие не имеет ничего общего с божеским правосудием, и смешение их ведёт лишь к извращению понятий и к изуверству». В частности, уголовное законодательство Германии наглядно это демонстрировало: «от первой статьи до последней, проникнутое религиозным направлением, по духу своему оно стояло совершенно на одном уровне с грубейшими инстинктами своего времени и часто проникалось теми же страстями и тем же отсутствием всякого уважения к личности человека…».

С точки зрения религии, отмечал Н. Д. Сергеевский, уголовное правосудие должно карать только злых и грешных лю-

524

дей, награждая добрых и праведных. Но так ли это на самом деле? Наказывается, например, и преступник, руководствовавшийся самыми добрыми мотивами, если его деяние подходит под статью уголовного закона. Знаменитый св. Криспин, по ремеслу сапожник, воровал у богатых кожу и шил из неё бесплатно сапоги бедным. Церковь причла его к лику святых, но уголовное правосудие без сомнений вынуждено было предварительно наказать его за кражу771.

Слова Иисуса Христа по поводу прелюбодейки, приговорённой к побитию каменьями, были: «Иже есть без греха в вас, прежде верзи камень в неё». Лектор задаёт в этой связи вопрос: как поступили бы мы с тем судьёй, который, например, оправдал взяточника на том основании, что за ним самим этот грех водится?

Или: согласно канонам церкви наказание грешников в будущей жизни вечно. Наука уголовного права уже в ХIХ в. считала высшей несправедливостью пожизненное наказание. Или: грешники, все без различия, обрекаются на муку вечную, о различии наказания по степени вины религия не упоминает. Уголовное же право все усилия направляет на то, чтобы довести до высшей степени делимость наказания.

В итоге Н. Д. Сергеевский приходит к выводу: «Люди наказывают людей ради своих человеческих целей по своим человеческим расчётам; всякая ссылка на божеское правосудие неуместна и, скажем даже, недобросовестна, так как направляется единственно к тому, чтобы сковать критическую мысль».

Во-вторых, философия утверждает о присущей человеку от рождения идее справедливости. По мнению лектора, это утверждение также несостоятельно. В качестве довода обычно приводят тот, что всякий человек ощущает невольно чувство удовольствия при виде торжества справедливости и, напротив, чувство неудовольствия, когда справедливость нарушается. Н. Д. Сергеевский приводит следующий контрдовод: «повседневный опыт представляет нам явление совершенно противоположное: чело-

771 Приведём пример более современный: Деточкин из фильма «Берегись автомобиля» угонял автомашины лиц, приобретших их на противоправно добытые средства, а полученные в результате продажи этих авто деньги переводил на счета детских домов. Он также был осуждён за хищения, хотя его мотивы поведения вызывали симпатии у многих законопослушных граждан.

525

век, приобретший себе неправедным путём выгоды, радуется им нисколько не менее честного труженика; мало того, краденый кусок, говорят, вкусней дарёного, а краденая копейка дороже жалованной. Когда торжество справедливости совпадает с нашими интересами, тогда оно действительно доставляет нам удовольствие; но за этими пределами ничего подобного не замечается. …если бы оно было врожденно действительно, то его отрицание было бы невозможно». И далее: «Если чувство справедливости врождено всем людям, то каким образом оказывается, что люди обладают им в различной степени, притом развитые и образованные в большей, чем необразованные?». Лектор резонно полагает, что так называемым чувством справедливости обладает в наибольшей мере хороший юрист именно на том основании, что чувство это приобретается и развивается человеком в гражданской жизни, а не даётся свыше.

Третье положение. О том, что в мире царствует тот закон воздаяния каждому должного, который мы называем справедливостью; что идеям наказания зла и вознаграждения справедливости подчиняется всё существующее, в том числе и человек. По этому поводу Н. Д. Сергеевский замечает: понятия эти суть понятия исключительно человеческие, притом общественные; для человека вне общества они существовать не могут. Различение понятий добра и зла – плод исключительно человеческого общества, выработанный культурой последнего и сообразно с ним изменяющийся. Самым очевидным доказательством является определение области преступного у различных народов

ив различные времена; то, что в одну эпоху облагалось смертной казнью, в другую считается вполне дозволительным772. Да

исамо понятие добродетели не является неизменным: христианская добродетель – нищета духом – находится в полном противоречии с гражданской добродетелью; современное право признаёт защиту своих прав добродетелью, а старое государство относилось к праву необходимой обороны враждебно и стесняло его до последней возможности. Наконец, в различных классах общества и сословиях также имеется разное понимание добродетели, справедливости; например, в идеалах человека, принадлежащего к буржуазному слою и находящегося вне его

772 В нашу эпоху – это, например, частнопредпринимательская деятельность и коммерческое посредничество.

526

или, скажем, у военного человека. Экономия, аккуратность, скопидомство, благоразумие в уклонении от опасности составляют добродетель для одного и почти позор для другого.

Лектор приводит показательный пример: часто говорят, что помимо обыденной честности, ограничивающейся запретом воровать платки из карманов, существует ещё другая, высшая честность, несопоставимая с такими мелочами773. Так, Прудон и его сторонники утверждали, что собственность есть кража774; это самостоятельное представление о добродетели. Можно соглашаться с данным мнением или нет – это дело личных убеждений, но мы должны признать, что понятие добродетели, справедливости не есть незыблемое понятие, оно суть человеческое, как и все прочие. Чем дальше идём мы в глубь истории, говорит далее лектор, тем отчётливее осознаётся, что не справедливость, а сила есть главный фактор в истории человечества. Справедливость есть новая идея, возникшая из прямого отрицания старой идеи. Что она когда-нибудь сделается господствующим законом, не приходится сомневаться, если только не прекратится общественный прогресс; но что она в настоящее время есть горькая сирота, едва ли можно сомневаться. «Если бы справедливость была господствующим законом, то никакое ощущение удовольствия не было бы возможно, так как тогда проявление справедливости было бы таким же обыденным делом, как перемена дня и ночи, зимы и лета; мы не можем радоваться тому, что камень тонет в воде, а земля движется вокруг солнца. Мировой закон справедливости и это чувство удовольствия суть два положения, взаимно друг друга исключающие».

773В свете сказанного не воспринимается как удачное нововведение

вУК РФ, касающееся усиления наказуемости за кражу, совершенную «из одежды, сумки или другой ручной клади, находившихся при потерпевшем» (см.: Собрание законодательства РФ. 2003. № 50. Ст. 4848). Даже если отвлечься от издержек языкового характера при определении этого квалифицирующего признака (одежда на потерпевшем – это кладь? Вряд ли, ибо кладь есть вещи, предназначенные для перевозки, переноски. См., например: Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., 1982. С. 245), трудно согласиться с введением этого признака по существу, ибо при его наличии не обнаруживается резкого повышения степени общественной опасности содеянного.

774Приватизация по-чубайсовски, именуемая в народе «прихватизацией», – веское тому подтверждение.

527

Являясь последовательным сторонником позитивистской школы в науке уголовного права, Н. Д. Сергеевский по сути подтверждает известную мысль К. Маркса о том, что законодатель должен смотреть на себя как на естествоиспытателя: он не делает законов, он их открывает, формулирует. Действительно, замечает лектор, юрист-историк знает, под каким влиянием возникают и слагаются характернейшие черты уголовных законов. Здесь нет ничего, что имело бы своим источником «чистый разум» или что-либо подобное. Всякое государство выдвигает в законе на первый план те преступления, которые угрожают его жизненным принципам. Так, теократия облагает смертной казнью оскорбление божества и богоотступничество, относя нарушение поземельных границ к разряду преступлений маловажных. Государство земледельческое, наоборот, нарушение поземельных прав карает весьма строго, а к деяниям против религии относится весьма снисходительно. Государство торговое преследует в первую очередь подделку денежных знаков и документов; например, в Англии за эти деяния, а равно за кражу товаров из лавок полагалась смертная казнь, которая применялась нещадно. Военное государство энергично преследует нарушение субординации, преступления по службе и т. п.; абсолютная монархия – преступления против величества; республика со всей страстностью ополчается на тех, кто стремится к монархической власти. Если мы и встречаем в истории обратные явления, замечает Н. Д. Сергеевский, то это не более как временные, счастливые недоразумения или признак приближения новой эпохи.

Констатируя зависимость содержания уголовного закона и его отдельных институтов от конкретных условий места и времени, лектор эту свою мысль демонстрирует на конкретных примерах.

Наказание. «В истории любого государства мы можем проследить, как изменяется наказание рядом с историческим ростом государства; безусловного и абсолютно неизменного не найдём мы ничего», – говорит автор. Он солидаризируется в этом вопросе с А. Ф. Бернером, по мнению которого одно и то же преступление с точки зрения его наказуемости получает в государствах различную оценку, смотря по той твёрдости, которой достиг правовой порядок. Твёрдо установившийся порядок не нуждается в столь строгих наказаниях, как новый и сла-

528

бый. Абсолютно установленного и для всех времён пригодного размера наказания не существует и не может существовать.

Со сказанным трудно не согласиться, как и с тем, что при политических неурядицах, даже временном возврате старого, при нестабильности правопорядка и т. д. «аффекты страха» в обществе, политические страсти, религиозный фанатизм и т. п. вспыхивают вновь как искры из пепла, отыскивая снова своих жертв. Многочисленные изменения УК РФ (за время его действия принято уже свыше 60 уголовных законов) нарушили системный принцип конструирования законодательства, породили

многочисленные недоразумения касательно содержания санкций775.

Согласно наблюдениям Н. Д. Сергеевского, по мере стабилизации обстановки в обществе пробивают себе дорогу силы этические и разумные, идеи, добытые культурой, которые производят коренные изменения в области уголовного правосудия: сострадание к преступнику, признание прав личности, различение ступеней субъективной виновности. Они были чужды природе человека 500 лет назад, когда труп мёртвого врага приятно щекотал нервы.

Интерес представляет и разделяемая лектором точка зрения Р. Иеринга, по мнению которого количество практикуемых карательных мер находится всегда в обратном отношении с совершенством правового порядка и со зрелостью народа. История наказания есть его постепенное отмирание. Отталкиваясь от приведённого суждения, лектор заявляет: «Современное уголовное право прямыми шагами идёт к ограничению наказания двумя формами – лишением свободы и денежным штрафом, теми видами, которые в старое время прилагались только к легчайшим правонарушениям». Жизнь подтверждает это мнение, хотя необходимо признать, что при этом резко сужаются возможности суда в части индивидуализации назначаемых преступнику мер воздействия. По этой причине ведётся активный поиск альтернативных видов ответственности, необходимых и достаточных для достижения сформулированных в уголовном законе целей.

775 См. об этом, например: Кругликов Л. Л. Сбои в конструировании санкций в уголовном законодательстве // Юридическая техника. 2008.

№ 2. С. 110–114.

529

Смертная казнь как вид наказания. По выражению лектора, «лучший пример» вымирания под влиянием изменившихся условий жизни представляет история смертной казни – наказания,

взащиту которого менее 60 лет назад произносились такие слова: всякая власть и всякий порядок основываются на палаче. Уничтожьте его, и тотчас же порядок уступит место хаосу, троны падут и общество погибнет! Кто в наше время рискнет говорить таким образом?! – восклицает Н. Д. Сергеевский. Мир всё более и более склоняется к убеждению, что «смертная казнь есть болезненная оргия дурных страстей». А ведь было время, когда это наказание считалось таким же нормальным, как розги

вэпоху крепостного права, тюремное заключение в настоящее время. Она была не высшей формой наказания за высшие разряды преступлений, как смотрим мы на неё теперь, а средством истребления людей, опасных для государства, независимо от того, совершили ли они какое-либо преступление или же нет. Значение человеческой личности как таковой не сознавалось в древнем мире; и в Греции, Египте, Риме сотни и тысячи людей предавались смертной казни по соображениям чисто административным и политическим.

Вновом мире эта мера получила значение наказания в строгом смысле, и вместе с тем она являлась одним из самых обыкновенных наказаний, которое могло быть применено чуть ли не за все преступления.

Интересна статистика, приводимая лектором. В Нидерландах только в 1567 г. было казнено около 18 тыс. протестантов. В ХV в. в Германии казнено до 100 тыс. волшебников и ведьм. В Англии за неполных 40 лет (с 1509 по 1547 гг.) придано смертной казни 72 тыс. человек. Император Австрийский в 1705 г. приказал казнить за воображаемое оскорбление величества каждого 15-го жителя в занятых его войсками областях Баварии. Прусский эдикт 1725 г. предписывал повесить всех цыган, которые окажутся в королевстве; в итоге в одном Гессене два дня с утра до вечера продолжалась кровавая работа. В ХVI cтолетии на Руси даже не преступников, а просто пленных татар, отказывавшихся принять христианство, выводили сотнями на Москву-реку и спускали под лёд; вспомним также стрелецкие казни Петра I. В Ирландии в начале ХIХ в. один судья в течение только одного обеда вынес 98 смертных приговоров, 97 приведены в исполнение. Наконец, поучителен такой факт: в Штеттине в 1518 г. каз-

530