Власть страха

Рассматривая человеческий мир в определенном ра­курсе, его можно было бы назвать миром страха. У 3. Фрейда устрашение и ответная боязнь — важней-

465

ший механизм отношений в обществе, а сама культу­ра — имеет репрессивный характер. «Если развитие культуры, — пишет он, — имеет столь значительное сходство с развитием индивида и работает с помощью тех же орудий, то не вправе ли мы поставить диагноз, согласно которому многие культуры или целые куль­турные эпохи (а возможно, и все человечество) сдела­лись «невротическими» под влиянием культуры? Нев­ротический страх для Фрейда — массовое явление (ре­лигию он именует, например, неврозом навязчивости). Однако людьми в повседневной социальной жизни владеет отнюдь не только невротический страх, но и страх вполне реалистический, имеющий четкие и одно­значные причины. Вся история общества связана с вы­работкой многообразных методов устрашения, которые направляются и против иноплеменников, претендующих на захват территории, и против собственного народа: устрашение физической болью, голодом, реальными ли­шениями, смертью — страданиями всех форм и видов. Но это и устрашение морально-психологическое, осно-ванное на боязни позора, осуждения со стороны общи­ны, религиозно-духовных инстанций, общественного мне­ния.

В истории человечества изобретены десятки пыток и казней, предназначенных не только для доставления мучений непосредственному виновнику нарушения неких установлений, но и для вызывания ужаса у окружающих, ужаса, способного блокировать любое стремление про­тивостоять власти и господствующему закону. Собст­венно, такую цель и преследуют публичные казни и же­стокие наказания (например, бичевание, весьма рас­пространенное у разных народов). Страх перед болью и позором, перед разорением и уничтожением собствен­ной семьи должен служить тормозом активности, неже­лательной для данного строя. Впрочем, как бы запу­ган и подавлен ни был народ, если условия жизни край­не тяжелы, страх перед репрессивно-пыточной систе­мой ослабевает. В этом смысле любой массовый бунт несет в себе элемент бесстрашия, преодоления страха, действия вопреки ему.

Если страх издревле был одним из могущественней­шие механизмов сохранения в обществе наличного положения вещей, то в не меньшей степени он являет­ся и орудием сил, стремящихся низвергнуть существую-

466

щие порядки. Мы хорошо знаем и из собственной исто-тории, и из истории других стран, что революции, как правило, бывают кровавыми и несут в себе смятение и страх для большой части населения, а не только для тех социальных групп, которые непосредственно вы­ступают мишенью революционного удара. Кроме того, для любого переходного периода, даже не в форме по­литической революции, характерны хаос и разложение прежних социальных структур, разгул бандитизма, пре­ступности, возникновение локальных войн — все то, что устрашает людей не меньше, а, может быть и больше, чем мрачная репрессивная машина тоталитарной вла­сти.

Страх оказывается особенно силен и подавляет, ко­гда опасность быть убитым или покалеченным происте­кает не из твоих собственных ответственных действий, которые ты волен совершать, а волен и не совершать, а выступает случайной. Именно таким методом устра­шения населения пользуется современный терроризм, взрывающий бомбы на людных улицах, в театрах и ма­газинах. В данном случае преследуется цель массово­го устрашения и внушения мысли, что официальная власть не в сила избавить население от грозящей опас­ности. Этим же методом пользовались фашисты во вре­мя второй мировой войны. Всех жителей города или узников лагеря выстраивали в шеренги и расстрелива­ли каждого десятого или каждого пятого. Смерть бы­ла случайной, неизбирательной и оттого особенно страш­ной.

Долгое время страх служил не только средством жестокой социальной регуляции, но и одним из спосо­бов принуждения к труду. Рабский труд, да и во мно­гом барщина, процветавшая при крепостном праве, осно­вывались на страхе перед наказанием: избиением, пол­ным ограблением. Однако с начала буржуазной эпохи страх перед физическим принуждением перестает быть в западном мире центральным стимулом производст­ва. Главным становится страх экономический, перспек­тива безработицы, голод, низкий жизненный уровень в сочетании с надеждой хорошо и благополучно жить при условии успешного выполнения работы, т. е. страх как стимул не исчезнет, а трансформируется. Будучи смяг­чен, он продолжает действовать в качестве кнута, под­стегивающего человека там, где поощрение пряником оказывается явно недостаточным. Даже самое демо-

467

критичное современное общество, имеющее прекрасные социальные программы, вынуждено время от времени подхлестывать свое население, сокращая вспомощество­вания и пробуждая трудовую активность при помощи страха перед снижением жизненного уровня.

В последние полвека мощное регулятивное воздей­ствие на массовое сознание и практическую политику оказывал страх перед глобальными угрозами человечеству, возникшими в результате интенсивного техни­ческого прогресса. Это, в первую очередь, угроза ядер­ной войны и экологической катастрофы. Целые поколе­ния людей выросли в гнетущей атмосфере страха пе­ред ядерной бомбой, ракетами противника, массовой гибелью, не оставляющей надежд на будущее.

Никто не считал, сколько неврозов было замешано на этом страхе, постоянно поддерживаемом средствами массовой информации, раздуваемом и нагнетаемом ра­дио и телевидением. Кстати сказать, средства массовой информации в современном мире это, в некотором роде, гигантская машина для запугивания населения, способ­ная проникнуть в самые отдаленные уголки. А запуги­вать можно не только ядерной бомбой, но и мрачными экономическими перспективами, и свирепостью полити­ческого противника, и реальной преступностью. Пре­ступность, правда, при этом не уменьшается, но страх увеличивается. Недаром говорят: «У страха глаза ве­лики». Страх, раздутый средствами вещания, порож­дает депрессию или панику у миллионов людей. В этом случае оказывается, что «темное» восприятие ав­торов передач тучей опускается на множество других сознаний, оплетая их своей темнотой. Это не значит, конечно, что о проблемах не надо говорить. Говорить надо, но не пугать, тем более, что наиболее ответст­венные политические и экономические решения прини­маются все-таки не испуганными миллионами, а до­статочно ограниченным кругом причастных к власти лиц, нередко совершенно свободных от невротических комплексов массового сознания.

Исторически страх был тесно сплетен с религией. Древнее высказывание «страх породил богов», может быть, и не стоит оценивать как выражение истины в последней инстанции, но нельзя отрицать и того, что многие религии рассматривают страх как свой атрибут, неотъемлемый компонент веры. Человек должен пре­бывать «в страхе божьем», испытывать «страх и тре-

468

пет»,— а надежда — лишь оборотная сторона этого стра­ха. Бог может поддержать и спасти, но он же — кара­ющий судья, обрекающий грешника на бесконечные муки расплаты за содеянное зло. «Бог, — пишет хрис­тианский философ и проповедник Клайв Льюис, — единственная поддержка, но он же — источник пре­дельного ужаса; Он то, в чем мы больше всего нужда­емся, и то, от чего мы больше всего хотели бы спря­таться, Он — единственный возможный союзник, а мы делаем себя его врагами... Добро — величайшая за-

469

щита, либо величайшая опасность — в зависимости от того, как вы на него реагируете».

Другой религиозный деятель, один из известных мистиков нашего века Даниил Андреев, описывая му­чения грешных душ в нижних слоях ада, замечает, обращаясь к современникам: «...тем, которые возмуще­ны суровостью законов (кармы), можно от­ветить одно: так работайте же над их просветлением! Конечно, с умственными привычками гуманистическо­го века легче бы сочеталось представление не о мате­риальных муках, но о, так сказать, духовных угрызени­ях совести, тоске о невозможности любить и тому по­добное. К сожалению, варварские эти законы, созда­вались, очевидно, без учета настроения интеллигенция XX столетия». Таким образом, опираясь на собствен­ный духовный опыт, автор утверждает наличие в заг­робном мире страшных физических страданий, кото­рые должны быть угрозой грешникам, вызывающей у них ужас перед перспективой наказания. В христиан­стве одной из характеристик праведности прямо назы­вается богобоязненность.

В то же время, восточное религиозное философст­вование, отождествляющее Бога и мир, ликвидирую­щее резкую грань между ними, выступает против стра­ха перед высшими силами, ибо видит Бога воплощен­ным во всем. «...Веданта не признает ни греха, ни греш­ника, ни Бога, которого нужно бояться. Бог — един­ственное существо, которого вы не можете бояться — это Он. Что же это должно быть за существо, кото­рое боится Бога? — Это должно быть существо, кото­рое боится своей тени...», — пишет индийский мысли­тель конца прошлого века Вивекананда. И чуть вы­ше: «Веданта верит только в один грех, только один в мире — и это вот что: момент, когда вы думаете, что вы — грешник, или что кто-либо грешник — это грех».

Впрочем, несмотря на прекрасные идеи Веданты, реальные религиозные организации на Востоке, как и на Западе, всегда активно включали страх в свой арсенал средств воздействия на верующих. Среди много­численных индуистских и буддийских богов есть гнев­ные и карающие, также требующие молитв, покаяний и жертвоприношений, как и боги других вероисповеданий. Религиозная регуляция поведения людей непре­менно замешана на преклонении и страхе.

В современном обществе официальной и постоянной

470

ареной для страха стали определенные пласты массо­вой культуры. Издавались и издаются триллеры — рассказы и романы, специально предназначенные для возбуждения страха, снимается множество кинокар­тин, призванных привести благочестивых граждан в состояние ужаса: это и жуткие детективы, и истории-катастрофы, и нескончаемые серии об оживших мерт­вецах-оборотнях и агрессивных инопланетянах. Поче­му? Зачем это людям, и без того невротизированным вполне реальными угрозами и страхом перед трудны­ми жизненными проблемами? Или допустимо отозвать­ся о широкой публике в соответствии со старой шуткой из записных книжек И. Ильфа: «Край непуганых иди­отов. Самое время припугнуть»?

Думается, успех «пугательной продукции» основы­вается на некоторых особенностях человеческой психо­логии. Каждый из нас помнит, как привлекательны в детстве страшные сказки, все эти «черные руки», ведь­мы, упыри и прочая фантастическая нечисть. Пока слу­шаешь, зуб на зуб не попадает, коленки трясутся, зато как хорошо потом смеяться над своими страхами при ярком свете дня или пренебрегать этими «детскими баснями», когда зажжена лампа и вся семья в сборе. Сначала страх сплетен с восторгом, с ощущением тай­ны, выхода за пределы обыденности, а потом страх преодолен, на него можно глядеть свысока. Во всех случаях такого рода угроза, вызывающая страх, явля­ется ирреальной, не способной дотянуть до читателя и зрителя свою когтистую лапу. Она где-то здесь и «взаправду» ловит в свои сети кого-то совсем другого, в ином измерении.

Тяготение к продукции «индустрии ужасов» обус­ловлено двумя причинами. Первая — скука. При до­статочно благоприятных и спокойных социальных ус­ловиях человеку надоедает однообразие размеренной жизни. Именно к такой публике обращаются авторы предисловия книги «Ночь мягкого ужаса. Любимые рассказы Хичкока и прочие истории». Они пишут, что «мягкий» рассказ ужасов прикасается к некой грани­це в душе читателя. «Эта граница отделяет в его ду­ше надежный, до скуки изученный, полностью осознан­ный и контролируемый район цивилизованности от безбрежного поля, где живут страхи всех наших жи­вотных предков: кошмары приматов, переживания зем­новодных, ужасы инфузории-туфельки. Мы давно уже

471

не испытываем таких страхов, положенных нам эволю­цией — от них происходят освежающие наш организм выбросы адреналина». Очевидно, что в столь экзоти­ческих способах повысить свой адреналин читатель ну­ждается только тогда, когда он не испытывает в пов­седневности никаких негативных эмоциональных стрес­сов.

Другая причина обращенности к созерцанию кош­марных видений, — это подспудное желание убедить­ся, что «в жизни не так жутко, как можно было бы подумать». Фильм страшнее. Возвращение из искусст­венного страха оказывается праздником, повседневные страхи — ничем в сравнении с жутью чужой фантазии: да мы, оказывается, не так уж плохо живем! И акула нас не съела, и небоскреб не загорелся, и лифты пока не попадали, и упыри в гости приходят редко!

Однако «ужасное» в искусстве не должно перехо­дить некоторых границ, после которых оно переста­ет быть развлечением и оказывает лишь угнетающее, тормозящее воздействие, способное вызвать страх и депрессию в обычной жизни. А это совсем уже другое дело. Настоящего страха, тяжелого, неотвязного никто не просит. Да его и так хватает. Проблема в ином: можно ли жить и умирать без страха? Можно ли с ним бороться и ему противостоять?