Лекция 12. Смутное время в России

Это период русской истории, который явился прямым следствием царствования Ивана Грозного. Царствовании Федора Иоанновича – это некое затишье перед бурей, передышка, когда казалось, что процессы, которые вели к разрушению царства утихли. Но такая картина была обманчивой, и, несмотря на тихий и спокой­ный период с 1584 по 1598 год, процессы, которые должны были привести к кризису, набирали силу, хотя внешне были, может быть, и не очень заметными.

Нужно сказать, что этот период на редкость динамичен, в сравнительно короткое время происходит масса невероятных событий. И имеется чрезвычайно богатый выбор источников по истории Смутного времени: хронографы, записки иностранцев, труды участников событий или их очевидцев, наблюдателей. Кроме того, это время судьбоносное: кризис государства, смертельная опасность для народа, для нации и ее будущего. Важно понять, как проходит этот кризис и как происходит выход из этого кри­зиса. Итак, причины смуты.

С.М.Соловьев видел причину смуты в борьбе старых дружинных порядков и новых порядков – го­сударственных, а второй причиной указывал разрушающую роль казачества. Это допустимо с точки зрения историографии вопроса. Н.И.Костомаров го­ворил о том, что смута носила чисто случайный характер и во всем виновато влияние Польши, иезуиты, католичество и т.д. Приблизительно так же этот вопрос формулировали остальные русские историки до С.Ф.Платонова. Платонов впервые совершенно определенно связал смуту с царствованием царя Ивана и показал, что причинами ее были: прекращение династии, резкий упадок хозяйства страны, последствия Ливонской войны, чумы, крымского набега и опричнины. Очевидно, что залечить это за 10-15 лет было невозможно.

Итак, что же произошло непосредственно в годы, предшествовавшие смуте? Правление царя Федора Иоанновича ознаменовалось только двумя событиями. Од­но – смерть царевича Дмитрия в Угличе, а другое – это правление Бориса Годунова.

Борис Годунов, достигший высших должностей при царе Иване, был опричником, о котором ничего нельзя сказать отрицательного. Он был опричником по положению. Фактически он стал правителем государства при царе Федоре, и тут ничего странного нет, потому что, во-первых, его родная сестра была женой царя Федора, русской царицей, а во-вторых, он уже стоял на вершине власти при царе Иване. Управлял Борис чрезвычайно разумно, очень практично, и в этот период действительно можно гово­рить о каких-то мирных спокойных процессах. Вместе с тем Борис заботился о престиже страны, о престиже Церкви, потому что именно в этот период, в 1589 году, Русскую Церковь начинает возглавлять патриарх. Все переговоры с восточными патриархами по этому вопросу велись непосредст­венно Борисом или людьми, которых он назначал, и здесь проявились его поразительные дипломатиче­ские способности.

Теперь – угличское дело. Довольно быстро после смерти царя Ивана его седьмая супруга вместе с сыном, царевичем Дмитрием, и своими братьями были отправлены в Углич в ссылку. Ссылка – это не обязательно заключение и Сибирь. Углич был захолустьем, но в то же время захолустьем не далеким. За ссыльными присматривал дьяк Битяговский и несколько его помощников, но тем не менее 15 мая 1591 г. царевича Дмитрия нашли с перерезанным горлом во дворе терема, где он жил вместе с матерью. Весть о смерти царевича достигла Москвы через два дня, и сразу оттуда была направ­лена следственная комиссия во главе с Василием Шуйским. Комиссия расследовала обстоятельства смерти и буквально записала следующее: царевич, играя в свайку (вариант игры в ножички), неожиданно задергался в припадке эпилепсии, которой он был подвержен, и ножом, который был зажат у него в руке, нечаянно ударил себя по сонной артерии. Это не самоубийство, это трагический случай.

Царица Мария Нагая была тут же отправлена в далекий монастырь и пострижена в монахини; братья ее были разосланы подальше, а часть угличан, которые были уличены в преступлениях и убий­ствах, казнены. Это событие сыграло колоссальную роль, но в то время оно прошло достаточно незамеченным, и вскоре даже место погребения царевича Дмитрия стали забывать. И когда его останки в связи с кано­низацией надо было перенести в Москву, в Архангельский собор, то могилу не сразу отыскали.

Царь Федор в 1598 году умер бездетным; с его смертью пресеклась династия Даниловичей, как ино­гда называли московских князей, и, естественно, встал вопрос: кто должен наследовать московский пре­стол? Москва сразу автоматически присягнула царице Ирине, но она отказалась царствовать и приняла постриг в Новодевичьем монастыре. Попытка бояр организовать присягу боярскому правительству, так сказать, демократическому, у Церкви успеха не имела, и тогда встал вопрос о Борисе Годунове, посколь­ку при царе Федоре он был фактическим правителем Москвы. Борис отказался, и тогда временно, в течение 40 дней, пока не прошли сороковины по царю Федору, правил патриарх Иов с боярской думой, а потом был собран чрезвычайно представительный земский со­бор (около 500 человек), где было решено предложить трон Борису. Борис несколько раз отказывался, но инициативой патриарха был склонен к согласию и царствовал с 1598 по 1605 год.

Борис вел разумную внутреннюю и внешнюю политику. Он стремился увеличить объем торговли, не хотел ни с кем воевать, пытался укрепить сельское хозяйство. Но ему катастрофически не везло. В 1601 году начался трехлетний голод в стране, который унес десятки тысяч жизней. Как действовал Борис в этих тяжелейших условиях? Во-первых, он организовал каменное строительство в эти годы по всей стране. Каменное строительство всегда хорошо оплачивается, люди могли заработать какие-то деньги. Во-вторых, когда цены на хлеб взвинтились так, что его стало невозможно купить, Борис открыл цар­ские житницы и организовал выдачу хлеба. Более того: он не только организовал покупку хлеба там, где цены были относительно низки, и перевозку этого хлеба в районы наиболее страдающие, но по его просьбе на хлебный рынок была выброшена часть запасов Троице-Сергиева монастыря. У хлеботоргов­цев было совершенно четкое представление о том, что запасы эти буквально неисчерпаемы. И вот пред­ставьте себе, что этот богатейший монастырь выбрасывает часть своего хлеба на рынок по чрезвычайно низким ценам. Имеет место демпинг, как выражаются экономисты. Торгаши вынуждены цены снижать. Такую операцию Борис проделал несколько раз. Он боролся с голодом всеми доступными мерами, в том числе экономическими.

Урожай 1604 года голод прекратил, но, может быть, эта голодовка была последней каплей, напряже­ние достигло таких пределов, которых государство выдержать не могло. И вот приблизительно в начале 1605 года возникает слух о Самозванце, о том, что где-то на западе, ближе к Польше, появился живой и здоровый царевич Димитрий. Причем первые отдаленные слухи прошли еще раньше. Борис умирает в апреле 1605 года, уже зная о Самозванце. Умирает скоропостижно: во время застолья у него пошла гор­лом кровь, и через несколько часов он умер, успев принять монашество. Трон был завещан его сыну, царе­вичу Федору, но если Борис умел держать бразды правления крепкой рукой, то царевич был явно не подготовлен действовать резко, энергично и не имел никакого авторитета. В это время Самозванец уже двинулся из северских городов к Москве, и когда стало ясно, что скоро он войдет в город, в Кремль приехали его сторонники-бояре, которые совершенно откровенно, нагло, не таясь, убили царя Федора Борисовича и его мать в Кремле. Убийство было абсолютно очевидным, по­скольку никто и не думал скрываться.

И вот в мае в Москву является Самозванец. До сих пор иногда решают вопрос, был ли он тем Гришкой Отрепьевым, о котором все знают. Вероятнее всего, да. И если он действительно Гришка От­репьев, тогда он и впрямь мог побывать в Чудовом монастыре, но монахом он не был. Он появляется в Москве как Дмитрий Иванович, провозглашается царем. Ему присягает Москва. Казалось бы, есть царь законный, есть законное правительство, но в этот момент сразу же творится следующее беззаконие: патриарх Иов изгнан. На его место сажают грека Игнатия, совершенно беспринципную личность, кото­рый угоден новому московскому царю.

Затем царь должен платить по счетам. Ведь его экспедиция снаряжалась на польские деньги, и ему нужно выполнять условия договора. Ему нужно вести соответствующую политику в отношении Польши, и он обязан заключить брак с Мариной Мнишек, знаменитой авантюристкой. Пока Марина едет, надо утрясти, как они будут венчаться – по-католически или по-православному. Судя по всему, Лжедмитрий достаточно индифферентен и к католицизму, и к Православию, но в Москве лучше было в то время о католицизме не говорить, а поляки, естественно, не собираются «отдавать» Марину в Православие. Он пытается управлять страной, но это сложно, потому что уже идет слух о том, что он самозванец. Источ­ником этого слуха был человек, который, лучше других знал, кто же все-таки был настоящий царевич Димитрий. Василий Шуйский, избавившись от Бориса, понял, что Лжедимитрий уже сделал свое дело, и надо от него избавляться. Поэтому слух начинает быстро распространяться, но Самозванец показывает, что он тоже парень не промах: Василий Шуйский схвачен, уличен, осужден, приговорен, стоит на эшафоте в простой рубахе, кланяется народу и говорит, что терпит безвинно, погибает за мос­ковский народ. И тут Самозванец делает роковую ошибку – он его милует. Василий Шуйский отде­лывается ссылкой. Таким образом, Самозванец уже приготовил себе судьбу, потому что такие люди, как Шуйский, да еще в те годы, умели использовать промахи своих противников.

Итак, в Москву приезжает посольство с Мариной Мнишек ровно через год после того, как воцаряет­ся Лжедмитрий (опять май, но уже 1606 года). Ксению Годунову, которая весь этот год была наложни­цей Самозванца, отправляют на север, в женский монастырь – теперь надо соблюдать приличия. По случаю свадебных торжеств объявлена амнистия государственным преступникам, и государственный пре­ступник Василий Шуйский тут же возвращается в Москву. Идут свадебные торжества, поляки пьянству­ют, задирают нос, оскорбляют москвичей, а москвичи терпеть не могут поляков-католиков. Напряжение нарастает, и вот чуть ли не через неделю после свадьбы, когда свадебные торжества еще продолжаются, ночью в ворота Кремля на белом коне с крестом в руке въезжает Василий Шуйский «со товарищи». Самозванца будят в его спальне и докладывают о происходящем, он размахивает саблей и кричит: «Я вам не Борис!». Он действительно не Борис. Поэтому он убит тут же, в каких-то теремных переходах, а Марина, выскочив из кровати, прячется под юбками своих фрейлин. Ее не убили, а отпра­вили в Ярославль. Труп Самозванца выброшен на площадь, потом закапывают у какой-то церковной ограды. Выясняется, что место-де нечистое, там являются какие-то призраки, поэтому его прочно выкапывают, сжигают, а пепел выстрелом из пушки развеивают по воздуху.

Казалось бы, тут и смуте конец: борьба за власть между группировками бояр, интриговавших про­тив Бориса, а потом против Лжедимитрия, кончилась. Василий становится царем. Он избран на митинге, сугубо демократическим способом, но совер­шенно очевидно, что авторитета у нового московского царя не много. И действительно, последующие че­тыре года показывают, что этот царь царствует номинально, а управлять вообще не может. Правда, он сразу делает вполне естественный шаг: патриарх Игнатий, ставленник лже-Дмитрия, тут же убран, и его место занимает митрополит Казанский Гермоген, который сыграет большую роль во всех после­дующих событиях.

Некто Молчанов, один из пособников убитого Самозванца, бежит в Польшу и уже по дороге, види­мо, обдумывает вопрос: как по-новому раскрутить этот традиционный ход? Сам он, правда, самозванцем быть не хочет и ищет кандидатуру, которая на это согласилась бы. Находится какая-то малопонятная личность, чье имя неизвестно. И опять: польская граница, северские города, Путивль, воевода Шаховской, который готов на что угодно, лишь бы навредить царю Василию, плюс знаменитый Болотников. Иван Болотников был слугой или холопом князя литовского. Он воевал с татарами, попал в плен, попал в Турцию, греб на галерах его величества султа­на, каким-то образом бежал с этих галер, попал в Италию, в Венецию, оттуда стал перебираться обратно поближе к родине, но тут уже не испытывал судьбу на море, а добирался посуху, потому ему пришлось переезжать Польшу. Там он попался на глаза Молчанову, и тот его переслал к Шаховскому.

Болотников не изображал из себя самозванца – он просто устроил бунт. И вот что получается: с одной стороны к Москве идут бунтовщики Болотникова («крестьянская война под предводительством Ивана Болотникова» – так этот базар именовался в учебниках по истории СССР), с запада начинает двигаться какая-то новая сила под названием «Самозванец» во главе со спасшимся в очередной раз чу­десным образом «царевичем». А в Рязани поднимается дворянство во главе с Прокопием Ляпуновым, ко­торое очень недовольно политикой царя Василия, потому что власти нет, порядка нет, государственность падает, страну раздирают на части все кому не лень. А дворянство, служилое сословие, порядка хочет: оно привыкло к порядку, поддерживало всегда порядок, поэтому оно – наиболее заинтересованная в нем часть населения.

И вот к Коломенскому подходят Болотников и отряды рязанцев во главе с Прокопием Ляпуновым. На какое-то время между ними имеет место альянс, но скоро Ляпунов и его дворяне понимают, что луч­ше быть с Василием, чем с Болотниковым, потому что последний жаждет только грабежей, насилия – и больше ничего. Ляпунов переходит на сторону правительственных войск. Болотников разбит, бежит в Калугу, в Тулу, где его хватают и, увезя в Каргополь, казнят.

Кажется, можно вздохнуть свободно. Но тут уже возникает Лжедмитрий II, известный по прозвищу: «тушинский вор». «Воровать» на русском языке XVII века означает «делать неправду», поэтому воровство есть обман, грабеж, просто утверждение какой-то неправды, даже на словах, измена, в том числе государственная. И вот народ называет эту личность вором, потому что правды в нем нет. Он со своими отрядами казаков, которые хотят грабить все, что только можно, подходит к Москве и останавливается в Тушино (поляки поддерживают его уже совершенно открыто).

Взять Москву он не может. Москва – это тройной ряд стен: Белый город, Китай-город и Кремль, это не под силу тушинцам. Но он может грабить почти безнаказанно почти все города средней России и Верхнего Поволжья, что он и начинает делать. Отстоять эти города Василий Шуйский не может, вы­гнать вора из Тушино – тоже. Начинается противостояние, которое продолжается с 1608 по 1610 год. У Шуйского остается только одна надежда – пригласить помощников со стороны. Для этого командируется в Швецию его племянник Михаил Васильевич Скопин–Шуйский. Ему 22 или 23 года, он блестяще проводит переговоры, нанимает профессионалов, в Новгороде появля­ется небольшое шведское войско, начинается обучение русских добровольцев. И вот это войско в 1609 году начинает двигаться из Новгорода в Москву.

Но пока это все происходит, разграблены практически все наши города – Владимир, Ростов, Суз­даль и т.д., везде рыскают банды казаков, тушинцев, поляков, беглых «деятелей» Болотникова. Никакой власти, каждый сам за себя.

Осенью 1608 года тушинцы начинают осаду Троице-Сергиевого монастыря. Они знают о его богатст­вах, о его казне. В монастыре оказалось в осаде приблизительно 2,5 тысячи человек – несколько сот монахов, крестьяне, бежавшие из окрестных деревень, и те паломники, которые в этот момент оказались в монастыре. Среди них была Ксения Годунова. Постоянно вело осаду монастыря 15 тысяч человек. Она продолжалась до 1610 года, пока не была снята подошедшими отряда­ми Скопина-Шуйского. За время этой осады практически все, кто находился в монастыре, погибли. Когда осада была снята, там оставалось в живых 200 с небольшим человек.

У нас на Руси помнят осаду Севастополя, блокаду Порт-Артура, Ленинградскую блокаду. Но первой такой страшной блокадой была осада Троице-Сергиевого монастыря. Эта осада, когда приходилось рыть подкопы, отражая подкопы тушинцев, устраивать вылазки, сражаться на стенах, сбрасывая все новые лестницы, – эта осада стала как бы знаменем борьбы простых русских людей про­тив всей этой нечисти, которая обрушилась тогда на Россию.

И вот осада снята. Скопин входит в Москву, тушинцы бегут. Тушино разорено, сожжено самими тушинцами, и Шуйский может вздохнуть спокойно. Наконец-то какое-то регулярное войско, полководец, который не проиграл ни одной битвы. Страшное позади. Но в апреле скоропостижно умирает Скопин-Шуйский, ему 24 года, и все говорят о том, что он по­просту отравлен. Здесь Василия Шуйского не надо винить – он любил своего племянника и рассчитывал, что оставит ему царство. В это время к Москве уже движется польское войско. Оно под Вязьмой. На­встречу выходит русское войско, но во главе его не Скопин–Шуйский, а Дмитрий Шуйский. В битве при селе Клушино русское войско разбито наголову, и поляки подходят к Москве. Создается ополчение, и вот летом 1610 года брат Прокопия Захар Ляпунов в Кремле сводит с царства царя Василия. Он вы­нужден уехать на свой собственный боярский двор, а потом его на всякий случай постригают насильно в монахи. Он сам молчал во время пострига, а все положенные слова произносили за него, и хотя патри­арх Гермоген не признал этого пострижения, т.к. оно было насильственным, тем не менее, Василий Шуй­ский сходит с политической сцены.

А кто приходит? – ополченцы, Ляпунов. Они пришли не одни – с казаками. И они сразу пы­таются устроить нечто вроде временного правительства. Это не земский собор, но все-таки собрание представителей служилого сословия, где решают, что надо делать. Если прочитать договор, который был написан в 1609 году, то совершенно очевидно, что дворянство не желает никаких казаков, никаких поля­ков, оно хочет одного – порядка. Нужен человек, который все возглавит. Патриарх Гермоген уже тогда говорил о Михаиле Романове, сыне митрополита Ростовского Филаре­та. Но в Кремль входят поляки, их приветствует боярство. Начинается самый отвратительный период управления страной, который называется «периодом семибоярщины». Не­сколько бояр и близких к ним людей воображают, что они могут править страной, при этом хорошо по­нимая, что им никто не собирается подчиняться.

Срочно вырабатывается план: подыскать подходящего монарха, который бы царствовал, но не пра­вил. И в эти «высокоодаренные головы» входит мысль о том, что надо пригласить на московский пре­стол сына польского короля Сигизмунда – Владислава. Сигизмунд был не поляк, он был швед. Его само­го когда-то выгнали из Швеции, но он сумел устроить так, чтобы его избрали на польский престол. Чтобы понравиться полякам, он поощрял изо всех сил и униатов, и иезуитов, и фанатиков. А тут его сына Вла­дислава прочат в московские цари. Конечно, прежде он должен был принять Православие – это очевид­но. Он не должен никого казнить, наказывать, возвышать – все будут делать бояре.

Поляки сидят в центре Москвы, в Кремле, вместе с боярами; Смоленск с 1609 года осажден поляка­ми, которые нарушили всякие перемирия. Там постоянно находится русское посольство с митрополитом Филаретом, которое пытается что-то делать. А здесь анархия. Казаки и ляпуновское ополчение пытаются выбить поляков из Москвы, но поляки сжигают всю Москву, кроме Кремля, чтобы легче было оборо­няться. В боях в Китай-городе был тяжело ранен участник ополчения князь Дмитрий Пожарский. Прокопий Ляпунов вскоре будет убит казаками – они не простят ему желания навести порядок в стране, ка­заки порядка не желают. Он будет вызван на казачий круг и зверски убит. И все – конкурентов уже нет, нет инициативных людей.

И в этот момент наступает час патриарха Гермогена. Он находится сначала на положении полуаресто­ванного, не может выйти из Кремля, но ему еще дают служить в Успенском соборе. Потом режим его со­держания все ужесточается, и наконец его просто заточают в подвалах Чудова монастыря. Но и в то время, когда он еще мог свободно служить, и в то время, когда он уже заточен, он находит способы рассылать грамоты по русским городам, где пишет следующее: казаки – изменники, никаких поляков на московском престоле, ни в коем случае не избирать сына Марины Мнишек от «тушинского вора». И вот фактически он один противостоит и «семибоярщине», которая хочет заставить его признать Владислава, и тем, кто прися­гал Владиславу, и тем, кто просто жаждет усиления анархии. И именно его голос, его мнение играют со­вершенно особую роль. После его грамот действительно начинается волна национального подъема по стра­не, и тогда земский староста Козьма Минин в Нижегородском соборе обращается с призывом собирать деньги на ополчение, на освобождение страны, Москвы от захватчиков, насильников, воров.

Отчасти всему этому помог сам Сигизмунд. Казалось бы, дело было сделано: Владиславу уже кое-кто даже присягал. Но ему в этот момент захотелось, чтобы не Владислава избрали на московский престол, а его, Сигизмунда. Как выяснилось в дальнейшем, кусок был чересчур велик. Такой умный, серьезный и одаренный человек, как гетман Жолкевский, победитель при Клушино, который сделал все, чтобы утвердить поляков в России и организовать избрание Владислава, как только получает соответст­вующую инструкцию своего короля, тут же слагает с себя все обязанности и уезжает в Польшу: он пре­красно понимает, что сделать уже ничего не удастся.

Продолжается осада Смоленска, и он будет взят поляками, когда уже фактически не останется в жи­вых ни одного защитника и некому будет стоять на стенах, в проломах стен. И когда воевода Шеин попа­дет в плен, то поляки его начнут пытать, чтобы он объяснил, как это удалось так долго оборонять город.

Начинается второе ополчение, во главе которого встает Козьма Минин как организатор и Дмитрий Пожарский, которого уговорили возглавить ополчение как человека военного. Оно движется чрезвычай­но медленно – мало денег, к тому ж ополченцы не регулярная армия, и когда они осенью 1612 года подходят к Москве, то патриарха Гермогена уже нет в живых, он умер в январе 1612 года от голода в заточении в Чудовом монастыре. Но уже для всех очевидна тщетность попыток и Владислава, и Си­гизмунда; для всех уже очевидна предательская деятельность бояр.

И вот ополчение у стен Москвы, но в это время к Москве подходит обоз и небольшой отряд поля­ков гетмана Хаткевича. Дело в том, что первое ополчение держало поляков в осаде, и они там сильно голодали. Начинается битва, она идет на территории современного Замоскворечья; ополчение не может разбить поляков, профессионалов; казаки, которые были вместе с ополчением, в бою не принимают уча­стия, они пьянствуют в своем таборе. И вот тогда там появляется Авраамий Палицын, келарь Троице-Сергиевого монастыря. Что он говорил казакам, сказать трудно: сулил ли он им златые горы, или обещал отпустить им немалые грехи, или взывал к их национальным чувствам, или, наоборот, объяснял, что в польском обозе очень много добра (может быть, как раз последний довод сыграл решающую роль), – но казаки неожиданно бросаются в битву, и поляки разбиты.

После этого все остальное – дело времени и техники. Очень быстро взят Китай-город, а дальше по­ляки вынуждены капитулировать в Кремле. Они двумя полками выходят из разных ворот. Один полк, вышедший на ту сторону, где его принимали казаки, пострадал больше: казаки в прямом смысле слова раздели поляков догола. Те, которые вышли к ополченцам, не пострадали, над ними смилостивились, потому что они были сильно голодны. Это стало ясно, когда ополченцы вошли в Кремль: они увидели еще кипевшие котлы, где варилась человечина. Поляки занимались уже не первый день каннибализмом. Кремль был превращен в гигантскую помойку, была расхищена вся казна, которая там находилась, все было расплавлено, изгажено, продано, пропито, проедено, были осквернены соборы, иконы, закопчены и загажены терема, дворцы, всюду валялись непохороненные тела. Вообще это был ужас. Вот так просве­щенная Европа себя обычно и вела. И если в 1612 году европейцы поляки занимались каннибализмом, то через 200 лет нечто подобное проделали в Москве французы, когда в кремлевских соборах ставили ло­шадей, когда в алтарях наполеоновские просвещенные маршалы устраивали свои штабы, а в Успенском соборе стояла плавильная печь, где переплавлялось все, что было похоже на золото.

Итак, поляков выгнали, и сразу руководство ополчением рассылает по всем городам грамоты с требованием прибыть в Москву на собор, который должен подвести всему итоги. Этот собор действи­тельно открывается в начале 1613 года, и всем очевидно, что собор должен не мешкая решить вопрос о новом московском царе, начав новый отсчет времени. Причем сразу становится ясно, что нельзя об­суждать вопрос о монархах, приглашенных со стороны, или о «воренке», сыне Марины Мнишек (судьба его была ужасна: его казнили, несмотря на то, что он был младенцем, так же, как казнили, ес­тественно, и мать, и всех, кто был причастен к этой истории). Круг кандидатов сужается, и тогда один донской казачий атаман и какой-то дворянин предлагают кандидатуру Михаила Романова. Ско­ро становится ясно, что эта кандидатура устраивает всех. Во-первых, на Михаила Романова неоднократно указывал еще патриарх Гермоген. Во-вторых, он ближайший родственник Ивана Грозно­го по линии его первой жены (царица Анастасия была Романова). В-третьих, он в свои 13–14 лет не участвовал ни в каких делах Смутного времени и ничем не запятнан. В-четвертых, его отец, митрополит Ростовский Филарет – первый и единственный кандидат на патриарший престол, хотя он и находится в плену. И действительно, все эти факторы делают свое дело, и Михаил Романов избран царем. Когда делегация собора прибывает в Кострому, то мать Михаила, инокиня Марфа, отказывается напутствовать сына на царство, и ее материнские чувства по­нять можно. Надо полагать, она объяснила боярам, что хорошо знает, как в Москве поступают с царя­ми. Тем не менее, ее уговорили.