Кризис в философии и «онтологический поворот» в начале XX века

Н.А. Бердяев — самый популярный русский философ XX в. В его рабо­тах начала века впервые после десятилетий господства гносеологизма были подняты проблемы онтологии, ему первому удалось преодолеть огромное влияние неокантианства на философскую мысль. Смысл кризиса всей совре­менной философии, писал Н.А. Бердяев в своей программной работе «Фило­софия свободы» (1911), — в возврате к бытию и к живому опыту, в преодоле­нии всех искусственных и болезненных перегородок между субъектом и объектом. Должна быть создана новая филocoфия тождества, по духу род­ственная шеллинговской, но обогащенная новыми завоеваниями. В извест­ном смысле это будет возвращением к философскому примитивизму, к неко­торым сторонам древней досократической философии, но на почве высшей сознательности, а не наивности. Необходимо восстановить и утвердить реа­листическое понимание процесса познания, которое, по Бердяеву, можно вы­разить в следующих тезисах:

1. Опыт есть сама жизнь во всей ее полноте и со всеми ее бесконечными возможностями.

2. Мышление есть само бытие; объект знания присутствует в знании сво­ей действительностью; знание есть само бытие.

Гносеология обычно формулирует свою проблему как отношение мыш­ления к бытию, познающего субъекта к познаваемому объекту. И в такой по­становке проблемы субъект оторван от объекта, мышление отвлечено от жиз­ни бытия. Но под этим скрывается более жизненная и изначальная проблема: отношение бытия к бытию, одной функции жизни к другим функциям. Субъ­ект, мышление, по мнению Бердяева — вторичные продукты рационалистиче­ской рефлексии, предпосылки вполне догматические. Первоначально непо­средственно даны бытие, живая действительность и отношения внутри этой действительности, а не отношения к ней чего-то, вне ее лежащего. Никакого субъекта и мышления вне действительности, вне бытия нет. На такую пози­цию и встать нельзя, это пустота, фикция. Этим, конечно, не отрицается, что в самой действительности мышление и познание играют большую роль. Но не должна ли быть всякая гносеология, спрашивает Бердяев, сознательно онтологической, т. е. исходить от бытия и от того, что в нем первоначально да­но, а не из субъекта и того, что в нем дано вторично¹.

Органические и критические эпохи. По мнению Бердяева, есть эпохи органические и эпохи критические. В критические эпохи пишут преимущес­твенно о чем-то, в органические — что-то. Сейчас, считал Бердяев, думают о чем-то, пишут о чем-то, но были времена, когда думали и писали что-то. Ма­ло кто дерзает писать что-то свое, не в смысле особой оригинальности, а непо­средственного обнаружения жизни, как это было у Августина, у мистиков,

¹ См.: Бердяев НА. Философия свободы. М, 1990. С. 106.

70

3

у прежних философов. Великое значение Ницше для нашей эпохи, с точки зрения Бердяева, состояло в том, что он с неслыханной смелостью решился сказать что-то. Он нарушил этикет критической эпохи, пренебрег приличия­ми научного века, был самой жизнью, криком ее глубин. А в настоящее время считают приличным говорить лишь о чем-то, допускают лишь общеобяза­тельную науку о чем-то в царстве безвольного скептицизма, расслабленного безверия. Субъект и объект болезненно расщепились, и исчезло «что-то» — (ноумен), осталось лишь «о чем-то» — (феномен).

Могут сказать, писал Бердяев, что наша эпоха оскудела гениями. Нужен огромный творческий дар, чтобы сказать что-то, сказать же о чем-то можно и при гораздо более скромных дарованиях. На самом деле эпоха просто стра­дает волей к бездарности, в этой атмосфере чахнут все дарования. Лучше быть третьестепенным Августином, чем первостепенным провозвестником

духа о чем-то.

Все признают, что философия переживает тяжелый кризис, что мысль зашла в тупик, что наступила эпоха эпигонства и упадка. Но наряду с этим возрождается и интерес к философским проблемам, с новой силой ощущает­ся потребность в философском пересмотре основ миросозерцания.

В чем же, спрашивал Бердяев, сущность кризиса? Вся новейшая филосо­фия явно обнаружила роковое бессилие познать бытие, соединить с бытием познающего субъекта. Даже больше: философия пришла к упразднению бы­тия, повергла познающего в царство призраков. Было утеряно реалистичес­кое чувство бытия и реалистическое отношение к бытию. Кант, считал Бердя­ев, оставил познающего с самим собой, гениально сформулировав его оторванность от бытия, и искал спасения в практическом разуме. Критичес­кая гносеология уже радикально отрицает изначальную цель познания — со­единение познающего с бытием, конструируя познание вне реального, живо­го, внутреннего отношения познающего субъекта к познаваемому объекту. Субъект всегда хотел разгадать загадку бытия, проникнуть в тайну первой ре­альности, а на вершине философской мысли эта цель оказалась упразднен­ной. Критерий истины стали искать внутри познающего субъекта, в его отно­шении к себе, а не к бытию. Познание у современных гносеологов превратилось в паразита, который ведет самодовлеющее существование. Бо­лезнь современной философии, делал вывод Бердяев, — болезнь питания. Утеряны источники питания, и потому философская мысль стала худосоч­ной, бессильной соединиться с тайной бытия. Философия не может питаться из себя, не может быть отвлеченной. Не может она питаться и одной наукой. Выход из кризиса философии — отыскание питания, соединение с исто­ками и корнями. Древнейшее питание философии — это питание религиоз­ное. Философия, как и всякое познание, была функцией жизни, а жизнь орга­нически религиозна. На этом основывалась философская мудрость Гераклита и Пифагора. В досократовской философии, по мнению Бердяева, было много здорового реализма, чувствовался запах земли. И мудрость Платона связана, может быть, с посвящением в Элевзинские мистерии. У учителей церкви, у средневековых мистиков было приобщение к таинственным реальностям.

71

Без посвящения в религиозные тайны и без приобщения к религиозным таин­ствам знание становится худосочным и отвлеченным, порывает с живым бы­тием. Вся новая философия, начиная с Декарта и кончая неокантианством, отрицает необходимость посвящения и приобщения для стяжания знания, гнозиса, и потому тайны бытия и тайны жизни для философии закрываются. «Религия может обойтись без философии, источники ее абсолютны и само-довлеющи, но философия не может обойтись без религии, религия нужна ей, как пища, как источник живой воды. Религия есть жизненная основа филосо­фии, религия питает философию реальным бытием»¹.

Истинное решение проблем реальности, свободы, личности — настоящее испытание для всякой философии. Бессилие решить эти проблемы — показа­тель внутренней импотенции философии, ложности избранного ею пути. По­дозрительна та философия, для которой реальность, свобода и личность призрачны. Современная философия, по Бердяеву, — философия иллюзио­низма. Ее гносеология отвергает не только реальность отношения к бытию, но и само бытие, лишает человека изначального сознания свободы, отвергает субстанциальность личности. В современном философском рационализме отразилась греховная раздробленность духа. Ни природа реальности, ни при­рода свободы и личности не могут быть постигнуты рационалистически. Эти идеи и предметы вполне трансцендентны для всякого рационалистического сознания, всегда выявляют при исследовании иррациональный остаток. Только христианская метафизика утверждает реальность бытия и реальность путей к бытию, постигает великую тайну свободы, ни к чему не сводимой, и признает субстанцию отдельной личности заложенной в вечности. Такие истины стяжаются жизнью и подвигом, усилием воли и целостным духом, а не одним познанием.

Христианские догматы — не интеллектуальная теория, не метафизичес­кие учения, а факты, видения, живой опыт. Догматы — факты мистического порядка. У апостола Павла были встречи и видения потрясающей силы и ре­альности, он выразил их в догмате искупления. Философия — вовсе не слу­жанка богословия, но служить истине она может, лишь имея религиозное пи­тание, когда опыт ее будет обширнее и глубже того, которым пользуются рационализм, позитивизм и критицизм. Отвлеченная истина призрачна, она — порождение рационалистического блуждания по пустыням отвлечен­ного мышления. Истина — живая. Она не может раскрыться лишь интеллек­туально, рассудочно, рационально, с ней можно соприкоснуться лишь в опы­те религиозной жизни. Разум должен органически соединиться С цельной жизнью духа, тогда только возможно разумное познание. Бытие дано не в опыте рационализированном. Оно дано до рационалистического рассечения духа, до раздвоения на объект и субъект, т. е. лишь в религиозном, мистичес­ком опыте. Религия и мистика суть корень философии, ее жизненная основа. Однако «роковым заблуждением было бы думать, что кризис современной философии и грех современной гносеологии могут быть преодолены новой