IX именно декабристской критикой был впервые поставлен ряд важнейших вопросов изучения «Горя от ума». И здесь значительная роль принадлежит о. М. Сомову.

Веско, доказательно отметает Сомов в своей статье нападки Дмитриева. Он объясняет их тем, что критик «Вестника Европы» стремится отстоять интересы своего «прихода». Так же как и А. Бестужев, Сомов говорит, что «Горе от ума» — «живая картина живого общества» и что даже «весьма разборчивые судьи», если они только подходят к комедии Грибоедова беспристрастно, «находят... целую картину весьма верною... нравы общества схваченными с природы». «В доказательствах не было бы недостатка, но они завлекли бы меня слишком далеко», — многозначительно добавляет Сомов. Решительно возражает критик против попыток подойти к «Горю от ума» с «обыкновенной французской меркой». Сомов подчеркивает новаторство Грибоедова-драматурга.

Интересно и убедительно анализирует Сомов образ Чацкого, подвергшийся особенно яростной атаке Дмитриева. Сомов отмечает, что в лице Чацкого Грибоедов показал «умного, пылкого и доброго молодого человека» с «чувствами благородными и душою возвышенной». Чацкий — живой человек, а не «существо заоблачное», он пылок, страстен, нетерпелив и действует в комедии в полном соответствии со своим характером. Чацкий сам понимает, сочувственно говорит Сомов, что «только напрасно теряет речи», но «он не в силах владеть своим молчанием». Его негодование вырывается наружу «потоком слов колких, но справедливых». Так объясняет критик поведение героя «Горя от ума» в среде людей, которых Дмитриев называл «неглупыми, но необразованными» и которых, по мнению Сомова, следует называть «набитыми предрассудками и закоснелыми в своем невежестве» или даже прямо «порочными». Утверждение Дмитриева, что автор не дал Чацкому «надлежащей... противоположности» с обществом Фамусовых, Сомов отвергает, заявляя, что «противоположность между Чацким и окружающими его весьма ощутительна».

Дмитриев говорил о «бранчивости» патриотизма Чацкого. Для критика декабристского лагеря Чацкий — патриот в самом высоком смысле этого слова. Он «и прежде и после путешествия, — говорит Сомов, — питает пламенную любовь к родине, уважение к народу и только сердится и негодует на грубую закоснелость, жалкие предрассудки и смешную страсть к подражанию чужеземцам — не всех вообще русских, а людей некоторой касты».

Сомов говорит и о несостоятельности придирок Дмитриева к языку и стиху «Горя от ума».

X

Статьей Сомова полемика не закончилась. Реакционеры явно не желали сдавать свои позиции. В помощь Дмитриеву против Сомова выступил водевилист А. И. Писарев. Он поместил в майской книжке того же «Вестника Европы» (№ 10, стр. 108—121) статью «Несколько слов о мыслях одного критика и о комедии «Горе от ума». Пародируя имя и фамилию Ореста Сомова, Писарев подписался Пиладом Белугиным.

Наполненная развязными, плоскими остротами, статья А. Писарева в основном повторяет суждения Дмитриева, не делая их хоть в чем-нибудь более убедительными. Вслед за Дмитриевым Писарев вновь обвиняет Грибоедова в том, что тот отступает от «правил», что «во всей пьесе нет необходимости, стало, нет и завязки, а потому не может быть и действия». По его мнению, Сомов хвалит «Горе от ума» только потому, что он «одного прихода с автором».

Одновременно со статьей Писарева появились в журнале «Московский телеграф» «Замечания на суждения Мих. Дмитриева о комедии «Горе от ума» В. Ф. Одоевского. Писатель В. Ф. Одоевский, близкий в ту пору к декабристским кругам, издававший вместе с В. К. Кюхельбекером альманах «Мнемозина», еще ранее восторженно отозвался в этом альманахе о «Горе от ума» (ч. IV, стр. 232, заметка от издателей). Теперь, в ответ на придирки одного из «привязчивых говорунов» (так Одоевский именовал зоилов гениальной комедии), он напечатал свои «Замечания». Эта пылкая, острополемическая статья, как и статья О. М. Сомова, пункт за пунктом опровергает суждения тех, чьи убеждения выразил Дмитриев, и ставит целый ряд важных вопросов.

Жизненная достоверность изображаемого в комедии не вызывает у Одоевского ни малейших сомнений. Верным правде жизни считает он, в частности, и образ Чацкого и именно в связи с анализом этого образа формулирует реалистический, в сущности, принцип обрисовки характеров в драме, одно из своих ярких воплощений получивший у Грибоедова в Чацком.

Горячо и убедительно опровергает Одоевский утверждение Дмитриева о зависимости «Горя от ума» от «Абдеритов» Виланда и «Мизантропа» Мольера. Сопоставляя Чацкого с героем «Мизантропа», Одоевский показывает, что между ними нет ничего общего, и решительно отдает предпочтение Грибоедову перед французским комедиографом, так как, по мнению Одоевского, характер Чацкого развивается с большей внутренней логикой, чем характер героя «Мизантропа».

XI

Одоевский вслед за Сомовым указывает на высокие достоинства языка «Горя от ума» и подтверждение этой своей точки зрения видит в том, что «почти все стихи комедии Грибоедова сделались пословицами».

В самом конце 1825 года, накануне восстания декабристов, появилась вторая статья Пилада Белугина, которую М. В. Нечкина справедливо характеризует как «последний лай... из подворотни «Вестника Европы». На этом журнальная полемика 1825 года вокруг «Горя от ума» закончилась.

Ясно, что борьба вокруг комедии Грибоедова, развернувшаяся в 1825 году, отразила собою то самое столкновение враждебных лагерей, которое с такой глубиной и выразительностью обрисовано в «Горе от ума». В ходе этой борьбы критиками декабристского круга было верно определено литературное и общественное значение творческого подвига Грибоедова, были поставлены и решены многие из вопросов, связанных с изучением комедии.

Чтобы обзор оценок «Горя от ума» в декабристской критике был хотя бы относительно полным, необходимо отметить также отзыв о комедии, принадлежащий В. К. Кюхельбекеру. Правда, этот отзыв зафиксирован в «Дневнике» Кюхельбекера в 1833 году и относится ко времени сибирской ссылки поэта, но суждения, содержащиеся в нем, несомненно сложились еще в период полемики 1825 года. Кюхельбекер, очевидно, уже тогда высказывал эти свои суждения: свидетельство тому — хотя бы упомянутая выше заметка от издателей, напечатанная в 1825 году в альманахе «Мнемозина». Заметка написана Одоевским, но опубликована от имени обоих издателей, несомненно, только потому, что Кюхельбекер вполне разделял точку зрения Одоевского на «Горе от ума». В том же 1825 году Кюхельбекер напечатал в «Московском телеграфе» стихотворение «Грибоедову». «Горе от ума» в стихотворении прямо не упоминается, но поэтический дар Грибоедова оценивается необычайно высоко и оценка эта, конечно, не могла не быть связанной в первую очередь с «Горем от ума». Да и из самой записи в «Дневнике» явствует, что Кюхельбекер сформулировал здесь мысли, которые возникли у него еще а 1825 году, и сам характеризует их как возражения на «нападки М. Дмитриева и его клевретов».

Высказывания Кюхельбекера о «Горе от ума» вливаются в общее русло оценок комедии декабристской критикой. Кюхельбекер отмечает, что «Горе от ума» «чуть ли не останется лучшим цветком нашей поэзии от Ломоносова до известного мне времени» (то есть до 1825 года — после этого года идет уже время, узнику Кюхельбекеру «неизвестное»). Кюхельбекер говорит в своих записях

XII о композиции комедии, ее языке и высказывает замечательно тонкие суждения. Утверждения, что в «Горе от ума» нет действия, исходящие от «гг. Дмитриева, Белугина и братии», записывает он, основаны на том, что обвинители опираются на давно устаревшие французские каноны. Грибоедов же создал комедию нового типа, где действие развивается в результате конфликта «антиподов», столкновения и борьбы героя с окружающим его обществом. «Дан Чацкий, даны прочие характеры, они сведены вместе, и показано, какова непременно должна быть встреча этих антиподов, — и только. Это очень просто, но в сей-то именно простоте — новость, смелость, величие...» — говорит Кюхельбекер.

III

Одним из первых непосредственно примыкающих к полемике 1825 года высказываний о «Горе от ума» является отзыв А. С. Пушкина, содержащийся в его письме к А. А. Бестужеву от конца января 1825 года. 1 Несмотря на то, что суждение Пушкина изложено было в частном письме, оно сразу стало достоянием литературных кругов. Произвольно трактуемое, высказывание Пушкина нередко использовалось противниками грибоедовской комедии в своих целях.

Рассматривая отзыв Пушкина 1825 года, следует помнить, что он представляет собою не развернутую характеристику «Горя от ума», а лишь беглые замечания о некоторых особенностях комедии. К тому же, Пушкин прочел тогда «Горе от ума» лишь один раз, и даже неизвестно, целиком ли. Список комедии, по которому Пушкин ознакомился с нею, был привезен в Михайловское 11 января 1825 года Пущиным и им же сразу увезен, так что, когда Пушкин писал свои замечания, он не мог даже перечитать «Горе от ума». Но главное, разумеется, не в этом.

В январе 1825 года Пушкин был особенно занят вопросами теории драмы в связи с работой над «Борисом Годуновым». Свои требования к драме Пушкин в течение 1825 года неоднократно высказывал в письмах, заметках, набросках статей. По этим вопросам он полемизировал с друзьями-декабристами, еще во многом отстаивавшими характерные для романтизма представления о задачах драмы.

С исключительным интересом отнесясь к комедии Грибоедова, Пушкин не мог одобрить в ней прямого изложения устами героя

XIII взглядов автора, как это имело место и во многих романтических произведениях декабристов. Подобная черта комедии не могла не быть воспринята Пушкиным как результат недостаточно решительного следования Грибоедова по новому пути — по пути построения реалистической драмы, где герои были бы совершенно освобождены от задания излагать политическую программу автора другим персонажам и зрителю. Поэтому-то и не увидел Пушкин конкретно-исторического содержания в характере Чацкого, не разглядел достаточно точного отражения в нем раннего этапа развития декабристского движения в России. И ему показалось неестественным, что Чацкий «мечет бисер перед Репетиловыми и тому подоб.». При этом общая оценка Пушкиным «Горя от ума» была весьма высокой. Он нашел в комедии «превосходные» образы, «черты истинно комического гения», верность действительности, смелое новаторство. Именно Пушкин пророчески предсказал, что из стихов «Горя от ума» «половина — должны войти в пословицу».

В «Путешествии в Арзрум во время похода 1829 года», рассказывая о неожиданной встрече в горах Армении с телом «нашего Грибоедова», Пушкин дал необычайно точную и выразительную характеристику судьбы Грибоедова, а о комедии его сказал, что она «произвела неописанное действие и вдруг поставила его наряду с первыми нашими поэтами».

Отношение Пушкина к Грибоедову как к одному из «первых наших поэтов» оказало на последующие оценки «Горя от ума» в русской критике, несомненно, не меньшее влияние, чем его отдельные несогласия с автором комедии.

IV

После 14 декабря в течение нескольких лет критика не упоминала комедии Грибоедова — по той же причине, по какой обходилось молчанием все, что имело отношение к движению декабристов. Но уже в начале 30-х годов, когда вновь с большой остротой ставятся и решаются важнейшие вопросы развития русского искусства — вопросы о романтизме и реализме, о народности и общественной значимости художественной литературы, — критическая мысль вновь настойчиво обращается к «Горю от ума». Используется всякий повод (издание, театральная постановка), для того чтобы высказать суждение о комедии, оценить ее значение для современного литературного процесса.

XIV

В 1830—1831 годах несколько содержательных статей и рецензий о «Горе от ума» опубликовал в «Московском телеграфе» В. А. Ушаков — известный в то время писатель и критик.

В статье, вызванной постановкой III акта «Горя от ума» на сцене московского Большого театра 23 мая 1830 года («Московский телеграф», 1830, №№ 11—12), Ушаков правильно определяет историческое значение комедии Грибоедова, причисляя ее к «тем редким явлениям, которые составляют важную эпоху в истории словесности и могут назваться знамениями своего века». Он называет «Горе от ума» «бессмертным творением» и видит лучшее доказательство «высокого достоинства» комедии в ее необычайной популярности, в том, что ее знает чуть ли не наизусть каждый «грамотный россиянин», хотя она не напечатана и не представлена на сцене. Это — «суд целой нации». А если произведение искусства «вполне удовлетворяет потребностям своего века», если оно «восхищает своих современников», продолжает Ушаков, то и «беспристрастное потомство не откажет ему в должной справедливости и в заслуженном уважении». Однако политическая острота «Горя от ума» остается Ушакову чуждой, и это сказывается в его трактовке смысла грибоедовской сатиры и в еще большей мере в истолковании образа Чацкого. Критик видит в Чацком «отважного врага всего того, что противно чести и понятию о истинно хорошем», находит «натуральным» его поведение в доме Фамусова. Но у него пропадает Чацкий — пропагандист нового миропонимания, провозвестник нового века и борец за него. Ушаков называет Чацкого то «нравственным Дон-Кихотом», то мольеровским Альцестом, перенесенным в иную эпоху и в иные края, и это говорит о неспособности критика понять истинное общественное содержание образа Чацкого. Касаясь сценического воплощения «Горя от ума», Ушаков высказывает мысль, которая затем будет развиваться и им самим и рядом критиков в течение многих лет, — о несоответствии актерского исполнения духу и стилю комедии, о неподготовленности актеров, воспитанных на театральных трафаретах, к тому, чтобы раскрыть обрисованные Грибоедовым характеры во всей их самобытности.

На страницах того же «Московского телеграфа» неоднократно высказывался в 30-х годах о «Горе от ума» К. А. Полевой, литератор прогрессивных убеждений.

В статье, опубликованной в № 18 «Телеграфа» за 1833 год, К. Полевой, горячо приветствуя появление первого издания «знаменитой русской комедии», присоединялся к тем критикам 20-х годов, которые отстаивали «дивное произведение Грибоедова» от несправедливых нападок реакционеров.

XV

Комедия Грибоедова, говорит К. Полевой, — «произведение своего века и народа», и «главное, что составляет высшее его достоинство, дает ему народность», — это «самобытность, первообразность характеров». Находя в борьбе мира Фамусовых, Молчалиных, Скалозубов, с одной стороны, и мира Чацкого, с другой, основной конфликт пьесы, К. Полевой убедительно доказывает типичность не только Фамусова или Молчалина, но и Чацкого, хотя и не дает при этом изображенным в «Горе от ума» враждебным лагерям четкой политической оценки.

В 1839 году К. А. Полевой предпринял второе издание «Горя от ума», предпослав ему большую статью «О жизни и сочинениях А. С. Грибоедова». Статья эта, собственно, представляет собою первый критико-биографический очерк о Грибоедове. Часть его посвящена изложению биографии писателя (здесь большой интерес представляют воспоминания о Грибоедове самого Полевого), остальное — анализу его творчества, особенно «Горя от ума». Комедия рассматривается в очерке как «вывод целой жизни» драматурга, в связи с чем подробно говорится о возникновении ее замысла, истории создания, основном конфликте и центральных образах. Особенно обстоятельна характеристика Чацкого, в котором критик видит подлинного героя, «лицо, главное по действию и по тому, что на нем отражаются все противоположности», не резонера, а живого человека, действующего сообразно своему положению и характеру. «В Чацком выражено все, чего желал поэт от молодого поколения нашего», — заявляет критик. Он утверждает, что резонера в комедии нет вовсе, его заменяет самое действие. И в этом заключается, по мнению К. Полевого, замечательное новаторство Грибоедова. Утверждение о подлинном новаторстве автора «Горя от ума» — один из основных тезисов этой статьи К. Полевого, как и предыдущих его высказываний о комедии.

На первую постановку всей комедии в московском Большом театре 27 ноября 1831 года отозвался рецензией в первом номере журнала «Европеец» за 1832 год его издатель И. В. Киреевский.

Отмечая успех спектакля у зрителей, несмотря на то, что комедия давно уже была всем известна («нет уезда в Европейской России, нет армейского полка, где бы ее не знали наизусть»), а «актеры играли дурно и ни один из них, не исключая даже г. Щепкина, не понял своей роли», критик указывает на высокие достоинства «Горя от ума» как на основную и даже едва ли не единственную причину этого успеха. Он говорит, что «Горе от ума» с течением времени не утрачивает своей общественной злободневности и остроты, и видит в этом источник силы комедии как произведения искусства.

XVI Однако наиболее радикальных суждений Грибоедова о современной русской жизни, выраженных в «Горе от ума», Киреевский предпочитает не касаться и «откровенность» Чацкого характеризует как «бесполезную» и «молодо-странную». Возражения у Киреевского вызвало грибоедовское «негодование... на нашу любовь к иностранному», и он с неверных позиций истолковал высказывания Чацкого об отношении к иноземному в России.

Той же первой постановкой «Горя от ума» на сцене московского Большого театра в ноябре 1831 года была вызвана и пространная рецензия, опубликованная Н. И. Надеждиным в его журнале «Телескоп» (1831, № 20). Главное внимание в ней уделено постановке комедии, анализу игры актеров, причем рецензент решительно заявляет, что даже исполнители главных ролей — Щепкин и Мочалов — не вполне справились со сценическим воплощением грибоедовских образов, не вполне поняли их. Оценка автором рецензии самой комедии явно противоречива. Признавая историческое значение «Горя от ума», истинность и глубину отдельных образов, он, однако, с явным недоброжелательством называет комедию как драматургическое целое «странным созданием», «сатирической картиной, вставленной в сценические рамы». Критик отрицает присутствие в пьесе Грибоедова драматического действия и пытается доказать, что сцены в ней связаны между собою произвольно, поведение героев, особенно Чацкого (в котором он видит не «живой портрет», а лицо «идеальное»), — неестественно.

С 1834 года в Петербурге начал выходить новый журнал — «Библиотека для чтения». В первом же номере редактор журнала, О. И. Сенковский, счел необходимым посвятить несколько страниц «Горю от ума». Рецензия Сенковского не дает сколько-нибудь развернутой характеристики произведения. Критик, известный своей беспринципностью, предпочел ограничиться общими словами. Однако самый факт внимания Сенковского к «Горю от ума» говорит о том, что с течением времени популярность комедии нисколько не уменьшилась. Недаром Сенковский называл ее в рецензии «народной книгой», признанной всей Россией.

В первом томе «Современника» за 1837 год (после смерти Пушкина издание журнала перешло к П. А. Плетневу) была опубликована большая работа П. А. Вяземского о Фонвизине. В ней содержалось довольно пространное высказывание автора о «Горе о ума». Некоторые замечания критика — в частности, о «расширении» Грибоедовым «границ самого искусства» — и сейчас представляют живой интерес. Но оценка им произведения в целом является тенденциозной и несправедливой.

XVII

Еще тогда, когда Вяземский был близок к декабристским кругам и дружеские отношения связывали его с Пушкиным и Грибоедовым, он выказал к «Горю от ума» явно недоброжелательное отношение (выше говорилось о его замечаниях относительно языка комедии, вставленных им в заметку Н. Полевого в «Московском телеграфе»). Теперь же, в середине 30-х годов, когда Вяземским был сделан решительный поворот вправо, он заявлял, что «Горе от ума» — произведение, «в целом не довольно обдуманное, в частях и особенно в слоге часто худо исполненное», лишенное действия, глубины в разработке характеров, естественной связи отдельных явлений и действующих лиц. Чацкого Вяземский решительно отнес к разряду резонеров и в этой связи даже сопоставил его с фонвизинским Стародумом.

«Горе от ума» оказало значительное влияние на формирование взглядов Н. В. Гоголя на драму и театр. Это отчетливо видно уже в статьях Гоголя 30-х годов, особенно той поры, когда писатель работал над «Ревизором». Позже, в статье «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность?» (1846), Гоголь дал развернутую характеристику грибоедовской комедии. В статье этой «Горе от ума» рассматривается в связи с путями развития сатирического направления русской литературы. В комедиях Фонвизина и Грибоедова Гоголь видит вершины этого направления, беспощадно обнажающие «раны и болезни нашего общества». В своем анализе «Горя от ума» Гоголь раскрывает огромное общественное значение комедии, хотя смысл позиции Чацкого остается для него неясным (резкие суждения Чацкого Гоголь называет «крайностью», «излишеством», делающими якобы героя «нетерпимым и даже смешным»). Одобрение Гоголем «Горя от ума» как «истинно общественной комедии», как произведения, какого не было еще «ни у одного из народов», несомненно сыграло свою роль в дальнейшей истории русской драматургии и критической мысли.

V

Важнейшим этапом в освоении наследия Грибоедова русской критикой являются высказывания о «Горе от ума» В. Г. Белинского. Высказывания эти весьма многочисленны и относятся к различным периодам деятельности великого критика.

К сожалению, часто в соответствии с установленной буржуазной наукой традицией, говоря об отношении Белинского к «Горю от ума», имеют в виду исключительно его статью 1839 года и

XVIII совершенно игнорируют крайне важные предшествующие и последующие суждения. Это приводит нередко к односторонним и ошибочным выводам.

«Горе от ума» было хорошо известно Белинскому со студенческих, если не гимназических лет (и не только те сцены, которые были опубликованы в «Русской Талии», но и целиком — из распространявшихся списков). Вместе с произведениями Пушкина оно составило ту основу, на которой формировались эстетические взгляды будущего критика.

Свое отношение к комедии Грибоедова Белинский отчетливо выразил уже в первой своей критической статье — в «Литературных мечтаниях» (1834). Статья эта, будучи идеалистической в своей основе, характеризуется тем не менее историзмом в подходе к литературному процессу. Именно поэтому в «Литературных мечтаниях» получило свое новое освещение творчество Державина, Крылова, Жуковского, Пушкина, Грибоедова. Белинский впервые поставил Грибоедова в ряд крупнейших русских писателей XVIII — начала XIX века, охарактеризовав его как «творца русской комедии... русского театра». «Горе от ума» критик оценил как «первую русскую комедию», «истинную divina comedia», особо отметив в ней значительность темы, обличительную силу юмора, клеймящего все ничтожное и «вырывающегося из души художника в пылу негодования», достоверность характеров — не построенных по схеме, а «снятых с натуры во весь рост, почерпнутых со дна действительной жизни» и возведенных силою художественного гения в «типы», «разговорный слог», столь новый и важный для развития всей русской драматургии, что уже он один составляет «великую заслугу» поэта. Этими особенностями комедии Грибоедова Белинский объяснял тот факт, что, вопреки стараниям цензуры и литературных староверов, она «еще до печати и представления... разлилась по России бурным потоком» и приобрела бессмертие.

Именно в связи с размышлениями о «Горе от ума» возникают у Белинского его страстный гимн театру («Театр!.. Любите ли вы театр так, как я люблю его...»), мечты о «народном, русском театре», где можно было бы «видеть на сцене всю Русь, с ее добром и злом...». Автор «Литературных мечтаний» воспринимает «Горе от ума» как образец обличительно-реалистической комедии.

Высказывания о грибоедовской комедии мы встречаем в статьях и рецензиях Белинского 1835—1836 годов, печатавшихся в «Телескопе» и «Молве». Имя Грибоедова неизменно стоит здесь рядом с именами Крылова, Пушкина, Гоголя. На этого, по его словам, «гениального художника» во многом опирается критик в своей

XIX борьбе за самобытное реалистическое русское искусство. После появления «Миргорода» и «Арабесок» Гоголя, а затем в 1836 году его «Ревизора» Белинский неоднократно сопоставляет комедию Грибоедова с произведениями Гоголя — по их верности действительности, обличительной силе и нравственному влиянию на общество. Далеко не все стороны «Горя от ума» нашли в высказываниях Белинского 1835—1836 годов достаточно полное освещение (особенно это относится к образу Чацкого). Но, взятые вместе, высказывания эти содержат яркую и глубокую оценку гениальной комедии, ее идейного богатства и художественного новаторства, силы ее общественного воздействия.

В 1840 году, в связи с выходом второго подцензурного издания «Горя от ума», Белинский напечатал в «Отечественных записках» большую статью, посвященную комедии. Это одна из крупнейших статей Белинского, относящихся к концу 30-х — началу 40-х годов. Статья писалась летом и осенью 1839 года, то есть в то время, когда критик переживал короткий период «примирения с действительностью». Своеобразие общей позиции Белинского на этом этапе его пути определило собою и оценку в статье комедии Грибоедова. Здесь эта оценка решительно отличается от того, что мы находили в статьях и рецензиях 1834—1836 годов.

Большая часть статьи посвящена общеэстетическим вопросам: трактовке понятий трагического и комического, обоснованию принципов «разделения драматической поэзии на трагедию и комедию не по внешним признакам, а из их сущности», и т. д. Содержащиеся в статье утверждения Белинского глубоко противоречивы, ибо, выдвигая и обосновывая многие важнейшие принципы реализма, критик еще исходит из идеалистического понимания сущности и роли искусства. Эта противоречивость сказывается, в частности, в анализе «Ревизора», занимающем значительную часть статьи и принадлежащем во многом к самым блестящим страницам литературно-критического наследия Белинского.

Обращаясь непосредственно к «Горю от ума» только на последних страницах статьи, критик также оказывается в значительной мере во власти идеалистических представлений. Полагая в это время, что подлинному искусству чуждо обличение, Белинский утверждает, что «Горе от ума» — не комедия в высоком значении этого слова, а сатира и, следовательно, не истинно художественное произведение. Он говорит, что «в комедии нет целого, потому что нет идеи», обличение же не может произвести на свет создание высокого искусства.

XX

Особенно резкое осуждение вызывает теперь у Белинского герой, решившийся вступить в конфликт с окружающим его обществом. «Что за глубокий человек Чацкий? — говорит он. — Это просто крикун, фразер, идеальный шут, на каждом шагу профанирующий все святое, о котором говорит... Это новый Дон-Кихот, мальчик на палочке верхом, который воображает, что сидит на лошади... Поэт не шутя хотел изобразить в Чацком идеал глубокого человека в противоречии с обществом, и вышло бог знает что». Одностороння и потому неверна оценка Софьи. Решительно и безоговорочно отвергает Белинский «субъективизм» и «дидактичность» комедии, то, что в ней все время «выглядывает смеющееся лицо самого автора»: всякое выражение в художественном произведении взгляда писателя казалось Белинскому в этот период недопустимым «субъективизмом» и «дидактичностью». Необычайная популярность комедии Грибоедова объясняется в статье лишь отказом драматурга от принципов французского классицизма, разговорностью языка «Горя от ума». Один только раз, да и то мимоходом, указывает Белинский на общественное значение комедии («она была самою злою сатирою на это общество...»), но и здесь сводит это значение к преследованию пережитков «прошедшего», того, что было характерным лишь в XVIII веке.

Однако даже эта статья свидетельствует о глубоком внимании и уважении Белинского к Грибоедову и его комедии. «Горе от ума» есть явление необыкновенное, произведение таланта сильного, могучего», «прекрасное, делающее истинную честь отечественной литературе произведение», «Грибоедов принадлежит к самым могучим проявлениям русского духа...», — заявления такого рода мы не раз встречаем в статье. С восхищением говорит критик о замечательном мастерстве, с которым написаны отдельные сцены, вылеплены характеры, представляющие барскую Москву начала XIX века. Даже характеристика Чацкого — в тех случаях, когда критик рассматривает его не как художественный образ, а как выразителя определенных убеждений, — окрашивается подчас у Белинского в сочувственные тона («Его остроумие вытекает из благородного и энергического негодования против того, что он, справедливо или ошибочно, почитает дурным и унижающим человеческое достоинство, — и потому его остроумие так колко, сильно, и выражается не в каламбурах, а в сарказмах» и т. д.).

«Примирение» Белинского с действительностью было недолгим. На смену ему очень скоро пришло решительное революционное отрицание. Соответственно иными стали у критика и оценки явлений искусства. Уже 11 декабря 1840 года в письме к В. П. Боткину

XXI Белинский резко упрекает себя за ложный взгляд на комедию Грибоедова, за невнимание к ее общественному значению и говорит о «Горе от ума» как о «благороднейшем гуманическом произведении, энергическом (и притом первом) протесте против гнусной расейской действительности...». В середине 40-х годов Белинский намеревался написать новую большую статью о Грибоедове и его комедии. Замысел этот, как и некоторые другие замыслы критика последних лет его жизни, остался не осуществленным. Но во многих статьях и рецензиях, посвященных иным явлениям русской литературы, Белинский обращается к «Горю от ума», освещая комедию с новых идейных позиций и решительно пересматривая свои оценки 1839 года.

Если собрать воедино все сказанное Белинским о Грибоедове в статьях 40-х годов, то складывается довольно полная, обладающая внутренним единством характеристика комедии, в корне отличная от содержащейся в статье 1839 года.

Имя Грибоедова теперь всегда стоит у Белинского в одном ряду с именами великих национальных поэтов, которыми должна гордиться Россия, особенно часто рядом с именем Гоголя. «Ревизор» и «Горе от ума» в равной мере оцениваются как замечательные комедии, созданные русской литературой. Образы Фамусова, Чацкого, Репетилова рассматриваются как образы типические, верно выражающие существенные явления русской жизни.

Развивая в статье «Разделение поэзии на роды и виды» (1841) свою концепцию реалистической обличительной комедии, намеченную еще в «Литературных мечтаниях», Белинский опирается на «Ревизора» и «Горе от ума». Теперь он не только не отрицает, но отстаивает право художника на «субъективность». Прежде всего общественным значением «Горя от ума» критик объясняет его огромную популярность, его бессмертие.

Суждения такого рода повторяются и в обзорах русской литературы 1841 и 1843 годов, и в «Мыслях и заметках о русской литературе» 1845 года, и в статьях о Пушкине, и во многих других статьях и рецензиях Белинского 40-х годов. В статьях о Пушкине Белинский безоговорочно относит «Горе от ума» именно как сатирическое произведение к «превосходным поэтическим созданиям» и говорит о том, что «Горе от ума», вместе с «Евгением Онегиным», «было первым образцом поэтического изображения русской действительности в обширном значении слова. В этом отношении оба эти произведения положили собою основания последующей литературе, были школою, из которой вышли и Лермонтов и Гоголь».

XXII

Последняя, итоговая оценка Белинским «Горя от ума» заключена именно в этих строках, а не в более ранней статье периода «примирения». И, рассматривая отношение Белинского к Грибоедову, следует иметь в виду не только статью 1839 года, но и все высказывания более позднего времени, в частности и в особенности — статьи о Пушкине.

VI

Наследие Грибоедова заняло значительное место и в общественно-литературной борьбе 50—60-х годов.

Революционно-демократическая критика этих лет высоко оценила «Горе от ума» и внесла немало нового в осмысление комедии.

А. И. Герцен постоянно обращался к «Горю от ума». Уже в ранних «Записках одного молодого человека» (1840) Герцен указывает на Грибоедова — рядом с Пушкиным — как на наиболее яркое выражение духа 20-х годов, когда «во всем, у всех была бездна надежд, упований, верований горячих и сердечных» и когда «поклонение юной литературе сделалось безусловно». Необычайная популярность «Горя от ума» у современников является в глазах Герцена знамением эпохи. Вместе с именами Пушкина и Рылеева Герцен внес имя Грибоедова в свою знаменитую книгу «О развитии революционных идей в России» (1851), а также в «Письма к будущему другу» (1864). В середине 60-х годов Герцен наиболее полно выразил свое отношение к автору «Горя от ума», свое понимание смысла комедии в известной статье «Новая фаза русской литературы». Показав историческую закономерность преимущественного развития сатирического направления в новой русской литературе, Герцен верно определил место «Горя от ума» в этом направлении. «Горький смех Грибоедова», которому русская литература во многом обязана своими успехами и силой своего общественного влияния, является, по справедливому утверждению Герцена, естественным продолжением сатирического пафоса Кантемира и Фонвизина и предвестием «беспощадной иронии» Гоголя, предвестием не знающего страха и границ «духа отрицания» в творчестве писателей-реалистов 40—60-х годов. Именно творчество Грибоедова начинает собою, по мнению Герцена, ту новую, высшую фазу русской литературы, к которой принадлежат эти писатели. Оценка «Горя от ума» поставлена, таким образом, у Герцена на прочную историческую основу.

По силе влияния на современников Герцен, вслед за некоторыми критиками 30-х годов, сравнивал «Горе от ума» с «Женитьбой

XXIII Фигаро» Бомарше, представление которой во Франции имело, по словам его, «значение государственного переворота». Великую заслугу Грибоедова перед Россией Герцен справедливо усматривал в создании правдивой, беспощадно-обличительной картины нравов высшего, преимущественно московского, общества. Но особое внимание Герцен уделил главному герою «Горя от ума». Характеристика Чацкого, данная в статье «Новая фаза русской литературы», кратка, но необыкновенно выразительна и точна. Для Герцена Чацкий — человек, рожденный эпохой 1812—1825 годов. Его появление на исторической сцене завершает длинную полосу русской жизни, начало которой относится еще ко времени Петра I, и предвещает новый этап еще более решительных, чем начатые Петром, преобразований. Герцен впервые четко определил политическое лицо Чацкого и прямо назвал его декабристом, подчеркнув при этом естественность и закономерность его конфликта с «обществом». В статье «Еще раз Базаров» (1869) Герцен отметил, что Чацкий — единственное отражение типа декабриста в литературе, и охарактеризовал основные черты Чацкого как выразителя декабристских идей. Представляя следующее поколение борцов против самодержавия и крепостничества, Герцен видел в людях типа Чацкого своих непосредственных предшественников. «Чацкий, если б пережил первое поколение, шедшее за 14 декабря в страхе и трепете... через них протянул бы горячую руку нам», — говорил он.

«Горю от ума», и в первую очередь образу Чацкого, посвятил замечательные страницы в своем предисловии к сборнику «Русская потаенная литература» (Лондон, 1861) друг и соратник Герцена, выдающийся революционный поэт и мыслитель Н. П. Огарев. Высказываниями о «Горе от ума» Огарев завершает обзор развития прогрессивной русской поэзии в первой половине 20-х годов. Как и Герцен, он ставит имя Грибоедова рядом с именем Пушкина, называя «Горе от ума» произведением «могучим» и «самобытным», указывая на выражение в нем существеннейших идей декабризма. Огарев показывает, что поглощенность Чацкого «гражданским стремлением и враждою к современному порядку вещей» отнюдь не лишает его образ жизненности, достоверности, а напротив, верно передает характерные особенности целого поколения лучших людей России. Прежде всего образ Чацкого обусловил собою, по Огареву, силу общественного воздействия «Горя от ума», ибо в Чацком сосредоточены «общественное страдание и движение своего времени». Огарев правильно и глубоко определил исторический смысл трагедии передового человека 20-х годов, отметил неразрывность общественного и личного в этой трагедии. Не располагая, однако,

XXIV необходимыми сведениями о Грибоедове в последний период его жизни, Огарев ошибочно считал, что после 14 декабря Грибоедов примирился с существовавшими порядками и потому пришел к гибели своего таланта.

Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов не оставили специальных работ, посвященных Грибоедову, если не считать рецензии Добролюбова «А. С. Грибоедов и его сочинения, изд. Е. Серчевского, СПб., 1858», в которой приветствуется появление первой книги об авторе «Горя от ума», но речь здесь идет, собственно, не о Грибоедове, а исключительно о рецензируемом издании. Однако в сочинениях и Чернышевского и Добролюбова, начиная еще с середины 50-х годов, неоднократно встречаются как цитаты из «Горя от ума», так и высказывания и замечания о комедии, имеющие глубоко принципиальное значение.

Добролюбов постоянно называет имя Грибоедова рядом с именами Пушкина, Лермонтова, Гоголя, говорит о нем как о гордости русской литературы и подчеркивает огромное влияние его комедии на общество. «Выражения Грибоедова из его «Горя от ума» до сих пор звучат из уст всех, кто только читал со смыслом эту комедию, и долго еще будут звучать», — пишет Добролюбов, решительно выступая против тех, кто сомневался в общественной полезности смеха Грибоедова и Гоголя. К Чацкому, однако, критик подошел без достаточного историзма, с мерками и требованиями, которые могли быть применены лишь к людям более позднего времени, и потому оценил его как «идеальное лицо», «греческий хор», объясняющий «недогадливым зрителям, что представленные... глупые люди — действительно глупы». Конкретные условия общественной борьбы в 60-х годах мало способствовали объективности оценки и сатиры догоголевского периода и деятелей дворянского этапа освободительной борьбы.

Н. Г. Чернышевский со студенческих лет считал «Горе от ума» выдающимся драматическим произведением и подчеркивал, что герои его «очень верно сняты с натуры», что они — живые люди и действуют в соответствии со своим характером. В рецензии на Собрание сочинений Пушкина (1856) Чернышевский называл «Горе от ума» «превосходной комедией», говорил о своей искренней любви к ее «благородному автору», отмечал, что Грибоедов «должен разделить с Пушкиным славу преобразователя литературы». В «Очерках гоголевского периода русской литературы» (1855—1856) Чернышевский рассматривает Грибоедова — вместе с Пушкиным — как ближайшего и важнейшего предшественника Гоголя в деле создания того сатирического, критического направления, которое «всегда

XXV составляло самую живую, или, лучше сказать, единственную живую сторону нашей литературы». В «Очерках...» историческое значение «Горя от ума», как и комедий Фонвизина и басен Крылова, освещено несколько односторонне, но общая оценка комедии Грибоедова автором «Очерков...» весьма высока. И Чернышевский справедливо упрекает «блестящую», проникнутую «стремлением к действительности» статью Белинского 1839 года за ее ограниченность «исключительно художественною точкою зрения», за то, что в ней осталось неясным, «какое значение для жизни имеет «Ревизор» и имело «Горе от ума».

Немногочисленны, но весьма интересны и своеобразны высказывания о «Горе от ума», принадлежащие Д. И. Писареву.

Наиболее обстоятельно выразил Писарев свое отношение к комедии Грибоедова в известной статье «Пушкин и Белинский» (1865). Неправомерно противопоставляя Грибоедова Пушкину, столь же неосновательно отождествляя Чацкого с героями романов Тургенева и Герцена, оставляя без внимания многие важнейшие стороны «Горя от ума», Писарев в то же время четко и остро сформулировал мысль о верном и глубоком отражении действительности в комедии Грибоедова, отметил, что автор «Горя от ума» сумел постичь современные общественные отношения и представить их в картине яркой и выразительной. Объясняя фигуру Чацкого во многом неверно, Писарев стремился, однако, найти в нем своего прямого предшественника и учителя. «Мы понимаем, — заявлял он, — что без них не могло бы быть и нас».

Суждения классиков революционно-демократической критики о «Горе от ума» сыграли значительную роль в освещении грибоедовского наследия и оказались впоследствии весьма плодотворными для марксистского литературоведения.

VII

Знаменательным событием в грибоедовской литературе 50—60-х годов явилась статья Ап. Григорьева «По поводу нового издания старой вещи», опубликованная первоначально в 1859 году в радикально-демократическом «Русском слове», а затем, в 1862 году, перепечатанная (в несколько расширенной редакции) во «Времени».

Исходным для себя Ап. Григорьев признает тот «удивительно верный» взгляд на комедию Грибоедова, который был выражен Белинским в его статьях 1834—1835 годов.

Ап. Григорьев убедительно показывает, что только такое изображение «высшего света», какое свойственно «Горю от ума»,

XXVI является глубоко реалистическим и полностью свободным от какого бы то ни было преклонения перед этим «темным грязным миром». Анализ образа Чацкого Ап. Григорьевым представляет особый интерес. Критик называет Чацкого «единственным истинно героическим лицом нашей литературы» и всячески подчеркивает, что Чацкий — не Дон-Кихот, а активный борец и значительный деятель своей эпохи. «Он, — говорит Ап. Григорьев, — порождение первой четверти русского XIX столетия, прямой сын и наследник Новиковых и Радищевых, товарищ людей «вечной памяти двенадцатого года», могущественная, еще глубоко верящая в себя и потому упрямая сила, готовая погибнуть в столкновении с средою, погибнуть хоть бы из-за того, чтобы оставить по себе «страницу в истории». Значительное место уделено в статье личной драме Чацкого, причем раскрыта ее органическая связь с драмой социальной. Ап. Григорьеву удалось доказать таким образом естественность поведения Чацкого, обнажить обусловленность всех действий и поступков героя его положением в обществе и душевным состоянием. Ап. Григорьев пытался протянуть нить от лучших людей России 20-х годов к лучшим представителям последующих поколений — от Чацкого к Бельтову и Жадову.

В статье Ап. Григорьева, в отличие от высказываний Герцена, Огарева, Чернышевского, отсутствует четкая политическая характеристика Чацкого; автор сосредоточивает свое внимание преимущественно на особенностях психологии героя. Но многие из конкретных наблюдений критика не утратили и до настоящих дней свежести и остроты.

Некоторые из положений статьи Ап. Григорьева получили развитие в известной статье И. А. Гончарова «Мильон терзаний», написанной в самом начале 70-х годов.

Выдающийся художник-реалист, Гончаров создал единственную в своем роде критическую работу о «Горе от ума», непревзойденную по мастерству и тонкости анализа.

«Горе от ума», — говорит Гончаров, — это «картина эпохи». В ней, «как луч света в капле воды», отражается «вся прежняя Москва», и «с такою художественною, объективною законченностию и определенностию, какая далась у нас только Пушкину и Гоголю». Но комедия Грибоедова, подчеркивает Гончаров, не только «картина нравов» и не только «живая сатира», но «и картина нравов, и галерея живых типов, и вечно острая, жгучая сатира, и вместе с тем и комедия, и, скажем сами за себя—больше всего комедия...»

Роль Чацкого, по мысли Гончарова, — главная роль, «без которой не было бы комедии...» Его ум «сверкает, как луч света, в

XXVII целой пьесе», столкновение Чацкого с окружающим его обществом определяет «громадный настоящий смысл», «главный разум» произведения, дает ему то живое, непрерывное движение, которое пронизывает его от начала до конца.

Чацкий, продолжает Гончаров, «сломлен количеством старой силы», но он наносит ей, в свою очередь, «смертельный удар качеством силы свежей». Он «не даром бился», бился «для будущего»; он не только жертва, но и победитель. Последствия боя, упорного и горячего, данного им «неприятельскому лагерю» в один день и в одном доме, «отразились на всей Москве и России».

Сравнивая Чацкого с Онегиным и Печориным, Гончаров подчеркивает, что Чацкий, в отличие от них, — «искренний и горячий деятель»: «ими заканчивается их время, а Чацкий начинает новый век, и в этом все его значение и весь ум», и поэтому-то «Чацкий остается и останется всегда в живых». Он «неизбежен при каждой смене одного века другим», «Чацкие живут и не переводятся», — повторяет Гончаров, утверждая так непреходящее значение этого грибоедовского образа. Убедительно прослежено Гончаровым единство личных и общественных мотивов в драме Чацкого, что позволяет автору статьи доказать социальную и психологическую оправданность поведения героя.

Интересен и глубок гончаровский анализ образов Софьи, Репетилова, Молчалина, гостей Фамусова.

«Нельзя представить себе, — пишет Гончаров о языке «Горя от ума», — чтоб могла явиться когда-нибудь другая, более естественная, простая, более взятая из жизни речь. Проза и стих слились здесь во что-то нераздельное, затем, кажется, чтобы их легче было удержать в памяти и пустить опять в оборот весь собранный автором ум, юмор, шутку и злость русского ума и языка. Этот язык так же дался автору... как дался главный смысл комедии, как далось все вместе, будто вылилось разом, и все образовало необыкновенную комедию — и в тесном смысле, как сценическую пьесу, — в обширном, как комедию жизни».

Гончаров обосновывает свое мнение о достоинствах «Горя от ума» как драматического произведения, о его сценичности. Тем, кто обвинял комедию в отсутствии действия, движения, он решительно возражает: «Есть — живое, непрерывное, от первого появления Чацкого на сцене до последнего его слова «Карету мне, карету!». Прослеживая сюжетное развитие «Горя от ума», Гончаров раскрывает «драматический интерес комедии, то движение, которое идет через всю пьесу, как невидимая, но живая нить, связывающая все части и лица комедии между собой». Отсюда — высокие