Вопросы для самопроверки.

1. Социальная и культурная антропология.

2. Экзистенциализм и его понимание сущности человека.

3. Фрейдизм и неофрейдизм.

4. Развитие философской антропологии.

5. Особенности современного антропологизма.

6. Антропный принцип.

Список литературы.

1. Алексеев В. П. «Становление человечества» – М.: Политиздат, 1984.

2. Барулин В.С. «Социально-философская антропология». – М.: Онега, 1994.

3. Марков Б.В. «Философская антропология: очерки, истории и теории» - СПб.: Изд-во «Лань», 1997.

4.Шаронов В. В. «Основы философской антропологии» – СПб.: «Лань», 1997.

Антропогенез.

В самых разных аспектах сегодня интенсивно обсуждаются проблемы человека и человеческого мира. Их постановка и решение определяются как дисциплинарными рамками, так и различными мировоззренческими ценностями и установками.

Человек и человеческое издавна привлекают внимание философов. Пора исследовать, что и как говорили и говорят о нем. Так, в известной работе Э. Кассирера «Эссе о человеке» выявлены две, не только не стыкующиеся, но прямо исключающие друг друга различные дисциплины: религия и философия, каждая из которых по - своему понимает внутренний мир человека.

Сегодняшний всплеск разговоров о человеке в среде гуманитарной интеллигенции связан прежде всего с надеждами на духовное возрождение и с верой в то, что суть человека прежде всего моральная. Однако требуется достаточно серьезный анализ этой предпосылки. Вызывает сомнения сама попытка определения сущности внутреннего мира человека. Если бы она удалась, то тем самым человеку был бы положен некий предел. На это указывали в свое время критики философской антропологии, которая заявила о необходимости дать окончательный ответ на вопрос, что такое человек и каков его внутренний мир. Человек - открытое существо или система, и один из ошеломляющих выводов М. Хайдеггера состоял в том, что у человека существование предшествует сущности, которая может быть определена другими. Нахождение своей сущности внутреннего мира – это смерть физическая или духовная, биологическая или социальная. Не меньшие трудности возникают и в связи с определением морального совершенства человека. С одной стороны, не только в религии и философии, но и в науке, человек определяется как моральное существо. Действительно, морфологические особенности человека по сравнению с другими высшими животными слишком незначительны, чтобы на них можно было опираться при обосновании своеобразия и уникальности человека.

Как же возможен разговор о человеке? О чем мы бы хотели сообщить, и что нам мешает это сделать? Вопросы все прибавляются, хотя сегодня решительно утверждается необходимость отказа от старых «непреходящих» вопросов. Прежние разговоры о человеке и о его внутреннем мире кажутся сомнительными, и в качестве причины выдвигается натуралистическое понимание человека.

Человек по-прежнему понимается как исполнитель некого сверх – или надчеловеческого порядка. Если в первом случае судьба человека определяется генетическим кодом, социальными условиями бытия, то во втором – образованием и моралью. Обе альтернативы сегодня кажутся одинаково пугающими. Современный человек дорожит своим Я, и понимает что оно уникальное и незаменимое. Спектр гипотез, объясняющих генезис человека. Данная проблема до сих пор не решена и поэтому выдвинут ряд гипотез согласно которым человек стал человеком : 1) благодаря жизни в воде; 2) в результате мутации в клетках мозга гоминид, вызванной жесткими излучениями вспышки сверхновой звезды либо инверсиям) геомагн. поля; 3) в результате теплового стресса появился мутант среди гоминид.

Согласно весьма оригинальной гипотезе шведского исследователя Я. Линдблада, южноамериканские индейцы, живущими в тропических джунглях, являются самыми древними людьми на Земле, причем предшественником человека была «безволосая обезьяна» (или икспитек), ведшая водный образ жизни. Редуцированность, волосатость, прямохождение, длинные волосы на голове (исключение составляют негроидные формы), присущие только человеку эмоциональность и сексуальность обусловлены особенностями образа жизни водного гоминида (меньшую часть суток он проводил на берегу). «Как всегда, когда новый образ жизни повышает процент выживания, — пишет Я. Линдблад, — мутационные изменения наследственных структур влекут за собой приспособление к водной! среде. Здесь это выражается в уменьшение волосатости тела и развитии слоя подкожного жира. Однако на го­де волосы длинные — важный фактор для выживания детенышей. По той же причине у женщин большие груди с хорошей теплоизоляцией, для защиты спермы от опасной для нее среды углубляется влагалище и удлиняется пенис. У детенышей в первые годы жизни особенно мощный слой подкожного жира. Ноги икспитека длиннее рук, большие пальцы ног не противопоставляются и направлены вперед. Осанка при ходьбе более прямая — возможно, такая же, как у нас. Другими словами, у икспитека вполне человеческий вид, во всяком случае на расстоянии». Дальнейшее развитие человека и мозга привело к появлению человека современного типа.

В рамках сформировавшегося в последнее время такого направления научных исследований, как «космический катастрофизм », выдвинута гипотеза о воз­никновении современного человек а (и человек цивилизации) в связи со вспышкой близкой сверхновой звезды. Зафиксировано то обстоятельство, что вспышка близкой сверхновой звезды по времени (один раз в 100 млн лет) приблизительно соответствует возрасту древнейших останков человека разумного (примерно 35— 6О тыс. лет назад). Кроме того, ряд анропологов считает, что появление современного человека обусловлено мутацией клеток мозга. А известно, что импульс гамма и рентгеновского излучения от вспышки близкой сверхновой звезды сопровождается кратковременным в (течение года) увеличением числа мутаций. В этом случае на поверхности 'Земли резко возрастает интенсивность ультрафиолетового излучения, являющегося мутагенным агентом, который в свою очередь инициирует появление др. мутагенных агентов. Можно предположить, что жесткое излучение, по­рожденное взрывом сверхновой звезды, могло вызвать необратимые изменения в клетках мозга некоторых живот­ных, в том числе гоминид, или рост самого мозга, что привело к формиро­ванию разумных мутантов вида человека ра­зумного. Во всяком случае, со вспыш­кой сверхновой звезды связано: 1) об­разование солнечной системы, 2) проис­хождение жизни, 3) возможно, проис­хождение современного типа человека с его цивилиза­цией.

Суть еще одной гипотезы в том, что современный человек — мутант, возникший вследст­вие инверсии земного магнитного поля. Ус­тановлено, что земное магнитное поле, которое в основном задерживает космическое излуче­ния, по неизвестным до сих пор причи­нам иногда ослабевает; тогда и проис­ходит перемена магнитных полюсов, т. е. геомагнитных инверсия. Во время инверсий интенсивность космических излучений резко возрастает. Исследуя историю Земли, ученые пришли к выводу, что в тече­ние последних 3 млн. лет магнитные полюса Земли 4 раза менялись местами, при­чем обнаружены останки первобыт­ных людей, относящиеся к эпохе чет­вертой геомагнитной инверсии.

Осознание двойственности своей природы — фундаментальное со­бытие в жизни человека. С одной стороны, как и любое животное, он подчиняется физическим и биологическим условиям выживания, но с другой стороны, определяется социальными нормами, обладает соз­нанием свободы и стремится к исполнению духовных идеалов добра, справедливости, красоты и истины. Двойная детерминация человека задает динамическое напряжение, питающее культуру, и «сублимиру­ется» в форме ее основных оппозиций: человек-животное, природа-общество, дух-тело, человек-бог, добро - зло и т. п. Значение этих «боль­ших» метафизических противоположностей состоит в том, что они символизируют вечную загадку человека и стимулируют поиск своего назначения и места в мире. Неверно думать, что как таковые метафи­зические представления о человеке либо фантазии и утопии, либо идео­логические двойники реальных отношений между людьми, т. е. нечто такое, что в любом случае ненужно и бесполезно: романтические уто­пии скрывают жестокую реальность, а идеологии ее оправдывают. Как видно из истории, источником культурного взрыва являются не толь­ко новые технологии, но и идеи, и, прежде всего представления чело­века о самом себе, его цели и идеалы, которые хотя и не выполняются полностью, однако существенно определяют социальные, экономи­ческие и культурные завоевания человека.

Вместе с тем, нельзя закрывать глаза на историческую обуслов­ленность и культурную относительность этих различий. Прежде всего, следует иметь в виду, что они не являются данностями. Какими бы самоочевидными и естественными не казались противоположности человека и животного, мужчины и женщины, духа и тела, тем не менее, они не являются извечными и в каждую эпоху понимаются и реализу­ются по-разному. Причиной тому является не только недостаток зна­ния, но и различные способы производства человеческого, связанные как с технологиями, так и с проектами, которые и составляют саму суть культуры. Человеком не рождаются, а становятся, но что такое чело­век и кем он должен стать — эту загадку каждая историческая эпоха решает по-своему. Разумеется, существуют традиции, которых люди должны придерживаться, чтобы выжить в ходе инноваций, однако именно изменения окружающего мира заставляют искать новые воз­можности самоосуществления.

Важным методологическим вопросом является обсуждение тех ре­альных функций, которые обеспечивают данные различия: как и при каких условиях они возникают и каково их значение в системе обще­ственного порядка. Трудность решения вопроса о природе, происхо­ждении и реальных функциях данных различий связана с тем, что они развиваются как бы на двух уровнях. С одной стороны, философия, а потом и наука пытаются уточнить эти различия и дать им четкое оп­ределение. С другой стороны, пытаясь доказать истинность и тем са­мым сделать определения действующими нормами поведения, мыс­лители сталкиваются с тем, что их рассуждения оказываются как не­доказуемыми, так и невыполнимыми. Это вызвано тем, что различия природного и социального, божественного и человеческого, мужско­го и женского, плохого и хорошего, прекрасного и безобразного и т. п. складываются до познания и сами составляют неявную основу любых рассуждений. В культуре существует значительное число положений, которые, будучи самоочевидными и общепринятыми, тем не менее не могут быть доказаны научным путем, ссылками на опыт или логиче­ское доказательство: тот, кто сомневается в существовании внешнего мира, в наличии сознания и т. п. всерьез, а не на философском дис­путе, не считается нормальным. И это не случайно. Если сомневаться в этом, то недоказуемо и все остальное. История подобных различий уходит корнями в не когнитивные практики, и поэтому ее рекон­струкция должна опираться не только на определения, даваемые тем или иным философом, но и выявлять реальные структуры, в рамках которых они складываются и функционируют.

Любая концепция человека исходит из наличия в нем природного и разумного. С этим связано различие дисциплин, изучающих челове­ка. Разумная сторона исследуется философией и другими гуманитар­ными дисциплинами, а животная — биологией, медициной и другими науками. Целостный образ человека складывается как сумма этих познаний. Но две стороны человеческой природы расцениваются да­леко не как равные. Согласно философии разума, только он является определяющим в человеке, ибо подчиняет страсти души и контролиру­ет телесное поведение. Биология, наоборот, объявляет главной другую половину, считает человека высшим животным, разум которого гене­тически или функционально зависит от природы. Может быть, только морфология Гете представляет собой проект монистического подхода, признающего в человеке равноправие телесного и духовного.

Несмотря на кажущееся принципиальное различие, биология и философия пользуются при оценке человека одним и тем же масшта­бом, в качестве которого выступает разум. Если философия объявляет его высшим началом, а человека венцом творения, то биология не считает интеллект чем-то надприродным и рассматривает человека в ряду живых организмов. Однако и философия, и религия, и биология одинаково возвышают человека над остальной природой и признают, хотя и по разным основаниям, его принципиальное своеобразие. Та­ким образом, проблема состоит не в том, чтобы примирить эти подхо­ды путем простого суммирования накопленных ими знаний, а в том, чтобы выйти на новое определение человека и вписать его в природу без того, чтобы переоценивать его своеобразие: человек противостоит остальной природе не как житель иного, высшего мира, а как сущест­во, в котором осуществляется план самой природы.

Уже у древних народов, которые признавали несомненное пре­восходство сильных животных над человеком и даже наделяли своих богов их внешностью, встречаются мифы, повествующие о превос­ходстве и особом назначении человека. Несомненно, что все это свя­зано с практиками приручения и одомашнивания диких животных, что дало мощный импульс развитию человеческого общества, но так­же интенсифицировало чувство превосходства человека над челове­ком и сделало «естественным» господство и принуждение. Во всяком случае не вызывает сомнений то, что различение человека и животно­го и обоснование превосходства человека, осуществляемое на космо­логическом, биологическом, моральном и других уровнях, служило оп­равданием власти над природой и эксплуатации животных.

Однако морфологическое сходство с высшими млекопитающи­ми и особенно человекообразными обезьянами обескураживало мыс­лителей и, вероятно, поэтому столь рано и столь остро встал вопрос о признаках, отличающих человека от животного. Человек отличается прямохождением, наличием руки, умением изготавливать орудия тру­да, речью, а также внутренним своеобразием: только он испытывает стыд, создает культуру, помнит прошлое, умеет смеяться и плакать, знает о своей смертности и т. п. Вместе с тем, некоторые из перечис­ляемых признаков можно найти и у животных: птицы ходят на двух ногах, пчелы пользуются языком танца, чтобы сообщить о нахождении медоносов, муравьи образуют сообщество, не уступающее по слож­ности организации человеческому. Кроме того, дистанция между че­ловеком и животным несимметрична: различие между инфузорией и шимпанзе не меньше, а, может быть, больше, чем различие между обезь­яной и человеком. Очевидно, что различие человека и животного долж­но лежать в какой-то иной плоскости. Но тогда вообще исчезает ос­нование для их сравнения. Следовательно, то странное упорство, ко­торое ученые проявляли в сравнивании человека именно с живот­ным, не объясняется наличием «объективных» различий. Оно вызва­но ценностными предпочтениями и жизненными ориентациями. Не­которые философы и, в частности, еще Платон, пытались противо­стоять обыденной установке и считали, что различение человека и животного во многом связано с различием благородных и низших сословий в обществе. Между тем, именно от Платона и берет свое начало дуалистиче­ское определение человека как зоологического существа (двуногое без перьев) и как носителя разума. Правда, Платон не исключает пересе­ления душ и в том случае, если человек при жизни недостаточно ис­пользовал потенции разума, его душа может воплотиться в животном.

По-иному описывает человека Аристотель. Целостную душу он разделяет на множество духовных способностей, высшей и бессмерт­ной среди которых он считает разум — чуждый природе и сближаю­щий человека с божествами. Аристотелево учение развивает резкое деление материи и формы, ставит человека на вершину иерархии жи­вых существ. Моральный пафос в описании человека, преобладаю­щий у христианских мыслителей, только в XVII веке ослабляется сна­чала у Линнея, а потом у Дарвина. Однако и Линней не освободился от предпосылок старой антропологии, так как характеризовал челове­ка не только по физическим, но и по духовным признакам. Как homo sapiens человек образует вершину лестницы живых существ.

В противоположность этому пониманию человека еще досократики развивали эволюционный подход и настаивали на самостоятель­ности культурного прогресса. Идеи Демокрита и Эпикура были об­стоятельно разработаны Лукрецием в поэме о «Природе вещей». Од­нако в XIX веке эволюционизму противостояли не только догмат о творении, но и механистическое мировоззрение. Поэтому Дарвин осу­ществил настоящую революцию в сознании людей. Он начинал с раз­работки идеи селекции, благодаря которой соединил принципы кау­зальности и развития. «Борьба за существование» и «отбор» — это основные понятия теории Мальтуса, разработанной применительно к обществу и направленной на контроль и ограничение рождаемости. Дарвин использовал их для описания развития в царстве животных и при этом существенно изменил все еще действующую аристотелев­скую категориальную структуру, в основе которой лежало различие материи и формы, рода и вида. Он допустил изменение формы под влиянием случайных индивидуальных отклонений, которые оказы­вались необходимыми в новых условиях изменившейся среды и ко­торые постепенно, приводили к фундаментальной перестройке всего организма. Дарвин исключил внешнюю целесообразность, управляю­щую ходом развития живого: природа сама по себе цель, и она управ­ляет всеми изменениями жизни.

Критики Дарвина считали аккумуляцию индивидуальных откло­нений недостаточной для объяснения возникновения новых видов, так как оно должно соответствовать «плану природы». Дарвин и Геккель построили монистическую теорию на механической основе и в этом состояла ее уязвимость. Поэтому всегда актуальной остается за­дача, поставленная Гете, который исходил из единства всего живого — из пантеистического единства природного и божественного.

Теория эволюции завораживала, прежде всего, тем, что переход от животного к человеку описывался как плавный и постепенный. Именно этим объясняется интерес ее сторонников к поискам «переходного зве­на». Однако, давшие интересные результаты, сами по себе они не решают главной проблемы и, более того, вытекают из неправильного ее понима­ния. Исходная мысль Дарвина была революционной и состояла в новом взгляде на феномен происхождения. У истоков человеческого рода нахо­дилось существо, непохожее на человека. Однако логика эволюциониз­ма и историзма толкала к тому, чтобы вывести его из «обезьяны» и тем самым преодолеть разрыв между истоком и современным состоянием. И это естественным образом привело к утрате специфики человека. Же­лание выстроить развитие природы в одну линию, неспособность допус­тить множество гетерогенных и при этом взаимосвязанных регионов жи­вого являются основными догмами биологической антропологии. В ее рамках утрачивается вопрос о сущности человека, который вновь подня­ла философско-культурная антропология XX столетия.

Другим недостатком споров о различении животного и человече­ского является неявное принятие моральной дихотомии добра и зла в качестве основы классификации: например, агрессивность, неразум­ность, подчинение поведения инстинктам, желаниям и влечениям счи­таются отличительными признаками животных, в то время как чело­век рассматривается как существо, выпавшее из-под власти эволю­ции, наделенное божественным разумом, ценностями и идеалами, чув­ствами любви, сострадания, солидарности и т. п. И до сих пор, раз­мышляя о человеческой агрессивности, мы списываем ее на «приро­ду», забывая о том, что она старательно культивировалась в человеческой истории, ибо выступала условием войн, конкуренции, соперни­чества и других движущих сил цивилизации.

В истории культуры происходили существенные сдвиги в понимании, как животного, так и человеческого. Прежде всего, теория эволюции вы­водила человека из животного и тем самым отбросила гипотезу о божест­венном творении. Абсолютное различие человеческого и животного было подвергнуто пересмотру в ходе развития медицины и физиологии. В XVIII и XIX веках имел место всплеск интереса широкой общественности к археологическим раскопкам, обнаружившим черепа и скелеты древних людей, а также к анатомии. Сам термин «анатомический театр» — свиде­тельство того, что публичное вскрытие человеческого тела производилось не только с научной целью его изучения. Вместе с патологоанатомами люди предприняли интересное и увлекательное путешествие в глубь чело­веческого тела. Их взору предстал удивительный универсум — взаимосвя­занная система костей, связок, мышц, нервов, кровеносных путей, хими­ческих и электрических реакций, связывающих внутренние органы. Но при этом не обнаружилось места для души, духа, разума и т. п. сущностных сил человека. Так, сцена религии и метафизики, на которой разыгры­вались душевные драмы, уступила место иной сцене, на которой фигура человека принимала облик машины.

Метафора машины стала ведущей в европейской культуре, и ее значение состояло в том, что она объединила природное и божественное, духовное и телесное в человеке. Старинный роман «Франкенштейн», получивший недавно впечатляющую экранизацию, показывает логику работающего скелета — «живого трупа», мертвые органы которого движутся электрически - спиритуалистической энер­гией. Однако менее заметными остались действительные воздействия машины на реальных живых людей. Техника - не только инструмент и средство для увеличения и усиления способностей человека. Даже снаб­жая человека разного рода протезами, приборами, инструментами и органами, она содействует превращению его в свой придаток. Но и сознание подлежит существенной модификации: часы, паровая ма­шина, наконец, компьютер — все это требует от человека особых ка­честв точности, самоконтроля, преобразования и управления инфор­мацией. Например, часы, собственно говоря, находятся не на руке, а в голове человека: какой смысл иметь самые точные часы, если чело­век не приучен приходить в назначенное время.

Таким образом, размышляя о противоположности человека и животного, нельзя ограничиться абстрактными философско-теологическими и биологическими дихотомиями. На самом деле в куль­туре произошли существенные сдвиги, изменившие традиционные границы. Так, биология, занимающаяся описанием жизни популяций животных, установила наличие у них кооперации, дифференциации, ком­муникации, а также практического интеллекта, которые прежде припи­сывались только человеку. Наоборот, историки и культурологи отмечают важную роль биологических факторов даже в современном обществе. Историей правит не только разум, но и «основной инстинкт», и поэтому для понимания исторических событий приходится учитывать страсти и аффекты, желания и влечения, определяющие поведение людей. Не ме­нее ошеломляющими являются открытия микробиологии и генной ин­женерии, в корне изменившие традиционные представления о сохране­нии рода и воспроизводстве человека. Обычно полагают, что здоровый ребенок рождается у физически здоровых родителей. Однако, наблюде­ние за цепью поколений обнаруживает непрерывные мутации и раскры­вает еще одного невидимого участника процесса зарождения — микроба.

Научные открытия и теоретические дискуссии сопровождаются важными переоценками места и роли животных на уровне повседнев­ного сознания. Уменьшение сектора дикой неокультуренной приро­ды, уничтожение опасных животных привели к тому, что животное не воспринимается как нечто низкое и злое и уже не может служить сим­волом низости самого человека. Однако, учитывая положительное зна­чение экологической парадигмы, воспитывающей любовь к живому, нельзя забывать о необходимости различения животного и человече­ского, природного и культурного и контроле за воздействиями разно­го рода вирусов и микробов на человеческую популяцию. Истребле­ние крупных хищников еще вовсе не означает, что человек раз и на­всегда завоевал обширную экологическую нишу. При всех своих за­воеваниях и достижениях он продолжает оставаться весьма уязвимым организмом, продолжающим вести борьбу за выживание, и должен сохранять в себе способность удерживать и расширять сферу своего обитания. Другое дело, что формы выживания и сохранения должны изменяться. Человек привык бороться с природой и крупными хищ­никами. Отсюда выработался взгляд на эволюцию как борьбу за суще­ствование и естественный отбор. Однако эта модель — отражение ско­рее человеческого, чем животного сообщества. В мире животных и людей существуют, как показал оригинальный русский философ Кро­поткин, взаимная помощь, поддержка, кооперация. Такой синергетический подход является чрезвычайно важным для сохранения и вы­живания человека. Он привык бороться с природой и рассматривает микроорганизмы и вирусы по аналогии с крупными хищниками. Они вызывают у него столь же сильный страх. Но человек выжил благодаря не только уничтожению, но и одомашниванию животных. Так, и се­годня одной из важнейших задач цивилизации является превращение неуправляемых микроорганизмов в своих союзников.

В философии и гуманитарных науках человек определяется как носитель разума, он принципиально отличается от животных своей разумностью, позволяющей сдерживать и контролировать телесные влечения и инстинкты. Благодаря разуму он постигает законы миро­здания, открывает науки, изобретает технику, преобразует природу и создает новую среду обитания. Кроме разумности, можно указать и другие духовные характеристики человека: только у него возникает вера в Бога, различение добра и зла, осознание своей смертности, па­мять о прошлом и вера в будущее. Только человек способен смеяться и плакать, любить и ненавидеть, судить и оценивать, фантазировать и творить. В своей критике естественнонаучного определения человека представители гуманитарного подхода отметили принципиальную от­крытость и незавершенность человека, который не имеет от природы заданных инстинктов, обеспечивающих выживание. Более того, чело­век как биологическое существо является слабым и уязвимым по срав­нению с сильными животными и поэтому не ясно, как он мог столь успешно конкурировать с ними, что стал самой могущественной на Земле силой.

Долгое время эти два противоположных подхода к человеку абсо­лютизировались и иногда стимулировали, а чаще препятствовали раз­витию друг друга. Между тем тот факт, что человек является истори­ческим, социальным и культурным существом, дает возможность пре­одоления сложившейся оппозиции духовного и телесного и тем са­мым открывает путь для новых плодотворных программ как естест­веннонаучного, так и гуманитарного познания человека. Его так на­зываемая «природа» не является чем-то заданным, а строится в каж­дой культуре по-своему. Поэтому нет оснований, говорить о врожден­ности агрессивности или наоборот солидарности, так как природные задатки, которые есть у каждого человека, успешно подавляются или наоборот интенсифицируются обществом. Люди буквально всему долж­ны были научиться сами, и все, что они умеют — это продукт культур­ного развития, воспитания и образования. Человеком не рождаются, а становятся. Это приводит к осознанию односторонности абстракт­но-теоретических позиций: если наука игнорировала специфику че­ловека и его уникальное положение в ряду других живых существ, то философия, ориентированная на идею человека, оставляла вне поля своего внимания интересные данные и оригинальные программы ис­следования, разработанные представителями биологической антро­пологии и этнологии. Вряд ли можно оспорить, что человек — это такое существо, которое ищет и находит представление о собственной сущности и строит свою жизнь в соответствии с этим идеалом. Будучи незавершенный природой, он осуществляет себя в культуре и даже са­мые простейшие жизненные акты осуществляет не инстинктивно, а в соответствии с общественными образцами. Отсюда многообразие форм хозяйства, семьи и общения. Чтобы творить — необходимо иметь образ творимого, так человек вынужден спрашивать себя, что он есть. Он изменяет себя благодаря познанию, а это причина недостаточности объ­ективистского подхода к человеку. Если вещи равнодушны к позна­нию, ибо познание не меняет их сущности, и они движутся по своим законам, то человек, не имеющий фиксированного и заданного места в мире, сам должен определить себя и свою позицию, чтобы реализовать и утвердить себя. Идея человека не является чем-то совершенно нере­альным. Так, успехи греческой цивилизации во многом обязаны само- пониманию человека, как разумного социального существа. С новой силой идея человека действовала в эпоху Возрождения, а в Новое время открывшейся бесконечности Универсума человек противопоставил го­товность бесконечного познания и самосовершенствования, что эф­фективно содействовало развитию века просвещения и прогресса.

Традиционная схема человека базируется на дихотомии духа и те­ла, но само их различие является подвижным. Античность не только не признавала репрессивно-аскетического отношения к телу, но и куль­тивировала заботу о нем в форме гимнастики, диетики и т. п. Нагота человеческого тела, запечатленная в античной скульптуре, свидетель­ствует о том, что красивое и гармонично развитое тело является столь же высокой ценностью, как и красивая речь, и поэтому не должно скрываться от глаз людей. Христианское средневековье стыдится те­ла, но его политика также не сводится к аскезе и запретам. Всякая культура строит свой образ тела, и таковым для средневекового обще­ства является одухотворенная плоть, контролирующая, дисциплини­рующая и сдерживающая аффекты и желания.

История тела в культуре опровергает узко рационалистическое по­нимание человека, и заставляет дополнить традиционный набор те­лесных и разумных качеств новыми духовными константами, опреде­ляющими порядок душевных переживаний. Если ранее полагали, что всеобщие и необходимые понятия и принципы достижимы лишь на основе разума и что чувства и переживания людей индивидуальны и противоречивы, то внимательное изучение способов формирования телесных и душевных качеств человека позволяет утверждать, что же­лания и страсти человека не осуществляются, как попало, а опираются на достаточно твердый порядок, выражающийся в ценностной струк­туре личности. В любви и вере человек выходит за рамки животных инстинктов и определяет себя высшими ценностями, которые он считает божественными или общечеловеческими. Таким образом, в бес­порядочной борьбе слепых страстей и эгоистических интересов от­крываются события и переживания, которые присущи человеку: страх, забота, тревога, свобода, ответственность. Конечно, такого рода аналитика характеризует структуру современных пережи­ваний и не является универсальной для любых культур, однако в ней нашли отражение сущностные характеристики человека и его места в бытии: он отличается от животных осознанием своей смертности. Сла­бый и беззащитный, как былинка в поле, он становится равным могу­щественной природе благодаря познанию и культурному творчеству.

Ситуация, в которой оказался человек в ХХ столетии, хорошо выра­жена словами М. Шелера: человек сегодня не знает, что он есть, но он знает, что он этого не знает. Путь человека проблематичен, и в этих усло­виях уже бессмысленно пытаться определить вечную идею, суть» назна­чение человека. Отвечая на вызов времени, он сам должен осознать свое назначение в мире. Эта неспециализированность и незавершенность че­ловека, отличающая его от вещи, означает и нечто позитивное, а имен­но — открытость миру. Только человек имеет мир, тогда как животное - лишь среду обитания. Это дает возможность свободы и творчества: отсут­ствие готовых инстинктов вынуждает создавать собственный порядок. При этом человек может стать не только выше, но и ниже животного, и его путь полон опасностей. Если животное царство, несмотря на его ви­димую жестокость, устроено в целом достаточно гармонично и соответ­ствует условиям окружающей среды, то мир людей полон противоречий, источником которых является самодостаточность, автономность чело­века: он является такой частью целого, которая одновременно репрезен­тирует весь род, и поэтому склонен к самовозвышению.

В XIX веке человек был поставлен в ситуацию изначального твор­чества и романтического одиночества в великом выборе «или-или» ме­жду божественным и земным. В XX столетии свобода самопроектиро­вания ограничивается наличным бытием, и поэтому человеческое суще­ствование характеризуется чувством заброшенности. Возникает ниги­лизм, как утрата смысла человеческого существования. В результате все прежние культурные и духовные ценности подверглись переоценке, и прежде всего это затронуло нормы христианской морали. Она не рас­сматривалась больше как эффективное средство сохранения порядка, а напротив, как орудие репрессий против сильных личностей, имеющих смелость отстаивать приоритет желаний над требованиями разума. Вслед за Ницше, отрицание расхожей морали было наиболее радикально про­должено Сартром: сущность человека не предшествует его существова­нию, он проектирует себя сам и обречен на свободу и ответственность, которую уже не может перекладывать на Бога.

Теория эволюции - концепция, согласно которой уникальность человека обусловлена совокуп­ностью ряда параметров психики, сформировавшихся в результате эво­люции мозга. Специфика эволюции мозга гоминид в плейстоцене обуслов­лена, во-первых, ее темпами (это был один из наиболее быстрых, наиболее бурно протекающих процессов макро­эволюции в истории позвоночных, если не в истории животного мира во­обще), а во-вторых, его феноменаль­ным последствием — возникновени­ем такого уникального явления, как человеческого психика. Здесь имеются в виду следующие связанные между собой ее свойства: 1) оперирование образами и понятиями, содержание которых свободно от ограничений пространства и време­ни и может относиться к воображае­мым, никогда и нигде не существовав­шим событиям; 2) познавательная способность, основанная на проник­новении в структуру мира и постро­ении модели мира; 3) способность как соблюдения определенных мораль­ных норм поведения, так и разруше­ния и саморазрушения; 4) самосозна­ние и саморефлексия, проявляющиеся в способности созерцать собственное существование и осознавать смерть. Возникает проблема объяснения осо­бенностей эволюции мозга гоминид, а также наличия колоссальных разли­чий между мозгом человека и современных человеко­образных обезьян, например шимпанзе.

1. Антропологический подход к жизни человека — точка зрения, согласно которой социальная биология, подход к проблеме здоровья человека ограничен, ибо не охваты­вает полностью специфику именно человеческой экзистенции. «Следует рассматри­вать не биологический (жизнь), — подчеркивает бывший генеральный директор ЮНЕСКО Ф.М. Сарагоса, — а антропологический (человеческая жизнь) аспект. «Человеческое» есть особое и неотделимое от «жизни» до­полнение. Проблема добровольного аборта как искусственного прерыва­ния человеческой жизни должна ана­лизироваться в антропологическом масштабе, а не только в свете биологи­ческих категорий: человеческое суще­ство есть вершина биологических про­цессов, но оно обладает своими ярко выраженными специфическими ха­рактеристиками». Такой подход имеет значительные эвристические возмож­ности и позволяет получить более аде­кватную действительности картину социально - медицинских аспектов здоровья ч., а также понять новые концепции, используе­мые в современной медицине, естествознании и социально - гуманитарном знании.

Человек как субъект общественных отношений — носитель и организатор отношений в обществе. Общество есть способ существования человека, поэтому его деятельность определя­ется «архитектурой» социальной действитель­ности. Посредством социальных структур очерчиваются контуры человеческого бытия.

Анализ архитектоники социального мира по­зволяет проникнуть в глубины приро­ды человека, ибо человек является ядром общест­венно-исторического процесса, а все социальные отношения, образующие в сово­купности сеть социальных связей, есть человеческого от­ношения. Человек выступает субъектом всех общественных отношений, в системе общественных связей он — своеобраз­ный «узел», к которому сходятся нити многообразных социальных взаимосвязей, т.е. человек представляет собой индивидуаль­ное бытие общественных отношений. И.. Гете заметил: «Каждый человек — это целый мир, который с ним рожда­ется и с ним умирает. Под каждой мо­гильной плитой лежит всемирная ис­тория».

Человек в процессе трудовой деятельности из природного материала открыл для себя принципиально новую материальную и духовную среду и самого себя, т. е. человек — результат и предпосылка человеческой деятельности, а мир человека есть воплощение человеческой природы, мир социальной истории, мир человеческой культуры; он не «запрограммирован» к досоциальной природе, а является системой объективированных взаимоотношений индивидов, их живой чувственной деятельности, миром развития сущностных сил, включающих в себя любовь, воображение. Вместе тем каждый человек по-своему индивидуален, он идеализирует мир человека, как мир природный, а также предметной культуры. Таким образом, человек, его Я со всеми присущими ему индивидуальными свойствами конституирует своеобразный способ участия конкретного индивида в жизни коллектива.

Статус человека в мире— поло­жение человека в мире. Анализ различных концепций статуса человека в мире показывает, что их можно объединить в четыре груп­пы: 1) природу человека нельзя «ухватить» ра­ционально, ибо она является «запре­дельной» для человеческого сознания; 2) человек — ошибка, тупик в развитии природы, даже представляет собой патологические отклонение в вечно эволюционирующей материи 3) человек — носитель социальной формы движения материи, т. е. он выступает в качестве рядового явления, которое может стать основой для становления постсоциальной формы движения материи; 4) человек — высшая форма развития материального мира благодаря своей социальной деятельностной сущности.

В отечественной философской литературе, посвященной исследованию статуса человека в объективной реальности, первые две концеп­ции, как правило, исключаются, ибо «в первом случае проблема вообще уст­раняется с позиций агностицизма, во втором — принципиально извращает­ся место человека в развитии материи» (Н. Г. Козин). Следовательно, в рамках научного ана­лиза остаются остальные два подхода к решению проблемы Статуса человека в мире, которая еще якобы искажена несоответствием феномена человека и бесконечной и вечной Сверхвселенной (или материей). Одна­ко достойны внимания и первые два подхода, ибо и они дают немало по­учительного; кроме того, не следует фетишизировать рациональный под­ход научного исследования. В этом случае анализ ведет к весьма бедному, одно­стороннему пониманию природы человека. Весомый вклад в ее постижение вносят и искусство, и религия, и философия, и др. формы человеческой деятельности.

Что такое человек? Почему этот вопрос остается настолько мучи­тельным, что даже тезис о «смерти человека» не дает успокоения? О чем же этот вопрос, если сегодня мы понимаем, что человек не является ни идеей, ни сущностью, ни бытием? Преодолев ощущение несовершен­ства и греховности, отказавшись от амбиций классики, что ищем мы сегодня в человеке и человеческом внутреннем мире.

Поиски сущностного понятия для человека наталкиваются на раз­нородность человеческого, как она проявляется в разное время и в разных культурах, в которых хотя и можно указать нечто общее, но оно кажется тривиальным нашим современникам, отстаивающим свою индивидуальность. Насколько сегодня пригодно само представление о сущ­ности для понимания человека? Может быть оно предназначено для каких-то иных видов бытия.

Намерение дать определение сущности человека кажется бесспорным. Но изучение истории этого понятия убеждает в том, что оно срав­нительно недавнего происхождения и вообще характерно для европей­ской метафизики, которая ориентирована на поиски идентичного для всех смысла. В этом, как это стало ясным сегодня, проявляется европоцентризм, являющийся разновидностью эго - и этноцентризма. Впро­чем, формой его проявления является и релятивизм, также характер­ный для европейской культуры. Европейская метафизика ориентиро­вана на поиски истины, которая раскрывается в процессе познания, строгими методами, исключающими субъективизм. Но можно ли иден­тифицировать человеческое бытие с универсальной сущностью, рас­крываемой в рациональном познании? Может быть, оно дано иным спо­собом, и это является условием возможности самой истины?

Ни догматизм, ни релятивизм не решают проблемы понятия о че­ловеке. Обе позиции исходят из допущения об абсолютной истине, но­сителем которой выступает трансцендентальный субъект. На самом де­ле реально существует многообразие субъектов, формулирующих в оп­ределенных исторических обстоятельствах конкретные истины. Они не всегда имеют рациональный характер и часто выражаются в форме ми­фа. Ценность антропологического знания состоит как раз в том, что оно выступает своеобразным противовесом как рационализации, так и идеологизации культуры. Оно является продуктом деятельности конкрет­ного человека, осваивающего бытие в отличие от абстрактного наблю­дателя не теоретически, а духовно практически. Именно человек явля­ется такого рода сущим, где встречается субъективное и объективное, познавательное и ценностное, фантастическое и действительное, тео­ретическое и практическое.

Развитие науки о происхождении человека постоянно стимулировалось поисками «переходного звена» между человеком и обезьяной, точнее, его древним понгидным предком. В течении длительного времени в качестве такой переходной формы рассматривались питекантропы ( «обезьянолюди» ) Индонезии, впервые открытые голландским врачом Э. Дюбуа на Яве в конце прошлого столетия. При вполне современном локомоторном аппарате питекантропы обладали примитивным черепом и массой мозга, примерно в 1,5 раза меньшей, чем у современного человека такого же роста. Однако эта группа гоминид оказывается довольно поздней. Большая часть находок на Яве имеет древность от 0,8 до 0,5 млн. лет назад, а самые известные ранние ныне питекантропы Старого Света все-таки не старше 1,6-1,5 млн. лет назад.

С другой стороны, из предыдущего обзора находок гоминоидов миоценового возраста следует, что среди них палеонтологически пока не выявляются представители гоминидной линии эволюции. Очевидно, что «переходное звено» нужно искать на рубеже третичного и четвертичного периодов, в плиоценовую и плиоплейстоценовую эпохи. Это время существования древнейших двуногих гоминоидов - австралопитеков.

И

Рисунок 1 - Реконструкция черепов австралопитеков.

стория изучения австралопитеков ведет свое начало с 1924 года, с находки черепа детеныша гоминоида 3-5 лет в Юго-Восточном Трансваале (ныне ЮАР) близ Таунга («бэби из Таунга»). Ископаемый гоминоид получил наименование австралопитека-Australopithecus africanus Dart, 1925 (от «australis»-южный). В последующие годы были открыты и другие местонахождения австралопитеков Южной Африки - в Стеркфонтейне, Макапансгате, Сварткрансе, Кромдраае. Их остатки обнаруживались обычно в пещерах: они залегали в травертинах – отложениях углекислых источников, вытекающих из известняков, или непосредственно в породах доломитовой толщи. Первоначально новые находки получали самостоятельные родовые обозначения – плезиантропы (Plesianthropus), парантропы (Paranthropus), но по современным представлениям, среди южноафриканских австралопитеков выделяется только один род Australopithecus с двумя видами: более древним («классическим») грацильным австралопитеком (A.africanus) и более поздним массивным, или парантропом (A.robustus) (рис.1).

В

Рисунок 2 - Череп

1959г. австралопитеки были обнаружены и в Восточной Африке. Первая находка была сделана супругами М. и Л. Лики в древнейшемI слое (пачке) Олдувайского ущелья на окраине плато Серенгети в Танзании; этот гоминоид, представленный довольно тероморфным черепом с гребнями, получил наименование «зинджантропа бойсова», т.е. восточно-африканского человека, поскольку в непосредственной близости к нему были открыты и каменные артефакты (Zinjanthropus boisei Leakey) (рис.2).

В

Рисунок 3 - Тазовые кости шимпанзе (а), австралопитека (б) и человека (в)

дальнейшем остатки австралопитеков найдены в ряде мест Восточной Африки, сосредоточенных главным образом в области Восточно-африканского рифта. Основные локусы находок плиоценовых и плиоплейстоценовых гоминоидов в Восточной Африке. Обычно они представляют собой более или менее открытые стоянки, включающие участки травянистой лесостепи. Среди восточноафриканских австралопитеков, также встречаются более ранние грацильные и позднейшие массивные формы. Их относят соответственно к видамA.afarensis и A.africanus и A.boisei. Однако некоторые стороны таксономии австралопитеков все еще остаются предметом дискуссии.

К настоящему времени с территорий Южной и Восточной Африки известны уже остатки не менее чем 500 индивидов. Австралопитеки могли встречаться и в других регионах Старого Света. Таким образом, нельзя исключить диффузию австралопитеков в южные районы Евразии, основная их масса тесно связана в своем расселении с африканским континентом, где они встречаются от Таунга на юге до Хадара на северо-востоке Африки.

Главная часть находок восточно-африканских австралопитеков датируется периодом от 4 до 1 млн. лет назад, однако древнейшие двуногие появились здесь еще раньше 5,5 – 4,5 млн. лет назад. В Южной Африке, где отсутствуют прямые калий-аргоновые датировки, и оценка возраста находок производится по косвенным данным, устанавливаются близкие хронологические границы существования австралопитеков: 3-1 млн. лет назад.

Физический тип австралопитеков можно рассматривать как наглядную иллюстрацию мозаичности эволюции на ранних этапах развития человеческой линии. Это были двуногие формы (бипеды) с малым мозгом и очень крупными зубами с толстой эмалью (мегадонтия). Прямохождение является древнейшей системой гоминизации, сформировавшейся уже 4-3,5 млн. лет назад, а возможно, и ранее. Известно, что приматы обладают способностью удерживать туловище в более или менее выпрямленном положении, однако бипедия человека принципиально иная, чем у других крупных гоминоидов, принимающих по временам выпрямленное положение. Лучшим индикатором прямохождения на скелете приматов является тазовый пояс (рис. 3). Основную роль в его преобразовании у предков человека сыграло расширение подвздошной кости впереди и одновременное усиление ее средней части, а также укрепление крестцово-подвздошных и тазобедренных сочленений и их сближение, прогрессивное развитие элементов мускульно-связочного аппарата, фиксирующих разгибание ноги в тазобедренном и коленном суставах. Отсутствие подобной структуры таза у других приматов побуждает их передвигаться на двух ногах быстро, сгибая туловище вперед. Экспериментально показано, что по энергетическим затратам двуногая походка человека при ходьбе с нормальной скоростью эффективнее, чем типичная четвероногая походка млекопитающих или чем двуногая или четвероногая локомоция шимпанзе. Следовательно, бипедия давала предкам человека определенные энергетические преимущества.

Австралопитеки в целом имели уже вполне человеческий тип разгибательного аппарата тазобедренного сустава. Даже во внутренней структуре таза, изученной рентгенографически, отмечено большое сходство между австралопитеком и человеком. Таким образом, австралопитеки обладали уже постоянной двуногой походкой и этим принципиально отличались от всех известных обезьян, как современных, так и ископаемых.

Двуногое хождение австралопитеков, видимо, облегчалось их малорослостью. Индивидуальные значения длины тела по большей части попадают в пределы 100—156 см; четко выражен половой диморфизм. Возможно, что малые размеры тела имели адаптивное значение в ус­ловиях тепловой перегрузки или недостаточной калорийности пищи.

Мозг австралопитеков по абсолютному развитию находился в пре­делах вариаций его массы у современных понгид. Объем мозга коле­бался индивидуально от 300 до 570 см³; средние для грацильных и массивных австралопитеков составляют соответственно 440—450 см³ и 516—518 см³. Степень церебрализации у ископаемых приматов может быть определена, разумеется, лишь весьма приблизительно.

Нет однозначного представления о характере макроструктуры моз­га, о которой судят на основе слепка мозговой полости черепа—эндокрана. Наряду с мнением о понгидном типе эндокрана австралопитеков существует и точка зрения об уже улавливаемых визуаль­но признаках его прогрессивной перестройки, происходящей на фоне малого объема самого мозга. Речь идет о таких особенностях макроструктуры, как редукция первичной зритель­ной коры, увеличение теменной и височной ассоциативных зон. Однако по строению эндокрана нельзя уверенно оценить степень развития оп­ределенных полей или центров мозговой коры. Кроме того, на этих, самых ранних этапах антропогенеза ни масса мозга, ни грубая макро­структура сами по себе еще не дают достаточных оснований для суж­дения о перестройке мозга в гоминидном направлении, так как она, скорее всего, первоначально затрагивала нейронный или даже молеку­лярный уровень. На мозге современного человека (на примере зрительной коры) показана принципиальная возможность сдвигов в хи­мизме нервной ткани на филогенетически новых территориях сравни­тельно с более древними при отсутствии различий в тонкой структуре мозга, не говоря уже о макроскопических изменениях (А. П. Ожигова).

Понгидные особенности имеются и в строении черепа и зубной си­стемы австралопитеков. Так, лицо было крупным и выдавалось вперед, подбородок отсутствовал, нос плоский и широкий, основание черепа слабо изогнуто, т. е. механизмы дыхания, глотания и голосообразования были еще примитивными. Своеобразная комбинация признаков ха­рактеризует дентицию большинства австралопитеков: уменьшение клы­ков и резцов, резкое увеличение заклыковых зубов, особенно моляров, снабженных очень толстой эмалью. Динамика роста и созревания ав­стралопитеков, стадии развития их постоянных зубов были более сходными с соответствующими показателями у современных понгид, чем у человека.

Древнейшие представители рода австралопитеков известны из Восточной Африки. Это вид австралопитека афарского(A. afarensis Taieb, Johanson, White, 1978), названный так по основному местона­хождению в области Афарской депрессии—низменного района на се­вере Эфиопии. В этом регионе в течение 1973—1976 гг. франко-амери­канской экспедицией сделан ряд уникальных открытий. Особое значе­ние имела находка в ноябре 1974 г. миниатюрного скелета взрослой женской особи, названной исследователями «Люси» (рис. 4). Сохранилось около 40% всех костей скелета, что впервые позволило реконструировать черты внешнего облика австралопитека.

Рисунок 4 - ‹‹Люси››

Сейчас к виду афарского австралопитека причисляют ранних австралопитеков из местонахождений Хадар и по-видимому, Омо и Средний Аваш в Эфиопии; Летоли и Гаруси в Танзании; возможно, Канапои, Чемерон и некоторые другие древнейшие находки в Кении. Примерная древность этого вида: от2,9 до 3,9 в отдельных случаях- до 4-5 млн. лет назад. Если согласиться с отнесением всех этих ископаемых к одному виду, он должен был характеризоваться очень высокой гетерогенностью и исключительно сильным половым диморфизмом, который мог быть следствием значительных различий в темпах созревания самцов и самок, как, например, у современных горилл, или же полового отбора. В этом случае высокая морфологическая изменчивость афарских австралопитеков истолковывается как результат неравномерного роста (аллометрии) разных частей тела. Крайняя «объединительская» позиция даже снижает таксономический ранг афарских австралопитеков до подвидового, рассматривая их как подвид грацильных южноафриканских австралопитеков -A. Africanus tanzaniensis. Альтернативное таксономическое решение: принадлежность плиоценовых двуногих к двум разным видам или даже родам, как первоначально считали н сами исследователи хадарского местонахождения.

В морфологическом отношении плиоценовые австралопитеки харак­теризуются целым комплексом примитивных особенностей. Так, двуно­гая ходьба «Люси» и ей подобных с кинематической и функциональной точек зрения, не была полностью тождественной человеческой: меньшая длина шага, большие энергетические затраты; на основе изу­чения фоссилизированных отпечатков следов австралопитека в вулка­нических туфах Летоли. Высказывается предположение, что он не пол­ностью разгибал ногу в тазобедренном суставе и при ходьбе перекре­щивал стопы, ставя одну ногу впереди другой. Весьма своеобразной бы­ла форма малого таза «Люси»—в виде очень вытянутого поперечного овала на всех уровнях. Это может свидетельствовать об отсутствии ро­тации плода и более затрудненных, чем, например, у шимпанзе, родах.

У этих древнейших австралопитеков еще прослеживается и ряд адаптации к древесному передвижению: так, соотношение длин верхней и нижней конечностей свидетельствует о некотором относительном уд­линении рук, хотя и далеко не достигающем степени, типичной для современных понгид. Действительно, величина плечебедренного индек­са «Люси» (около 84—85) много ниже, чем у современных понгид (101—139). Пропорции конечностей афарских австралопитеков напо­минают, как и некоторые другие признаки скелета, тип генерализованного антропоида (плиопитеки, современные мартышкообразные). При­мечательно, что последние нередко прибегают к спорадической двуно­гости в естественных условиях, а в эксперименте с «вынужденной ортоградностью», проведенном сотрудниками Сухумского питомника, в полной мере проявилась потенциальная способность макак (резусов) к двуногому хождению, что сопровождалось и развитием таких специфических для бипедии особенностей локомоторного аппарата, как, например, формирование поясничного лордоза (Белкания и др., 1987).

О роли древесного передвижения у афарских австралопитеков говорят и особенности дистального конца малоберцовой кости, изогну­тость фаланг кисти и стопы, остеофитные образования на грудных по­звонках краниальная ориентировка сочленовной впадины на лопатке и др. По результатам пыльцевого анализа также реконструируется «лесной» образ жизни «Люси».

Примитивные черты имеются в строении многих частей скелета:

низкий коэффициент церебрализации и малая абсолютная емкость черепа: 380—450 см³, в среднем 413,5 см³, что находится в пределах ее изменчивости у современных понгид; морфология челюстного аппара­та и черепа в целом—сагиттальные и затылочные гребни у предпола­гаемых мужских особей, крупные клыки, прямоугольная (или V-образная) зубная дуга, наличие диастем, умеренно «обезьяний» тип первого нижнего премоляра, сильное выступание лица, плоское нёбо и т. д. По всем этим признакам можно видеть в афарском австралопитеке анцестральный морфотип, наиболее соответствующий представлению о «переходном звене» между понгидными предками и ранними представителями гоминид или даже об об­щем предке африканских понгид и человека, как считают сторонники очень поздней дивергенции этих линий. Тогда брахиаторная локомоция африканских понгид явилась бы вторичной специализацией.

Высказывается предположение, что предшественниками ранних ав­стралопитеков были древнейшие «преавстралопитекоидные» формы, к которым условно пока относят фрагментарные находки из Лукейно и Лотагама (Кения) древностью 6,5—5,5 млн. лет назад; они в какой-то мере заполняют брешь между миоценовыми гоминоидами и афарскими австралопитеками.

Человекообезьяны обитали в Восточной и Южной Африке в широ­ком хронологическом интервале. На более поздних этапах австралопитекоидной эволюции эта ветвь была представлена также массивными австралопитеками (A. robustus и Л. boisei) древностью 2,5—1 (или немного менее) млн. лет назад. Примечательно, что наиболее древний из известных ныне восточноафриканских «сверхмассивных» австрало­питеков («зинджей») с западного побережья оз. Туркана имеет некоторые черты сходства с афарским австралопитеком, в числе которых очень малые размеры мозга. Эта недавняя находка может свидетельствовать о не­зависимой эволюции линий южно- и восточноафриканских массивных австралопитеков, так как не согласуется с распространенным представлением о «зиндже» как потомке парантропа, или же относиться к их общему предку.

По-видимому, развитие массивных австралопитеков шло по пути укрупнения размеров тела, увеличения физической мощи при преоб­ладании тенденции к усилению жевательного аппарата над процессом дальнейшей неэнцефализации. В то же время поздние австралопитеки обнаруживают и некоторые параллелизмы с родом Homo в строении черепа.

Установлено, что коэффициент эффективности жевания у прима­тов зависит от общей длины жевательной поверхности моляров. У мас­сивных австралопитеков выработались приспособления к более эффек­тивному и сильному жеванию, и даже у грацильного австралопитека площадь жевательной поверхности моляров и премоляров на 1 кг веса тела составляет 21,2 мм², что вдвое выше, чем у шимпанзе, и втрое по сравнению с человеком. Такой «пассивный» способ адаптации свой­ствен многим филетическим линиям раннеплейстоценовых приматов (гигантские лемуры Мадагаскара мегаладаписы или гигантопитеки Южной и Восточной Азии). Массивные австралопитеки представляли, видимо, тупиковую ветвь эволюции, вымершую около 1 млн. лет назад и разделившую судьбу других кластеров гигантских раннечетвертичных приматов. Предполагается, что именно преобладающая растительноядность и отсутствие достаточного количества мясной пищи, не сти­мулировавшие развития орудийной деятельности и мозга, послужили наиболее вероятной причиной их вымирания.