20. Мать и сын в трагедии Шекспира «Гамлет».

Не нашел.

21. Жанровое разнообразия произведения Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль»

Излюбленный приём Рабле — гротеск, гипербола («супергипербола», по выражению А. Дживелегова). Это связано с личностями главных героев — великанов Гаргантюа и Пантагрюэля. Подчас они спокойно уживаются с обычными людьми (едят с ними за одним столом, плывут на одном корабле), но далеко не всегда. Гаргантюа садится отдохнуть на собор Парижской Богоматери и принимает пушечные ядра за мух, Пантагрюэля приковывают к колыбели цепями, служащими для перекрытия гаваней. Кульминации этот приём достигает, когда Пантагрюэль, высунув язык, укрывает от дождя свою армию, а один из его приближённых случайно попадает в рот своему господину и обнаруживает там города и деревни.

Много места в романе уделяется грубоватому юмору, связанному с человеческим телом[1], много говорится об одежде, вине, еде и венерических заболеваниях (пролог первой книги начинается со слов «Достославные пьяницы и вы, досточтимые венерики (ибо вам, а не кому другому, посвящены мои писания)!»). Это совершенно нетипично для средневековой романистики, считавшей перечисленные темы низкими и не достойными упоминания.

Характерная особенность «Пантагрюэля» — обилие крайне подробных и в то же время комичных перечислений блюд трапез, книг, наук, законов, денежных сумм, животных, смешных имён воинов и тому подобного. Объёмные и скрупулeзные перечни порой образуют целые главы (книга IV, глава LX «О том, какие жертвы приносили своему богу гастролатры в дни постные» и т. д.).

«Гаргантюа и Пантагрюэль» неразрывно связан с народной культурой Франции позднего Средневековья и Возрождения. Из неё Рабле позаимствовал и своих главных героев, и некоторые литературные формы (например, блазоны или так называемые coq-à-l'âne — словесные бессмыслицы), и, главное, сам язык повествования — со множеством непристойных словесных оборотов и комических аллюзий разнообразных священных текстов, язык, проникнутый атмосферой весёлого народного праздника, откуда гонят всякую серьёзность. Этот язык разительно отличался от того, которым были написаны средневековые схоластические трактаты или латинизированные богемные сочинения некоторых современников Рабле (подражание латыни высмеяно в главе о лимузинце второй книги романа).

22. Литературные и исторические источники «Гамлета» Шекспира

Ур-Гамлет (англ. pre-Hamlet считающееся рядом исследователей ранней редакцией произведения Гамлет самого Шекспира) вероятно был вдохновлен, наряду с сюжетом третьей книги « Деяний данов» и её героем Amletus (англ. Amlet), Сагой о Скьёлдунгах[4].

Часть исследователей связывают латинское имя Amletus с исландским словом Amloði (амлоди):

amlóð|i m -a, -ar 1) бедняга, несчастный; 2) халтурщик; 3) дурак, болван)

— Берков В. П., Бёдварссон А. Исландско-русский словарь. — М., 1962

Также Amloði упомянут в строфе Снэбьёрна, приведенной в Младшей Эдде, где кеннингом «жёрнов Амлоди» названо море: (вдруг кто-то читает на древнеирландском…)

Hvatt kveð hræra Grótta

hergrimmastan skerja

út fyrir jarðar skauti

eylúðrs níu brúðir,

þær er, lungs, fyrir löngu,

líðmeldr, skipa hlíðar

baugskerðir rístr barði

ból, Amlóða mólu.

— Младшая Эдда

Кидовская трагедия

До Шекспира уже существовала трагедия, посвящённая Гамлету. Её текст не сохранился. Первое упоминание о ней относится к 1589 году, когда Томас Нэш иронически отозвался о «куче Гамлетов, рассыпающих пригоршнями трагические монологи». В дневнике антрепренёра Филиппа Хенсло есть запись о спектакле «Гамлет» в 1594 году. Обычно Хенсло помечал, была ли поставленная пьеса новой. Но для данной записи такой пометки нет. Видимо, это та же пьеса, которую упоминал Томас Нэш. В 1596 году Томас Лодж в своём сочинении «Несчастия ума» описывал «бледный призрак», который жалобно кричал в театре, подобно торговке устрицами: «Гамлет, отомсти!»[5]. Исследователи сходятся во мнении, что автором этой пьесы был Томас Кид. В центре кидовской трагедии была нравственная проблема, воплощённая в теме мести[5].