Руслит и Первая Мировая (еще один печальный)

Поэзия и проза военных лет по идеологическим причинам долгое время оставались «белым пятном» в истории русской литературы. Почти все столетие военную лирику, например, сопровождали такие определения как «ура-барабанная», «милитаристская», «казенно-патриотическая», а то и «пропитанная националистическим или шовинистическим угаром». В небольшой по объему статье хотелось бы сказать лишь о месте русской литературы в гуманитарном самосознании России 1914-1918 годов.

В самом начале войны стали выходить различного рода альманахи, где публиковали свои стихи малоизвестные и популярные поэты современности. Уже один из первых альманахов «Современная война в русской поэзии», изданный Б. Глинским [7], давал возможность судить о том, что же представляла собой военная лирика того времени. Этот сборник был спешно издан с благотворительной целью, обозначенной в подзаголовке: «На помощь Польше». Под одной обложкой – стихи 87 поэтов, среди которых А. Ахматова, А. Блок, В. Брюсов, З. Гиппиус, С. Городецкий, Дон-Аминадо, Г. Иванов, М. Кузмин, С. Маковский, Н. Минский, Ф. Сологуб, И. Северянин, Н. Тэффи, Т. Щепкина-Куперник. Обращают на себя внимание разделы сборника: «Славянство», «Война», «Родина», «Мать», «Сестра милосердия», «Галицкая Русь», «Польша», «Бельгия», «Англия», «Франция», «Казаки», «Герои». Как видим, главнейшими темами стали понятия: родина, мать, милосердие. Сквозной стала тема сострадания: к сыновьям и братьям на полях сражения, к раненым и пленным, странам-сестрам, попавшим в беду или находившимся под угрозой оккупации.

Стихи этого сборника, как, впрочем, и других подобных альманахов, разнятся по своим художественным достоинствам. Однако есть немало общего, что объединяло популярных и малоизвестных, начинающих и опытных мастеров слова.

Вполне объяснимо, что на первом месте в поэтических откликах на мировую бойню – горе матери, которой суждено пережить своего ребенка. Совершенно очевидно, что женщина-мать, как никто другой, первой ощущает бесчеловечность войны. В художественном воплощении материнского горя многие поэты испытали влияние некрасовской лирики и особенно его шедевра «Внимая ужасам войны…», созданного во время Крымской кампании 1853-1856 гг. Стихи о войне проникнуты гуманизмом ко всем пострадавшим в ее огне: пленным, беженцам, оккупированным странам Европы. Об этом – одноименные стихотворения С. Михеева и С. Городецкого «Пленные», Г. Арельского «Беженцы», Т. Щепкиной-Куперник «Наша младшая сестра» и др. В стихотворении С. Михеева, например, от имени женщины, у которой близкий человек на фронте, говорится, что пленные сейчас – уже не враги, а несчастные, вызывающие сострадание.

В первые дни войны в так называемых лубочно-газетных стихах прозвучал отклик на разрушения немцами европейских святынь – Реймского собора в Бельгии (под угрозой был и Собор Парижской Богоматери). К числу главных достоинств лирики на страницах газет, журналов и поэтических альманахов, прежде всего, следует отнести ее сопричастность трагическим событиям. Возьмем для примера обычную для военного лихолетья сцену – проводы на фронт, увиденную А. Блоком («Петроградское небо мутилось дождем…»), С. Есениным («По селу тропинкой кривенькой…»), М. Цветаевой («Белое солнце и низкие, низкие тучи…»). В хорошо известных сейчас строках А. Блока словно сторонним взглядом увидена картина прощания с новобранцами на одном из столичных вокзалов:

Петроградское небо мутилось дождем,

На войну уходил эшелон.

Без конца – взвод за взводом и штык за штыком

Наполнял за вагоном вагон.

Но сколько щемящей тоски, переданной по-мужски сдержанно, содержится в строках:

И, садясь, запевали Варяга одни,

А другие – не в лад – Ермака.

И кричали ура, и шутили они.

И тихонько крестилась рука .

Женская эмоциональность лирической героини М. Цветаевой позволила не скрывать чувства, вызванные солдатским воем-песней:

Поезд прошел и завыл, и завыли солдаты,

И запылил, запылил отступающий путь…

– Нет, умереть! Никогда не родиться бы лучше,

Чем этот жалобный, жалостный, каторжный вой

О чернобровых красавицах. – Ох, и поют же

Нынче солдаты! О господи боже ты мой! [11]

Тихое горе и обреченность, вопль отчаяния, показная бодрость и ухарство – все это было не только увидено, но и прочувствовано такими поэтами, как С. Есенин («По селу тропинкой кривенькой…»), С. Клычков («Прощай, родимая сторонка…»), Н. Клюев («Луговые потёмки, омёжки, стога…»), А. Ноздрин («Война»), В. Пруссак («Прощание»), В. Рябов-Бельский («Проводы») и др.

А лирический герой Саши Черного в стихотворении «На фронт» (1914) оказался в солдатской теплушке:

За раскрытым пролетом дверей

Проплывают квадраты полей.

Перелески кружатся и веют одеждой зеленой

И бегут телеграфные нити грядой монотонной…

Мягкий ветер в вагон луговую прохладу принес.

Отчего так сурова холодная песня колёс?

Нераздельное единство личного и гражданского прозвучало в стихах о Польше. Напомним, что польский вопрос занял в отечественной поэзии (особенно в первые месяцы войны) одно из первых мест. На польскую трагедию откликнулись З. Гиппиус, В. Брюсов, Н. Венгров, С. Городецкий, Г. Иванов, М. Моравская и др. Наиболее весомым на события в Польше оказался отклик В. Брюсова, находившегося в этой стране в качестве военного корреспондента. Уже 1 августа 1914 г. он написал стихотворное послание «Польше»:

Опять родного нам народа / Мы стали братьями, - и вот / Та «наша общая свобода», / Как феникс, правит свой полет. / А ты, народ скорбей и веры, / Подъявший вместе с нами брань, / Услышь у гробовой пещеры / Священный возглас: «Лазарь, встань!» <…>

Простор родимого предела / Единым взором облелей, / И крики «Польска не сгинела!» По-братски с русским гимном слей!

Брюсов не замалчивает известного антагонизма русских и поляков в прошлом, поэтому строки – «Опять родного нам народа мы стали братьями», – звучали не столько похвалой настоящему, сколько обвинением прошлому. Призыв поэта к возрождению польской государственности произвел в Польше фурор. Стихотворение печаталось в газетах, было отпечатано на открытке и переиздавалось дважды. Поэту был устроен торжественный прием. Польской общественности были особенно близки надежды Брюсова на послевоенное будущее этой страны.

Вчитываясь в русскую поэзию 1914-1918 гг., начинаешь ощущать, что её авторы писали не только о войне, а начинали, говоря словами В. Маяковского, писать войною. Об этом свидетельствуют проникновенные строки, передающие состояние раненого воина и сестры милосердия, оставшихся в тылу соотечественников, их думы и тревоги …

Не менее яркий след в литературе о войне оставила и отечественная проза. Гуманизм литературы 1914-1918 гг., связующий ее с предшествующей поэзий и прозой о войне, с наибольшей яркостью проявился в изображении непосредственных участников войны. Русская литература всматривалась в облик русского солдата – вчерашнего крестьянина, мастерового, студента-добровольца, – чтобы увидеть воздействие войны на моральный облик «человека с ружьём». Его скупые, но такие ёмкие суждения о происходящем, о Боге, о царе, пославшем от родного дома, об увиденном за границей, солдатские воспоминания о доме и мечты о завтрашней жизни стали основой рассказов В. Муйжеля, Я. Окунева, М. Пришвина, Б. Тимофеева, книги С. Федорченко «Народ на войне».

На страницах этих произведений предстала не Вселенская, а конкретная война, реальная атака, перевернувшая человека, заставившая его забыть себя, но вспомнить Бога, почувствовать в себе зверя и грешника. Обращаясь к человеку на войне, литература словно стерла знаки различия на погонах, увидев его незащищенность и человечность, набожность и растущую ожесточенность. Проза Н. Гумилева, В. Муйжеля, Я. Окунева, М. Пришвина, Ф. Степуна, И. Шмелева и др. запечатлела восприятие народом известия о войне, отношение к германцу, проводы в армию, первое сражение, отношение к пленному, смерть на поле боя или в лазарете. Характер русского солдата раскрывался не только в литературе, повествовавшей о воине, участвовавшем в сражениях. Она изображала его во время пребывания в госпитале, на излечении. О совестливости русского солдата повествуется в рассказе Н. Тэффи «Тихий» (1915). Солдат с больным сердцем попадает на фронт, получает в первом бою ранение и оказывается в лазарете. Но когда врач советует ему рассказать о сердце на комиссии, чтобы послали в слабосильную команду, раненый отказывается, поясняя: «Стесняюсь я очень. Потому у других – у кого руки не хватает, у кого ноги не хватает, а кто и вовсе калека. А я здоров. У меня все есть. Я стесняюсь»

БИЛЕТ 15

Тв-во Мережковского

Мережковский Дмитрий Сергеевич (2[14].08.1865—7.12.1941), исторический романист, поэт, драматург, переводчик, критик. Примерно в 13 лет, подражая «Бахчисарайскому фонтану» Пушкина, сочинил первое стихотворение. Тогда же написал и первую критическую статью — классное сочинение «Слово о полку Игореве». Первые стихи напечатал в 15 лет в сборнике «Отклик» (1881) и в «Живописном обозрении».

В первом еще подражательном сборнике «Стихотворения». 1883—1887» (1888) Мережковский стоит «на распутьи» в мучительных размышлениях над проблемой существования Бога, личного бессмертия, добра и зла, своего общественного призвания. Вторая книжка стихов Мережковского — «Символы (Песни и поэмы)» (1892), «замечательна разносторонностью своих тем.

Третий сборник стихов Мережковского «Новые стихотворения» (1896) был проникнут ожиданием «нового порока», «дерзновением» («Дети ночи»), стремлением полюбить жизнь в больших и малых проявлениях («Пчелы»), полюбить жизнь как «вечную игру» («То, чем я был»), измеряя ее «новой, бесцельной красотой» («Голубое небо»).

В четвертом поэтическом сборнике Мережковского «Собрание стихов. 1883—1903» (1904) новых стихотворений оказалось немного («Трубный глас», «Детское сердце», «Молитва о крыльях» и др.). Если в третьем сборнике только теоретически декларировалось желание влюбиться в «демоническую» антиномичность бытия, то здесь мы видим попытку пристального вглядывания через собственный жизненный опыт в образцы этой таинственной двойственности («Двойная бездна»). В сборнике прослеживается и поворот к соборному христианству («О, если бы душа полна была любовью», «Трубный глас» и др.). Последний сборник «Собрание стихов. 1883—1910» (1910) был повторением сборника предыдущего, за исключением поэмы «Старинные октавы».

В «Северном вестнике» публикуется первый роман «Отверженный» (1895; впоследствии «Смерть богов. Юлиан Отступник»). Роман о последнем драматическом периоде раннего христианства в лице трагической фигуры имп. Юлиана явился первой частью трилогии «Христос и Антихрист» (1895—1905). Продолжение трилогии — романы «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи» (1902) и «Антихрист. Петр и Алексей» (1904—05). Вслед за первой трилогией он пишет трилогию «Царство зверя» — уже на материале исключительно русской истории. В нее вошли драма «Павел I» (1908), а также романы «Александр I» (1911—12) и «14 декабря» (1918; первоначально «Николай I и Декабристы»).

В 1900—05 начинается история «главного» дела Мережковского: происходит формирование неохристианской концепции, создается знаменитое религиозное «троебратство» (Мережковский, его жена З. Гиппиус, Д. В. Философов), задается программа последующей религиозно-общественной деятельности. Исследование «Л. Толстой и Достоевский. Жизнь, творчество и религия» (1900—02. Вообще конец века для Мережковского, как, впрочем, и для мн. др. символистов, является концом всемирной истории и началом нового апокалипсического, «сверхисторического пути», т. е. религии.

Несмотря на огромный объем написанного, более 60 томов сочинений, наиболее ценную часть творческого наследия Мережковского представляют не романные трилогии, принесшие ему европейскую и мировую известность, не поэзия и драматургия, а литературно-психологические и религиозно-философские исследования. Уже в ранних своих статьях он пишет о Лонге, Флобере, Руссо, Сервантесе, Кальдероне, Монтене, Марке Аврелии, Ибсене, Гончарове, Майкове, Пушкине и т. д. Многие из этих работ вошли в сборник «Вечные спутники» (1897). Позднее появляются знаменитые исследования «Толстой и Достоевский», «Судьба Гоголя» (1903), «Гоголь и черт» (1906), такие сборники литературно-философских статей, как «Грядущий Хам» (1906), «Не мир, но меч», «В тихом омуте» (оба — 1908), «Больная Россия» (1910), «Было и будет» (1915), «Зачем воскрес» (1916), «Невоенный дневник» (1917). Им пишутся большие статьи о Достоевском — «Пророк русской революции» (1906), Серафиме Саровском — «Последний святой» (1907), Лермонтове — «М. Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества» (1909). В 1915 Мережковский издает брошюры «Завет Белинского» и «Две тайны русской поэзии. Некрасов и Тютчев» (1915), в которых пересматривал традиционные представления о русских писателях.

Октябрь 1917 Мережковский воспринял как приход царства антихриста, и 24 дек. 1919 переезжает за границу. В Париже Мережковские организуют литературно-философское общество «Зеленая Лампа» (1927—39), сыгравшее заметную роль в интеллектуальной жизни первой волны эмиграции. На собрания «Лампы» приглашались по списку. Там часто бывали И. Бунин, Б. Зайцев, Г. Федотов, Л. Шестов, Г. Адамович, В. Ходасевич, А. Ремизов, Н. Бердяев и мн. др. Интенсивность творчества Мережковского в эмиграции не только не уменьшается, но становится все более напряженной. Он публикует здесь свои последние исторические роман «Рождение богов. Тутанхамон на Крите» (1925), «Мессия» (1927). Трилогия «Тайна трех: Египет и Вавилон» (1925), «Тайна Запада. Атлантида—Европа» (1930) и огромный трактат «Иисус Неизвестный» (1932).

В последние годы жизни Мережковский приступает к составлению трех агиографических трилогий, по-новому интерпретированных «житий святых»: «Павел Августин» (1937), «Св. Франциск Ассизский» (1938), «Жанна д’Арк и Третье Царство Духа» (1938). Эти произведения опубликованы им под общим названием «Лица святых от Иисуса к нам». В предвоенные годы Мережковский совместно с Гиппиус работает над пьесой из русской истории «Дмитрий Самозванец». Воссоздать лик Серафима Саровского Мережковский уже не успел, он скоропостижно скончался 7 дек. 1941.

Религиозная метафизика Мережковского, какой бы фантастической она ни казалась сегодня, была органическим миром писателя. Символизм, не как способ изображения жизни и бытия, а как ведущий метод интерпретации человека, космоса и истории, был характернейшей чертой как Мережковского, так и мн. др. писателей-современников. Мережковского постоянно волновали вопросы онтологии бытия, двойственности и антиномичности, религиозной историософии и христианского символизма. Раскрытие по евангельским словам «Неведомого» христианского Бога являлось главным пафосом всей его жизни. Однако творчество Мережковского, пронизанное идеей будущей вселенской религии, вольно или невольно включало в себя и «прелесть» сектантства, кружковщины, уклонение от исторической Церкви.