Периферийное первое лицо

Обычно при «я-повествовании» подразумевается, как само собой разумеющееся, что «я-рассказчик» и есть главный герой рассказываемой им истории, то есть протагонист. Но так бывает не всегда. В начальных главах «Собачьего сердца» нам кажется, что пес Шарик — и есть его протагонист. Но потом повествование «перехватывает» доктор Борменталь. И это ничуть не мешает связности рассказываемой истории, потому что настоящий протагонист «Собачьего сердца» — профессор Преображенский. И вышеприведенный яркий пассаж позволяет нам обратить внимание на другой возможный тип «я-повествования», известный как «периферийное первое лицо». В рассказах и романах про Шерлока Холмса повествование ведется, как известно, от лица его спутника, доктора Ватсона. И это помогает автору, не играя в прятки (то есть умалчивая о каких-то важных подробностях), сохранить саспенс — читатель глазами Ватсона вроде бы все видел и все слышал, но решение разгадки возникает в самом конце, мгновенно, а не постепенно, как складывается оно в голове сыщика. Возьмите те крайне немногочисленные рассказы из холмсовского канона, что написаны от лица самого Холмса, и вы увидите, насколько труднее тому же самому автору добиться подобного эффекта вовлеченности и неожиданности одновременно.

Но периферийное первое лицо — далеко не обязательно удел детективного жанра. Герой такой интеллектуальной книги, как «Доктор Фаустус» Томаса Манна — заумный композитор-авангардист (додекафонист, если быть точным) Адриан Леверкюн. Но не меньшее значение имеет в книге рассказчик — скромный человек по имени Серенус Цейтблом, который после смерти своего гениального друга пишет его биографию, опираясь как на многочисленные личные воспоминания, так и поступившие в его распоряжение документы. Недаром полное название романа — «Доктор Фаустус. Жизнь немецкого композитора Адриана Леверкюна, рассказанная его другом». Нетрудно заметить, что композитор Леверкюн и сыщик Холмс имеют так же много общего, как и их конфиденты Цейтблом и Ватсон. Первые — замкнутые гении, скупые на эмоции; вторые —добропорядочные, но вполне посредственные люди, склонные к красивостям и изъявлению чувств. Читателю проще отождествить себя с симпатичным, но заурядным человеком, чем со странным гением.

Ну и, наконец, не будем забывать, что рассказчик «Бесов» Достоевского сам тоже был вовлечен в потрясшие Скотопригоньевск события, которые нам описывает.

Распределенное первое лицо

Главное или периферийное, первое лицо не только открывает перед автором широчайшие возможности, но и накладывает существенные ограничения. Рассказчик не может всюду присутствовать и всё знать — даже то, что существенно для истории. Так, в вышеприведенном примере Серенус Цейтблом, естественно, ничего не может знать о ключевом моменте биографии своего друга — мистическом происшествии, которое сам Леверкюн трактует как «сделку с дьяволом». Добросовестный биограф собирает всевозможные сведения, но так ничего вразумительного сказать и не может. В данном случае это, конечно, только на руку автору, который не хотел бы, что его опус однозначно трактовался как история болезни или как мистический хоррор. Но обычно это ограничение доставляет автору при ведении повествования массу неудобств. Чтобы избежать их, автор использует так называемое «множественное первое лицо» — когда повествование ведется последовательно от лица нескольких героев, главных и второстепенных, каждый из которых рассказывает свою часть истории. Причем их рассказы могут накладываться, пересекаться и даже противоречить друг другу. Это немного запутывает читателя — но доставляет ему, как правило, живейшее удовольствие.

Классический образчик такого рода — «Лунный камень» Уилки Коллинза (1868). Книга состоит из пролога, двух больших частей и эпилога. Пролог и эпилог написаны в виде документов — письма из семейного архива и протоколов допросов трех свидетелей. А в двух основных частях позиция рассказчика распределена следующим образом: вся первая часть — в которой речь идет о краже алмаза из загородного дома —представлена в виде мемуара дворецкого, служащего в этом доме. Вторая часть — поиски алмаза — изложена в виде мемуаров восьми разных персонажей, включая протагониста, джентльмена по имени Фрэнклин Блэк, узколобую ханжу мисс Клак и врача-наркомана. Все они, естественно, уже появлялись в первой части под пером рассудительного дворецкого, не особо тонкого психолога. И поэтому когда они начинают говорить своими голосами — это создает неожиданный и сильный эффект.

Не менее эффектна форма, избранная (впервые в русской литературе —фактически, изобретенная) Лермонтовым в «Герое нашего времени». Повествование везде ведется от первого лица. Но сначала это первое лицо безымянного (но отнюдь не безликого!) рассказчика, который появляется в книге собственной персоной («Я ехал на перекладных из Тифлиса...» — для тогдашнего читателя это значило примерно то же, что доля современного значило бы «Я поймал попутку из Моздока»). Потом мы узнаём о Печорине из уст периферийного персонажа (Максима Максимыча), потом рассказчик описывает свою случайную встречу с Печориным и то, как именно к нему в руки попадают его дневники. А потом уже предъявляет нам сами эти дневники, в которых Печорин говорит от своего лица.

Современные примеры — «Каспар, Бальтазар и Мельхиор» Мишеля Турнье, история библейских трех волхвов, каждого из них которых привела в Вифлеем своя звезда. Из русских — «Белка» Анатолия Кима. Это замечательное, но очень сложное произведение, в основе которого история четырех студентов художественного училища, соседей по комнате в общежитии. По окончании училища судьбы их резко разошлись, и мы узнаем об этом из их собственных уст. В частности, один из них рассказывает, как у него через несколько лет, проведенных в полной изоляции в деревне, вырос на бедре брат-близнец, болтливый и наглый. А другой, навестив старого друга, с ужасом видит, что у него на бедре выросла огромная злокачественная опухоль...

Истоки такой формы — эпистолярные романы XVII-XVIII веков, такие, как «Опасные связи». К XX веку они практически вышли из употребления, но можно ожидать, что в XXI веке, с расцветом электронной переписки возродятся. Правда, пока что ничего существеннее , «Одиночества в Сети» Януша Вишневского так и не появилось — дерзайте!

Здравый смысл подсказывает, что один голос должен отделяться от другого по крайней мере новой главой — иначе у читателя в голове случится страшная путаница. Но есть писатели, которые сознательно этим пренебрегают — как тот же Анатолий Ким в другом своем романе, «Отец-лес». Там позиция повествователя может меняться буквально в одной фразе, которая начинается от лица одной героини, а заканчивается от лица другого героя, жившего за восемьсот лет до нее. Это кажется крайне неудобным и дезориентирующим читателя, но в пантеистической картине мира, которую выстраивает русский кореец Ким, где все персонажи как бы являются разными воплощениями единого Мирового духа, — это оказывается совершенно естественно.

Подытожим: «Я-рассказчик» может быть идентичен автору, отличен от него или вообще заведомо не иметь с ним ничего общего. Кроме того, он может быть протагонистом или вспомогательным персонажем. Но в любом случае, рассказ от первого лица создает ощущение подлинности, вовлеченности в повествование.