Marshal_P_O_Izobretenie_kontseptsii_Moskva-Tretiy

Ab Imperio, 2/2000

няли консервативные и антикоммунистически настроенные либеральные круги, которые не были склонны различать такие близкие феномены, как коммунизм и его национальное воплощение, особенно после провозглашенного Сталиным курса на строительство социализма в отдельно взятой стране, создававшего впечатление единства последних.

Возрождение русского национализма в сталинские годы оказало известное влияние на понимание доктрины “Третьего Рима” в Советском Союзе. В серии документов 1930-х годов партийное руководство осудило “школу Покровского” за чрезмерное осуждение русского имперского прошлого. В связи с изменением официальной трактовки данного исторического периода историки были вынуждены изменить свои суждения и признать прогрессивной роль Московского царства в собирании русских земель и нерусских народов под эгидой того, чему суждено будет стать первым в мире социалистическим государством. Таким образом, идея “Третьего Рима” перестала расцениваться как часть “империалистической” идеологии эксплуататорского феодального класса и стала “прогрессивной” доктриной быстро централизующегося великорусского государства. Иван IV, реабилитированный советской исторической наукой в 1942 г., предстал в качестве официального проводника “прогрессивной” централизации.76 В том же году была переиздана биография Ивана Грозного, написанная историком Робертом Юльевичем Виппером, а Алексей Толстой завершил работу над пьесой о жизни царя. И произведение писателя, и работа историка рассматривали деятельность Московского царя в контексте “Третьего Рима”.77 Кульминацией национал-большевистской интерпретации идеи стали фильм Сергея Эйзенштейна “Иван Грозный” и статья историка Николая Чаева “Москва — Третий Рим в политической практике московского правительства XVI века”, появившиеся с 1945 году. В первой сцене фильма царь провозглашает задачу: объединить русские земли, подавить внутреннюю оппозицию, защитить царство от немецких захватчиков. Иван завершает свою речь высокопарной цитатой из Филофея: “Два Рима пали, Третий стоит, а четвертому не бывать”.78 Не существует свидетельств, что Иван действительно произнес эти слова, как не доказано и его знакомство с учением Филофея. Тем не менее, в изобретательной попытке приспособить концепцию “Третьего Рима” к целям русского национализма Чаев

76A. M. Панкратова. Советская историческая наука за 25 лет и задачи историков в условиях Великой Отечественной Войны // Двадцать пять лет исторической науки в СССР / Под ред. В. П. Волгина. Mосква-Ленинград, 1942. С. 30-31.

77Р. И. Виппер. Иван Грозный. М., 1947. С. 42; А. Н. Толстой. Иван Грозный Драматическая повесть в двух частях. M., 1945. С. 30.

78S. M. Eisenstein. Ivan the Terrible. London and Boston, 1989. С. 34.

81

М. По, Москва – Третий Рим…

предложил считать ее частью официальной политики Ивана Грозного.79 Согласно Чаеву, идея Филофея была не теорией трансляции империи, а декларацией независимости от хищнических империалистических держав. В XVI веке Папство и Габсбурги пытались установить контроль над Россией с помощью отрицания суверенитета как ее церкви, так и государства. И папский престол, и Габсбургская монархия настаивали на том, что только Римско-католическая церковь и ее светское ответвление — СвященноРимская империя являются истинно суверенными единицами. В ответ Московская власть утверждала, что Московское царство является империей, фактически — единственной империей, “Третьим Римом”. Вооруженные этой официальной идеологией, русские основали собственный патриархат и короновали своего великого князя как царя, создав тем самым собственных “папу” и “императора”. Малоизвестный псковский монах, по словам Чаевa, оказался идеологом “царизма в отдельно взятой стране”.

Наиболее насыщенным за весь период существования доктрины “Третьего Рима” стало ее обсуждение в первое десятилетие холодной войны. Советская оккупация Восточной Европы породила концепцию, позже названную “советским экспансионизмом”. Начался интенсивный поиск исторических корней данного вида экспансионизмa. Многие послевоенные комментаторы обратились для его объяснения к Бердяевской интерпретации большевизма как модифицированного “русского мессианизма”. Многим казалось, что “коммунистический” империализм может быть понят как современная реинкарнация исконного русского стремления стать “Третьим Римом”. Такое объяснение, подкрепленное соответствующими цитатами из послания Филофея, распространилось в разного рода кругах: оно было представлено в академических статьях и монографиях (в разной степени приближавшихся к стандарту научности),80 в журналах, посвященных анализу международных отношений,81 в прессе82 и даже в высказываниях представителей Государственного Департамента.83 Наиболее

79Н С. Чаев. Москва – третий Рим в политической практике московского правительства XVI в. // Исторические записки, 1945. № 17. С. 3-23.

80Cyril Toumanoff. Caesaropaposm in Byzantium and Russia // Theological Studies, 1946. Vol. 7. № 2. P. 236; Arnold J. Toynbee. Russia's Byzantine Heritage // Civilization on Trial. New York, 1948. P. 171; Edward Crankshaw. Cracks in the Kremlin Wall. New York, 1951. P. 62.

81Hans Kohn. The Permanent Mission: An Essay on Russia // The Review of Politics, 1948. (July ). Vol. 10. № 3. P. 270 и Wladyslaw W. Kulski. Can Russia Withdraw from Civilization? // Foreign Affairs, 1950. (July). Vol. 28. № 4. P. 629.

82См. передовицу: Realism about Russia // The New York Times, 1951. June 28.

83В качестве примера можно привести многочисленные высказывания секретаря Государственного Департамента Дина Ачесона (Dean Acheson) относительно традиционных целей русской внешней политики, стремящейся к мировому господству; в частности, его заявление

1951 года: Statement of the Hon. Dean Acheson, Secretary of State [June 26, 1951] // The Mutual Security Program. Hearings before the Committee on Foreign Affairs. House of Representatives. Eighty-Second Congress. Washington, DC, 1951. Pp. 7-18. Труман был убежденным сторонни-

82

Ab Imperio, 2/2000

ревностными защитниками данной интерпретации “русского мессианизма” были члены украинской диаспоры. В начале 1950 годов группа украинских ученых опубликовала в Мюнхен серию буклетов, в которых утверждалось, что каждый момент русской истории был определен “мессианской” доктриной “Третьего Рима”.84

Однако понимание “советского экспансионизмa” как продукта “русского мессианизма” было принято не всеми. Наиболее последовательными противниками такой интерпретации стали русские эмигранты, которые воспринимали попытки русифицировать большевизм как оскорбление и ошибку. Например, историк Михаил Карпович отрицал связь между доктриной Филофея и экспансией Московского государства и советского империализма.85 Когда журнал русской эмиграции “Социалистический Вестник” опубликовал статью о влиянии “филофеизма” на русскую историю и большевизм, “Новый Журнал”, редактируемый M. M. Карповичем, откликнулся статьей, утверждавшей незначительное влияние доктрины “Третьего Рима” на ранне-новое и новое время.86 Советские историки присоединились к русским эмигрантам в их атаке на “Третий Рим” (как ни странно, это происходило в контексте противостояния академических кругов эмиграции и Советского Союза). В тот же год, когда была опубликована Чаевская интерпретация “Третьего Рима”, Советское научное руководство постановило, что данное понимание этой доктрины было ошибочным. Как утверждал Д. С. Лихачев, идея “Третьего Рима” была частью

ком тезиса о преемственности между Российской империей и Советским Союзом, см: J. Garry Clifford. President Truman and Peter the Great's Will // Diplomatic History, 1980. Vol. 4. № 4. P. 379; см. также сн. 28.

84По крайней мере восемь брошюр было опубликовано Церковно-Археографической Комиссией при папском легате по делам украинской диаспоры в Западной Европе. Название каждой из брошюр содержало упоминание “Третьего Рима”. Краткое содержание этих издании на английском языке было опубликовано в: The Ukrainian Review, 1961. (Autumn). Vol. 8. № 3. Pp. 45-71. Также многочисленные заявления в духе теории “Третьего Рима” были сделаны Ярославом Стетцко, премьер-министром Украины в 1941 и лидером антибольшевистского блока национальностей и революционных организаций украинских националистов, см.: Iaroslav S. Stetsko. Ukraine and the Subjugated Nations; Their Stuggle for National Liberation. John Kolasky (Ed). New York, 1989.

85M. M. Карпович. Russian Imperialism or Communist Aggression? // The New Leader, 1951. (June 4). Pp. 16-19, там же: 1952. (June 11). P. 16-19. Сходная оценка была высказана следующими русскими эмигрантами: David J. Dallin. The New Anti-Russians // The New Leader, 1950. (May 27). P. 9-10; idem. The New Soviet Empire. New Haven, 1951; Nicholas S. Timasheff. Russian Imperialism or Communist Aggression? // Waldemar Gurian (Ed.) Soviet Imperialism. Its Origins and Tactics. Notre Dame, 1953. Pp. 17-42. Также см. коллективное письмо в ответ на передовицу The New York Times “Реализм в отношении России”: The New York Times, 1951. (July 8).

86E. Юрьевский. От Филофея в наши дни // Социалистический вестник, 1956. № 1. С. 21-24; M. M. Карпович. О русском мессианстве // Новый Журнал, 1956. № 45. C. 274-83; Н. Ульянов. Комплекс Филофея // Новый Журнал, 1956. № 45. С. 249-73.

83

М. По, Москва – Третий Рим…

греческого заговора против растущей русской независимости. Также доказывалось, что доктрина не имела хождения помимо среды духовенства, которое было проводником греческой политики, и не влияла на внешнюю и внутреннюю политику государства. По мнению Лихачева, русская власть и общественное самосознание не зависели от элементов “Византийского наследия”.87 Эта интерпретация (в ранних вариациях) стала стандартной в советском историческом нарративе, и значительные усилия историков были направлены на подтверждение ее истинности.88 Для Советской власти было нежелательным и даже опасным утверждение об исторической укорененности современной советской политики в традиции “мессианизма”, одним из выражений которого предположительно была доктрина Филофея. Не один раз советские ученые направляли острие своей критики против теории “третьероманизма”.89

“Третий Рим” живет и поныне. Мнение современных ученых об этой доктрине разделилось: хотя многие специалисты считают, что она никогда не обладала существенным влиянием в древнерусский период,90 все еще возможно встретить утверждения о статусе доктрины Филофея как официальной идеологии Московского царства. Особенно часто подобные утверждения встречаются в учебниках истории.91 “Третьероманизм” популярен во внеакадемических кругах России и Запада. Многие русские ищут в идеях Филофея основание для развития постсоветской “русской идеи”.

87Д. С. Лихачев. Национальное самосознание древней Руси. M.-Л., 1945. С. 100.

88В период между 1969 и 1983 А. С. Гольберг опубликовал как минимум восемь крупных статей, посвященных “Третьему Риму”, многие из которых увидели свет в престижной серии трудов отдела древнерусской литературы.

89С. M. Каштанов. Об идеалистической трактовке некоторых вопросов истории русской политической мысли в зарубежной историографии // Византийский временник, 1956. № 11. С. 308-24; A. Л. Гольберг. История России в кругу “локальных цивилизации”. Концепция русской истории в трудах A. Тойнби // Критика новейшей буржуазной историографии / Под ред. O. И. Ванштейна. Ленинград, 1967. С. 186; idem. Historische Wirklichkeit und Falschung der Idee “Moskau—das dritte Rom” // Jahrbücher für Geschichte der sozialistischen Länder Europas, 1975. № 15. S. 123-41.

90См. упомянутые статьи Гольберга, а также: Paul Bushkovitch. The Formation of a National Consciousness in Early Modern Russia // Harvard Ukrainian Studies, 1986. № 10. Pp. 358-59; John Meyendorff. Was There Ever a “Third Rome”? Remarks on the Byzantine Legacy in Russia // John J. Yiannias (Ed.). The Byzanitine Tradition After the Fall of Constantinople. Charlottesville, 1991; Daniel B. Rowland. Moscow – the Third Rome or the New Israel? // Russian Review, 1996. № 55. Pp. 594-95.

91Ronald Hingley. Russia: A Concise History. Rev. ed. London, 1991. P. 37; Glen Blackburn. Western Civilization: A Concise History. New York, 1991. P. 298; Robert C. Tucker. Stalin in Power: The Revolution from Above, 1928-1941. New York, 1990. P. 34; Orlando Figes. A People's Tragedy. The Russian Revolution 1891-1924. London, 1996. P. 62. Противоположную вышепе-

речисленным изданиям позицию в вопросе истории “Третьего Рима” занимает учебное пособие Николая Валентиновича Рязановского, см.: A History of Russia. 5th ed. New York and Oxford, 1993. P. 125.

84

Ab Imperio, 2/2000

Особой популярностью пользуются Бердяевские философские спекуляции, ранее запрещенные его книги выпускаются значительными тиражами, читаются и обсуждаются.92 Просоветские и русские националистические группы (наиболее яркий пример – “Память”) восприняли концепцию “Третьего Рима” как знак русского возрождения. На Западе доктрина приводится как исторический контекст “русского мессианизма” и “экспансионизма” в газетных публикациях, книжных обзорах и передовицах.93 Даже западные политические лидеры находят порой корни современной российской политики в идеях Филофея. Например, Гельмут Коль утверждал, что истоки русского стремления к экспансии и … веры в то, что Мать-Россия принесет спасение всему миру могут быть найдены в идее “Москвы как Третьего Рима, следующего за Византией”.94 Хотя Коль обнародовал свою теорию несколько лет назад, многие на Западе продолжают разделять его боязнь русского “третьероманизма”.95

Заключение

Батерфилд (Butterfield) много лет назад предупреждал, что попытки отыскивать корни современных событий в “поворотном моменте” отдаленного прошлого очень опасны, так как неизменно ведут к “открытию” аналогий, которые уводят сознание во все более древние времена, все глубже и глубже укореняют его в анахроничной ошибке. История доктрины “Москва – Третий Рим” ясно показывает ошибочность поиска корней в области национальной истории. Со второй половины XIX века многие ученые, философы и публицисты открыли для себя в письменном наследии Филофея “корни” того, что они считали основными характеристиками “русской идеи”. Ламанский обнаружил там истоки панславизма, Соловьев нашел корни христианского универсализма, Бердяев открыл происхождение большевизма, Чаев проследил зарождение русского национализма, а многочисленные ратники холодной войны – основания советского “экспансионизма”. Однако внимательный анализ ранней истории доктри-

92Например: Н. А. Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма. M., 1990; его же. Судьба России. M., 1990; его же. Новое средневековье. M., 1991; его же. Русская идея // Мыслители русского зарубежья / Под ред. А. Ф. Замалеева. С. Петербург, 1992.

93В качестве примера может указать на следующие публикации: рецензия Хью Кеннеди

(Hugh N. Kennedy) на работу Джона Норвича: John J. Norwich. Byzantium. The Decline and Fall. London, 1995 в: The New York Times Book Review, 1996. January 7.

94Цитата взята из: The New York Times, 1984. September 16.

95Например: Leon Poliakov. Moscou, troisieme Rome. Paris, 1989, который подчеркивает на-

следие и зловещие значение “le messianisme russe”. Более сбалансированный анализ в истори-

ческой перспективе содержится в: Tim McDaniel. The Agony of the Russian Idea. Princeton, 1996.

85

М. По, Москва – Третий Рим…

ны позволяет заключить, что Филофей не мог помыслить ни одной из этих поздних инкарнаций созданного им образа “Третьего Рима”. Таким образом, “третьероманизм” есть результат проецирования современной идеи, а именно идеи “русской миссии”, на внешне схожую концепцию раннего нового времени. Результатом данной проекции стало анахроничное представление, которое усилило свойственное новому времени убеждение, что русскому народу присущ мессианизм. По иронии судьбы именно только в таком виде идея о Москве как “Третьем Риме” оказала влияние на русскую историю. Можно предположить, что тщательное исследование других “осевых моментов” национальных историй может привести к сходным выводам.

SUMMARY

As Butterfield warned years ago, the attempt to find the origins of the present in a distant pivotal moment is a very dangerous pursuit, for it leads almost inevitably to the “discovery” of analogies that lead the mind further and further back in time and deeper and deeper into anachronistic error. The history of the idea “Moscow, the Third Rome” clearly illustrates the pitfalls of originsseeking in the sphere of national histories. Since the mid-nineteenth century a variety of scholars, philosophers and publicists have “discovered” in the writings of Filofei the “roots” of what they believed to be a fundamental characteristic of the “Russian idea”: Lamanskii located the origins of Panslavism; Solov'ev found the roots of Christian universalism; Berdiaev uncovered the lineages of Bolshevism; Chaev traced the beginnings of Russian nationalism; and numerous Cold-Warriors identified the bedrock of Soviet “expansionism.” Yet a sober assessment of the early history of the doctrine suggests that none of these things was ever dreamt of by Filofei. “Third Rome,” then, is the result of the projection of a modern idea – notably, the “Russian mission” – onto a superficially analogous early modern concept. Ironically, it is only in this sense that “Third Rome” can be seen as having any significant impact on Russian history – as an anachronistic artifact that reinforced a preexisting modern belief that Russians are imbued with some kind of messianic impulse. One could reasonably guess that careful investigations of other pivotal moments in other national histories might lead to similar conclusions.

86