55651550

ленно формировать, то региональное самосознание, напротив, было сильным и позитивным из-за упоминавшегося выше положения княжеств и отдельных немецких государств по отношению к Империи. Идентификация с территориями в самосознании населения сосуществовала с идущей из глубины веков идеей наднациональной Империи как расширенного горизонта «родины». Таким образом, сложилась традиция двойной идентичности у граждан Германии в XIX и ХХ вв.: региональная идентичность и национальная, обе взаимодополняли и пронизывали друг друга, не конкурируя друг с другом и не вытесняя одна другую. Один из примеров – празднование на- родно-национальных праздников в 1860-х гг., которые описывает ведущий немецкий историк национализма Дитер Лангевише: в Вюртемберге в 1859 г. празднование ста лет со дня рождения Шиллера24, организованное как национальный немецкий праздник, сливалось со швабским народным празднеством, один не противоречил другому, «в великолепии малой родины отражалось великолепие великой немецкой родины. Самые гордые желания и надежды соединялись в одном: хорош Вюртемберг всегда и везде!»25 Не только красно-черно-золотые флаги развевались на флагштоках, вывешивали и земельные, и городские флаги, а в некоторых местах были представлены флаги всех немецких государств»26.

Двойная идентификация невербально проявлялась в обращении с символикой на административном или повседневном уровнях: наряду с германским флагом вывешивали флаг земли или города. Эта традиция продолжается и сегодня: в историческом регионе Франкония, входящем административно-поли- тически в федеральную землю Бавария, на садовых участках могут соседствовать национальный флаг Германии с бело-голубым баварским и красно-белым франконским.

24С 8 по 10 ноября 1859 г. был организован большой цикл праздников, объединивший два знаковых события – столетие Ф. Шиллера и одновременно 10-летний юбилей революции 1848–1849 гг. Празднества прошли во всех немецких университетах и более чем в 400 городах страны. Размах празднования юбилея великого поэта был уникальным, а его сопряженность в церемониале и организации с годовщиной несостоявшейся демократической революции подчеркивали национальный уровень и идею события. Вместе с тем шествия как один из элементов праздника сводит национальный уровень к традиционно народному празднику и подчеркивает тем самым неразрывность национального и регионального.

25Morgenblatt für gebildete Leser/ 1859/2, 1149. Цит. по: Langewiesche Dieter, Kulturelle Nationsbildung im Deutschland des 19. Jahrhunderts. In: Manfred Hettling, Paul Nolte (Hg.): Nation und Gesellschaft in Deutschland. Hans-Ulrich Wehler zum 65. Geburtstag. München, 1996. S. 50.

26Ibid.

Если использовать концепцию imagined community Б. Андерсена27, то нация вполне может выступать такой воображаемой общностью. В XIX в. модель такой общности в Германии была привлекательна для большинства потому, что сулила вполне осязаемые блага – социально-экономические выгоды от наличия национального государства, гражданские права членов национального сообщества, прежде всего права на социальные и экономические достижения национального государства.

Национальное самосознание нуждалось в формировании и соответствующем воспитании. Для этого уже в XIX в. целенаправленно работали. Идею нации конкретным содержанием наполняли изобретенные традиции28, генеалогические/этиологические мифы, коллективная память, выраженная в определенных доминантах – личностях, событиях, культурных достижениях и продуктах, знаковых местах. Такие знаковые места и события черпались из славных моментов прошлого, знаменовавших победы, преимущества или иные достижения, возвышающие немецкий народ над остальными и служащие арсеналом позитивной самоидентификации. После вычленения или изобретения таких событий-мифов происходила их идеологическая обработка, усиление, сопряжение с идеей единой нации и распространение из элитарного дискурса в повседневность и «в массы». Прежде всего, идеологи нации обращались к образу Германии как «нации поэтов и мыслителей», давших миру такие имена, как Гете, Шиллер, Кант, Лейбниц, а также такие нагруженные связанными с культурным расцветом ассоциациями локусы, как Веймар и Нюрнберг (место творчества Гете и Шиллера, жизни и творчества Ханса Сакса и Дюрера). Продуктивными оказывались и моменты германского прошлого – не всегда соответствующие позитивному мифу о превосходстве, но переосмысленные идеологией в пользу такого обыденного восприятия: личность и империя Карла Великого или Фридриха Барбароссы.

Определенную сложность представляли поиски генеалогического мифа – эпоса, легенды или иного текста, которые бы повествовали о происхождении народа, олицетворяли бы в концентрированной форме немецкое начало и обеспечивали бы воображаемому сообществу позитивную (национальную) идентификацию. Идеологические искания национального мифа и национальный подъем совпали с процессом становления германистики, которая обращалась к различным текстам. Один из таких текстов, идеологически нагруженный национальной идеей, – «Песня о нибелунгах». Однако, несмотря на немецкую языковую принадлежность эпоса, в нем обнаруживается много уязвимых мест. Так, события и герои относятся

27Andersen Benedict. Imagined Communities. London, 1983.

28Hobsbowm E., Ranger T. The Invention of Traditions. Cambridge University Press, 1983.

121

к чуждой для Германии Бургундии, сюжет представляет собой не героический эпос, а историю предательства и кровной мести, вскрывает низменные и подлые черты характеров героев, а смерть всех протагонистов в финале и вовсе ставит под вопрос уместность использования эпоса в роли нациеутверждающего мифа29.

Другим текстом немецкого происхождения является «Легенда о докторе Фаусте», которая как национальный миф также обнаруживает проблематичность: вдумчивый и ищущий Фауст во имя знания заключает греховный пакт с дьяволом и обрекает себя на гибель. История Фауста, как известно, достигла апогея драматизации и судьбоносности в творчестве Гете и Томаса Манна. Как представляется, образ и «комплекс» Фауста сопровождают немецкую нацию на протяжении всей истории, а способность немцев к бесчеловечности и закат «немецкого величия» (в частности, преступления Холокоста и тотальное поражение во Второй мировой войне) фаталистично соотносятся с амбивалентностью немецкого начала, отраженного старой народной легендой – через стремление к свету и созиданию путь к злу и разрушению30.

Повседневный дискурс также предоставлял особый аресенал символов и знаковых явлений. Гипертрофированные в процессе их осознания, выделения из ряда повседневных привычных вещей и далее распропагандированные идеологами национализма, они становились определяющими для идентичности немца. Такие повседневные символы идентичности апеллировали к полуметафизической категории «национального характера» и должны были представить новую объединяющуюся нацию как особую, узнаваемую ее членами общность людей через усвоенные с детства черты характера, понятия, ценности. Примерами таких символов можно считать понятие Gemütlichkeit, уюта и душевности31; или

29См. подробнее: Wapnewski Peter. Das Nibelungenlied // Schulze H., Francois E. (Hg.). Deutsche Erinnerungsorte. München: C.H. Beck, 2001. Bd. I. S. 159–170.

30См. подробнее: Mattenklott Gert. Faust // Schulze H., Francois E. (Hg.). Deutsche Erinnerungsorte. München: C.H. Beck, 2001. Bd. III. S. 603–620.

31Для перевода на русский язык лексемы Gemütlichkeit не существует точного эквивалента, потому что в немецком это понятие объединяет как внешнюю характеристику места (уютный), так и внутренние качества личности (душевный). В периоды национального подъема это качество немецкой натуры подавалось как типично немецкая черта, не свойственная никакому другому народу – задушевность, любовь к красивым мелочам и уюту в доме, к душевному общению в кругу близких. Прежде всего, упор делался на противопоставлении природной немецкой душевности холодному французскому культурализму и расчету (см.: Schmidt-Lauber Brigitte. Gemütlichkeit. Frankfurt: Campus-Verlag, 2003).

Рождество как интимно-семейный праздник с его атрибутами32.

Национализм в Германии XIX в. имел этнический (или культурный) характер, в отличие от гражданского (как во Франции, Англии и Нидерландах). Причинами этого считают запоздалое по сравнению с другими европейскими странами вступление в процесс политической модернизации и сложения национального государства33. Поскольку до объединения 1871 г. практически не было опыта единого национального рынка34 и политического управления, к которому можно было бы апеллировать в процессе сложения национальной идентичности (принцип равенства и свободы), Германия нуждалась в представлении хотя бы о том, что составляет культурную и этническую

32Подробнее о немецком Рождестве см.: Иванова-Бучат- ская Ю.В. Немецкое Рождество: традиционные компоненты, предметы, символы в коллекциях и архивных материалах МАЭ // Культурное наследие народов Европы: Сборник МАЭ РАН.Т. LIX. СПб.: Наука, 2011. С. 8–92. Рождество как символ немецкой культуры также сопрягается с феноменом Gemütlichkeit. Та форма рождества, которая известна сегодня, возникла именно в середине XIX в. с ростом буржуазии и распространением буржуазных ценностей (семья, уют, дом) и совпала с процессом формирования нации, в идеологии которого образ рождества был наделен повышенной значимостью и использован в националистических противопоставлениях Германии и «наследного врага» Франции, а также в конституировании воображаемого сообщества через «национальный» праздничный обряд. Для этого во время франко-прусской войны распространялись тиражированные изображения кайзера Вильгельма у рождественской елки среди простых немецких солдат, и дух немецкого рождества объединял всех от кайзера до оставшихся в тылу солдатских семей, а после войны обычай наряжать елку вместе с вернувшимися солдатами был принесен в те районы Германии, где доселе был неизвестен, и так возникло воображаемое сообщество, обладающее общей, отличной от иных народов, праздничной обрядностью, осознанием исключительности и ценности этого действия.

33Götz Irene. Deutsche Identitaten. Die Wiederentdeckung des Nationalen nach 1989. S. 118.

34Таможенные границы между немецкими территориями были упразднены только в 1834 г., однако и после открытия границ единый национальный рынок не сформировался: немецкие территории не стали вести торговлю с вновь обретенными соседями, но продолжали вековые традиционные связи. Скажем, у юга Германии были долгие и успешные сотрудничества с Италией и другими странами Средиземноморья, что проявляется сегодня на разных уровнях, вплоть до влияний в архитектуре (барокко), праздничной обрядности (карнавальные формы, рождественские вертепы), и усиливается принадлежностью к одинаковой конфессии – католичеству, тогда как города севера Германии, объединенные в Ганзейский союз, имели торговые сношения скорее со Скандинавией и Русью/Россией, нежели чем с Южно-немецкими государствами.

122

общность («культурная нация»). Отсюда гипертрофированное внимание к культурным корням и традициям, поиски и нахождения корней в германском общем прошлом, которые обеспечивала этнография

(deutsche Volkskunde, немецкое народоведение). По-

тому и облик науки вплоть до смены парадигмы после 1968 г. определял «генеалогический» сравнительноисторический метод.

Поиски общегерманского в многоликой культуре немецких земель были компенсацией отсутствия национального государственного единства («философия утешения»35), травмы французского владычества и чужеродного культурного влияния. Идея примордиального единства культуры, природы и общества, которое приписывалось германскому духу, реализовывалась в противопоставлении его уже упоминавшейся «искусственной культурности» Франции. Поиски немецкой сущности, «эссенции немецкого духа»36 и его истоков, свободных от иноземного влияния, далеких от нарастающей и извращающей природу индустриализации определяли немецкий романтизм в литературе, живописи и научных работах гуманитарных сфер соответствующего времени и делали их не только а-историчными, не адекватными современной им повседневности, но и составляли мотив для представлений о «немецкой примордиальной идентичности, сводящей демос к этносу, а политику к эстетике»37. Эту идею нации, построенной на принципе общей культуры, исключающей чужие элементы, подхватили и развили различные народные кружки и движения второй половины XIX – начала ХX в., вылившиеся затем в идеологию национал-социализма и массовое уничтожение евреев, цыган, славян и инакомыслящих.

Вторая мировая война и тотальное поражение Германии ознаменовали колоссальный разлом в немецкой национальной идентичности. Утрата государственного суверенитета, раздел на зоны оккупации державами-победительницами поставили страну фактически перед нулевой чертой, разделившей не только немецкую, но и всю европейскую и мировую историю на «до» и «после». Немецкая национальная идентичность достигла глубочайшего кризиса за всю историю. Как реакция в первые два послевоенных десятилетия в политическом и широком общественном дискурсах преобладала модель идентичности, сводящейся к «перспективе жертвы»38. Роль жертвы легитимирова-

35Beyme von Klaus. Deutsche Identität zwischen Nationa- lismus und Verfassungspatriotismus. In: Manfred Hettling, Paul Nolte (Hg.): Nation und Gesellschaft in Deutschland. Hans-Ulrich Wehler zum 65. Geburtstag. München, 1996. S. 82.

36Götz Irene. Deutsche Identitaten. Die Wiederentdeckung des Nationalen nach 1989. S. 120.

37Цит. по: Ibid.

38Кауганов Е.Л. Содержание и динамика немецкой национальной идентичности после Второй мировой войны (1945–2000-е гг.). Автореф. дисс. … канд. ист. наук. М., 2016. С. 35–37.

лась доминантами коллективной памяти, которыми выступали события недавней немецкой истории – разгром армии Вермахта, воспринимавшейся чистой

ине запятнанной преступлениями, значительные территориальные потери, разрушенные бомбежками немецкие города (Дрезден, скажем, стал одним из мест памяти немецкой нации), огромное число погибших и беженцев с утраченных территорий Восточной Пруссии, Судет и Силезии. Пристальное внимание к теме изгнания и переселения перевернуло укоренившиеся представления о родине и земле, и в связи с этим – привело к ощущению утраты традиций, конституирующих коллективную идентичность. В официальном

инаучном дискурсах это привело к пересмотру понятия родины и идентичности, основанной в немецкой традиции на единстве территории, происхождения и культуры39. Тема Flucht und Vertreibung (нем. «бег-

ство и изгнание») стала одновременно травмой нации и одним из национальных мест памяти. Помимо этого, не стоит забывать, что для большинства немцев, так или иначе соучаствовавших в национал-социали- стическом режиме – как солдат Вермахта, эсэсовцев, штурмовиков и членов их семей, так и рядовых граждан, молча наблюдавших за происходящим или использовавших свои расовые преимущества в профессиональной карьере и в быту – 8 мая 1945 г. означало скорее поражение их страны, на идее превосходства которой они были воспитаны, нежели освобождение от национал-социалистического режима40.

Пересмотр перспективы жертвы и переосмысление послевоенной национальной идентичности стали возможны со сменой поколений и демократизацией общества. Новая государственная формация (республика), новая конституция, ставящая во главу угла демократические ценности, новая социальная

иэкономическая структура государства, процессы против национал-социалистических преступников, затронувшие все общество (денацификация и дебаты о коллективной вине), повысили уровень саморефлексии общества и укрепили в нем консенсус о коллективной вине и ответственности за преступления национал-социализма как национальной травме ХХ в.41 Эти движения заставили пересмотреть идентичность немцев как «культурной нации» поэтов и мыслителей: цитируя Теодора Адорно, «Холокост не

39Kaschuba W.: Die Einführung in die Europäische Ethnologie. München: C.H. Beck, 2006. S. 136–139; Bausinger H. Volkskunde. Tübingen: Tübinger Vereinigung für Volkskunde e.V.; 1999. S. 141–159.

40Jarausch Konrad H. Die Umkehr. Deutsche Wandlungen 1945–1995. München: Deutsche Verlags-Anstalt, 2004. S. 19–20.

41Адорно Т. Что значит «проработка прошлого?» (1963) // Неприкосновенный запас. 2005. № 2–3 (40– 41). URL: http://magazines.russ.ru/nz/2005/2/ado4. html (дата обращения: 01.07.2016).

123

оставил места поэме»42. Режим национал-социализма

ипризнанное участие в нем широких масс населения дискредитировали национальные символы этнокультурными классификациями и сплошной национализацией культуры.

Мысль о том, что «после Освенцима больше нельзя гордиться немецкой культурой»43, как зеркало, отразила смена исследовательских парадигм в гуманитарных дисциплинах послевоенной ФРГ. Самый яркий пример – немецкая этнография/народоведение, до 1945 г. служившая наиболее верным проводником национальных (и нацистских) ценностей и не только сменившая к 1980-м гг. свое наименование, но и отказавшаяся от исследований «традиционной» культуры и поиска континуитета в пользу изучения динамических культурных процессов, социальных практик «здесь и сейчас», непоследовательностей и конфликтов в культуре при необходимой критической научной саморефлексии44.

Таким образом, считается, что наибольшее значение в общественном дискурсе и культуре памяти послевоенной Германии имеет травма нацистской диктатуры, именно она служит причиной отказа от былых национальных мифов на официальном уровне. Вместо героизации прошлого официальная политика идентичности Германии открывала поиск новых форм (пост)национальной самоидентификации граждан государства, исходя из самокритичного и рефлексивного переосмысления собственной истории

ипроведения ее через фильтр опыта национал-социа- листической диктатуры. Национал-социалистическое прошлое и ответственность нации за преступления Второй мировой войны как точка отсчета новой общественной модели, реализованной Германией после 1945 г., составляют важнейший компонент конструкта немецкой национальной идентичности.

Отказ от национального был не только официальной линией государства, но и проявлялся на повседневном и приватном уровнях. Показательно, например, отношение немцев к своему флагу. Ирене Гетц, рефлектируя над собственным опытом, приводит эпизод посещения американских друзей на их ранчо в 1990-е гг., где в честь гостьи был поднят баварский бе- ло-голубой флаг и произнесены извинения по поводу отсутствия в магазинах США черно-красно-золотого национального. В этот момент антрополог поймала себя на снисходительной улыбке в адрес хозяев, чувстве облегчения (что позорный национализм не был явлен) и одновременно удивления непринужденностью обращения с национальным в приватном про-

42Götz Irene. Deutsche Identitaten. Die Wiederentdeckung des Nationalen nach 1989. S. 126.

43Ibid.

44См., напр.: Kaschuba W. Die Einführung in die Euro- päische Ethnologie. S. 20–108.

странстве и повседневной жизни, которое могут себе позволить американцы45.

Сходные ситуации и комментарии относительно национальности и ее символов приходилось записывать в 2000 г. при работе в деревнях Мекленбурга – Передней Померании: на садовых участках принято ставить высокие белые флагштоки, но мне ни разу не попались на глаза государственные флаги: вместо них – земельные флаги, или как вариант – флаги любимых футбольных клубов. Часто в качестве комментария такой ситуации или предпочтительно регионального самоотнесения информанты ссылались на принятую в обществе тенденцию отрицания каких-либо общенемецких ценностей как результата пережитого опыта экстремального национализма46, т. е. воспроизводили общественный дискурс второй половины ХХ в.

В то же время и в послевоенном ХХ в. «идентичностьобразующие» события и мифы не исключали национальный (националистический) аспект и потому отличались сложностью и противоречивостью. Так, наряду с Освенцимом как негативным символом истории ФРГ существовали и позитивно окрашенные, связанные с послевоенными достижениями нации – Немецкая марка (нем. DM) или «чудо Берна» (нем. Das Wunder von Bern, победа национальной сборной в чемпионате мира по футболу 1954 г.). Новейшие исследования немецких идентичностей показали, что эти противоположные и несравнимые друг с другом категории становления национального самосознания после 1945 г. имеют равный вес в послевоенном общественном и медийном дискурсе и в равной степени составляют послевоенную историю47. В обыденном сознании укоренившаяся идея немецкой культуры как столпа немецкой идентичности также прочно сосуществовала с негативной идентификацией. Указанные символы мотивировали на повседневном уровне гордость и позитивную идентификацию с нацией, что было обусловлено удовлетворением подавляющего большинства граждан ФРГ своей жизнью и достат-

45Götz Irene. Deutsche Identitaten. Die Wiederentdeckung des Nationalen nach 1989. S. 41–44.

46Aудиотека отдела европеистики. Записи интервью и расшифровки. Колл. № А–2. Северная Германия, Мекленбург – Вендланд. 2000 г.; Иванова Ю.В. О традиционных занятиях немцев, их обычаях, обрядах, пище, архитектуре. Мекленбург; Вендланд. Германия. Ксерокопия с автографа. На немецком языке // АМАЭ. К–1.

О.2. № 1737. 2000 г. С. 5, 50, 74, 75.

47Scharrer Hans Eckart. 50 Jahre D–Mark. Zeitgespräch. In: Wirtschaftsdienst. 1998 / VI, S. 319 // Jahresrückblick 1998: 50 Jahre D–Mark. URL: https://www.tagesschau. de/jahresrueckblick/meldung125836.html (Zugriff: 21.07.2016); James Harold: Die D–Mark // Schulze H., Francois E. (Hg.). Deutsche Erinnerungsorte. München: C.H. Beck, 2001. Bd. II.S. 434–450.

124

ком – когда речь идет, например, о явлении-символе

«экономического чуда» (нем. das Wirtschaftswunder) 50-х годов или демократических достижениях страны. В этом смысле послевоенный немецкий национализм дефинируется как «конституционный патриотизм»

(нем. Verfassungspatriotismus)48.

Еще одной травмой послевоенной истории Германии, отразившейся на национальной идентичности, был раздел страны, не прекращающийся на ментальном уровне и до наших дней: провозглашение в 1949 г. ГДР и ФРГ, Берлинская стена 1961 г., формирование двух различных государственных систем и обществ, еще более усилившее культурную сложность Германии. Политика Конрада Аденауэра укореняла эту травму и одновременно – противоречие в национальной идентичности: она была направлена на сближение с западными державами и полностью обращена к интеграции в западный мир с его демократическими ценностями, тогда как стремление к возвращению единства немецкого государства отсутствовало.

Вторая половина ХХ в. в отношении идентичности охарактеризовалась для Германии процессом денационализации как последовательной реализации новой постнациональной политики. При этом надо отметить, что денационализация идентичности и общества происходила и в ГДР, однако формы и обоснования этого процесса там были иные. ФРГ отказалась от традиционных национальных ценностей и символов – помимо результата рефлексии над пережитым опытом гипертрофированного национализма – по вполне политическим причинам: элиты страны преследовали цель европейской интеграции, которой национальная идея представляла помеху, ибо она исключает чужих, ведет к ксенофобии и затрудняет взаимодействие с рабочими мигрантами, которые массово приезжают в Германию с 1950-х гг.49 Политические элиты ГДР предприняли отказ от всех прежних национальных ценностей и норм, чтобы на символическом уровне подчеркнуть новый путь нового государства, «чистого от фашизма» и империалистического прошлого. Денационализация была девизом строительства наднациональной социалистической общности (пролетарский интернационализм).

Крах социалистической системы и объединение Германии в 1989 г. перекроили не только послевоенную историю Германии, но и политическую карту Европы, и расстановку политических сил в мире. Вновь Германия оказалась перед «новым началом», с которого начались рассуждения и публикации в медийном дискурсе о срастании двух обществ в один народ, снова зазвучала идея строительства нации на базе единой культуры. Но эта идея скоро сменилась разочарованием от неизгладимых различий между немцами быв-

48Хабермас Ю. Постнациональная констелляция и будущее демократии // Логос. 2003. № 5 (39).

49Ср.: Kaschuba W. Die Einführung in die Europäische Ethnologie. München: C.H. Beck, 2006. S. 141–142, 182.

ших ГДР и ФРГ: «Немецкий народ не обладает культурным, социальным и ментальным единством»50, а

впрессе все больше распространялись карикатуры и образы «стены в головах», свидетельствующей о ментальных различиях и стереотипизации немцев по обе стороны бывшей Берлинской стены. За время существования двух государств сложились два различных общества, обладающие каждое своей историей и установленным в официальном и повседневном дискурсах отношением к немецкой истории, соответственно, историческим самосознанием, культурой повседневности, различными рабочей и профессиональной культурами.

Западные и восточные немцы называют друг друга пренебрежительно «осси» и «весси» от немецкого Osten (восток) и Westen (запад); в кругах, где требуется политкорректность, такие термины отсутствуют, но уточнение, как правило, все равно проводится: ein Ostdeutscher (нем. «восточный немец»), или: sie ist vom Westen (нем. «она с запада»). Мне неоднократно приходилось фиксировать примеры повседневного восприятия таких различий в разных ситуациях. Так, в 2000 г. во время двухлетней стажировки в восточнонемецком Грайфсвальде мне довелось провести несколько дней в знакомой семье в г. Ратинген, что расположен в индустриальном районе на Рейне,

вбывшей ФРГ. Глава семьи происходил из ГДР, где прожил все молодые годы, а затем, не выдержав тягот социалистического строя своей страны и контраста с благоденствием соседней ФРГ, бежал туда и женился на дальней родственнице, жившей в Западной Германии. Несмотря на материальное благополучие и вожделенный «западный» стиль жизни, в застольных разговорах неоднократно выяснялось, что в ссорах с

падчерицами камнем преткновения было именно восточное происхождение их «папы»: «Ах ты, поганый осси!», – были слова девушки, которые с досадой приводил мой знакомый.

Всвязи с закрытием многих предприятий, организаций и институтов в бывшей ГДР после объединения, а также замещения ряда руководящих должностей выходцами из ФРГ, которые считались более квалифицированными и соответствующими стандартам западной страны, многие восточные немцы остались без работы. В свою очередь, для жителей «старых» федеральных земель были введены особые отчисления – добавка к налогам от пяти до семи процентов (нем. Solidaritätszuschlag), декларированные как средства, идущие на восстановление «отсталой» инфраструктуры «новых» федеральных земель. Эти факты также существенно остудили первоначальный энтузиазм от объединения, поселив в душах взаимное недовольство и разочарование, которые усиливались тем более, чем более заметны были поведенческие различия. Однажды в 2004 г. в Лейпциге мы вместе с коллегой из Бонна

50Götz Irene. Deutsche Identitaten. Die Wiederentdeckung des Nationalen nach 1989. S. 138.

125

спешили из института на транспорт, трамвай уже стоял на остановке, но как только мы подошли, водитель закрыл у нас перед носом двери и уехал. Знакомая советским людям ситуация. «Неслыханно! Им что тут, не доплачивают что ли?!!», – была возмущенная реакция западной коллеги, которая подразумевала не в последнюю очередь и взыскиваемые с нее деньги на восстановление восточных земель.

Следствием разочарования в строительстве единой нации стало новое усиление регионализма. В ходе полевой работы в деревнях Северной Германии в 2000 г. нам неоднократно приходилось фиксировать предпочтение региональной или даже узколокальной (в рамках одной деревни) самоидентификации, нежели общенемецкой: «Я – мекленбуржец»51; «Я бы сказал: я – северный немец. Или мекленбуржец, тоже подходит»52; «Жители Пихера замкнуты в рамках своей деревни, и даже тех, кто проживает здесь 30 лет и более, они считают за чужаков, приезжих»53; «Жители Глайзина отличаются от жителей других деревень, скажем, от Пихера или Варлова, прежде всего своим дружелюбием и приветливостью. Они никогда не будут относиться к вам с недоверием, всегда готовы помочь»54. Наряду с традиционным регионализмом (земельным) и конструированным противопоставлением культур и обычаев северных и южных немецких земель (которое артикулировано во втором примере) появилось еще одно – восток и запад, «осси» и «весси»55.

В связи с неоднородностью объединившейся нации и долгим периодом существования разных государств с противоположными официальными дискурсами сложилась очевидная несимметричность национальной идентичности. ГДРовцы хотели быть немцами и видели себя частью некогда единой общности, воплощавшей идеалы и символы культурной нации «поэтов и мыслителей», в то время как по другую сторону стены печать позора и преступлений гитлеровского режима заставила отказаться от прежних общенациональных символов и ценностей. После фактического вливания восточных земель и приспособления к системе ФРГ, восточные немцы столкнулись с совершенно чужой для них идентичностью, а их вожделенная общенемецкая национальная не годилась, не принималась56.

51Иванова АМАЭ (полевые материалы автора). Л. 5.

52Там же. Л. 75 об.

53Там же. Л. 84 об.

54Там же. Л. 55.

55Götz Irene. Deutsche Identitaten. Die Wiederentdeckung des Nationalen nach 1989. S. 138.

56См., напр., эмоциональные размышления писательницы Риты Кучински, уроженки Берлина: Kuczinsky Rita: Vereint und dennoch durch Welten getrennt. Von der Schwierigkeit, eine Deutsche in Deutschland zu sein // SZ. 16.2.1999. 15.

Анализируя многообразие способов обхождения с осознанием отсутствия единства нации, Ирене Гетц выделяет три модели идентичностей: модель коррективы, выражающаяся в регионализме («мы все не просто вообще немцы, но представители разных конкретных регионов»), компенсаторную модель («если уж мы считаемся немцами второго сорта, тогда мы образуем собственный этнос»), модель альтернативы («поскольку «немецкость» и национальное самосознание – нерелевантные категории, тогда я буду придерживаться представления, что я восточный или западный немец»)57.

После 2000 г. отношение к конструкту национальной идентичности и феномену национальной гордости постепенно меняется, и в обществе с этого времени сосуществуют тенденции де- и ренационализации. В этом сыграл роль ряд исторических процессов. В частности, глобализация экономики и рынков (Европейское экономическое пространство, единая европейская валюта, слияния и интернационализация концернов и банков), глобализация в политике (Военное вмешательство США и европейских держав в конфликт Косово как пример реализации борьбы за общеевропейские демократические ценности без учета национальных границ и суверенитета) и медиальных ресурсов (Интернет). Массовые миграционные процессы в Европе и изменения в системе гражданства Германии с 2000 г.58 вели к денационализации и

57Götz Irene. Deutsche Identitaten. Die Wiederentdeckung des Nationalen nach 1989. S. 143.

581 января 2000 г. вступил в силу закон, согласно которому дети иностранцев, рожденные в Германии, получают двойное гражданство и по достижении совершеннолетия получают право выбирать, паспорт какого государства они получат. Еще до принятия закона среди фракций Бундестага и в средствах массовой информации развернулись дебаты относительно мигрантов и двойного гражданства, которое имело много противников [URL: http://www.berliner-zeitung.de/ bundestag-entscheidet-ueber-staatsbuergerschaftsreform- union-droht-mit-klage-gegen-doppelpass-16667588 (дата обращения: 05.07.2016)]. Усилившиеся потоки переселенцев и реформа гражданства послужили толчком к развитию еще одной дискуссии. Председатель фракции ХДС Фридрих Мерц спровоцировал в прессе дебаты относительно «ведущей культуры» и «ведущих ценностей» (нем. Leitkultur-Debatte), к которым долж-

ны приспосабливаться интегрирующиеся в немецкое общество мигранты. Его основная идея была в том, что в результате травмы и пересмотра националистического прошлого немцы лишились основных национальных ценностей и символов, но по-настоящему открытым к чужому может быть лишь то общество, которое уверено в себе и своих ценностях. Поэтому немцы должны сначала сознательно придти к общему мнению, какому «кодексу» должны подчиняться те, кто хочет принадлежать к нам» (FAZ 25.10.2000). Оппоненты Ф. Мерца аргументировали тем, что этнизация общественных ценностей, которым должны следовать

126

превалировании постили транснациональных моделей идентичности индивидуумов и государств.

Тенденции европеизации затронули и политику идентичности. В этом смысле денационализация была идеологически представлена движением от традиционного для Германии, отжившего этнизированного понятия нации к модели нации по принципу согражданственности, принятой в других западноевропейских странах и единственно продуктивной в объединяющейся Европе. Такая модель предоставляет возможность, скажем, арабу или сирийцу как «немцу по выбору» стать таким же патриотом Германии и ее конституции, как и немцу по крови59.

Стремления (или требования) европеизации наблюдаются и в гуманитарных науках в смысле включения любого поля профессиональной деятельности в расширенный европейский контекст, что симптоматично иллюстрирует, например, самая первая строка Введения в краткую историю Германии, изданную в 2005 г.: «Противоречивая и неоднозначная история немецкой нации тесно вплетена в общеевропейскую историю…»60 Сравнительной перспективой для изучения различных культурных феноменов в этнографических дисциплинах Германии нынче выступают не другие немецкие регионы, а Европа. Трансформация дисциплины «немецкая этнография» в «европейскую этнологию», Музея (немецкой) этнографии в Музей европейских культур (Берлин) на уровне названий – также одно из проявлений идеологии европеизации: «Должна присутствовать Европа. Мы должны быть европейскими», – фраза, которую часто произносит директор упомянутого Музея при обсуждении концепций мероприятий и выставок61. Кстати, история маленького и не очень значимого в музейном ландшафте Берлина Музея европейских культур показательно иллюстрирует тенденции относительно национального, имевшие место в разные эпохи в немецком общественно-политическом дискурсе:

мигранты, ведет к исключению их из общества (нации), невозможности идентификации с ним и интегра-

ции. URL: http://www.bpb.de/apuz/26535/leitkultur- als-wertekonsens?p=1http://www.faz.net/aktuell/ feuilleton/debatten/leitkultur-debatte-integriert-euch- selber-13975439.html (дата обращения: 05.06.2016)].

59Tibi Bassam. Leitkultur als Wertekonsens. Bilanz einer missglückten deutschen Debatte // Aus Politik und Zeitgeschichte. Ausgabe 1–2/2001. URL: http://www. bpb.de/apuz/26535/leitkultur-als-wertekonsens?p=1; http://www.faz.net/aktuell/feuilleton/debatten/ leitkultur-debatte-integriert-euch-selber-13975439. html (Zugriff: 05.06.2016).

60Ries, Heinz-Gerd: Deutsche Geschichte, Köln: DuMont, 2009. S. 7.

61Бучатская Ю.В. «Этнография этнографов». Антропология академической жизни Берлина. Поездка 3.01.08– 13.09.2013. Полевой дневник. АМАЭ РАН, К-1, О.2,

№ 1954. Л. 7, 19.

И тогда [1950-е гг.] Вольфганг Штайниц, наш сильный партнер со стороны академии, сказал: почему бы не назвать просто Музей этнографии? А уточнение – немецкий ли, польский или русский или не знаю какой еще – мы опустим, это национальное обозначение, потому что это бессмысленно, эта война показала нам, что такая категория нестабильна, так что музей [...] потому что культуры так или иначе испытывают взаимовлияния, и через передвижения, миграции людей многое заимствуется, что уже нельзя назвать немецким или объяснить немецким происхождением. Да и в собрании потом было много вещей, музей ведь основан был Рудольфом Вирховым (1880-е гг.), и он уже тогда имел тенденцию не ограничиваться Германией, но мыслил европейски. Но в то время политика была национальной, все было направлено на нацию, так что он должен был собирать немецкие костюмы и изделия – и вот тут хорошо видно, насколько такая культурная институция каждый раз зависима от политических условий. Это совершенно понятно. После музей стал называться Музей немецкой этнографии, но я думаю, что это правильный шаг, назвать только Музей этнографии и вообще не давать национальное обозначение. Потом пришло объединение Германии. В Далеме музей назывался еще Музей немецкой этнографии. Но каждый осознавал, что это неправильно, так нельзя было называть, и тогда после 1990 г. музей назвали Музеем этнографии. А после 1999 г. он стал музеем европейских культур, его реорганизовали и переименовали. И это совершенно замечательная и интересная история, как и вообще история дисциплины, ведь политическая обстановка в Европе в самом деле сильно изменилась. И вместе с тем культура также стала более сложная и многогранная, культура вообще приняла иной облик, и музей должен это рефлектировать»62.

Итак, процессы глобализации и европеизации включали ответное движение ре-национализации как защитный или компенсаторный механизм: когда ощущается угроза исчезновения и вытеснения старых национальных символов, отсылающих к этническому государству, они реактуализируются. Пример тому – празднование 50-летия немецкой марки как эмоционально нагруженного символа национального экономического успеха перед прекращением обращения и вводом евро63.

С этого времени постепенно и не без трудностей64 утверждается мотив гражданской нации с рав-

62Интервью с доктором Эрикой Карасек, директором Музея немецкой этнографии, Музея европейских культур с 1971 по 1999 г. 8 августа 2013 г., Эркнер //

ПМА 2013.

63Scharrer Hans Eckart. 50 Jahre D–Mark. Zeitgespräch // Wirtschaftsdienst. 1998. VI.S. 319–322.

64Достаточно упомянуть эпизодические выступления правых экстремистов и неонацистов в различных городах Германии. В 2008 г. во время полевого стационара

127

ным участием в ней мигрантов, сограждан с иным национальным и культурным прошлым, и концепция общества, принимающего мигрантов (нем. Einwanderungsgesellschaft). За модель новой немец-

кой нации по принципу согражданства была взята «Берлинская республика»65. В этом смысле Берлин как новая столица объединенного государства стал средоточием новых национальных символов и послужил центром институциональной и содержательной привязки официального дискурса о национальном: именно Берлин стал местом, в котором произошел символический акт объединения и которое в большей степени столкнулось с мигрантами; именно в Берлине как столице вершилась политика относительно переселенцев и новой объединенной страны.

После лета 2006 г. наблюдается поворот в обхождении с национальным на личном и повседневном уровнях, и связан он с проводившимся в Германии Чемпионатом мира по футболу. Спортивный азарт объединил болельщиков за национальную сборную, а выбор Германии в качестве места проведения «WM 2006» сыграл свою роль в воскрешении национальной гордости и объединил новое поколение немцев по обе стороны стены в ликующее (национальное) целое. С лета 2006 г. можно все чаще наблюдать развевающиеся государственные трехцветные флаги над садовыми участками, на балконах частных квартир и студенческих общежитий, сувенирные черно- красно-золотые флажки и символику для спортивных болельщиков (рис. 2). Спортивные триумфы Германии последних десятилетий, с одной стороны, являются продолжением «чуда Берна» как символа

в Германии я наблюдала общественные дебаты, проходившие в университетском городе Бамберг (Бавария), где готовилась крупная акция правых. В ответ на готовящийся митинг университетская и религиозная общественность, а также совет по делам мигрантов выдвинули лозунг «Bamberg bleibt bunt» (Бамберг останется многообразным), и стартовал ряд общественных проектов в виде подиумных дискуссий, Мультикультурного праздника с множеством платформ выражения, ярмарки, мультирелигиозные мероприятия и спортивные проекты, задействовавшие жителей Бамберга разных национальностей.

Сегодняшняя миграционная политика Ангелы Меркель и строящиеся по всей стране лагеря для сирийских беженцев также получают в обществе дискуссионную оценку. Сторонникам последовательной политики европейской солидарности в помощи беженцам и жертвам войн противостоит новое движение PEGIDA, аргументирующее свои активные выступления опасениями относительно исламизации западного мира, которые поддерживаются некоторыми органами СМИ, в частности Интернет-ТВ COMPACT, распространяющее в сетях карикатурное фото канцлера в хиджабе (COMPACT 1/2015 – Merkel Multikulti contra PEGIDA).

65По аналогии с исторической Веймарской республикой, т. е. республиканская форма государства эпохи Берлина как столицы.

позитивной национальной идентификации, с другой – рождают новый феномен, представляющий собой «Party-национализм»66, форму «фестивализации» национального на волне общей эйфории от массового (спортивного) праздника. Спортивные события, как и позитивный эмоциональный подъем праздника, как известно, объединяют людей, которых разъединяют политические или культурологические конструкты. Именно в таком контексте появляется возможность двойных и более идентификаций: живущий в Берлине турок может болеть с равным азартом и неравнодушием за турецкую и немецкую сборную, демонстрируя флаги Турции и Германии67.

Не в последнюю очередь на развитии Partyнационализма сказалась работа по национальному «брендингу» – оформлении и представлении нации как (товарной) марки на мировом рынке – марки, за которой стоят немецкие товары, страна как политический и экономический партнер, Германия как туристическая цель. «Национализм является новой конъюнктурной темой»68. При этом новый национализм обретает иное, по сравнению с предыдущим опытом XIX и ХХ вв. лицо. В продуктах брендинговых кампаний, организованных и идеологически проработанных массовых мероприятиях конструируется образ Германии как мультиэтничного гражданского общества, преодолевшего не только гомогенизирующую идею немецкости и стремление ассимилировать любое чужеродное влияние, но и послевоенные антинациональные аффекты69.

Мигранты, культуры, сцены, стили жизни

Сегодняшняя Германия – страна мигрантов. Миграция для Германии – явление не новое, оно началось еще в XIX в. с рабочей миграции поляков в стремительно развивающиеся индустриальные регионы. Однако это были в основном поляки из восточных областей Германской империи, поэтому данный процесс представлял собой внутреннюю миграцию.

Значительная внутренняя миграция затронула Германию сразу после окончания Второй мировой войны. Это упоминавшееся переселение с отчужденных территорий. Выходцы из Силезии, Восточной Пруссии и Судет, переселившись в западные области страны, были культурно чужими в принимавшем их обществе. Директор берлинского Института европей-

66Götz Irene. Deutsche Identitaten. Die Wiederentdeckung des Nationalen nach 1989. S. 16.

67Zürn M., Hurrelmann K., Häußermann H. Was sagt die erste Hertie-Berlin-Studie über die Stadt und ihre Bewohner? // Hertie-Berlin-Studie. 2009. Hg. Gemein- nützige Hertie-Stiftung. Hamburg: Hoffman und Campe, 2009. S. 291.

68Götz Irene. Deutsche Identitaten. Die Wiederentdeckung des Nationalen nach 1989. S. 210.

69Ibid. S. 16.

128

ской этнологии (до 2014 г.) профессор Вольфганг Кашуба, родители которого переселились в Баден-Вюр- темберг из Силезии, вспоминал, как в детстве он часто

вдраках с местными мальчишками был бит за то, что «не наш, чужой, другой»70.

В1950-е гг. началась новая волна рабочей миграции в ФРГ в связи с растущей экономикой и недостатком человеческих ресурсов вследствие потерь во время войны и закрытием немецко-немецкой границы. Первыми трудовыми мигрантами, легализованными межгосударственными соглашениями, были итальянцы (после 1955 г.), затем греки и испанцы (1960), турки (1961), марокканцы (1963), португальцы (1965), тунисцы (1965) и югославы (1968). До 1970-х гг. в ФРГ приехало более 4 млн гастарбайтеров. В следующем году федеральное правительство облегчило процедуру продления трудовых договоров и переезд семей мигрантов, чем воспользовалось большинство мигрантов, и остались в Германии. В 1979 г. в отчете Ведомства по делам иностранцев депутат Хайнц Кюн впервые указал на фактический процесс переселения

вГерманию под видом «гостевой работы», т. к. число мигрантов, планирующих возвращение на родину неуклонно снижалось. Таким образом, впервые члены правительства обозначили Германию как страну миграции71.

После 1989 г. Германия принимает наибольшее количество переселенцев из стран восточного блока, прежде всего – граждан, признающих немецкое происхождение72, и евреев бывшего СССР, обеспечивая облегченную процедуру въезда в страну. Спорадические переселения этих групп населения случались уже с 1950-х гг., однако массовый характер они приобрели вместе с распадом Советского Союза, крахом со-

циалистической системы и экономическим упадком73.

70ПМА 2013.

71Chronik „Migrationsgeschichte und Integrationspolitik in Deutschland“ // Bundeszentrale für politische Bildung. URL: http://www.bpb.de/lernen/grafstat/projekt- integration/134770/chronik-migration-und-integration- in-deutschland?p=2 (Zugriff: 27.07.2016).

72Данная группа российских немцев, эмигрировавших из республик СССР в ФРГ определялась «Федераль-

ным законом о изгнанных» [Bundesvertriebenengesetzt, BVFG, §4] и называлась «Aussiedler» (переселенцы)

или даже «Heimkehrer» («возвратившиеся на родину»). Граждане, переселившиеся в Германию после 31 декабря 1992 г., получили статус «поздних переселенцев» (Spätaussiedler). Под поздними переселенцами понимаются представители немецкого этноса, которые пострадали вследствие войны и ее последствий и покинули определяемые «Федеральным законом об изгнанных» области расселения после 31 декабря 1992 г. в ходе реализации федеральных мер по приему переселенцев и обосновавшиеся в течение 6 месяцев на постоянном месте жительства в пределах ФРГ.

73Kessle Judith: Beispiel Berlin: Jüdische Migration aus der ehemaligen Sowjetunion seit 1990. 2003. URL: http:// www.berlin-judentum.de/gemeinde/migration-1.htm Zugriff 15.07.2016

Статистические данные утверждают, что с 1992 по 2015 г. в Германию переселилось 1 822 996 человек из стран бывшего СССР и СНГ74. В последние два года в связи с войной в Сирии Европа – и в первую очередь Германия – принимает новую волну мигрантов из стран Ближнего Востока и Африки75.

Мигранты стали неотъемлемой частью немецкой повседневности, их пестрые и разнообразные культуры повседневности в особенности характерны для облика больших городов-метрополий, таких как Франкфурт, Кельн, Дюссельдорф, Гамбург, Берлин.

Идея Берлина как модели новой немецкой нации объясняется не только его нынешним столичным положением и потому позицией формального примера для остальной страны. Берлин среди крупных городов Германии представляет особое и во многом уникальное явление в силу своего блестящего прошлого, исторического нахождения в обеих частях разделенной нации, арены мирной народной революции 1989 г., города турецких и советских мигрантов, города альтернативных арт-проектов и креативного класса (рис. 3, 4). Все эти события и социальные среды привносили в городскую культуру Берлина свои особенности.

Многообразие культур и толерантность населения всегда были характерной чертой метрополий, о которой писал Георг Зиммель еще в начале ХХ в. Разнообразие стилей общения, поведения, самопредставления – самых разных культур и субкультур сосуществует и питает само себя в современной метрополии как пространстве, характеризующемся одновременно плотностью и размахом. Оно отличается гетерогенностью за счет конкуренции новых культур и модных течений с существующими. В небольшом поселении можно привлечь внимание только через отличие от других, через постоянные создания таких отличий, тогда как в большом городе для любой новой, будь она даже странной, идеи или идентичности всегда найдется достаточная публика, чтобы утвердить новое направление. И в этом инновационная сила метрополии76. Берлин 1920-х гг. был

74Bundesverwaltungsamt. Statistiken zum Aussiedleraufnahmeverfahren. Spätaussiedler und ihre Angehörigen. Zeitreihe 1992–2015. Herkunftsstaaten ehemalige Sowjetunion. URL: http://www.bva.bund.de/Shared Docs/Downloads/DE/BVA/Staatsangeh%C3% B6rigkeit/Aussiedler/Statistik/Zeitreihe_1992_2015. pdf?__blob=publicationFile&v=3 (Zugriff 15.07.2016).

75Официальное число подавших прошение о принятии в качестве беженца в январе 2016 г. составило 873 596

человек (Bundesamt für Migration und Flüchtlinge. Aktuelle Zahlen zu Asyl 06/2016. URL: www.bamf.de. Zugriff 22.07.2016).

76Simmel Georg: Die Großstädte und das Geistesleben (1903) // Gesamtausgabe. Bd. 71: Aufsätze und Abhand-

129

именно такой культурно-либеральной, многоликой, густонаселенной метрополией, центром технических инноваций и культурных провокаций (достаточно вспомнить расцвет кабаре и кино, которые считались низким искусством, но привлекали в Берлин охотников за впечатлениями из других метрополий). После нацистского режима и 1945 г. Берлин утратил свою многоликость; разделенный стеной, город стал символом эпохи. В своей панельной советской архитектуре, названиях улиц и памятниках антифашистам город хранит память о социалистическом прошлом ГДР, привилегированным городом и столицей которой он являлся (рис. 5).

Сегодня город снова объединяет людей разных социальных слоев, уровня образования и достатка, семейного положения, происхождения, сексуальной ориентации, убеждений и национальностей. Сегодняшний Берлин выступает иллюстрацией городской модели Зиммеля, которая обеспечивает необходимую дистанцию и анонимность, «взаимное толерантное равнодушие», необходимое для сосуществования гетерогенных жизненных концепций, позволяя каждому горожанину жить по своему фасону. Постмодернистский город, уйдя от фордистской модели города как мира работы и транспортных сетей, развивается в направлении идеи «город как место культуры и мир для жизни»77. Городское пространство становится лабораторией социальных экспериментов, местом, где происходят контакты и реализуются обществен- но-политические проекты локального коллектива, «который понимает себя как сообщество сограждан, различных по происхождению, жизненному опыту и стилям жизни, но объединенных следованием общим ценностям, заинтересованностью в общем благе, практических формах самоуправления и самоопределения, объединенных особой локальной идентичностью и следованием городской этике»78.

Берлин, демонстрируя огромное количество общественных инициатив, становится именно таким горо- дом-лабораторией, модель которого призвана была послужить примером новой нации в Германии. Не случайно в праздничной речи по поводу двадцатой годовщины объединения Германии в 2009 г. федеральный президент Хорст Кёлер, подводя итог прошедших лет новой Германии, представил ее как «молодое и пестрое европейское общество, принимающее в себя всех, кто решил к нему принадлежать и равно созидать, в котором инкорпорированы региональное и городское многообразие повседневных культур и стилей жизни, в котором понятие культуры определяется

lungen 1901 bis 1908, hg. von O. Rammstedt. Frankfurt: Suhrkamp. S. 116–131.

77Kaschuba W. Vom Wissen der Städte. Urbane Räume als Labore der Zivilgesellschaft // Berliner Blätter. 2015. S. 15.

78Ibid. S. 21.

как багаж воспоминаний и опыта как родившихся в стране, так и переселенцев»79.

Берлин – пожалуй, единственная метрополия в Европе, которая справилась с вызовами процесса интеграции мигрантов в свое общество: городу удалось стать «идентичность-образующей» общностью для всех его граждан, несмотря на растущее экономическое неравенство и социальную гетерогенность. При этом в Берлине нет особых «этнических» кварталов или районов, подобных гетто, хотя имеются округа, которые известны более и менее плотным заселением мигрантами. Например, районы Марцан, Хоэншёнхаузен и Хеллерсдорф на северо-востоке города с панельными многоэтажными домами периода ГДР преимущественно освоены выходцами из бывшего

СССР; округ Веддинг (северная часть центрального Берлина) населен выходцами из стран Африки; Кройцберг – «турецкий район».

Кройцберг вообще является своеобразным символом культурной пестроты, характерной для сегодняшней Европы и Берлина в частности (рис. 6). Мультикультурная среда Кройцберга с выгодой использует имидж альтернативного района, инфраструктура завязана на «этнической экономике» – турецких кафе, фаст-фудах, овощных и продуктовых магазинах. Ежегодно в районе проходит пестрый праздник «Карнавал культур», объединяющий шествия, музыкальные и вокальные площадки разных культур и языков80. При этом Кройцберг (который до падения Берлинской стены был крайне непрестижным районом с ветшающими домами старой застройки на краю города, а после объединения оказался в пространстве центра, сразу поднявшись в цене) является противоречивым местом – он вызывает интерес антропологов и туристов, но зачастую провоцирует аффективно-негативную реакцию берлинцев из благополучных буржуазных районов, которые стараются обходить его стороной.

Люди Берлина живут в своих локальных средах и «сценах», образуя стили жизни, которые пространственно отделены друг от друга (скажем, гомосексуальные круги со своей инфраструктурой традиционно, как и в 1920-е гг., сосредоточены в престижном районе Шёнеберг (рис. 7)), однако ощущают сопри-

79Horst Köhler: Festrede zum Tag der Deutschen Einheit am 3. 10.2008. Festakt zum Tag der Deutschen Einheit in Hamburg. URL: http://www.freiheit-und-einheit.de/ cln_104/SharedDocs/Reden/FuE/bpraes_hamburg. html?nn=731682 (дата обращения: 20.10.2009).

80Показательна, на мой взгляд, временная локализация первого Карнавала культур в 1996 г. – он пришелся на 15 мая, праздник Вознесения Господня, в который в строго католических землях Германии проходят религиозные процессии. Процессия костюмированных берлинцев с мигрантским происхождением, а также представителей других субкультур и сцен символически и провокационно противопоставила новый мультикультурный Берлин консервативной региональности старых федеральных земель.

130