55651550

бенно имеющие статус внутренних автономий, не желали считаться меньшинствами, и это учитывалось в науке и в практике. Некоторые этногруппы и регионально-территориальные сообщества в равной степени становились соискателями самообозначения «нация», не особенно заботясь, есть или нет у них какие-то «объективные признаки нации». Так, например, в постфранкистской Испании утвердились «региональные нации» (каталонцы, баски, галисийцы и другие), которые совсем не были этносами, а были населением территорий с определенной культурной отличительностью, но главное – с памятью об исторически существовавших государственных образованиях на данной территории и с мощной идейно-полити- ческой мобилизацией вокруг лозунга регионального самоопределения17.

Во Франции обычно население делят на «урожденных французов» и граждан, имеющих иностранное происхождение (около четверти населения страны – выходцы из Италии, Марокко, Турции, Португалии, Алжира и других стран). За пределами французской нации остаются многочисленные новожители – иммигранты, которые не имеют французского гражданства. Однако кто эти «урожденные французы» и почему среди них есть те, кто говорит не только на французском языке, но и на баскском в Пиренеях, каталанском в Руссильоне, немецком в Эльзасе, бретонском в западной Бретани, нидерландском во Французской Фландрии, фламандском в районе Дюнкерка, корсиканском на Корсике? Это означает, что французы как этническая общность (если вообще этот термин можно применить в данном случае) имеют сложный языковой состав, разные и сложные идентичности. Или же вслед за Бруком мы должны вычесть из французов корсиканцев (а значит и Наполеона Бонапарта!), «басконцев» (гасконцев, включая Д’Артаньяна)? Французский этнос, если таковой должен быть в наличии, при более внимательном рассмотрении становится неуловимым, а точнее – неопределимым и, значит, – несуществующим. Французы появляются, когда начинается разговор о нации как о согражданстве, но об этом речь пойдет ниже.

Строго говоря, именно среди европейских народов не так просто определить наличие и идентификационные или культурные границы этносов, если речь не идет о малых этнических или языковых меньшинствах. В таком случае, если мы не можем в этническом смысле определить, кто такие испанцы, итальянцы, немцы, французы, англичане, австрийцы, тогда какой смысл в установке на всеохватность этнических общностей? Следует признать, что утверждать установку на трактовку представителей доминирующих (можно также сказать сердцевинных, референтных) культур в

17См.: А.Н. Кожановский. Народы Испании. Опыт автономизации и национального развития. М.: Наука, 1993; Между сепаратизмом и автономией. Региональные и этнические партии в европейской политике / под ред. В.Я. Швейцера. М.: Ин-т Европы РАН, 2006.

рамках европейских государств в качестве «народовэтносов» изначально представляло большую методологическую трудность, а делать это сейчас – тем более трудно. Кто такие англичане как народ в составе британской нации, кто такие кастильцы как народ среди испанцев, кто такие итальянцы без тирольцев и сардинцев, кто такие французы как «главный этнос» без корсиканцев? На мой взгляд, мы окончательно приш-

ли к ситуации как в ее реалистском понимании, так и в концептуальном плане, когда на смену состоящему из «этнофоров» этносу как группе пришла этничность как форма идентичности, которая может иметь как единичный, так и множественный характер. И здесь американский социолог Роджерс Брубейкер прав в своей трактовке «этничности без групп»18 как нормы современного мира, а не исключения, и это правило распространяется не только на европейские народы, включая, кстати, и Россию. Этничность не только стала одним из принципов организации социальных различий, как считал Ф. Барт, но и само ее содержание усложняется, выходя за пределы единичных групповых границ.

В других регионах мира, особенно в странах Азии, арабского Востока, Океании принципы группировки населения внутри уже современных государств складывались вокруг религиозных границ, сословно-ка- стовых, языковых и общинно-клановых характеристик. В самой крупной стране мира Индии, пожалуй, только в так называемом племенном поясе возможно говорить об этнических группах как первоосновах социальных коллективов. В остальном мы имеем сложные этноконфессиональные альянсы, зачастую с хрупким межобщинным взаимодействием, которое легко разрушается из-за внешних вмешательств или вакуума власти. Более того, современный мусульманский Восток ставит в тупик последователя традиционных подходов к проблеме нации и этноса. Как пишет В.Я. Белокриницкий, проекция порожденного в Европе концепта нации и национализма на исламский ареал вызвала к жизни внешне сходные, но во многом своеобразные явления, и «не исключено, что наблюдаемые нами сегодня на Ближнем и Среднем Востоке острые и противоречивые социально-политические процессы – следствие экстраполяции явлений, порожденных в одной культурно-цивилизационной среде, на во многом не похожую реальность»19.

Действительно, именно после мировых войн ХХ в. феномен нациестроительства и утверждение понятия наций-государств (в уступку эссенциалистам можно сказать «процесс формирования наций-государств») захватил и мусульманский Восток, но только здесь не антиколониализм и трайбализм (как в Африке и

18Брубейкер Р. Этничность без групп / пер. с англ. М.: Изд-во Высшей школы экономики, 2012.

19Нации и национализм на мусульманском Востоке / отв. ред. В.Я. Белокриницкий, Н.Ю. Ульченко. М.: ИВ РАН, 2015. С. 8.

11

в Азии) стали метапарадигмами, в которые должны были вписаться европейские конструкты, а идеология панисламизма и разные исламские модели правления, особенно в суннитских и шиитских государствах. В этом регионе, в отличие от более или менее монотипической Латинской Америки, трудно назвать даже какие-либо общие закономерности в вопросах: «где и когда нация», а тем более что есть этнос. Так, например, выделившийся из индийского национально-ос- вободительного движения Пакистан представляет собой исламский вариант восточного национализма, который характеризуется надэтничностью и суперрелигиозностью, т. е. растворенностью национализма странового типа (гражданского или территориального) в исламе. В этом варианте нет места этносу (хотя там и была опробована квотная система распределения должностей между этноконфессиональными общинами), а нация рассматривается как нация-го- сударство с авторитарной властью, гипертрофированной ролью военной бюрократии и первостепенной ролью ислама20.

Соседнее с Пакистаном государство Исламская Республика Иран демонстрирует более давние и более знакомые европейцам формы соперничества двух концепций нациестроительства: этнической (точнее – этнотерриториальной) и территориально-гражданской, где ислам трудно назвать основой иранской нации, несмотря на религиозно-теократическое правление после Исламской революции 1978–1979 гг. Здесь есть давняя идея общеперсидской общности с ее эпическим источником «Шахнаме», который обретает разные смыслы в разные эпохи, но в любом случае имеет общеиранскую объединительную силу. Здесь есть ощущение общей древней истории страны и свой иранский национализм начала ХХ в., тяготеющий к концепции просвещенного государства без шариата, а также национализм эпохи борьбы против британского колониализма при правительстве Моссадека в середине ХХ в. Но здесь же в Иране есть конкурирующие этнонационалистические версии государственности со стороны этнически отличительного Иранского Курдистана и крупнейшей и самой отсталой провинции Систан-Белуджистан. А в целом в современном Иране есть иранская нация с ее важными интегрирующими факторами от персидского языка до странового патриотизма против внешних угроз. И это несмотря на этническую сложность населения, суннитско-ши- итские противостояния, имперское наследие и смесь восточных и европейских начал в идеологии государственного строительства21.

20Белокриницкий В.Я. Особенности национализма и на- ций-государств на Востоке, в исламском мире (пример Пакистана) // Нации и национализм на мусульманском Востоке. С. 15–34.

21См.: Раванди-Фадаи Л.М. Особенности национальной политики в современном Иране // Вестник россий-

ской нации. 2013. № 1–2. С. 209–220.

Совсем отдельный случай образа нации и политики нациестроительства наблюдается в Турции. Здесь вообще причудливое сочетание мощнейших идеологем паносманизма, панисламизма и турецкого национализма ставят в соперничающие позиции гражданские и этнические начала в понимании того, что есть турецкая нация. Кемалистская модель нации раннереспубликанского периода претерпела в этой стране большие метаморфозы, но суть этой страны с точки зрения нациестроительства – это конфликт или трудное сосуществование европейской ориентации и ценностей и ислама. Кто и когда победит – вопрос прежде всего внутренних силовых расстановок, убеждений правящей верхушки и блокового влияния со стороны НАТО, а также других внешних влияний, включая и российский фактор22.

Что касается Ближнего Востока и арабской Африки, то здесь недавнее исследование В.В. Наумкина показало, что большинство местных национальных сообществ, прежде всего Афганистан, Ирак, Израиль и Палестина, Сирия, Ливия, представляют собой «глубоко разделенные общества», где сразу несколько конфликтующих между собой социально-культур- ных и религиозных коалиций пребывают в сложном и легко разрушаемом симбиозе, где сложно говорить о целостности наций и даже о самой идее нации и где недавние внешние вмешательства и открытые конфликты создали ситуации трудно разрешимого хаоса23. Концепт глубоко разделенных обществ давно присутствует в антропологической и политологической литературе и в свое время мы подвергли некоторые положения ряда западных конфликтологов критическому разбору, особенно по части непреодолимых, цивилизационных различий, которые якобы неминуемо ведут к открытому конфликту24. С тех пор вышли работы британского политолога Адриана Гелке из Белфаста по этой теме, которые касались ряда таких обществ и ситуаций, как Босния, Афганистан, ЮАР, Северная Ирландия25. Однако Наумкин прав в том, что разделенность и конфликт вызывают не столько культурно-исторические и религиозные раз-

22О Турции см. статьи Н.Ю. Ульченко, С.Ф. Орешковой, В.И. Шлыкова, Н.Г. Киреева, Б.М. Ягудина, А.Г. Гаджиева, И.И. Иванова, И.А. Свистуновой в кн.: Нации и национализм на мусульманском Востоке.

23См.: Наумкин В.В. Глубоко разделенные общества Ближнего и Среднего Востока: конфликтность, насилие, внешнее вмешательство // Вестник Московского университета. Серия 25. Международные отношения и мировая политика. 2015. № 1. С. 66–96.

24Тишков B.A. Этнический конфликт в контексте обществоведческих теорий // Социальные конфликты: экспертиза, прогнозирование, технологии разрешения.

Вып. 2. Ч. 1. М., 1992.

25Adrian Guelke. Politics in Deeply Divided Societies. Belfast, 2012: Idem. Democracy and Ethnic Conflict: Advancing Peace in Deeply Divided Societies. Belfast, 2015.

12

личия, сколько нарушение внешними силовыми и другими вмешательствами сложившихся балансов и согласия. Сложность и хрупкость современных наций на Востоке – это не от незавершенности процесса нациестроительства или невозможности его осуществления, а от навязывания еврорецептов устройства наций-государств и от отказа различным вариантам воплощения идеи нации.

В регионе Латинской Америки на первом плане были и остаются расовые категории. Что такое этнос, здесь не знают ни ученые, ни политики и тем более – простые граждане. Так, в Аргентине, самой «белой» стране субконтинента, все сведения об этническом составе сводятся к трем категориям: европейцы (95 %), метисы (4,5 %) и индейцы (0,5 %). К этой же группе условно преимущественно белых стран можно отнести Уругвай (88 % европейцы, 8 % метисы и 4 % африканцы) и Чили (95 % белые и 5 % индейцы). Другая группа стран имеет большинство населения, которое относит себя к метисам (это потомки этнически и расово-смешанных браков): в Перу 80 % – метисы и 20 % – индейцы; в Венесуэле метисы составляют 67 %, белые (европейцы) – 21 %, негры – 10 %, индейцы – 2 %; в Мексике метисы – 60 %, индейцы – 30 %, белые (европейцы) – 9 %. Третья группа стран имеет более мощный субстрат в лице местного индейского населения, и здесь сложилась несколько иная категоризация, но в принципе она также не этническая: в Гватемале индейцы составляют 55 %, метисы – 44 %, белые – 1 %; в Боливии белые составляют 15 %, метисы – 35 % и индейцы – 50 %. Своя специфика существует в странах Антильского ареала.

Уникальный смешанный этнорасовый состав основного населения имеет Бразилия. Здесь вообще не работают привычные для многих групповые категории. Только в регионе Амазонии можно говорить о племенных группах, которые как-то соответствуют понятиям этническая группа, ибо имеют отличительные этноязыковые характеристики и самоназвания. Основное население страны представлено «смешанными расами», которые иногда также называют этническими. Это – бразильские негры (preto, «черный»); потомки негров и белых, которых относят к бразильским мулатам (pardos, «коричневый»); представители условно белой общины бразильского населения (branco, «белый»); индейского аборигенного населения Бразилии – indígena («индейцы»); японских переселенцев в Бразилию, которых, как и всех выходцев из Азии, в Бразилии относят к «amarelo» («желтым»). На этом этнорасовая категоризация не заканчивается. В Бразилии есть cafuzo («кафузо») – потомки от смешанного брака индейцев и негров; caboclo («кабокло») – потомки смешанного брака белых и индейцев; представители условной общины «джугара» – потомки одновременно белых, негров и индейцев; есть также община «айноко» – потомки японцев и белых. Все эти условные общины среди бразильского населения в некоторых случаях (в научных и статистических публикациях) называются этническими группами, но на

самом деле к таковым в принятом смысле они не относятся. Или нам следует пересмотреть содержание тех социальных группировок людей, которые называются этническими.

Таким образом, весь этот разный и сложный опыт категоризации населения внутри большинства государств мира никак не укладывается в расписание жителей Земли по этносам как изначальным архетипам,

во что глубоко уверовала отечественная этнография, а за нею представители других наук, даже включая генетиков. Более того, изменилась и сама природа этнических групп, которые все чаще самоорганизуются или конструируются внешними предписаниями по каким-то наиболее значимым референтным маркерам не только языкового, культурно-хозяйственного отличия, но и другим обретающим этнический смысл.

Новые культурные сложности

Ситуация с этнонациями еще более усложнилась

вначале ХХI века. С одной стороны, общие просвещенность и демократизация, улучшение жизненных условий и рост значимости личностных и групповых идентификаций, а также международно-право- вые охранные механизмы способствовали появлению «феномена корней», активизации и конструированию партикулярных идентичностей. Только в одной России объявилось около полусотни реанимированных из прошлого коллективных самоидентификаций именно этнического свойства (сойоты, кряшены, бессермяне, черкесогаи и т. д.). И эта этнореификация (вызывание к жизни этнического) произошла в стране, где этничность и без того всячески поддерживалась, и советское государство совсем не переделывало население из социалистических наций и народностей

вбезэтничных советских людей, как это делалось во многих других странах мира во имя гражданского нациестроительства. Среди отечественных этнических новичков объявились казаки, поморы, меннониты и другие, активисты которых очень громко заявили о своем желании признать их «отдельным этносом».

Будучи уязвимой и в прошлом (чего стоит присутствие в советских переписях народа-этноса под названием «народы Индии и Пакистана»), переписная этническая номенклатура стала еще менее упорядоченной в последние два десятилетия. Прежде всего, сама «чистота» этнической категории стала размываться или усложняться, уступив позиции «политической корректности», низовому лоббированию и этнографическому романтизму. В той же России уже с советских времен и особенно после 1991 г. в перечень национальностей (народов) попадали разрозненные граждане иностранных государств, которых перепись группировала в отдельные «народы России». Это – американцы, англичане (после переписи 2002 г. «британцы»), арабы, афганцы, вьетнамцы, индийцы, испанцы, китайцы, пакистанцы, французы, шведы, японцы и т. д. Ясно, что из проживающих в России граждан иностранных государств с разным этническим проис-

13

хождением российская переписная практика конструировала «народы России». Так 4058 представителей (по переписи населения 2010 г.) самой многоэтничной страны мира Индии (в ней несколько сот этнических групп!) стали народом-этносом России под названием «индийцы». Народом России считаются и 950 британцев, хотя среди них наверняка есть не только англичане, но и шотландцы, уэльсцы, возможно, индусы и другие. Что за российский народ-этнос арабы (9583 человека) – еще большая загадка, как и американцы или вьетнамцы. Как упорядочить этот вариант этнической номенклатуры и не следовать линии на еще большее усложнение этнических категорий среди российского населения – это вопрос для этнологической науки и для организаторов переписи.

Нестрогая, с учетом страновой специфики, категоризация населения стала утверждаться и в других странах мира, где было позволительно заниматься такой процессуальностью. Собственно говоря, этнорасовая номенклатура существовала в некоторых странах издавна, и она использовалась в целях государственной политики в области образования, языка, информации, социальных программ. Так, например, в США категории населения были выстроены на смеси этнического и расового принципов и принадлежности по странам исхода (белые, афроамериканцы, испаноамериканцы, американские индейцы и алеуты, гавайцы и другие). Этничность была обозначена в понятии «этническое происхождение» (ethnic origin), но и это носило больше страновый характер (прибывший в США выходец из Российской империи обозначался как «Russian», хотя мог быть евреем, поляком или украинцем). Окончательно ситуация с этногруппировкой запуталась и потеряла свой эксклюзивный смысл, когда США и некоторые другие государства перешли на фиксацию смешанного этнического происхождения, что ознаменовало восприятие реальности не столько в смысле групп, а как формы самосознания, в том числе и сложного.

Следует сказать, что это было не столько верхушечной инженерией (права на указание сложной идентичности требовали многие эксперты и политики), сколько отражением реальной усложненности идентификационных характеристик среди тех же современных американцев, которые стали менее одержимы американизацией и уже больше думали о сохранении своих историко-культурных «корней». Переход на указание сложной этнической принадлежности (точнее – происхождения) стал также результатом более чувствительного научного подхода к тому, что есть этничность и что есть раса. Как известно, американцы следом за сложной этничностью установили право также указывать и сложную расовую принадлежность. Некогда порожденные расизмом жесткие расовые категории (Рональд Такаки называл их «железными клетками»26) были хотя бы на уровне офи-

26Takaki R. The Iron Cages: Race and Culture in 19th Century America. N.Y.: Knopf, 1979.

циальных классификаций разрушены в пользу новых сложностей. В итоге феномен сложной этнической идентификации людей одержал почти повсеместную победу, и вырабатывающий соответствующие рекомендации департамент ООН выпустил инструкцию для стран, в чьих переписях населения фиксируется этничность и раса, предоставлять возможность указывать сложную принадлежность. Это фактически было началом похорон установок на обязательную и только единичную фиксацию этнической принадлежности, которая была и сохраняется в России и в большинстве стран бывшего СССР.

Таким образом, сегодня уже не представляется возможным составить этнический атлас мира не столько по причине размытости ареалов проживания людей со схожими этническими характеристиками, сколько по причине разрушения межгрупповых границ в результате брачного смешения и признания права личности указывать, «сколько во мне разных кровей намешано». Но во всей этой ситуации с усложненной этничностью с точки зрения как ментальных, так и пространственных групповых границ есть еще один проблемный момент с существованием претензии «этно» на архетипическую всеобщность. Появились достаточно мощные коллективности на основе культурной схожести, которые к этническим отнести невозможно, если только не ревизовать само понятие «этно». Появились сообщества, которые чаще относят к «субкультурам», но которые обладают многими чертами этногрупп, а самое главное – считают себя таковыми вплоть до присваивания себе самообозначения «нация». Доказательством, что эти группировки имеют общую идентичность, культурные практики, солидарные связи, ценностные установки, символику и даже отдельный язык или систему внутригрупповой коммуникации, является то, что эти самые «субкультуры», «нетрадиционные сообщества», «экстремальные группы», «движения» и т. д. уже вышли за пределы клубных тусовок и стали субъектом политики, права, государственного управления и инструментом общественных перемен. 20–30 лет тому назад на это место претендовали последователи каких-то литературных или исторических мифологий, поклонники эзотерики и игровых культур. В российских переписях 2002 и 2010 гг. в ответах на вопрос о национальности встречались ответы «скифы», «эльфы», «толкинисты» и им подобные. Во многих странах подобные «субкультуры» создавали отдельные поселения-ком- муны, обретали официальный статус и некоторые исключительные права, участвовали в политике и в культурной жизни гражданских наций.

В последние пару десятилетий, в так называемый «век идентичностей» (М. Кастельс), то, что считалось «субкультурой» оказывается зачастую в центре общественной жизни и даже обретает влиятельные, почти доминирующие позиции. Яркий пример с условным сообществом «quire nation», которое заявило о себе открыто сравнительно недавно в странах западного мира и которое ныне стало субъектом национальной и

14

мировой политики, объектом правовых норм и культурной жизни. Сравнительно давно существуют «этносы» футбольных фанатов, байкеров, реконструкторов и схожих с ними сообществ по (суб)культурным практикам и групповой солидарности. Но только недавно их интересы и общественно-политический капитал стали столь явными, что вынудили лидеров государств обращаться к этим сообществам, вести диалог или применять силу в случае конфликта, а в ряде случаев признание распространяется вплоть до особого порядка выдачи виз и права на перемещение из одной страны в другую. В итоге одной из магистральных траекторий культурной усложненности населения мира и отдельных государств стало размывание границ и содержания одной из самых распространенных систем группировки людей, которую называют культурами (в североамериканской антропологической традиции) или этно (в восточно-европейской и советской традиции). Это означает и ревизию в употреблении категории «нация» применительно к данным претендентам.

Нации-государства в новом варианте

В данном разделе содержится уступка нынешнему неопримордиализму в рассмотрении нации как согражданства. Тем более что изначально во всех наших рассуждениях на эту тему присутствовало признание фактора глубоких групповых привязанностей на основе общей истории, родства и культурно-языковой схожести, которые далеко не просто воображаемые конструкции, а нечто большее. Я попробую включиться в более чем столетние дебаты на тему «что есть нация?» с реалистских позиций и в рамках социологического позитивизма: коли есть слово «стул», то должен существовать и сам стул (пример Ю.И. Семенова в его давних спорах с моим подходом). Однако этот исследовательский прием вызван необходимостью использовать сравнительный подход, а не замыкаться только на случае Российской Федерации. Собственно говоря, данный коллективный труд и наши более ранние публикация о национализме и этничности в мировой истории27 построены именно на материале разных стран и регионов. А коли так, то позволительно пойти от противного и выбрать для анализа некоторые случаи в дополнение к тем, которые анализируются авторами коллективного труда.

Чтобы избежать расхожего сравнения-противопо- ставления России с западноевропейскими нациями, мы предлагаем проанализировать крупнейшие неевропейские нации мира – китайскую и индийскую, ибо по своему размеру, этнической фрагментации и историко-политической эволюции эти два государ-

27Национализм в мировой истории / под ред. В.А. Тишкова, В.А. Шнирельмана. М.: Наука, 2009; Этничность и религия в современных конфликтах / под ред. В.А. Тишкова, В.А. Шнирельмана. М.: Наука, 2012.

ства-нации буквально предлагают себя для сравнительного анализа с нашей страной. Кроме этого, не менее интересно, в том числе и на исторических и этнических контрастах, сравнить понимание нации и нациестроительства в соседних и тесно связанных с Россией крупных восточноевропейских государствах со схожими интеллектуальными бэкграундами и политическим наследием.

Все упомянутые примеры настолько разнятся между собой, что уже это представляет собой интеллектуальный вызов: а есть ли в «наличной реальности» то самое, что мы называем одинаковым словом или хотя бы считаем, что это то самое там должно быть, как бы оно ни называлось. Так есть ли нация в Китае и в Индии? Это наш первый вопрос и на него невозможно ответить, кроме как утвердительно, и другого ответа быть не может. Если нет индийской и китайской наций, тогда где они есть? Неужели только в Западной Европе с их «давним формированием наций из разных этносов»?28 Конечно, нации есть не только в Европе. Даже самые ортодоксальные «нациологи» (в России есть и такие!) признают нации общемировым, не только европейским явлением.

Индия – это, безусловно, несравнимое явление по своим историческим и социокультурным масштабам. Индия – это, безусловно, цивилизация, даже несколько цивилизаций, если брать историческую глубину29. Это, по общему признанию, самая крупная демократия в мире, и это, конечно, одна из крупнейших современных наций мира. Однако Индия как нация – это всецело идейный и политический конструкт новейшего времени, имеющий своих конкретных авторов, поборников и противников30. И, конечно, с историко-куль- турной и этнической точки зрения это уникальный феномен, сравнимость которого возможна, пожалуй, только с Россией, но и то далеко не во всех аспектах. Изначальная целостность десятков древних цивилизационных комплексов, сотен языковых и племенных общностей, тысяч местных сообществ и общин восходит всего лишь к имперской конструкции Британской Вест-Индии. Сама идея Индии – это Махатма Ганди, уроженец Гуджарата, выпускник английского университета, лондонский юрист, практиковавшийся в Южной Африке, а затем вернувшийся в Индию в 1915 г. и превративший организацию Индийский конгресс в массовое движение за национальное самоопределение Индии на основе ненасильственных методов сопротивления. Именно Ганди считал, что на основе общих

28См. на эту тему работу замороченных на теории этноса российских медиевистов: Этносы и «нации» в Западной Европе в средние века и в раннее новое время / под ред. Н.А. Хачатурян. СПб.: Алетейя, 2015.

29Бонгард-Левин Г.М. Древнеиндийская цивилизация. Философия. Наука. Религия. М.: Изд-во вост. лит-ры, 1980.

30Khilnani Sunil. The idea of India. N.Y.: Farrar Straus Giroux, 1999.

15

религиозных ценностей и морально-нравственных принципов возможно объединение всех жителей Индостана под одной общей государственностью и формирование общего самосознания индийской нации без уничтожения кастовых, религиозных, языковых и других различий между жителями одной страны. Неслучайно правящая партия в независимой Индии получила название Индийский национальный конгресс, т. е. конгресс индийской нации как согражданства всех индийцев.

Идея единой нации и Индийский национальный конгресс встретили ожесточенное сопротивление со стороны разных категорий этнического национализма и прежде всего со стороны национализма от имени доминирующего в стране этноязыкового большинства – представителей хиндиязычного населения. Его лидеры желали видеть Индию государством нации хинди со всеми преимуществами для их языка, религии, обычаев и традиций. Своего рода союзниками этнонационализма хинди выступили многочисленные периферийные этнонационализмы сепаратистского толка: от бенгальского до кашмирского. В 1948 г. Ганди был убит националистами хинди, но идея индийской нации воплотилась в символах государственной независимости, таких как Красный форт – место сопротивления британцам и провозглашения акта о создании Индии.

В Индии (как и в Китае!) существует важное различение между понятием «нация» и «национальность». Существует практически всеобщий консенсус, что нация – это индийцы, а Индия – это государствонация, федеративное по своему устройству, в котором проживает множество национальностей: таких, например, как хиндустанцы, телугу, маратхи, бенгальцы, тамилы, гуджаратцы, каннара, пенджабцы, керальцы

идругие. Также существует множество племен и народностей, включая адиваси (т. е. индийских аборигенов), а также есть родоплеменные образования, как, например, раджпуты в Раджастане и Гуджарате. Индийская антропологическая служба насчитывает около 3000 аборигенных племенных групп.

Яуверен, что современная ситуация с этническим составом индийской нации еще более сложная, чем об этом гласят старые справочники и энциклопедии. Но именно это усложнение не мешает, а зачастую способствует необходимости утверждать общеиндийские самосознание, символы, культурные традиции, патриотизм. Подтверждением индийского национального единства можно считать сохранение стабильности и бурное социально-экономическое развитие страны

ипосле ухода из власти в 2014 г. правившей страной партии «Индийский национальный конгресс». Более консервативная и ориентированная на хиндустанцев

инационализм хинди Джаната партия подтвердила приверженность концепту единой индийской нации. Кстати, обычно трудноразличимая, но жесткая противоположность общеиндийского гражданского и индусского этноконфессионального национализмов во многом похожа на дихотомию российского и рус-

ского, когда русский этнонационализм исторически и поныне выступал и выступает главным оппонентом российского проекта: сначала самой идеи «большой русской нации», затем советского народа как общности, а ныне – концепта российской гражданской нации31.

Еще один пример для анализа и сравнения – это Китай и китайская нация. Китай – это также одна из древнейших цивилизаций мира и самая многочисленная нация в мире. Так же как и Индия, Китай не имел долгой истории формирования нации в условиях суверенной государственности, как это случилось с европейскими нациями. Китай прошел драматический путь как страна под правлением монгольских

иманьчжурских династий, как иностранный протекторат, как оккупационная территория. Только в 1949 г. Китай обрел полный суверенитет (через два года после Индии), но попал под контроль коммунистического режима и остается таковым и поныне. Ну, так возможна ли нация в Китае? – хочется спросить как поборников нации как демократического согражданства, так и поборников нации как этнической монокультуры. Первые скажут, что при коммунистах, где сажают в тюрьму за испачканный портрет Мао, гражданская нация невозможна. Вторые скажут, что полуторамиллиардный монолит, в котором живут китайцы, конечно, есть нация-суперэтнос. И оба эти мнения ошибочны.

Во-первых, Китай совсем не моноэтничен, и основной народ ханьцы (90 % населения) делится на диалектные группы, где «диалекты» – это не взаимопонимаемые языки, т. е. внутри ханьцев вполне можно выделять несколько этнических групп со своими языками, традициями, одеждой, духовной культурой. Неханьские народы, которые называют меньшинствами

инациональностями (официально признано 55 народов), общей численностью под 150 млн также имеют свои языки, традиции и отличительные культуры, но все считают себя китайцами. В таком случае китайского этноса как этнической общности не существует

имноготомное сочинение советских этнографов про «китайский этнос» и про этническую историю китайцев32 – это про что-то другое: возможно, про ханьцев во всем их историко-культурном разнообразии, а воз-

31См.: Тишков В.А. Российская нация и ее критики // Национализм в мировой истории / под ред. В.А. Тишкова, В.А. Шнирельмана. М.: Наука, 2007. С. 558–601.

32Крюков М.В., Малявин В.В., Софронов М.В. Древние китайцы: проблемы этногенеза. М.: Изд-во вост. литры, 1978; Они же. Китайский этнос на пороге средних веков. М.: Изд-во вост. лит-ры, 1979; Они же. Китайский этнос в средние века (VII–XIII вв.). М.: Изд-во вост. лит-ры, 1984; Они же. Этническая история китайцев на рубеже средневековья и нового времени. М.: Изд-во вост. лит-ры, 1987; Крюков М.В., Малявин В.В., Софронов М.В., Чебоксаров Н.Н. Этническая история китайцев в XIX – начале XX в. М.: Изд-во вост. лит-ры, 1993.

16

можно, про все этнические группы, составившие китайцев, т. е. еще более сложное мультиэтничное сообщество. Но если нет китайского этноса (этнонации), то китайская гражданская нация существует. Ее объединяют общая история национально-освободительной борьбы за суверенитет Китая (как и в Индии), общее древнее культурное наследие и стандартное общекитайское иероглифическое письмо, позволяющее всем гражданам страны понимать друг друга при общении или при просмотре телевизора (для этого под картинкой всегда идет письменная строка. Но, пожалуй, самое важное – это предписанная идеология китайского патриотизма и верности стране и ее лидерам, а также идущая из веков вера в избранность китайской культуры и в китаецентричность мировосприятия.

Чтобы утверждалось общекитайское национальное самосознание, в стране был введен отдельный иероглиф, обозначающий категорию «джонхуа миндзу», т. е. всех китайцев как нацию (до этого такого понятия в Китае не было). В итоге нацией в Китае считаются все китайцы, а составляющие их группы – это национальности (ханьцы и 55 меньшинств). Опять же китайский случай напоминает российский: доминирующая общность с референтной культурой и меньшинства. Даже критиковавшийся Мао и другими китайскими лидерами ханьский национализм напоминает русский этнонационализм, а сепаратизм и вызов общекитайскому единству со стороны тибетцев и уйгуров напоминает радикальный сепаратизм со стороны некоторых российских национальностей.

Наконец, само федеративное устройство двух крупнейших наций мира с внутренними этнонациональными автономиями в Китае (в Индии сами штаты реорганизованы с учетом этноязыковых ареалов) очень схожи с федеративным устройством Российской Федерации. Так что современные гражданские нации, особенно крупные по численности и сложные по составу населения, совсем необязательно должны представлять собой унитарные политические образования и, конечно, отличаются большим разнообразием политических режимов: от либерально-демократи- ческих до жестко авторитарных.

Нациестроительство на постсоветском пространстве

Итак, население государств, т. е. гражданские нации, как правило, отличаются не только наличием этнических общностей, но также и сложным религиозным и расовым составом. Для современных государств многоэтничность и поликонфессиональность народа (или нации) – это норма. Культурная сложность наций относится и к языковой ситуации, ибо одна из отличительных характеристик этнических групп – язык. Очень мало государственных народов или наций, представители которых говорили бы на одном языке. Среди мексиканцев, например, около 10 % составляют индейцы-аборигены, говорящие на язы-

ках групп майя и ацтеков, а швейцарцы используют четыре языка – немецкий, французский, итальянский

иретороманский и т. п. Поэтому нации – многоязычны, хотя чаще всего по причинам демографического большинства или удобства коммуникации доминирует какой-то один или два языка33. Им в целях государственного управления и консолидации населения страны может придаваться официальный статус. Общепринятый правовой подход заключается в том,

что бюрократии должны разговаривать на языке большинства налогоплательщиков, а не налогоплательщики должны выучивать язык чиновников. Этот тезис актуален для постсоветских государств. Особенно для Латвии, Украины, Казахстана, где добрая половина платящих налоги жителей пользуются русским языком как основным языком знания и общения.

Имеющиеся среди населения государств различия (этнические, языковые, религиозные и расовые) относятся к категории культурных. Многокультурный характер населения ныне признается практически всеми государствами-нациями. Однако существуют государства, идеологии и религиозные системы, не признающие культурную сложность наций и культурную свободу человека. Так, например, ислам фундаменталистского толка отвергает возможность выхода из религии и насаждает представление об исламской умме как своего рода нации-общности на основе веры,

ане государства. Следует сказать, что и в христианстве этническое начало мало что значит, ибо «для Бога нет ни эллина, ни иудея».

ВРоссии исторически было так, что все принявшие православие считались одним народом, который назывался русским или российским. Только в последнее время среди некоторых православных активистов

идаже священнослужителей появились ревнители исключительно русского взгляда на Россию, для которых российскость выглядит как нечто подрывающее основы государственности. Церковь в России действительно носит название Русской православной церкви, но в этом названии нет узко этнического содержания.

Внекоторых государствах не доминирующая религия подвергается гонениям, а в иных (с коммунистическим правлением) любая религия отрицается как «опиум для народа». Есть государства-нации, которые долгое время утверждали себя как целостность на основе мифов о расовой и этнокультурной гомогенности. Например, миф о «белой Австралии», который был демонтирован только в последние два-три десятилетия, причем настолько радикально, что австралийская нация приветствовала мир из олимпийского Сиднея аборигенно-этническим разнообразием уже как своего рода визитной карточкой страны.

Таким образом, концепты многорелигиозной, многорасовой и многоэтничной нации и единого народа

33См.: Тишков В.А. Языки нации // Вестник Российской академии наук. Апрель 2016. Т. 86, № 4. С. 291–303.

17

с разной степенью успешности утверждаются в таких крупных странах, как Бразилия, Канада, США, Великобритания, Китай, Индия, Пакистан, Индонезия, Новая Зеландия, Филиппины, Танзания, Нигерия и т. д. Формула «единство в многообразии» (unity in diversity) как основа политического устройства и управления находится в арсенале большинства современных государств – от огромной Индии до маленькой Ямайки.

Наконец, есть государства, где укоренилось представление о нации как об этнической целостности, говорящей на одном языке и имеющей свой особый характер («этническую психологию») и даже этногенофонд. Эта доктринальная и политическая традиция была на вооружении в Германии в период правления национал-социалистов и некоторое время сохранялась и после Второй мировой войны. В науке и в общественной практике она утвердилась главным образом в СССР и в регионе его идеологического и политического влияния. В Восточной Европе, где этнонационализм и идея культурной нации господствовали с конца XIX в., в последние десятилетия и особенно после распада СССР, концепт культурной нации (этнонации) стал второстепенным по отношению к концепту политической нации. Им достаточно условно обозначают этническую диаспору (все венгры или все поляки в мире как представители венгерской и польской «культурной нации»). При этом ответственные и грамотные люди понимают, что венгерская нация – это, прежде всего, граждане Венгрии, польская нация – это граждане Польши, а не господа Джордж Сорос, Збигнев Бжезинский и Ричард Пайпс. Последние – это представители американской нации, имеющие смешанное венгерско-еврейское и польско-еврейское этническое происхождение. Если даже венгры и были бы склонны зачислить бывшего президента Франции Николя Саркози в состав венгерской нации, то французы не могут отдать им лидера своей нации, да и сам он считает себя французом.

В силу ментальной инерции и влияния этнического национализма государства бывшего СССР продвигаются трудно от концепта этнонации к концепту гражданской нации. Многим постсоветским политикам, ученым и этническим активистам кажется, что признание второго означает отрицание первого. Поэтому остается в обиходе представление о нации как об этнической общности, которая образовала соответствующее государство и является его собственником. Другими словами, в Латвии все принадлежит латышской нации, т. е. этническим латышам, а не латвийской нации, включая русских граждан и неграждан – таких же создателей современного государства и исправных налогоплательщиков. На Украине владелец государства, его недр и воздушного пространства – это укра-

инская нация, в которую могут войти русские, поляки, евреи и другие не-титульные, если они станут украинцами. И так во всех постсоветских государствах.

Широкое, гражданское понимание нации (например, казахстанской или латвийской) пока утверждается робко, главным образом для внешнего мира, чтобы выглядеть прилично. В казахстанских паспортах для выезда за рубеж в графе «национальность» стоит «Казахстан», а для внутреннего пользования под тем же термином указывается этническая принадлежность. Этническая и языковая сложность постсоветских наций продолжает отвергаться, и граждане, не принадлежащие к «титульной» этничности, переведены в категорию национальных меньшинств без членства в нации. В этом заключается радикальное отличие от мирового концепта меньшинств. В обычном варианте меньшинства входят в состав нации и обладают всеми правами ее членов. Как носители малых культур меньшинства (точнее, культура и образ жизни части населения государства) пользуются особой поддержкой государства через соответствующую политику, которая может называться по-разному (этническая политика, политика в отношении меньшинств, политика аффирмативных акций и т. п.). Например, в Финляндии шведское национальное меньшинство входит в состав финляндской нации вместе с этническими финнами, саамами, местными русскими, татарами и другими. В этой стране действуют меры поддержки культуры саамов и шведов, а шведский язык имеет статус официального языка наряду с финским языком.

Наконец, последний вопрос, который принципиально значим для анализа перспектив национального: как соединить многообразие страны и этнокультурное развитие отдельных общностей и регионов с проектом гражданской нации и обеспечением гражданского единства? Признанное многообразие и есть единство, которое не должно пониматься как единообразие. Признавая, поддерживая и укрепляя региональные и этнокультурные идентичности как составляющие российскую идентичность, как общее достояние, а не как эксклюзивную собственность отдельных групп населения, мы тем самым укрепляем групповое достоинство и уверенность людей в том, что Россия – это их общее государство, а не собственность какого-то одного народа. Россия есть общая и главная Родина россиян. Для многих в стране эта Родина включает и малую Родину, где прошло детство или где исторически проживают представители собственной этнической группы. Воспитание таких представлений требует обновления ряда образовательных и информационных политик, но больше всего – той сферы, которая до сих пор носит старое советское название – «национальная политика».

Е.И. Филиппова

НАЦИИ, ГОСУДАРСТВА, КУЛЬТУРЫ1

1Название книги, которую читатель держит в руках, может быть истолковано двояко: с одной стороны, речь в ней идет о внутренней культурной сложности, присущей современным нациям-государствам. С другой – о многообразии культурных моделей самих государств, привычно называемых «нациями». Это многообразие не исчерпывается классическим противопоставлением «культурной» и «гражданской», или «природной» и «воображенной» наций, или наций «восточного» и «западного» типов – во-первых, поскольку уже многократно было показано, что ни одна из этих моделей не существует в чистом виде; во-вторых, поскольку в рамках каждой из них можно выделить, на основании различных критериев, множество вариантов.

Действительно, современные государства имеют разную форму правления (среди них есть монархии – конституционные и абсолютные, республики – парламентские, президентские и смешанные). У них разные политические режимы (демократические и тоталитарные, этнократические и теократические, хунты и диктатуры) и системы территориально-по- литического устройства (унитарные государства, федерации и конфедерации, централизованные и децентрализованные, с наличием внутренних автономий и без них)… Одни государства апеллируют к давней и «исконной» связи между территорией и населением, противопоставляя «коренных» и «пришлых», другие позиционируют себя как «нации иммигрантов». Одни не замечают «частичных идентичностей», ограничивая их приватной сферой, другие официально признают и воспроизводят с помощью государственных механизмов разделение населения по расовому, этническому, религиозному или языковому признаку. Соответственно и чувство общности (коллективная идентичность) у жителей таких государств может строиться на разных фундаментах (представления о кровном родстве или общей исторической судьбе, общая религия или лояльность правящей династии, приверженность общим ценностям или общие культурные коды – излишне говорить, что эти компоненты могут образовывать различные комбинации и что

1Глава написана при поддержке РНФ, проект № 15-18-00099.

в разных исторических контекстах их относительная и абсолютная значимость может меняться) и распространяться как на все население, так и на отдельные его части.

Что же дает нам основания называть все эти разнообразные формы государств «нациями» и насколько вообще оправданно такое расширительное использование термина? Ставя в один ряд «старые» европейские нации, государства «нового света» и обломки бывших империй, только еще утверждающие свою новую национальную идентичность, не затушевываем ли мы тем самым принципиальные различия как стадиального, так и сущностного характера? Не следует ли исходить из того общепризнанного уже факта, что нация-государство есть исторически и пространственно ограниченный феномен, связанный с определенной стадией развития общества, определенным источником государственного суверенитета и определенной формой общественного договора, а вовсе не является той универсальной формой, «к которой так или иначе будут эволюционировать все прочие формы государственности» и которая в конечном счете «распространится на все человечество»?2

Собранные в этой книге тексты представляют разнообразные государственные модели, обращая внимание на то, как в их рамках решается вопрос о культуре: доминирующей, официальной, «мейнстримной» – и культурах меньшинств. По-прежнему ли культура является опорой государственного единства, или же прав Т. Иглтон, предрекающий, что она «станет в будущем тем, что их (государства. – Е. Ф.) разрушит»?3

Вечный спор о сущности предмета

Вопрос «Что есть нация?» поставил еще в конце XIX в. Э. Ренан и сам же дал на него развернутый ответ, из которого общественное сознание вынесло краткую и запоминающуюся формулу: «нация – это

2Мартьянов В. Строительство политической нации и национализм // Логос. 2006. № 2. С. 95.

3Цит. по: Малахов В.С. Культурные различия и политические границы в эпоху глобальных миграций. М.:

НЛО, 2014. С. 29.

19

ежедневный плебисцит». Правда, повторяющие на все лады это определение обществоведы и политики вряд ли одинаково (и в соответствии с ренановской концепцией) понимают его смысл, а иные, видимо, и не задумываются о смысле. Сто лет спустя свой ответ в столь же афористичной форме предложил Б. Андерсон, назвав нации «воображаемыми сообществами». Между этими двумя определениями, хотя оба они взяты на вооружение конструктивистами в полемике с приверженцами представления о нациях как о вечных сущностях, созданных самой природой, заметная разница.

Первое ставит во главу угла политическую волю «совокупности граждан, чей коллективный суверенитет образует государство», акцентирует важность «гражданственности, всеобщего волеизъявления и массового участия в делах государства»4. Это определение отражает сущность начального этапа формирования «определенного типа современного территориального государства – нации-государства»5.

Второе имеет отношение к наполнению идеи нации конкретным содержанием, конструированию идентичности, категоризациям и классификациям, созданию мифов и изобретению традиций, укреплению эмоциональной связи внутри национального сообщества, приданию ему дополнительной легитимности в собственных глазах и в глазах внешнего мира. В этом длительном и трудоемком процессе особую роль играет культурная политика государства, в буквальном смысле культивирующего представление об общественном благе, общую систему ценностей и ориентиров.

Таким образом, размышления о нации приходится вести в смысловом поле, включающем в себя не только государство, гражданство и суверенитет, но также общество и культуру – «всеохватные категории», чья «множественная семантика порождает сомнения в их операциональности» (глава С.В. Соколовского).

Автор обращается к проблеме категоризации культурной сложности национальных сообществ, чья мозаичность и гибридность «сопротивляется всем усилиям классификаторов», опираясь на несколько масштабных исследовательских традиций, обширных проблемных областей и литературу из весьма широкого набора различных специализаций. Отталкиваясь от Андерсоновского определения нации, С.В. Соколовский задается вопросами о том, как работает «воображение», усилиями которого создаются нации, и чем отличаются «механизмы формирования и воспроизводства, или особенности “сборки“ этнонаций и гражданских наций». Обычно эти процессы изображаются разнесенными во времени (становление этнонаций в таком представлении предшествует становлению наций-государств), пишет он, тогда как правильнее было бы говорить о конкурирующих описаниях единого процесса нациогенеза, застигнутого на его разных стадиях, во-первых,

4Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г. СПб.:

Алетейя, 1998. С. 33.

5Там же.

ис различающейся концептуализацией различий, во-вторых. Таким образом, этнонации оказываются не столько отдельным типом, сколько проекцией в сферу классификации идеологии этнонационализма, рассматривающего этнонации как «естественный продукт». Признание за этнонациями статуса объективных сообществ с логической неизбежностью приводит и к признанию объективного существования этносов (если гражданская нация состоит из сограждан, в таком случае этнонация должна состоять из «коэтников», или этнофоров).

Между тем, напоминает С.В. Соколовский, «субъектом самоуправления в международном праве является народ», и уточняет, что «понятие народа здесь не несет представления о культурно-языковом единстве

ине может подменяться идеей этнического сообщества, но означает прежде всего политическую общность. Очевидно, что это определение подразумевает демократический контекст, при котором в результате свободного самоопределения народа возникают и нация, и государство», причем государства существовали в Европе, «по крайней мере, за пару веков до возникновения наций».

Трудности классификации, или соотношение нации, государства

и культуры

Наиболее последовательной с позиций историзма представляется точка зрения, согласно которой госу- дарства-нации являются продуктом Нового времени и представляют собой «особый вид политического образования, где большинство индивидов обладают гражданским сознанием»6; их непременным атрибутом является «участие всех управляемых в деятельности государства […] в форме всеобщего избирательного права»7, поскольку именно нация признается единственным и непосредственным источником государственного суверенитета. Зафиксируем существенный момент: критериальные признаки государстванации лежат в сфере политики, а не культуры. Это именно и в первую очередь «сообщество граждан»

(фр. communauté des citoyens8).

Если исходить из такого понимания, то к государ- ствам-нациям нельзя отнести не только сохранившиеся абсолютные монархии, диктаторские режимы и живущие по законам шариата исламские государства, но и так называемые «этнические демократии»9 – термин, первоначально относившийся к «еврейскому государству на земле Израиля», где доступ к граждан-

6Aron R. Paix et guerre entre les nations. Calmann-Lévy, 1962. P. 16–17.

7Ibid. P. 297.

8Schnapper D. La Communauté des citoyens Sur l’idée moderne de nation. Gallimard, 1994.

9Smooha S. Ethnic Democracy: Israel as an Archetype // Israel Studies. 1997. Vol. 2, No. 2. Р. 198–241; Dieckhoff A. «Quelle citoyenneté dans une démocratie ethnique?» // Confluences Méditerranée. 2005. 3 (54). Р. 69–80.

20