Глава 10. Расцвет средневековой литературы (XI-XIII вв.)
В XI-XIII вв. литература Западной Европы предстает гораздо более сложным и многообразным явлением, чем в период раннего средневековья. В этой связи можно отметить:
- появление письменных литературных сочинений на новых языках, хотя латинская словесность сохраняет важное место;
- возникновение, наряду с рыцарской, или куртуазной, литературой, литературы городского сословия;
- формирование естественнонаучной литературы, создаваемой нередко в стихах и имевшей символический смысл;
- взаимное влияние церковно-феодальной и рыцарской культуры, с одной стороны, и фольклора, городской сатирической литературы, с другой;
- усиление литературных контактов, причем не только между различными европейскими областями, но и со странами Востока, что сказалось на образном строе и тематике сочинений.
Сколь значительно изменилась в эпоху классического средневековья европейская культура, видно по эволюции латинской литературы. Уже в XIII веке латинский язык остается языком лишь религиозно-философских и научных сочинений, в то время как светские, а тем более фольклорные сюжеты разрабатываются на национальных языках. Ученые выделяют два основных вида клерикальной латинской литературы: первый - это литургическая поэзия (обращена к Богу); второй – агиография, дидактика, аллегорическая поэзия (обращены к людям). Латинская гимнография (порой чуть ли не вся литургия перекладывалась на стихи!), преимущественно безымянная, столь обширна, что с трудом поддается общей оценке. Наряду с гимнами о праздниках и о святых, к этому жанру примыкают т.н. «плачи», благочестивые размышления и пр., написанные по образцу гимнов. Среди последних встречаются и подлинные шедевры. Некоторые разновидности литургической поэзии (например, троп) привели к появлению литургической драмы.
Как пишет М.Л.Гаспаров, «на стыке между литургическими и дидактическими жанрами лежала в клерикальной литературе агиография. Жития святых были, с одной стороны, панегириками этим святым, и отрывки из них читались в службах соответствующих праздников; с другой стороны, они были назидательным чтением, призванным взволновать и вразумить верующих образцами праведной жизни. Первоначально материал житий был историческим: в основе житий древнейших святых лежали акты их мученичеств, в основе житий позднейших святых – свидетельства современников… Но так как историческая достоверность была безразлична для панегирических и дидактических целей, то при переработках житий она быстро выветривалась. Переработки житий в прозе и в стихах были бесчисленны, едва ли не каждый средневековый латинский писатель принимал участие в подобном агиографическом творчестве. В этом процессе различимы две основные тенденции: схематизаторская и развлекательная» (История всемирной литературы.Т. 2. С.504.).
Развлекательная тенденция выразилась в распространении популярных рассказов о чудесах, в которых заметны и фольклорные сказочные мотивы. Родственным был и жанр видений: «откровение во сне» становится здесь главным приемом, который позже будет использован куртуазной и городской дидактической литературой. Более сложным видом латинской словесности была аллегорическая поэзия. Она вполне соответствовала самому духу средневекового мировоззрения, согласно представлениям которого за каждым единичным явлением находится его религиозно-нравственный эквивалент.
Вниманием к духовному развитию человека отмечен такой жанр, как автобиография. В античной литературе, несмотря на обилие жизнеописаний (Плутарх, Светоний и др.), личность воспринимается всегда как нечто статичное, завершенное. Иная тенденция присуща христианским авторам, начиная с Августина. Характерным примером может служить сочинение Гвиберта Ножанского (1053-1121) «О моей жизни», в котором автобиографическое повествование переходит в рассказ об аббатстве и окрестной епархии. Знаменитая книга Абеляра «История моих бедствий», ставшая предтечей ренессансных автобиографий, свидетельствует, что уже в XII веке традиция Августина была поколеблена выдающимся мыслителем. Но пока это – лишь исключение из общего правила.
По мнению М.Л.Гаспарова, дидактическая литература нашла наиболее полное выражение в двух жанрах: зерцале и проповеди. В средневековой культуре «зерцалом» сначала называли своеобразные руководства по какой-либо отрасли знания, но позже – преимущественно трактаты по этике. Подобные сочинения обычно были обращены к представителям собственного сословия – духовенству. К зерцалам примыкает и известное сочинение английского богослова и писателя XII века Иоанна Сольсберийского «Поликратик», имеющее подзаголовок «О легкомыслии придворных и изысканиях философов». В нем обличаются пороки и безрассудство светской знати в духе античных сатириков и ранних христианских мыслителей. Самым массовым жанром клерикальной литературы была проповедь. К сожалению, те проповеди, которые были адресованы широкому кругу верующих и произносились на понятном им народном языке, часто не записывались. Предпочтение образованные клирики отдавали традиционным проповедям на латинском языке, которые были обращены к узкому кругу духовенства. Они написаны по древним образцам и почти не содержат реалий современной жизни.
Представителями духовенства создавались на латинском языке исторические сочинения. Они служили отнюдь не только научным целям (сохранение информации о прошлом), но скорее – дидактическим и художественным. «О функциях и значении историографии в культуре и жизни общества можно судить по популярности у читающей публики тех или иных исторических сочинений, а также по тем подчас очевидным деформациям в практике историописания, которые были вольной или невольной платой за успех. Доставляя recreatio, восстановление сил людям, на время оставившим труд и молитву, утешая и развлекая, историография сродни литературе. Предназначенные для чтения вслух, почти все средневековые исторические сочинения рифмованы или ритмизированы. Желание писать увлекательно, а также дидактические устремления порой вынуждали авторов следовать в изложении пусть менее надежным, но зато более живым и поучительным источникам. Высокоученые сочинения Титмара Мерзебургского (975-1018), Саксона Грамматика или Ордерика Виталия дошли до нас в трех рукописях, «Деяния саксов» Видукинда Корвейского и «Анналы» Ламберта Гёрсфельдского (ок.1025-ок.1085) – в четырех. «Истории» Рихера (ум.ок.998), «Церковная история» Иоанна Солсберийского, «Хроника» Салимбене (1221-ок.1288), «История Людовика Святого» Жана де Жуанвиля (1225-1317) известны в единственном списке. Для сравнения можно указать, что «История бриттов» Гальфрида Монмутского (ок.1100-1154/1155) содержится в 200 сохранившихся рукописях, «История против язычников» Павла Орозия – в 250-ти. О популярности того или иного произведения говорят также его продолжения, сокращения, переводы» (Дубровский И.В. Историография // Словарь средневековой культуры. С.206.). На крайний партикуляризм исторической культуры средневекового Запада («общий фонд» европейской историографии составляли всего полтора десятка сочинений!) влияли как внешние (развитие сети монастырей, медленное складывание – даже в городах – книжного рынка), так и внутренние факторы: внимания удостаивалась история, воспринимавшаяся, как пишет И.В. Дубровский, «своей».
Исторические реалии легли в основу сюжета и многих произведений героического эпоса народов Западной Европы. Выше были уже рассмотрены эпические памятники, которые сформировались в эпоху раннего средневековья. На новом этапе литературного процесса сказочно-мифологическая тематика была оттеснена, а на передний план выдвинулись мотивы христианского служения, верности государю и своему сеньору, патриотический пафос и рыцарская доблесть. Изменился и стиль эпических памятников: заметен отход от фольклорных традиций, проявляющийся то в излишней авантюрности, то в трагических интонациях, то во влиянии куртуазного романа.
Памятники героического эпоса существовали у многих народов Западной Европы, как у романских, так и у германских. Формирование французского эпоса относится еще к эпохе Каролингов. До нас дошло около ста т.н. chansons de geste (букв. «песни о деяниях»), или жестов, которые сложились в конце XI-XIII вв. на основе более ранних фольклорных произведений. Выделяют несколько основных циклов жестов. В центре «Королевской жесты» - Карл Великий, выступающий эталоном могущества, благородства и мудрости, выразителем государственного единства. Замечательным памятником французского эпоса является героическая эпопея «Песнь о Роланде». В основе ее сюжета – реальные исторические события 778 г., известные из средневековых хроник. При возвращении франкского войска, призванного в Испанию одним из мусульманских правителей, в Пиренеях на его арьергард напали баски (христиане). Но такой рядовой эпизод оказался в поэме во многом преображенным: битва в Ронсевальском ущелье идет не с басками, а с маврами-мусульманами. Виновником гибели отряда, возглавляемого племянником Карла Великого – Роландом, оказывается его отчим –Ганелон, вступивший в сговор с правителем Сарагосы. За гибель Роланда, Оливье и других храбрых воинов отомстил Карл, разгромивший огромное войско мусульман. Как пишет Е.М.Мелетинский, «Роланд – типичный для эпоса героический характер, подобно Ахиллу, Гильгамешу и т.п.(…) “Песни о Роланде”, так же как и другим образцам французского эпоса, чужды всякие элементы мифологии.(…) Любовь к родной земле в “Песни о Роланде”, как это характерно для многих эпосов в период развитой средневековой культуры (ср. новогреческий, сербский, армянский и др.), имеет и церковно-христианскую окраску: битва в Ронсевальском ущелье трактуется в плане священной войны христианского Запада с мусульманским Востоком. (…) “Песнь о Роланде” – строгий воинский эпос. Все, что лежит за пределами собственно воинской героики, оказывается на периферии поэмы. Здесь нет картин быта, мирной жизни, как в древнегреческом или испанском, даже германском эпосе. (…) О внутренних переживаниях персонажей можно судить только по их внешним действиям. В этом смысле “Песнь о Роланде” занимает исключительное положение и во французском эпосе. Она является лучшим и чистейшим образцом строгого эпического стиля во французской средневековой литературе» (История всемирной литературы. Т.2. С.520-521.).
Карл оплакивает Роланда
Главным героем поэм (жестов) второго цикла выступает Гильом Оранжский, совершающий много подвигов в борьбе с мятежниками и сарацинами в защиту Франции и короля Людовика, слабовольного и нерешительного. В поэме «Коронование Людовика» Гильом предстает в роли преданного и героического вассала, чуть ли не силой заставляющего Карла Великого короновать своего малолетнего наследника. Обойденный при распределении земель, Гильом просит дать ему те города (Ним и Оранж), которые еще находятся под властью сарацин (поэмы «Нимская телега» и «Взятие Оранжа»). К более поздним жестам (вторая половина XII в.), очевидно, относятся поэмы третьего цикла («Рауль де Камбре», «Лотарингцы» и др.). Они рассказывают преимущественно о феодальных усобицах, о конфликтах вассального долга с отношениями родства. Поэтика куртуазного романа оказала заметное влияние на эти поэмы.
Французскому эпосу во многом близки испанские эпические сказания, которые также основаны на историческом материале и повествуют о борьбе христиан с неверными (маврами). Но есть и существенные различия, как с точки зрения формы (иная метрика стиха), так и содержания. Для испанского эпоса типичны большая реалистичность изображения (вплоть до передачи бытовых деталей), отсутствие сказочно-фантастических мотивов. Возможно, это объясняется тем, что в Испании временная дистанция между «эпическим веком» Реконкисты и его воплощением в эпосе («Песнь о моем Сиде») совсем невелика (в отличие от «Песни о Роланде» и тем более – «Песни о Нибелунгах»). Дошедшая до нас в единственной рукописи начала XIV в., «Песнь о моем Сиде» сложилась, видимо, около 1140 г., то есть меньше чем через полвека после смерти прообраза главного героя. Сидом (от аль-сеид – господин) арабы называли знаменитого деятеля Реконкисты Родриго (Руя) Диаса де Бивара. Не все подробности драматической судьбы Сида точно отражены в поэме, но в целом она близка к истории. Наряду с основным конфликтом (борьбой христиан с неверными), в «Песни о моем Сиде» важна и другая коллизия – противостояние правителя и «богатыря» (с изгнания начинается эпическая борьба Сида с маврами). Образ Сида в поэме наделен иными чертами, чем образы героев других эпических сказаний. Безрассудная удаль, неистовость воина не присущи Сиду. По мнению Е.М.Мелетинского, «многогранным изображением поэма выделяется среди образцов героического эпоса. Эти отличия (широта фона, материальные мотивировки поступков, описание своего рода карьеры героя, преодолевающего неблагоприятные обстоятельства, назидательный элемент) предвосхищают грядущее развитие эпоса, в результате сближающее его с романом» (История всемирной литературы. Т.2. С.528.). С XIV в. сюжеты испанского героического эпоса разрабатываются в романсах – коротких лиро-эпических поэмах, в определенной мере похожих на североевропейские баллады.
Вершиной немецкого эпоса является «Песнь о Нибелунгах». В окончательном виде она сложилась ок. 1200 г. в австрийских землях. Состоящая из 39 глав («авантюр»), поэма включает около 10 тысяч стихов. После опубликования в середине XVIII в. рукописи (на средневерхненемецком языке) в науке начались споры, как и по поводу других подобных памятников, о путях формирования эпоса. Так, К.Лахман выдвинул теорию о том, что поэма является редакционным сводом ряда отдельных анонимных песен. Но позже утвердилась все же точка зрения А.Хойслера, видевшего в «Песни о Нибелунгах» плод коренной трансформации кратких повествовательно-диалогических песен в героическую эпопею. В основе поэмы – две первоначально независимые франкские песни о Брюнхильде (сватовство Гунтера и смерть Зигфрида) и о гибели бургундов. Таким образом, некоторые сюжетные линии, восходящие к V в., оказались воплощены в реалиях феодального общества XII в. Эпос о Нибелунгах привлекал внимание многих деятелей немецкой культуры – от Гегеля до Вагнера. Но, наряду с поэмой о Нибелунгах, в южных германских землях в начале XIII в. была создана (с использованием «нибелунговой строфы») еще одна известная поэма – «Кудруна», в центре которой образ женщины, верной своему избраннику.
Эпико-героическое наследие, нередко уходящее своими корнями в народно-поэтическое творчество, со своей стороны повлияло на формирование рыцарской (куртуазной) литературы. Она представлена лирикой трубадуров, труверов и миннезингеров, а также рыцарским романом. Само понятие «куртуазности» имеет двоякое – социальное и моральное – значение и различные оттенки смысла. С одной стороны, как будто ясно, что куртуазная поэзия – это поэзия рыцарского сословия с характерными для него представлениями о верности, чести, доблести, щедрости. Отсюда – и многие особенности «словаря» этой литературы («вассал», «клятва», «служение» и пр.). С другой стороны, очевидно, что постепенно моральные оценки начинают преобладать над их социальным смыслом (это отразилось в современном употреблении таких оборотов как «рыцарское отношение к женщине» и т.п.). Исследователи куртуазной поэзии до сих пор спорят, из чего складывался «культ дамы» и в полной ли мере платоничной» была куртуазная любовь. Несомненно, что пронизанная религиозной символикой куртуазная лирика все же обращена к мирским делам, к воспеванию любви и рыцарского подвига.
Одним из самых ярких явлений средневековой европейской литературы была поэзия провансальских трубадуров. Область ее распространения – не только собственно Прованс, но и соседние Перигор, Лимузин, Овернь и т.д. Слово «трубадур», вероятно, происходит от глагола trobar (в значении «находить», «изобретать»), хотя не исключена его связь с позднелатинским глаголом ( con)tropare («сочинять тропы», т.е. неканонические вставки в литургические гимны). Само стремление трубадуров слагать стихи на народном языке юга Франции было событием новаторским: ведь в течение веков высокая поэзия практиковалась лишь на латинском языке. Ученые полагают, что Прованс отнюдь не случайно стал центром подобного литературного «движения»: здесь не было прочной королевской власти, а крупные феодалы были не противниками, а скорее союзниками расцветающих городов. Культура юга Франции испытывала многообразные влияния: здесь не было забыто античное наследие, развивались связи с арабским миром, Испанией, Италией и даже Византией.
Трубадур и дама
Хотя поэзия трубадуров воплощает рыцарские идеалы, носреди известных провансальских поэтов мы видим людей разного социального положения. Здесь и герцог Гильём Аквитанский, и барон Бертран де Борн, и сын замкового слуги и повара Бернарт де Вентадорн. Среди провансальских лириков немало женщин, что весьма знаменательно. Профессиональные поэты, обычно входившие в состав свиты какого-либо крупного феодала, трубадуры нередко сами исполняли собственные произведения под аккомпанемент виолы или лиры. Затем жонглеры, как правило из среды простолюдинов, разносили песни трубадуров по феодальным дворам, и это, как отмечает М.Б. Мейлах, в условиях господствовавшей тогда устной культуры было равносильно их «публикации». «Что же нового принесли трубадуры, за что их считают основателями европейской лирики? Совершенно очевидно, что поэзия трубадуров – это поэзия любовная по преимуществу, и жизнеописания их выстраиваются, как правило, вокруг любовного сюжета. Трубадуры воспевали любовь в численно преобладающем и наиболее важном по своему значению жанре куртуазной песни, или кансоны (chanso), степень совершенства которой призвана соответствовать совершенству этой любви. (…) Однако куртуазные трубадуры воспевали не только любовь и дам; они посвящали пламенные сирвенты злободневным вопросам политики и морали, высмеивали своих политических и религиозных противников, проповедовали крестовые походы, прославляли доблесть и щедрость своих покровителей и друзей, оплакивали их смерть» (Мейлах М.Б. Средневековые провансальские жизнеописания и куртуазная культура трубадуров // Жизнеописания трубадуров. М., 1993. С.511.).
Расцвет провансальской поэзии можно отнести ко второй половине XII века, когда наметились различные пути развития творчества трубадуров. На 50-70-е годы этого столетия приходится поэтическая деятельность Бернарта Вентадорнского, едва ли не самого замечательного средневекового лирика. Из «Жизнеописаний трубадуров» известно, что «Бернарт Вентадорнский родом был из Лимузина, из замка Вентадорн. Роду он был простого, происходя от служилого человека, служившего истопником и топившего печь, где выпекали хлеб для всего замка. Вырос он парнем красивым и ладным, выучился хорошо петь и овладел трубадурским художеством и стал мужем сведущим в законах вежества и весьма куртуазным. Сеньор его, виконт Вентадорнский, не мог нарадоваться ни на него самого, ни на его художество, и оказывал ему всяческие почести» (Жизнеописания трубадуров. С.20.). А затем случилось то, что и должно было случиться: Бернарт полюбил юную жену виконта «и стал он в песнях своих и кансонах восхвалять ее, и свою любовь к ней, и ее достоинство». Вынужденный уйти из Вентадорна, Бернарт оказался при дворе герцогини Нормандской и снова влюбился, но и на сей раз был разлучен с «Дамой сердца», которую взял в жены английский король. Свои дни Бернарт окончил в Далонском монастыре.
Лирика Бернарта де Вентадорна, искренняя и глубокая, поражает своей профессиональной изощренностью; его кансоны стали образцом поэзии феодального двора с его турнирами, праздниками, состязаниями поэтов и ритуалом fin amor –любви-служения, обращенной к знатной даме. Вот пример его лирики:
«Нет, не вернусь я, милые друзья,
В наш Вентадорн: она ко мне сурова.
Там ждал любви – и ждал напрасно я,
Мне не дождаться жребия иного!
Люблю её – то вся вина моя,
И вот я изгнан в дальние края,
Лишенный прежних милостей и крова»
(Бернарт де Вентадорн. Песни. М.,1979. С.49. Пер.В.А.Дынник.)
Любовная лирика представлена и в многообразном поэтическом наследии Бертрана де Борна (ок.1140-1210). Но все же наиболее характерны для Бертрана сирвентесы, в которых он прославляет неугомонный рыцарский нрав, военные подвиги, тех «князей, кто в битву ринуться готов». Вот его строки:
«Мне пыл сражения милей
Вина и всех земных плодов.
Вот слышен клич: “Вперед! Смелей!” –
И ржание, и стук подков.
Вот, кровью истекая,
Зовут своих: “На помощь! К нам!”
Боец и вождь в провалы ям
Летят, траву хватая,
С шипеньем кровь по головням
Бежит, подобная ручьям…
На бой, бароны края!
Скарб, замки – все в заклад, а там
Недолго праздновать врагам!»
(Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов. М., 1974. С.95. Пер. В.А.Дынник.)
Сам Бертран де Борн вполне соответствовал собственным представлениям об истинно рыцарском поведении. Он, как явствует из «Жизнеописаний трубадуров», «был владетель замка в епископате Перигорском – замка под названием Аутафорт. Беспрестанно воевал он со своими соседями – графом Перигорским и виконтом Лиможским, с братом своим Константином и с Ричардом, пока тот был графом Пуатье. Был он доблестный рыцарь и храбрый воин, куртуазный поклонник дам и трубадур отличный, сведущий в законах вежества и сладкоречивый, равно рассуждать умевший о добре и худе. Когда бы ни пожелал, всегда умел он заставить Генриха короля (Плантагенета – В.С.) и сыновей его поступать по его указке, а желал он всегда одного: чтобы все они – отец, сын и брат все время друг с другом воевали. Желал он также, чтобы всегда воевали между собой король французский и король английский. Когда же они мир заключали или перемирие, тотчас же старался он сирвентами своими этот мир разрушить, внушая каждому, что тот себя опозорил, заключив мир и пойдя на уступки. И от этого получал он великие блага, но и бед претерпевал немало» (Жизнеописания трубадуров. С.51-53.). Окончивший жизнь в цистерцианском монастыре, Бертран де Борн примерно через сто лет после своей смерти будет подвергнут в «Божественной Комедии» Данте тягчайшему наказанию за грехи: Бертран предстает в восьмом круге ада, держа свою отсеченную голову в руке, «как фонарь».
На Севере Франции куртуазных поэтов называли труверами. Хотя их творчество типологически близко лирике провансальских трубадуров (не исключается и прямое влияние окситанских поэтов), но вместе с тем оно представляет собой самостоятельное, хотя и не столь яркое, художественное явление. Своеобразие поэзии труверов связано с их социальным происхождением и положением. За исключением нескольких знаменитых авторов (Тибо, графа Шампанского; Ричарда Львиное Сердце, принадлежавшего по воспитанию романской культуре), труверы были выходцами из обедневшего рыцарства. Многие из них были не воинами (как трубадур Бертран де Борн), а клириками, легистами, книжниками. Их латинская образованность способствовала использованию античного наследия и усилению символического смысла их сочинений. «Ученость сказалась у северофранцузских поэтов и в большей, по сравнению с трубадурами, риторичности их лирики. Труверами была создана своеобразная, основанная на сложных аллегориях и персонификациях любовная мифология, в терминах которой описывалось любовное чувство и взаимоотношения поэта и дамы. (…) Труверы на всяческие лады разрабатывали мотив любовного треугольника, но персонажи здесь были совсем не те, что в провансальской альбе. Поэт и его Дама оставались. Но вместо сурового мужа появлялся символический, условный Враг, мешающий счастью любящих. Впрочем, появление этого Врага в известной мере даже нелогично: любовь трувера всегда неразделенна, чиста и сервильна. Именно здесь, т.е. в лирике труверов, в полной мере получает разработку куртуазный кодекс служения Даме, аналогичный феодальному “васселяжу”» (История всемирной литературы. Т.2. С. 541.). Тема любви и разлуки с милой типична и для многочисленных стихотворений труверов о Крестовых походах. Но все же талант северофранцузских поэтов проявился не столько в лирике, сколько в рыцарском романе.
Немецкая куртуазная лирика получила с XVIII в. название миннезанга. Подобно труверам, немецкие миннезингеры часто принадлежали к низшим слоям рыцарского сословия. Они вынуждены были служить при дворе более влиятельного сеньора, порой слагая не столько по внутреннему побуждению, сколько «по долгу службы» песни в честь супруги своего сюзерена. Творчество миннезингеров отличается от «радостного искусства трубадуров» прежде всего своим более сдержанным выражением любовного чувства, нередко – пессимистическими настроениями. Кроме того, немецкие поэты более склонны, по мнению Б.И.Пуришева, к рефлексии, морализации, к перенесению житейских проблем в сферу умозрительных спекуляций. Нередко их произведения окрашены в религиозные тона. Со второй половины XII до XIV века миннезанг проделал значительную эволюцию. Его непревзойденной вершиной безусловно является творчество Вальтера фон дер Фогельвейде (ок.1170-ок.1230).
Миннезингер
По происхождению бедный рыцарь, Вальтер вынужден былвести жизнь странствующего шпильмана (много лет провел при дворе австрийских герцогов), пока император Фридрих II Штауфен не подарил ему небольшую усадьбу. Поэт умел быть и придворным, и воином, и философом. В отличие, например, от Бертрана де Борна, он – противник феодальных смут. Нередко Вальтера называют родоначальником немецкой патриотической поэзии: в его стихах появилось понятие «немецкая нация». И все же лучшие стихи Фогельвейде относятся к жанру любовной лирики. В некоторых из них поэт использует фольклорные мотивы, безыскусно и задушевно повествуя о чувствах людей, например, в известном стихотворении «В роще под липкой»:
«В роще под липкой
Приют наш старый
Если найдешь ненароком ты.
Молвишь с улыбкой:
“Что за парой
Травы примяты и цветы?”
На опушке среди ветвей –
Тандарадай –
Пел свидетель – соловей.(…)
Ни лаской, ни силой
Не открою
Вам тайну эту, помилуй Бог!
Что сделал милый там со мною,
Знаем лишь я, да мой дружок,
Да пичужка меж ветвей, -
Тандарадай, -
Все пришлось увидеть ей»
(Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов. С.328.).
В середине и второй половине XIII века в «высокую» куртуазную поэзию вторгается «деревенский миннезанг» с его бытовыми сценками из крестьянской жизни и натуралистическими деталями. На смену возвышенным образам приходит дидактизм, ценимый в бюргерской среде, да и сами поэты XIII-XIV вв. нередко были «простолюдинами». Любопытную фигуру представляет собой Тангейзер, живший в середине XIII века и ставший со временем героем легенды, вдохновившей Р.Вагнера на создание одноименной оперы. Тангейзер пытался приблизить «высокую» куртуазную поэзию к формам народной плясовой песни, не чурался мотивов «низкой» любви. Вероятно, подобные настроения соответствовали образу жизни самого поэта: рассказывая о своих странствиях на суше и на море, он упоминает, что порой оказывался в драной одежде, с пустым карманом, растратив все, что у него было, на женщин и вино. Легенда, известная по крайней мере с начала XVI в., изображает Тангейзера возлюбленным самой богини Венеры, живущим с ней в сказочной «Венериной горе».
Другим вариантом «ответа» на эволюцию миннезанга было настойчивое желание некоторых его эпигонов не только в своем творчестве, но и в собственном поведении упорно следовать прежним «классическим» образцам. В этом отношении характерна фигура Ульриха фон Лихтенштейна (ок.1200-ок.1280). Будучи заурядным поэтом, он претендовал на роль чуть ли не «хранителя» норм куртуазного поведения, которые изложил в стихотворном трактате «Служение дамам». Влюбленный в немецкую рыцарскую старину, он даже в своей жизни пытался слепо следовать иллюзорным нормам рыцарского кодекса. Уже современникам он казался комической личностью, хотя сам был уверен, что является последним миннезингером и последним истинным рыцарем.
Рыцарская (куртуазная) культура нашла свое выражение не только в лирической поэзии, но и в рыцарском романе. Сам термин «роман» появился в XII в. и обозначал стихотворный текст на романском, а не на латинском языке. Важной особенностью формирования средневекового европейского романа было то, что он сложился в регионе (северные и центральные области Французского королевства, а также владения Плантагенетов, то есть территория т.н. «анжуйской империи»), в котором французские культурные традиции сочетались с германскими (англосаксонскими и нормандскими) и кельтскими. Но, наряду с событиями и образами, запечатленными в народных преданиях, рыцарский роман испытал воздействие столь разных факторов, как античная литературная традиция (персонажей средневековых сочинений «сопоставляют» порой с героями Троянской войны или Александром Македонским) и христианская, прежде всего – житийная, литература.
Среди сказаний, отразившихся позднее в рыцарских романах, центральное место занимают кельтские предания о короле Артуре, возглавившем борьбу кельтских племен против завоевателей-англосаксов. Об Артуре (Арториусе) упоминают фольклорные памятники и исторические источники более позднего времени (например, «История бриттов» Ненния, конец VIII – начало IX вв.). Большинство современных ученых не сомневается в историческом существовании подобного вождя, хотя к XII веку, когда появилось сочинение Гальфрида Монмутского «История бриттов», ставшее на редкость популярным, его образ приобрел новые, далекие от реальной действительности, черты. Король Артур предстает могучим властелином, подчинившим себе чуть ли не полмира. В сочинении Гальфрида впервые появляется волшебник Мерлин и другие герои т.н. Артуровского цикла. К концу XII в. сложились сюжетные линии и образы основных героев легенд о короле Артуре. Великодушный и справедливый король Артур женится на прекрасной и доброй Джиневре, и их двор становится местом паломничества рыцарей. Чтобы никто не чувствовал себя обиженным, в пиршественной зале стоял большой круглый стол на 150 человек (отсюда выражение «Рыцари Круглого стола»). Благородный молодой рыцарь Ланселот Озерный безраздельно предан королеве и тайно в нее влюблен, а рыцарь Гавейн – полон энергии и дружески открыт, в отличие от завистливого сенешала Кея. Важное место занимают волшебник Мерлин и соперничающая с ним фея Моргана. К артуровским легендам примыкают пронизанные религиозными мотивами сказания о святом Граале – символе божественной благодати, на поиски которого отправлялись рыцари. Их приключения во время поисков являются аллегорическим изображением очищения от грехов.
Одним из эпизодов артуровских сказаний является легенда кельтского происхождения о любви жены корнуоллского короля Изольды и племянника ее мужа Тристана. Возникновение этой легенды можно отнести к VIII или IX вв. Подобный сюжет имеет параллели во многих литературах (например, арабо-персидские сказания о Лейли и Меджнуне). Легенда о Тристане и Изольде получила литературное закрепление на французской почве. Но французский архетип, возникший ок. середины XII в., не сохранился. Удачную попытку его восстановления предпринял в 1900 г. Ж.Бедье.
По мнению А.Д. Михайлова, существуют две основные линии в интерпретации легенды. Архаичная (к ней, в частности, относится поэма Беруля и анонимная поэма «Безумие Тристана», т.н. Бернская редакция) – лишена психологической осложненности: события излагаются схематично, акцент сделан на описании страсти. Для Беруля и других подобных авторов любовь Тристана и Изольды греховна, их смерть является заслуженным возмездием. Другая («куртуазная») версия представлена несохранившимся романом Кретьена де Труа, поэмой «Безумие Тристана» (т.н. Оксфордская редакция), немецким романом Готфрида Страсбургского и др. В куртуазной версии усилена психологическая разработка характеров, подчеркнут конфликт чувства героев и тяготеющего над ними долга. История их любви воспринимается как трагическая, глубоко человечная ситуация.
Рыцарский роман, придя на смену героическому эпосу, воспринял от него мотивы беспредельной смелости и благородства. Но в отличие от эпоса, в рыцарском романе на первый план выдвигается анализ психологии индивидуализированного героя-рыцаря, совершающего подвиги не во имя рода или вассального долга, а ради собственной славы и прославления возлюбленной. Идеальная рыцарская любовь непременна для рыцарского романа. Индивидуализация персонажей рыцарского романа повлекла за собой выработку средств раскрытия их характеров (портрет, речь героев и пр.), а также увеличение описательных, бытовых моментов и одновременно создание замкнутого, отгороженного от прозаической действительности мира. Отсюда – обилие экзотических описаний и сцен, фантастических мотивов, что сближает рыцарский роман с народными сказками, с литературой Востока и дохристианской мифологией европейских народов. Первоначально рыцарский роман был стихотворным, но с середины ХШ в. появляются и прозаические обработки, а также пародии на рыцарский роман. Попытку возродить рыцарский роман с его героическим пафосом предпринял в XV веке Томас Мэлори, написавший на основе старинных сказаний о рыцарях Круглого стола роман «Смерть Артура».
Наряду с латинской («ученой») и куртуазной (рыцарской) литературой, в XII-XIII вв. все более значительное место занимает литература городского сословия. Правда, некоторые литературные явления этого периода по-разному оцениваются исследователями. Так, одни ученые рассматривают поэзию вагантов в связи с развитием городской культуры, другие – видят в этой поэзии бродячих клириков оригинальную ветвь латинской литературы духовного сословия. По мнению М.Л.Гаспарова, вагантами сначала «назывались священники без прихода и монахи, скитавшиеся от монастыря к монастырю. Первоначально это были самые малокультурные низы духовного сословия, их бродяжьи нравы сильно беспокоили власть и бичевались всех соборов. Но в XII в. их культурное положение меняется. Оживление общественной жизни порождает спрос на грамотных людей, церковная молодежь начинает странствовать в поисках знаний от одной епископской школы к другой, а потом от университета к университету. Эти новые ваганты представляют собой уже не культурные низы, а культурные верхи общества» (Гаспаров М.Л. Ваганты // Словарь средневековой культуры. С.59.). Эти низшие клирики, бродячие школяры и студенты были авторами и исполнителями пародийных, любовных, застольных песен. В их поэзии можно найти разные мотивы, в том числе вольнодумные, антиаскетические и антицерковные.
Интересным явлением средневековой литературы стали стихотворные новеллы, басни и шутки. Во Франции их называли фаблио, а в Германии – шванки. В этом жанре городской литературы появляется новый тип – смышленый и несколько плутоватый персонаж, привлекающий внимание не только своими проделками, но и своей находчивостью, смекалкой. Вообще для городской литературы, создаваемой часто «простолюдинами», типичны фольклорные корни и сатирическая направленность. Памятником городского сатирического эпоса является «Роман о Лисе», очень популярный во многих странах (возник во Франции). В аллегорической форме показаны социальные порядки; за образами зверей (Лис – горожанин, Медведь – крупный феодал, и т.д.) нетрудно разглядеть представителей различных слоев средневекового общества. Более значительна философско-аллегорическая поэма «Роман о Розе», созданная двумя авторами – Гильомом де Лоррисом и Жаном де Меном. Избранный авторами жанр видений позволяет в образной форме выразить и любовное чувство, и поиск религиозно-нравственного идеала, и представления о Разуме и Свободе.
Можно, таким образом, констатировать, что в XI-XIII вв. были созданы многие замечательные литературные произведения самых разнообразных жанров. Западная Европа, условно говоря, была готова и к приходу гениального Данте, и к новому литературного взлету эпохи Ренессанса.