95.}. Реакционная "ябеда", утверждается в романе, "захватила в свои тиски

<...> "среднего" человека и на нем <...> сосредоточила силу своих

развращающих экспериментов".

Рассказчик и Глумов проходят все стадии убывающего свободомыслия,

переживают "процесс мучительного оподления", чтобы в финале возмутиться и

ощутить "тоску проснувшегося Стыда".

Первый этап их "отрицательной эволюции" - полное погружение в

растительное существование. Философию пассивного пережидания трудного

исторического момента Салтыков обозначил понятием "годить" ("погодить").

Незадолго до начала работы над "Современной идиллией" он беседовал с Ф. M

Достоевским "о трудности определить явление, назвать его настоящим словом"

{См.: "Два самоубийства". - "Дневник писателя", 1876, октябрь. Ср.: Ф. М.

Достоевский. Полн. собр. художеств. произв. М.-Л., ГИЗ, 1929, т. 11, с.

422.}. Такое "настоящее слово" для общественного тонуса реакционной эпохи

было найдено им и сразу оценено современной критикой: "Глумов и Рассказчик

возводят в принцип очень обыкновенную способность годить", но, "когда,

например, мы "годим", то нам кажется, что это совершается вполне прилично и

далеко не так глупо, не так смешно, как у щедринских героев" {Некто из толпы

<Е. П. Свешникова>. ОЗ, 1-й 2-й, 3-й ЭЭ, 1877 г. - "Кронштадтский вестник",

1877, 4 мая, Э 53, с. 12.}. Салтыков блистательно реализовал в комическом

действии сложившуюся у него еще с 60-х годов систему устойчивых значащих

деталей, которые характеризуют быт людей, свободных от умственных интересов.

В романе часто встречаются упоминания первоклассных и второсортных

петербургских "рестораций" ("Борель", "Доминик", "Палкин", "кухмистерская

Завитаева", "Малоярославский трактир" и т. д.), известных столичных

колбасных, булочных, фруктовых лавок, винных "заведений" ("Шпис",

"Людекенс", "булочная Филиппова", "Милютины лавки", "Елисеев", "Эрбер", и

пр.), увеселительных мест ("балы Марцинкевича", "танцклассы Кессених",

"Пале-де-Кристаль", "Демидрон" и т. п.) {См.: Вл. Михневич. Петербург весь

на ладони. СПб., 1874; его же. Наши знакомые. СПб., 1884.}. У Салтыкова все

подобные упоминания, давая "топонимику" благонамеренности, были сатирически

экспрессивны, психологически выразительны: за ними вставала не только

живописная картина города, но определенный образ жизни, моральный портрет

завсегдатая подобных заведений, хорошо известный современнику.

Вскрывая печальную логику неизбежного перехода "благонамернности

выжидающей" в "благонамеренность воинствующую", писатель заставляет своих

героев на следующем этапе их приспособленческой карьеры вступить в общение с

полицией и взяться за организацию уголовных преступлений. Мотив

преступности, уголовщины проходит через все произведение, персонажи, с

которыми сближаются герои: аферист Балалайкин, "злокачественный старик"

Очищенный, содержанка Фаинушка, Выжлятников - дают представление о разных

формах аморальности. Проблема аморализма ставится в романе широко,

истолковываясь как "стихия общественной жизни" (И. А. Гончаров), каждый

герой подвергнут своеобразной "этической пробе".

Привлекая внимание Салтыкова давно, в полную силу эта мысль зазвучала

именно в "Современной идиллии": уголовщина и контрреволюционная политика,

"благонамеренность" и "воровство" объединены в романе как безусловно

родственные общественные явления.

Реакционная пропаганда хотела найти корни социальной преступности в

революционной идеологии. Стремясь дискредитировать своих идейных

противников, охранители тенденциозно интерпретировали социалистическое

учение о собственности, приписывая революционной среде грабительство в

качестве "идейного принципа"; самих революционеров выдавали скорее за

уголовных, чем за политических преступников {См.: "Государственные

преступления в России в 19 веке". Под ред. В. Я. Богучарского, т. 3. Ростов,