Вечная философия и новые философы

Научная революция, Бэкон и особенно Декарт произвели в истории западноевропейской философии радикальные изменения. Казалось даже, что не только решения, но и сама проблематика схоластической и античной философии настолько вышли из употребления, что больше никогда не появятся. Методы, параметры и коэффициенты, позаимствованные из математики и физики, казались единственно приемлемыми и в области философии.

В частности, представлялись скомпрометированными два понятия: а) понятие "цели" (или "конечной причины") вместе с основанным на нем общим телеологическим взглядом на реальность; б) понятие "субстанции", понимаемом как "субстанциальная форма", в сочетании с онтологическим видением реальности.

И все-таки именно эти понятия вновь использует Лейбниц, отстаивая не только ценность, но и в определенном смысле их "вечность" (ему принадлежит выражение philosophic perennis ("вечная философия"), подчеркивающее основные достижения античной и средневековой философии и вдобавок возможность примирения с ней новых философов).

382

Лейбниц нашел, что в действительности речь идет о перспективах, размещающихся в разных планах, которые, будучи поняты в соответствующем значении, не только не уничтожаются взаимно, но очень кстати и с большой пользой могут дополнять друг друга.

С этой грандиозной попытки "опосредования" и "синтеза" античного и нового берет начало вся философия Лейбница, причем попытка оказалась чрезвычайно продуктивной благодаря двойной оптике: с одной стороны, антично-средневековой философии (Лейбниц размышлял не только о схоластах, но также об Аристотеле и Платоне), а с другой - картезианства и методов новой науки.

В письме к Томазию Лейбниц пишет: "Я не стыжусь утверждать, что в книгах Аристотеля нахожу больше справедливых вещей, чем в умозаключениях Декарта. Так что для обновленной философии можно успешно использовать, осмелюсь сказать, все восемь книг Аристотеля. Все, что Аристотель говорил относительно материи, формы, природы, места, бесконечности, времени, движения, по большей части является точным и доказанным. Кто не признает, например, понятие субстанциональной формы, по причине которой субстанция одного тела отличается от субстанции другого? Кроме того, нет ничего более истинного, чем понятие первоматерии. Необходимо только осознать один момент: раз уж Аристотель абстрактно изложил свои взгляды на материю, форму и изменение, он должен был объяснить еще, что думает о фигуре и движении".

В "Рассуждении о метафизике" Лейбниц добавляет к ранее сказанному: "Знаю, что мои действия покажутся парадоксальными, но хочу каким-либо образом реабилитировать античную философию и вернуть почти изгнанные субстанциальные формы; однако, возможно, меня не так сильно будут винить, когда узнают, что я много думал о современной философии, посвятил много времени физическим опытам и геометрическим доказательствам, что я долго был убежден в пустоте этих форм и наконец против моей воли и, так сказать, насильно принужден снова признать их, убедившись, что наши новые философы не отдают должного святому Фоме и другим великим людям того времени, так как мнения теологов и философов-схоластов гораздо более основательны, чем мы предполагали. Надо лишь кстати и уместно пользоваться ими. Таким образом, я убежден, что если бы чей-нибудь пытливый и точный ум взялся прояснить и обработать их мысли наподобие геометрии аналитиков, то нашел бы там сокровищницу важнейших и абсолютно доступных доказательству истин".

383

В попытке пересмотреть древних в свете науки и сплавить их идеи, придав им новое качество, заключается историческое и теоретическое значение Лейбница. Но рассмотрим ближе проблематику "фи-нализма" и "субстанции", со временем ставших осью всей его философии.