Примечания к главе VII

1 См. об этом подробнее: Лосев А. Ф. Знак. Символ. Миф. М., 1982.

2 Theodorson G., Theodorson A. A Modern Dictionary of Sociology. N. Y., 1969. P. 469.

3 Смелзер H. Социология. С. 52.

4 Об этом: Hertzler J. О. A sociology of Language. N. Y. Random House. 1965.

5 См., например: Uribe-Vittegas О. On the social in language and the linguistic in society. The Hague: Motion. 1977.6. Whorf B.I. Science and Linguistics. Technology Rewiew. 1940, № 44.

6 Whorf B. I. Science and Linguistics. Technology Rewiew. 1940, № 44.

7 Об этом: Hudson R. A. Sociolinguistics. Cambridge. Cambridge University Press. 1980.

8 Семенова М. Мы — славяне. СПб., 1997. С. 38-49.

9 См.: Частотный словарь русского языка. Под ред. М. И. Приваловой. М., 1977.

10 Толковый словарь русского языка. Под редакцией Д. И. Ушакова. М., 1948. Т. 1, с. 7.

11 Там же, с. 358.

12 Першищ А. И. Традиции // Народы России. Энциклопедия. М., 1994. С. 462.

13 Маркарян Э. С. Проблемы культурных традиций // СЭ, 1981, № 2, с. 17. "Ионин Л. Г. Социология культуры. М., 1996. С. 164-201.

15 Арутюнов С. А. Народы и культура, развитие и взаимодействие. М., 1989. С. 160.

16 Семенова М. Мы — славяне. С. 86.

17 Маркарян Э. С. Цит. раб. С. 21.

18 Описание языческих славянских обрядов см. подробнее: Семенова М. Мы — славяне. С. 81-102.

19 Гоголь Н. В. Собр. соч. М., 1959. Т. 1, с. 96.

20 Русские. Этносоциологические очерки. С. 317-318.

21 Там же, с. 270.

22 Политология. Энциклопедический словарь. С. 17-175.

23 Levy-Brule L. Les fonctions mentales dans les societies inferieures. Paris, Alcan. 1910. P. 1.

24 Бердяев Н. А. Душа России // Судьба России. М., 1990. С. 32.

25 Лосский Н. О. Характер русского народа //Условия абсолютного добра. М., 1992. С. 238.

26 Сагатовский В. И. Русская идея: продолжим ли прерванный путь? СПб., 1994. С 169.

27 Ильин И. А. О России. М., 1991. С. 5.

28 Лосский Н. О. Характер русского народа. С. 353.

29 Там же, с. 360.

30 Шульгин В. В. Что нам в них не нравится, М., 1994. С. 49-150.

31 Бердяев Н. А. Душа России. С. 8-35.

32 Там же, с. 9.

33 Там же, с. 31-32.

34 Там же, с. 11.

35 Там же, с. 13.

36 Там же, с. 18.

37 Там же, с. 20-21.

38 Сикевич 3. В. Расколотое сознание. СПб., 1996. С 749-57.

39 Об этом подробнее см. Доронченков А. И. Российская эмиграция «первой волны» о национальных проблемах покинутого отечества. СПб., 1997. С. 52-71.

40 Гумилев Л. Н. От Руси к России. Л., 1989. С. 112.

41 Лихачев Д. С. О национальном характере русских//Вопросы философии, 1990. №4, с. 14.

Часть вторая. Методы, процедура и техника этносоциологического исследования Глава первая. Этничность как объект эмпирического исследования

Когда этничность становится объектом эмпирического исследования, то предметом его являются, в частности:

1) влияние этнического фактора (этнической самоидентификации) на весь спектр мотивов, установок, ценностных ориентации, фактов социального поведения как отдельного индивида, так и группы. Иными словами, насколько этническое «я» обусловливает взаимодействие человека с социальной средой? Гипотетически можно предположить, что подобная обусловленность существует, однако предваряет ли она прочие социальные связи или напротив образует лишь фон, на котором активнее действуют иные социально-демографические и профессиональные характеристики? Или, если иметь в виду постсоветского человека, то каков соотносительный «вес» воздействия на систему ценностей его прежней гражданской (т. е. советской) идентичности, с одной стороны, и этнической «привязанности», с другой? Все эти вопросы могут стать предметом эмпирического изучения.

2) собственно этническая самоидентификация, включающая представление об этноконсолидирующих и этнодифференцирующих признаках. Что лежит в основе причисления «себя» к определенной этнической общности и соотнесения с нею? Происхождение (этническая принадлежность родителей) или психологическая мотивация («я русский, потому что чувствую себя русским»)? Какие именно признаки объединяют «нас» воедино и чем «они» («не-мы») — члены других этнических групп отличаются от «нас»? И эти вопросы далеко не праздные, ибо содержание как этноконсолидирующих, так и этнодифференцирующих признаков идентичности может предопределять в равной мере и позитивную (патриотизм, этнонациональное согласие) и негативную (этнонегативизм, ксенофобия) направленность этнических проявлений.

3) уровень и направленность межэтнических отношений в полиэтнической социальной среде, каковой является Российская Федерация, — не менее актуальный предмет эмпирического исследования. Для актуализации латентной этнической конфликтогенности, которая характерна для любого этнического пространства, перехода ее из фазы отчуждения или неприязни в фазу открытого столкновения этнических групп недостаточно одной лишь манипуляции массовым сознанием со стороны этнонациональных элит. Эффективное формирование образа «этнического врага» возможно лишь на основе субъективированной предрасположенности членов той или иной этнической группы к проявлениям ксено- и этнофобии, т. е. так называемого бытового национализма, который уже стараниями элиты политизируется и концептуализируется. Поэтому эмпирическое изучение распространенности и мотивации этнических предрассудков на уровне индивидуально-личностного и группового сознания чрезвычайно важно не только для понимания, но и предотвращения межэтнических конфликтов.

4) национальный характер на уровне системы авто- и гетеростереотипов — один из наиболее «неуловимых» феноменов этничности. Действительно, можно ли говорить о национальном характере современных народов, живущих в стратифицированном постиндустриальном обществе? Существуют ли вообще (а это многими специалистами оспаривается) некие модальные качества личности, единые, к примеру, для петербургского профессора и донского казака, живущего в степной станице? И если да, то каковы эти свойства, передаваемые из поколения в поколение посредством семейной и институциональной социализации, и каким образом они, эти этнообусловленные модальные характеристики, «вмешиваются» в социальное поведение членов той или иной этнической общности? Может ли (а если да, то насколько) национальный характер оказывать «сопротивление» социальным, в особенности политическим и экономическим, изменениям? Ответ на эти вопросы лежит в плоскости как этносоциологии, так и этнопсихологии.

5) изучение традиций, обычаев и ритуалов как составляющих этнической культуры — это, пожалуй, наиболее разработанный и «устоявшийся» предмет прикладных изысканий. Но если антрополог рассматривает их в определенном смысле как «вещь в себе» и его интересуют проявления этнической культуры как таковые, то социолог, устремивший свое внимание к этой грани этничности, в первую очередь соотносит те же традиции не только, и, добавим, не столько, с социокультурной динамикой, сколько с социальными отношениями и институтами, характерными для того или иного общества. Каково взаимодействие этнической и массовой, этнической и элитарной, наконец этнической и мировой культур? Какое место занимают обычаи в процессе формирования национального самосознания и этнонациональной консолидации? Могут ли традиции предопределить негативной фон межэтнического взаимодействия? Насколько сохранность этнической культуры обусловлена возрастом, уровнем образования, профессией и местожительством носителя обычаев и традиций? На все эти вопросы способно ответить лишь междисциплинарное исследование, лежащее на стыке этносоциологии, этнопсихологии и социальной антропологии.

Конечно, мы перечислили далеко не все этнические проявления, которые могут представлять интерес для прикладной социологии и психологии, однако каков бы ни был предмет этносоциального исследования, само обращение к феномену этничности требует специфических подходов.

Во-первых, потому, что этничность является эмоционально-чувственной категорией, этничность переживается, причем это переживание может быть совершенно иррациональным в духе «коллективного бессознательного». Это всегда чувственная, а иногда к тому же и не вполне осознанная, самоидентификация. А преобразование чувств в логически жесткую структуру социологического инструментария весьма затруднительно. Этносоциологу для успешной реализации своего проекта предстоит, образно говоря, пройти между «сциллой» эмоциональности и «харибдой» иррациональности гипотетического респондента, именно поэтому этносоциальные изыскания требуют высокой компетентности исследователей.

Во-вторых, этничность не только «переживается» более других состояний, но относится к интимным, сокровенным проявлениям человеческой психологии, поэтому при выборе метода и составлении инструментария этносоциолог не может не учитывать вероятную «стыдливость» потенциального респондента. Кстати, именно поэтому целесообразнее использовать метод анкетного опроса, а не интервьюирования, в том же случае, если программа исследования предусматривает непосредственный контакт с респондентом, предпочтительно, чтобы интервьюер принадлежал к той же этнической группе, что и респондент, особенно если это представитель какого-либо национального меньшинства—возникновение доверительной атмосферы в этом случае более вероятно, чем при контакте с «чужим».

В-третьих, все этническое крайне мифологизировано.

Например, если коснуться «русской души», то она уже не один век пребывает скорее в тенетах мифа, чем реальной действительности, и поведение частного человека подчас мотивировано не столько практической «выгодой», сколько мифологической «нормой». Так, если скромность признается чертой русского национального характера (об этом уже говорилось в первой части книги), то, следовательно, любой русский человек обязан проявлять скромность в своем социальном поведении, это своего рода «мифологическое предписание», с которым человек невольно мимикрирует, особенно оказываясь в роли респондента.

(Надо сказать, что «среднестатистический» респондент вообще нередко стремится предугадать тот ответ, который предпочтет большинство других участников опроса, то есть сделать своего рода «нормативный выбор». Это следует учитывать при формулировке закрытых вопросов любому социологу, именно поэтому варианты ответов, гипотетически отражающие социальную норму, должны быть максимально «спрятаны» от респондента.)

Наконец, в-четвертых, этничность и все ее проявления, особенно в кризисной нестабильной ситуации, чрезмерно идеологизируется и поэтому ее изучение, во всяком случае со стороны социолога, требует абсолютной нейтральности и демонстрации даже некоторой отстраненности от предмета исследования.

В России традиционно наиболее идеологизированной была наряду с русской — «еврейская тема», обращение к которой, как правило, влекло за собой либо подозрение в антисемитизме, либо, напротив, в принадлежности к «мировому сионизму». Сегодня число такого рода «горячих» этнических «сюжетов» заметно возросло, и это также не может не учитываться любым практическим этносоциологом. Ибо изучение, например, чеченской идентичности или русского характера трактуется подчас если не как политическая, то во всяком случае социальная позиция, которая именно в этом ключе и интерпретируется более образованными респондентами и влияет на искренность их ответов.

Именно поэтому при проведении этносоциального исследования особенно необходимы гарантия и неукоснительное соблюдение анонимности индивидуального ответа. При необходимости измерения каких-то индивидуально-личностных характеристик или проведении лонгитюдионального исследования можно предложить респонденту «подписаться» под опросным листом псевдонимом или каким-то символом.

По этим же соображениям в случае отказа кого-либо из потенциальных респондентов от участия в исследовании, категорически не следует настаивать на изменении его решения: подобные «уговоры» могут привести только к неискренности человека, принужденного выступить в роли респондента, и как результат—к искажению или потере информации.

Более, чем в иных социальных исследованиях, нежелательно применение прямых или, как говорят социологи, лобовых вопросов. В тех случаях, когда использование такого рода вопроса неизбежно (например, при изучении направленности этнических отношений), прямые вопросы должны дополняться несколькими контрольными, в завуалированной форме затрагивающими ту же «острую» тему.

Как показывает исследовательская практика, весьма продуктивно применение открытых вопросов и проективных ситуаций, что обусловлено как раз теми особенностями проявления этничности, о которых уже говорилось — иррационализмом, мифологизированностью («бессознательным символизмом»), интимностью этнических «привязанностей», наконец стереотипизацией поведенческих реакций согласно реальной или воображаемой этнической норме.

Открытые вопросы (т. е. вопросы без предварительных вариантов ответа, из которых респонденту предстоит выбрать один или несколько предпочтительных) дают возможность свободного самовыражения на заданную тему, в определенном смысле выполняя и эвристическую функцию. Как раз они-то и позволяют раскрыть и структурировать те глубинные, но неотчетливые мифологемы, идеологические клише, этностереотипы, которые обычно теряются за ответами — «подсказками» в вопросах закрытого типа.

У социологов существует предубеждение против открытой формы вопроса, ее рекомендуется использовать лишь на стадии пилотажа, в ходе отработки методики, в том случае, когда предварительная информация о предмете исследования недостаточна. Действительно, в этом случае анализ свободных характеристик позволяет «закрыть» вопрос, исходя из частотности суждений респондента. Однако, судя по нашему опыту, четко и в то же время интересно сформулированные открытые вопросы вызывают у респондентов живой отклик.

Так, в исследовании национального самосознания русских на шесть открытых вопросов, включенных в опросный лист ответило в среднем около 70% респондентов, причем каждый пятый из их числа «выплеснул» свое мнение за рамки тематической заданной и порассуждал о жизни вообще. Это вовсе не усложнило интерпретацию, напротив — расширило непосредственный предмет изучения.

Ответы респондентов на открытые вопросы (свободные характеристики) классифицируются и обобщаются с помощью метода контент-анализа, особенности применения которого раскрываются в третьей главе. Метод контент-анализа вообще хорошо дополняет традиционный опрос, особенно удачно его использование при изучении символического сознания, этностереотипов, качеств национального характера и явлений, связанных с этнофобией и этноцентризмом.

Не менее богатый материал в этносоциальном исследовании предоставляют проективные («воображаемые») ситуации, которые могут носить как открытый, так и закрытый характер. Целесообразно вводить в инструментарий проективные ситуации в качестве контрольных вопросов, особенно в тех случаях, когда основной вопрос вынужденно (в соответствии с задачами исследования) носит прямой, а не косвенный характер. Проективные ситуации относятся к типу косвенных вопросов, причем их можно назвать самыми косвенными в их ряду.

С одной стороны, проективная ситуация — это своего рода социологическая «игра», в которую охотно включается респондент, уже уставший от «серьезных» вопросов (кстати, именно поэтому их лучше «вкрапливать» в опросный лист ближе к его концу, чтобы подогреть интерес респондента к продолжению работы). С другой стороны, эта процедура не в меньшей степени, чем открытый вопрос, позволяет обнаружить неосознанное и «символическое». При грамотной интерпретации ответов выводы могут быть не только корректны, но и адекватны реальной, а не воображаемой действительности.

Игровая форма проективной ситуации позволяет социологу выявить ту противоречивость и неустойчивость массового (в частности, этнополитического) сознания россиян, а, следовательно, и непредсказуемость коллективного поведения, которые чаще всего теряются за рейтингами партий и лидеров в зондажах общественного мнения.

Нами проективные ситуации, в частности, использовались при изучении советского менталитета в русском сознании (подробнее об особенностях их применения см. во второй и в третьей главе).

В ряде случаев (исследование качеств национального характера, системы авто- и гетеростереотипов) специфика предмета исследования приводит к необходимости введения в инструментарий живой ткани народного творчества и прежде всего фольклора, ибо пословицы, поговорки и присказки как раз составляют тот сконцентрированный образ символической реальности, которая способствует осознанию этнической идентичности.

Примеривая к себе, к своим установкам и поведенческим реакциям «народную мудрость», респондент неосознанно фиксирует и собственное этнопсихологическое своеобычие, тем более что и в этом случае, как и при ответе на проективную ситуацию, работа над опросным листом приобретает ненавязчивый, игровой характер, способствует психологический релаксации. Иносказание, ко всему прочему, есть еще и альтернатива нежелательному прямому вопросу. Возможности использования словесного народного творчества в контексте этносоциального исследования отражены в третьей главе.

Все обозначенные выше методические приемы укладываются в рамки анкетного опроса, основным достоинством которого является способность к репрезентативному «охвату» основных социально-демографических групп населения.

Вместе с тем, при изучении социальных проблем этничности, продуктивно применение специальных методов, в частности, адаптированного к целям исследования метода семантического дифференциала, посредством которого можно обнаружить интенсивность проявления тех или иных этностереотипов в сравнении качеств «своего» народа с каким-либо другим народом. Этот подход дает возможность этнофору, сопоставляя «нас» с «не-нами» по одним и тем же признакам, отчетливее осознать своеобразие собственной этнической общности (проекция и гомоописание), а кроме того косвенно выявить и направленность межэтнических отношений по критерию «симпатии-антипатии».

Для раскрытия этнического «я» — образа можно обратиться и к невербальным проективным методам. В ходе одного из наших исследований применялась адаптированная методика Лонга и Хендерсона («символические задания на выявление социального "я"»), которая представляет собой серию оригинальных символических проективных проб, направленных на измерение этнического «я» по нескольким индексам — этническая самоидентификация, этносоциальная открытость, этническое самоуважение.

Итак, рассмотрение этничности в качестве объекта эмпирического исследования, как мы пытались продемонстрировать выше, требует специфических подходов, методов и процедур. Их более детальному (на конкретных примерах) анализу и посвящены последующие главы второй части этой книги.