Лекция 9. Диалогическая речь. (4 часа)

1. Монологическая и диалогическая речь.

2. Диалогическая речь.

3. Диалогическое единство.

4. Лингвистический статус компьютерных диалогов.

5. Становление диалогической компетенции у детей младшего возраста.

1. Для ситуации речевого общения обязательны два участника – говорящий и адресат. По характеру их участия различается два вида речевой деятельности – монологическая и диалогическая.

В монологической речи активным является только говорящий; адресат может не принимать непосредственного участия в речевом акте: он может быть отстранен в пространстве или во времени. Его реакция на речь говорящего не предусмотрена этой формой речи. В монологе говорящий является распорядителем языковых средств, их выбором, соединением. Как правило, в тексте преобладают повествовательные предложения, не предполагаются вопросы и ответы. В диалогической речи активно участвуют и говорящий, и адресат, причем они меняются ролями. При этом один говорящий может пользоваться речевым материалом другого, строя свою реплику с опорой на речь второго участника, который в этот момент является адресатом.

2. Итак, диалогическая речь – это форма речи, состоящая из обмена высказываниями-репликами, на языковый состав которых влияет непосредственное восприятие, активизирующее роль адресата в речевой деятельности адресанта. Для диалогической речи характерны содержательная (вопрос/ответ, добавление/пояснение/распространение, согласие/возражение, формулы речевого этикета и др.) и конструктивная связь реплик (преимущественно соседних: - Где ты был? – На работе.). Ее отсутствие возможно при реакции говорящего не на речь собеседника, а на ситуацию речи (- Где ты был? – Отойди от двери, простудишься. ), или реже на обстоятельства, не имеющие отношения к данному речевому акту (Ср. из Ахматовой: Задыхаясь, я крикнула: -Шутка Все, что было, уйдешь, я умру. Улыбнулся спокойно и жутко И сказал мне: - Не стой на ветру.). Последняя черта используется как художественный прием и для изображения некоммуникабельности персонажей, например у Чехова.

Диалогическая речь – первичная, естественная форма языкового общения. Генетически восходит к устно-разговорной сфере, для которой характерен принцип экономии средств словесного выражения. Информативная полнота диалогической речи может быть (помимо интонации, мимики и жеста) обеспечена тем меньшим их объемом, чем больше проявляются ее ситуативная обусловленность и общность восприятия: - Математика когда? – Последняя пара. (Разговор студентов перед расписанием занятий). Нарушение этой закономерности вызывает повышение экспрессии высказывания, увеличиваемой лексико-синтаксическими повторами, развернутыми и краткими (- В семь придешь? – В семь? Приду.). Разные варианты повторов способны, пронизывая отрывок диалогической речи, сформировать из него относительно законченное тематически структурное целое.

При воспроизведении разговорной диалогической речи в художественной литературе роль ситуации играет авторский комментарий (ремарка). Языковые стилистические особенности диалогической речи соответствуют индивидуальному стилю писателя и информативно-эстетическим формам жанра. Внешняя форма диалогической речи (чередование реплик) характерна для философско-публицистического жанра, например диалоги Платона, Галилея и современные дискуссии, интерьвью и пр., в которых, однако, большинство типологических признаков живой диалогической речи может отсутствовать.

3. Диалогическое единство – это структурно-смысловая общность, текст двух или более участников речи. Оно обеспечивается наличием одной темы, согласием или несогласием собеседников. По структуре диалогическое единство представляет собой последовательность взаимосвязанных реплик. Они объединяются не только накоплением информации по данной теме, но и мотивированностью форм, сцеплением, опорой на предыдущуую или последующую реплику. Связь реплик осуществляется либо в виде цепочки взаимосвязанных словоформ, либо через параллельность, однотипность строения, напр.:

• Кто тут? – спросил я.

• Человек.. с палкой!..

• Палка и у меня есть…

• А спички есть?

• И спички.

• Вот хорошо! (Горьк.)

4. Использование компьютерной связи как средства коммуникации в обществе радикально изменило традиционные представления о временных и пространственных параметрах общения. Первоначально электронные средства связи использовались в массовой публичной коммуникации (радио, телевидение и др.), однако позже они стали применяться в коммуникации межличностной, сделав ее не только оперативной и информационно насыщенной, но и интерактивной. Из множества реализаций компьютерного языка можно выделить компьютерную диалогическую речь, отраженную в таких видах электронного общения, как так называемые телеконференции, на которых публично обсуждается заранее установленный круг проблем (напр., о вреде мониторов, сколько стоит пользование интернетом и др.), а также адресное скоростное электронное общение в режиме «он-лайн», включая так называемые «чаты». Компьютерное общение представляет собой одну из разновидностей опосредованной коммуникации (в отличие от исконного непосредственного общения). Опосредованность общения влечет за собой определенную отстраненность субъекта, делает его зависимым от используемого устройства. Участники коммуникативного акта «привязаны» к компьютру как к опосредующему устройству. Мало того, в любой момент может произойти сбой или даже обрыв связи, вызванный техническими неполадками, вмешательством модератора, сознательным прекращением общения. Использование графической фиксации текстов интерактивного диалогического общения может создавать определенные неудобства для тех, кто плохо владеет клавиатурой. Это обстоятельство может препятствовать непринужденности общения.

В отличие от повседневного непринужденного общения, дискурс которого относится к непубличной коммуникации, подавляющее большинство компьютерных диалогов имеет характер публичного общения, причем нередко один и тот же человек одновременно может общаться с несколькими адресатами. При анализе компьютерных текстов целесообразно разграничивать 1) диалоги с изначальной публичностью (телеконференции) и 2) диалоги с секундарной публичностью, т.е. когда реплики говорящих становятся известными и остальным участникам «чата», т.е. приобретают вторичную публичность. В то же время, если возникает необходимость интимного общения, можно перейти на индивидуальный канал («пошептаться»). Таким образом, при компьютерном общении адресат может быть индивидуальным, массовым и групповым. От контенгента участников коммуникации во многом зависит и характер речевого стандарта. Так, на «чатах», где, как правило, общается молодежь, широко используется молодежный сленг, в диалогах компьютерщиков-профессионалов частна профессиональная терминология (комп, мыло, монир, отрепайрить, юзер и др.).

Важным отличием компьютерного диалога от обычной диалогической речи является отсутствие необходимой информации о собеседнике, тем более что участники, как правило, выступают под псевдонимами. Как показывает анализ материала, компьютерный диалог представляет собой разновидность регулируемого речевого поведения, коммуникативная стратегия которого выстраивается как с помощью внешней коррекции речевого поведения (роль модератора на телеконференциях), так и автокоррекции (автоцензуры). Одним из характерных проявлений регулирующего влияния автокоррекции в языке компьютерных диалогов служит намеренная смена речевых масок, представляющая собой своеобразную игру, сопровождаемую целенаправленно проводимой речевой стратегией: эпатаж, речевая небрежность, широкое включение просторечья, «народная» этимология, языковая игра и др. Подобное явление становится возможным благодаря анонимности общения в интернете. Анонимность собеседников позволяет им менять свое ролевое и речевое поведение, маскирует их реальную и половую принадлежность.

По свои сущностным и функциональным признакам, степени речевой регулируемоти язык компьютерных диалогов принципиально отличается от языка такой разновидности электронной коммуникации, как так называемая «сетавая литература» (художественная, информационная, рекламная и пр.), не ориентированной на двусторонний контакт. Отличается он и от языка общения с помощью мобильного телефона (SMS), факса, автоответчика и пр., характеризующегося отчетливо выраженной монологичностью структуры текста. Компьютерные диалогические тексты стоят особняком и по отношению к текстам адресной электронной почты, также имеющим ионологичную текстовую реализацию.

6. Становление диалогической компетенции обусловлено особенностями характера коммуникации «взрослый – ребенок», речеповеденческой тактики и диалогической «техники» взрослого. Протекающее в диалоге коммуникативное сотрудничество «взрослый – ребенок» является той благоприятной социальной средой, которая необходима ребенку для овладения родным языком – основным инструментом социализации. Речь взрослого особым образом структурирована с учетом когнитивных и языковых возможностей ребенка. Для становления его диалогической компетенции особенно важную роль играют вопросительные реплики взрослого, широкий коммуникативно-прагматический диапазон которых делает инициированное ими вопросо-ответное единство главным средством формирования диалогической ситуации. Вопросо-ответную форму интеракции, которая находит отражение в постепенно сменяющих друг друга типах речевого взаимодействия «мать – ребенок» – имитативном диалоге и различных видах протодиалога, – можно считать исходной формой организации диалога с ребенком.

Собственно языковым фактором развития диалогической компетенции является овладение ребенком функциями модальности и модуса. Осознание себя (собственной точки зрения) и другого, интеллектуальная децентрация, способность противопоставить себя другому – являются отправной точкой для освоения начальной оппозиции персонального дейксиса «Я–Ты» и овладения семантикой субъектного компонента модусной рамки. Когнитивными же основаниями, лежащими в основе диалогической компетенции, выступают коммуникативная интенциональность, субъектность и реципрокность (взаимность), поддерживаемые высокой степенью отзывчивости матери и развиваемые особенностями ее тактики, интуитивно направленной на моделирование и закрепление важных для диалога коммуникативных умений.

Функционально-семантический аспект типологии вопросо-ответных единств отражает становление взаимосвязанных сфер интеллектуального развития ребенка: диктумные и модусные вопросы коррелируют с освоением различных семантических категорий. Диктумные вопросы наиболее существенны в процессе языковой категоризации окружающей действительности (мира объективного), модусные вопросы первостепенны в процессе становления психического (мира субъективного). Порядок появления частных диктумных вопросов – наиболее прототипичных представителей этого типа – обусловлен степенью сложности семантических категорий и, соответственно, их доступности когнитивному уровню ребенка. Локативность и субъектность / объектность – категории раннего речевого онтогенеза, овладение семантикой и средствами выражения которых осуществляется от синкретичного к дифференцированному. Частные модусные вопросы апеллируют к ментальной (знание, мнение / полагание, память) и эмоциональной сферам, впоследствии же провоцируют ребенка к экспликации умозаключения и его мотивации и – в целом – стимулируют познавательную деятельность ребенка. Общие позитивные вопросы «задействованы» в процессе становления модальной категории согласия / несогласия и средств ее языкового выражения. Освоение ребенком этой центральной для диалога категории осуществляется в направлении от ядерного фрагмента поля и прямых способов экспликации полного согласия (в наиболее простых для ребенка коммуникативных ситуациях) – к периферийным компонентам поля и косвенным способам выражения данной семантики. Динамической особенностью функционально-семантического аспекта вопросо-ответных единств является движение от метаинтеррогативности к интеррогативности.

Вопросо-ответные единства, инициированные детской репликой, сначала крайне немногочисленны и отражают круг доступных ребенку понятийных категорий. Первые детские вопросы – это вопросы «поверхностного интереса» о местонахождении и номинации / идентификации предмета. В середине третьего года жизни происходит существенное расширение «вопросного» репертуара, что совпадает с появлением практически всех типов ИК и расщеплением синкретов (в частности, локативности и директивности). В основных чертах последовательность появления вопросительных реплик в речи русского ребенка совпадает с данными, полученными на материале других языков. Постепенно когнитивная сложность запроса растет: появляются вопросы логической и психологической обусловленности. Развитие средств выражения запроса отражает освоение ребенком функций вопросных синтаксем, семантики предиката и его актантного окружения: внутри каждого из типов вопроса развивается формальная вариативность и усложняется актантная структура реплики. При этом первым диктумным вопросам ребенка свойственна собственно интеррогативная функция, модусным – метаинтеррогативная (фатическая). Интонационное маркирование вопросительной реплики осваивается ребенком постепенно.

В целом начальные этапы становления грамматики диалога могут быть отнесены ко второму – третьему годам жизни. К трем годам диалогическая компетенция ребенка формируется в основных ее чертах, а также происходит овладение начальным репертуаром семантических категорий и приобретаются первые знания о ментальных состояниях, относящиеся к сфере психического. Знание интеракционного характера коммуникации, «прототипической» диалогической техники и тактики (заключающееся в совокупности определенных общих и частных диалогических умений – речевых действий) составляет тот объем диалогической компетенции, который впоследствии наращивается и совершенствуется. По мере взросления ребенка диалогическое общение с ним становится менее асимметричным и более «жанрово» определенным; возрастает количество когерентных вопросо-ответных единств; коммуникативные неудачи, маркируя трудности в овладении ребенком коммуникативной компетенцией, претерпевают существенную эволюцию.

Ответы ребенка на определенные вопросы взрослого – путь ребенка в монолог, так внутри диалога начинают развиваться монологические умения. Овладение всеми аспектами вопросо-ответной типологии в любой из ролей, диалогических «партий» – говорящего или слушающего – делает ребенка полноправным партнером по диалогу, причем не только с взрослым, но и впоследствии со сверстником.

Литература:

Русский язык /Под ред. Л.Л. Касаткина. М., 2005.

Русская грамматика. Т. II. Синтаксис. М., 1980.

Труфанова И.В. Способы передачи чужой речи в русском языке: Учеб. пос. Елец, 1994.

Нещименко Г.П. К вопросу о лингвистическом статусе языка компьютерных диалогов // Язык. Личность. Текст. Сборник статей к 70-летию Т.М.Николаевой. М., 2005. С. 56-86.

Казаковская В. В. Вопросно-ответные единства в диалоге «Взрослый-ребенок». Автореф. … докт. филол. наук. СПб., 2006. (Можно посмотреть на сайте ВАК в разделе о публикациях объявлений о зашите докторских диссертаций; последний параграф лекции – это отрывок из автореферата).

Воронина М.П. Диалог на уроке в начальной школе // Методические аспекты речевого развития в современной начальной школе. – СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2002. – С. 38 – 42.

Казаковская В.В. Вопросо-ответные единства в диалоге «взрослый – ребенок / Отв. ред. А.В. Бондарко, М.Д. Воейкова. – СПб., Наука, 2006.

Лекция 10. Сверхфразовое единство как проблема лингвистики текста. (2 часа)

1. Лингвистика текста как направление науки.

2. Сложное синтаксическое целое.

3. Период.

Все средства языка и единицы языка используются в речи. Результатом речевой деятельности является текст. Он состоит из высказываний, оформленных в виде предложений. Минимальный текст – одно высказывание.

1. Лингвистика текста – направление лингвистических исследований, объектом которых являются правила построения связного текста и его смысловые категории, выражаемые по этим правилам. На первом этапе своего развития лингвистика текста в основном изучала способы сохранения связности и понятности текста, методы передачи обозначения лица и предмета (анафорические структуры, прономинализация, лексические повторы, видо-временные цепочки и т.д.), распределение темы и ремы высказывания в соответствии с требованиями актуального членения предложения. Успешному развитию этих исследований способствовали работы А.М. Пешковского. Л.В. Щербы, Ш. Балли, В. Виноградова и др. Однако поиски средств только формальной связности текста привели к некоторому повторению тематики, отсутствию теоретических обобщений и невозможности выявления содержательных, а не формальных категорий. С начала 70-х гг. ХХ в. в лингвистике текста выделяют два направления, объединяемых общими законами связности текста и общей установкой на цельность текста. Первое из направлений выявляет содержательные компоненты (притяжательные и указательные местоимения, частицы, оценочные прилагательные, виды глагола, акцентные подчеркивания и др.), связанные с обеспечением правильной коммуникации и тем самым – правильным построением текста вообще. Выявляемые при этом смысловые различия относятся как к правилам логического развертывания содержания текста, так и к правилам прагматического характера, определяющим некоторый общий фонд знаний, общую для автора и воспринимающего «картину мира», без единства которой текст будет непонятен. Это относится к так называемым пресуппозициям. Напр., в высказывании «Молва о Дон Гуане и в мирный монастырь проникла даже» предполагается некоторый общий фонд знаний об этой молве у участников коммуникации; в высказывании «Я ведь в молодости красавицей была» благодаря частице ведь передаются как бы общеизвестные сведения о фактах и т.д. Это направление лингвистики текста смыкается с прагматикой, психолингвистикой, стилистикой, теорией пресуппозиций. Другое направление занимается выявлением глубинных смыслов, содержащихся в одном каком-либо замкнутом тексте. В этом случае определение принципа употребления языковых единиц помогает определить скрытые иногда от литературоведческого и стилистического анализа смысловые противопоставления и темы текста: так, например, противопоставление русских половцам в «Слове о полку Игореве» как индивидуальностей – неиндивидуализированному, слившемуся со стихией врагу выражается через отсутствие в тексте памятника применительно к половцам обращений, притяжательных местоимений, родовых понятий и титулов и др. Это направление сближается с герменевтикой как толкованием неявного смысла текста, особенно плодотворным оно оказывается в приложении к текстам древним, а также к поэтическим текстам. Дискуссионным являетсяпрос о границах лингвистики текста, а именно: включает ли она в себя прагматику, функциональную семантику и синтаксис, риторику или пересекается с ними, как пересекается с поэтикой, психолингвистикой и теорией коммуникации, входя в свою очередь, как составная часть в теорию текста.

2. Как часть общей проблемы лингвистики текста выступает сверхфразовое единство, или сложное синтаксическое целое – отрезок речи в форме последовательности двух и более самостоятельных предложений, объединенных общностью темы в смысловые блоки. Сверхфразовое единство имеется в устной и письменной, диалогической и монологической речи, прозе и стихах и т.д. Оно может совпадать с абзацем, быть больше или меньше абзаца. Минимальное сверхфразовое единство составляют вопрос – ответ; высказывание, состоящее из посылки и вывода; описание одного и того же предмета (лица); конструкции с последующим разъяснением, типа: Это положение обусловлено следующими факторами: во-первых .., во-вторых… Одно сверхфразовое единство может соответствовать и краткому объявлению, краткой газетной заметке, телеграмме, цитате и под.

Сверхфразовое единство изучается с точки зрения более полного раскрытия смысла предложения в тексте, его прагматического аспекта и актуального членения и др., которые наиболее полно раскрываются в окружении предложений, снимающих смысловую и синтаксическую неоднозначность.наличие окружения позволяет при развертывании повествования, диалога опускать самоочевидные элементы, обозначенные в предшествующем предложении, т.е. осуществлять принцип экономии. Понятие сверхфразового единства позволяет восстановить недостающие звенья при переходе от синтаксиса предложения к синтаксису целого текста. Сверхфразовое единство может изучаться с точки зрения семантики, синтаксиса, актуального членения, прагматики. Некоторые лингвисты рассматривают сверхфразовое единство как речевую единицу,объединяющую несколько предложений. Однако это положение сомнительно, так как сверхфразовое единство не имеет ни собственного грамматического значения, ни четко выраженной грамматической формы; оно вычленяется из текста, является его компонентом. Исследуются проблемы взаимоотношения сверхфразового единства и высказывания; абзаца; отличия – от сложного предложения. Установлено, что синтаксически самостоятельные предложения, составляющие сверхфразовое единство, выражают большую смысловую значимость, чем придаточные предложения в составе сложноподчиненного предложения (Ср.: Серебро – дорогостоящий металл. Мы редко используем его в качестве проводника. и Поскольку серобро дорогостоящий металл, мы редко используем его в качестве проводника.). Связь между предложениями (анафорическая (по началу) и катафорическая (по середине, между предложениями)) обеспечивается общностью заданной темы, развертыванием части предшествующего предложения в последующем, всеми видами тема-рематической прогрессии, перифразами, повторной номинацией, разделительными паузами, порядком слов, местоимениями, синтаксическим и ритмическим параллелизмом.

Мысль о важности исследования «речевой единицы» большей, чем предложение, восходит к А.Х.Востокову, Ф.И.Буслаеву, А.М.Пешковскому, Н.С.Поспелову, к исследователям актуального членения предложения (В.Матезиуса и его последователей). Сверхфразовое единство стало предметом широкого изучения с 60-70-хх гг. ХХ в.

3. Период как сложное синтаксическое и ритмико-интонационное образование иногда приравнивают к сверхфразовому единству, иногда рассматривают отдельно. В последнем случае основной чертой его структуры выступает наличие двух частей, обычно неравных по объему (первая значительно превосходит вторую); они имеют различную мелодику и ритм. Первая произносится более выским тоном, с сильным возрастанием к паузе; темп убыстренный; как правило она делится на ритмические отрезки. Вторая часть, после паузы, произносится с резким понижением тона; ритм замедляется. Ритмичность подчеркивается параллельностью строения компонентов первой части, повторением предолгов, лексическими повторами. Иными словами, период – это не столько синтаксическая, сколько ритмическая стилистическая фигура. По синтаксической структуре период разнообразен: он может иметь форму сложного предложения (одного из типов или смешанного строения), или распространенного, осложненного простого, или текста, состоящего из ряда предложений. Напр.:

Сердцеведением и мудрым познанием жизни отзывается слово британца; легким щеголем блеснет и разлетится недолговечное слово француза; затейливо придумает свое, не всякому доступное умно-худощавое слово немец; но нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырывалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и живо трепетало, как метко сказанное русское слово. (Гоголь).

Литература:

Русский язык /Под ред. Л.Л. Касаткина. М., 2005.

Шмелева Т.В. Текст как объект изучения в школе. Великий Новгород, 2005.

Лингвистический энциклопедический словарь /Гл. ред. В.Н.Ярцева. М., 1990.

Приложение. Выдержка из монографии Г.Я.Солганика «Синтаксическая стилистика (сложное синтаксическое целое)». М., 1991.

ЦЕПНАЯ СВЯЗЬ

ЯВНЫЙ ИЛИ ПОДРАЗУМЕВАЕМЫЙ ПОВТОР

Мыслят все люди одинаково, а говорят по-разному. Одинаково — следует понимать не в смысле оценки, качества содержания. Нет, в этом плане мышление бесконечно разнообразно, богато оттенками, красками, индивидуально. Человек может быть остроумным, глубоко­мысленным, тонко и ясно мыслящим или, напротив, тугодумом, обладать умом тяжелым и неповоротливым. Но это, так сказать, индивидуальные особенности конкретного человеческого ума.

Если же говорить о мышлении как о процессе постижения истины, то оно едино для всех — американцев, русских, вьетнамцев, французов, негров, индейцев. Все они мыслят суждениями, сопоставляют их, соединяют, анали­зируют, делают выводы по законам, единым для всего человечества.

Формы мысли одинаковы. Это уже известные нам понятия, суждения, умозаключения. Выражение же этих мыслей отличается исключительным разноообразием.

По данным французских ученых, население земного шара говорит сейчас на 5650 языках и диалектах. Из них только 500 языков (менее одной десятой!) систематически исследованы. Около 1400 диалектов постепенно исчезают, например языки австралийских аборигенов, северо-американских индейцев. Приблизительно две трети языков не имеют собственной письменности. Самая большая плот­ность диалектов в районе Гималаев (до 160) и в Африке, где говорят на 280 языках. Однако абсолютный рекорд удерживает Папуа — Новая Гвинея в Тихом океане, в которой более чем трехмиллионное население говорит на 1010 диалектах.

Вот такая необычная картина: мыслит человечество одинаково, выражает свои мысли по-разному — почти на нескольких тысячах языков и диалектов.

Между мышлением и языком нет прямолинейного и однозначного соответствия. Если бы язык прямо и непосредственно отражал мышление, все человечество говорило бы на одном языке. Язык не только отражает мышление, служит для него формой, оболочкой, средством выражения, но и творчески воздействует на мышление, меняет его характер. Можно сказать, что язык и мышле­ние — это два тесно взаимосвязанных царства. И одно без другого существовать не может. Но все же они относитель­но самостоятельны. Вот почему необходимо изучать способы связи не только суждений, но и предложений. Мышление, составляя содержание языка, диктует ему и законы связи суждений-предложений. Но язык не полностью подчиня­ется диктату мышления. Он по-своему, творчески, в со­ответствии со своим духом, законами преобразует в своих формах связь суждений.

Какова же специфика соединения самостоятельных предложений в связной речи? Чем определяется эта связь?

Этот вопрос был поставлен наукой не так давно, в XX веке. Раньше лингвистика останавливалась на предложе­нии как конечной, предельной единице языка.

Правильно сформулировать научный вопрос, научную задачу — это, как считают ученые, почти половина дела. Другая половина, не менее трудная,— ответить на него. Отвечать будем вместе. Вместе пройдем обычной дорогой ученых — дорогой сомнений и радостей, сопутствующих познанию неизвестного.

Итак, в путь.

Несомненно то, что между любыми двумя соседними предложениями текста есть смысловая связь. Если нет такой связи, значит, перед нами бессмыслица, абсурд, несвязная речь. Исключаем, разумеется, те случаи, когда бессвязность речи — литературный прием, как, например, в театре абсурда.

Но смысловая связь, существующая между самостоя­тельными предложениями, обязательно предполагает грамматические средства выражения этой связи. Какие же это средства?

Наука медленно, мучительно продвигалась к открытию, обнаружению этих средств. Сначала бралось то, что лежит на поверхности. Связи между самостоятельными предло­жениями уподоблялись отношениям между словами в предложении. Говорилось, например, о согласовании, управлении, примыкании самостоятельных предложений. Затем пытались приспособить к связям между самостоя­тельными предложениями отношения между частями сложного предложения. Речь шла о сочинении, подчинении самостоятельных предложении. Однако языковая реаль­ность опровергала подобные соображения, она не уклады­валась в прокрустово ложе уже известных синтаксичес­ких отношений. Но эти попытки интересны как этап поисков метода исследования.

Сколько бы мы ни всматривались в стакан воды, мы не обнаружим в нем микроорганизмов, пока не воспользуемся микроскопом. Для исследования звезд, планет нужны телескопы, космические корабли. Чтобы исследование звезд, микроорганизмов было успешным, необходи­мы соответствующие средства, приборы, методы. Метод анализа должен соответствовать предмету, материалу исследования.

Точно так же и в исследовании языка. Нельзя к новому материалу (самостоятельные предложения, текст) прила­гать старые методы. Неправомерно при анализе отношений между законченными предложениями исходить из пред­ставлений, характерных для синтаксиса простого или сложного предложения. Это новый, более высокий уровень синтаксических явлений, и к нему лишь в незначительной степени приложимы понятия и категории низших уровней. При таком механическом переносе не учитывается специ­фика предложения как самостоятельной целостной синтак­сической единицы.

Каким же должен быть метод анализа нового материала, ранее не изучавшегося? В чем заключается специфика самостоятельного предложения, которую не­обходимо учитывать при анализе связи законченных предложений?

Проделаем вместе с вами такой эксперимент. Раскроем книгу, журнал, допустим, «Юность», на какой-либо странице и выпишем первую попавшуюся на глаза фразу, например: Ипатий вздрогнул, поправил манжеты., прогла­дил ладонью на груди фрак, поднялся и встал напротив Лизы. (С. Четвертков.)

Грамматически это предложение полно, законченно, самостоятельно (в нем есть подлежащее, сказуемое, второстепенные члены). Но с точки зрения содержания многое во фразе непонятно. Кто такие Ипатий, Лиза? Почему Ипатий вздрогнул? Зачем он поправил манжеты? И т. д.

Вопросов немало. И вызваны они тем, что вырванное из контекста предложение содержательно неполно, не закончено и приобретает полный смысл лишь в речи. Реальная «жизнь» предложения совершается в потоке связной речи. Изолированное от контекста предложение не может существовать самостоятельно, так же как растение не может жить без родной почвы, пчела без улья.

Лишь очень немногие предложения, специально рассчи­танные на обособленное существование и предельную полноту мысли (пословицы, афоризмы), отличаются замкнутостью содержания и структурной независимостью. Сюда же можно отнести некоторые информационные, хроникальные заметки, жанр которых требует вместить (как правило) все содержание происходящего в одно предложение.

Большей самостоятельностью по сравнению с другими характеризуются, как правило, начальные предложения произведения или абзаца. Основная же масса предложе­ний имеет полный смысл и самостоятельность лишь в контексте.

Таким образом, каждое предложение, извлеченное из контекста, неполно, неопределенно по смыслу: Иван есть человек.; Сегодня хорошая погода; Мы хорошо понимаем всеобщий смысл своего труда. Каждое из этих предложе­нии вне контекста имеет широкий, обобщенный смысл, отвлеченное значение (Кто такой Иван — каждый? вся­кий? Неопределенно значение мы. Когда — сегодня? И т. д.). И попытка осмыслить, понять эти предложения заключается в восстановлении их естественного окруже­ния, в восстановлении смысловых и структурных связей отдельного предложения с возможными смежными, т. е. контекста.

Содержащаяся в предложении мысль закончена лишь относительно, как правило, не завершена и требует своего развития. Но синтаксическая форма, структура предложе­ния, в которой заключена эта мысль, закончена, заверше­на. И продолжение, развитие мысли возможно только в подобной же синтаксической форме, т. е. в другом предложении.

Как же соединяются предложения, объединяемые развитием одной мысли, синтаксически? Давайте рассуж­дать.

Структура предложения известна: подлежащее, сказуе­мое, второстепенные члены предложения. Воспользуемся абстрагированным предложением-формулой А есть В, где А — подлежащее, В — именная часть сказуемого. Это формула целой категории предложений, и она может иметь самое разнообразное лексическое наполнение {Иван есть человек; Физика есть наука и т. п.). Как может дальше развиваться это предложение-формула, какое предложе­ние может быть соединено с данным? Очевидно, что оно может быть связано только с таким предложением, в котором за основу взят один из членов данного предложения, например В есть С. Причем наиболее логичный и естественный путь синтаксического движе­ния — повтор В, т. е. сказуемого. А уже известно, это «старое» знание, и оно уже определено В, поэтому дальнейшее движение мысли совершается через В, т. е. через сказуемое.

Итак, схема связи двух соседних предложений выгля­дит так: А есть В. В есть С. Не представляет никакого труда наполнить эту формулу связи словами: Физика есть наука. Наука должна пользоваться диалектическим методом.

Лодка причалила к берегу. Берег был усыпан мелкой галькой. Я подошел к дому. Дом представлял собой жалкое зрелище.

В повторе выражается теснейшая связь предложений, отражающая цепную связь суждений, описанную в первой главе. По аналогии с соединением суждений назовем такую связь цепной.

Рассмотрим цепную связь предложений на примере из повести Н. Гоголя «Старосветские помещики»:

За садом находился у них большой лес...

Как вы думаете, что последует дальше? Какой может быть следующая фраза? Конечно, в деталях, буквально восстановить следующую фразу, если не знать текста повести, трудно. Но о содержании ее вполне можно высказать предположение, если внимательно проанализи­ровать первое предложение. В нем же главное, выделенное и порядком слов, и логическим ударением,— это лес. Значит, следующая фраза должна быть о лесе. Предполо­жение правильное. Читаем:

Он был глух, запущен, старые древесные стволы были закрыты разросшимся орешником и походили на мохнатые лапы голубей.

Связь между предложениями образуется благодаря повтору лес — он. Но в принципе вместо леса в первом предложении можно подставить и пруд, и беседку, и огород, и озеро, и многие другие слова, например: За садом находился у них пруд. Пруд был затянут зеленью.

Но если можно менять слова, значит, дело не только в повторе самих слов, но прежде всего в повторе члена предложения, который может быть выражен разными словами.

Значит, главное в цепной связи—повтор того или иного члена предложения (это и есть структурная соотнесенность), а лексический повтор лишь обнаруживает эту соотнесенность, делает ее наглядной, видимой, матери­альной.

Иначе говоря, точно так же, как существуют правила соединения слов в предложении (Нельзя сказать «зеленая лес» или «голубой скатерть»), ,есть и грамматические правила соединения предложений. Если мы вслед за Гоголем написали: За садом находился у них большой лес..., то в следующей фразе можем написать о лесе (как у Гоголя) или о саде (несколько другое и менее логичное развитие мысли). Однако нельзя в качестве следующей фразы поставить такую, например: Лесных диких котов не должно смешивать с теми удальцами, которые бегают по крышам домов. Между двумя этими фразами нет структурной соотнесенности, не повторяется ни один из членов предложения.

У Гоголя это четвертая фраза отрывка. Вот его полный текст:

За садом находился у них большой лес, который был совершенно пощажен предприимчивым приказчиком, может быть оттого, что стук топора доходил бы до самых ушей Пульхерии Ивановны. Он был глух, запущен, старые древесные стволы были закрыты разросшимся орешни­ком и походили на мохнатые лапы голубей. В этом лесу обитали дикие коты. Лесных диких котов не должно смешивать с теми удальцами, которые бегают по крышам домов.

Итак, мы приходим к интересному выводу. Оказывает­ся, мы говорим и пишем, в частности соединяем само­стоятельные предложения, по определенным правилам. И суть их Довольно проста: в двух соседних предложениях речь должна идти об одном и том же субъекте. Так, в рассмотренном выше примере из Гоголя повторялось подлежащее (За садом находился у них лес... Он был глух, запущен...). Связь строится по модели «подлежа­щее — подлежащее», т. е. названный в конце первого предложения субъект повторяется в начале следующего.

Возможны и другие виды цепной связи, например:

Августа достала из посудника большую деревянную кружку, резанную еще дедом из березового узла. Когда-то кружка эта была на заимке. Давно нет заимки, и деда нет, а кружка сохранилась. (В. Астафьев.)

Здесь различные цепные связи: «дополнение — подле­жащее» (кружку — кружка); «дополнение — дополнение» (дедом—деда); «обстоятельство—дополнение» (на за­имке — заимки).

По этим моделям связи (подлежащее — подлежащее, дополнение — подлежащее, дополнение — дополнение и др.) и соединяются самостоятельные предложения.

Рассмотрим три пары предложений:

У Миши была собака. Собаку звали Пальма.

У Миши была собака. Ее звали Пальма.

У Миши была собака. Дворняжку звали Пальма.

Во всех трех парах предложений одна модель связи: «подлежащее — дополнение». Но наполняется эта модель по-разному: 1) с помощью лексического повтора; 2) по­средством местоимений (вместо повтора); 3) путем ис­пользования синонимов (собака—дворняжка). Основываясь на этом, выделяем цепную связь, выражающуюся в лексическом повторе, цепную местоимен­ную связь и цепную синонимическую связь.

А теперь рассмотрим пример: Утро. Солнце уже над горизонтом. Перед нами два самостоятельных предложе­ния. Смысловая связь между ними несомненна. Мы ее ощущаем интуитивно. Понимаем, что первое предложе­ние — это своеобразная рамка картины, рисуемой во втором предложении. Без существенного искажения смыс­ла можно преобразовать эти два предложения в одно, например, так: Утром солнце уже над горизонтом.

Но возникает вопрос: как мы узнаем о смысловой связи между этими двумя предложениями? Выразим наш пример на «языке» суждений, примерно так: «Я утверждаю, что сейчас (в этот момент) наступило утро. Утро — это время, когда солнце поднимается над горизонтом».

Связь между суждениями очевидна: это цепная связь «предикат — субъект», осуществляемая благодаря повто­ру, переходу предиката предшествующего суждения в субъект последующего.

А теперь можно вернуться к нашему примеру: Утро. Солнце уже над горизонтом. Здесь нет повтора, но он подразумевается. И обнаруживается он в том случае, если перейти на язык суждений. Но для естественного, обычного языка это было бы слишком громоздко, избыточно. Язык стремится к экономному, лаконичному выражению мысли, избегает повторов, если в этом нет особой нужды. В нашем примере предложения связаны подразумеваемым, но не выраженным явно, непосредственно повтором.

Цепная связь — один из самых распространенных способов соединения самостоятельных предложений. В на­учной, деловой речи, в публицистике, в языке художе­ственной литературы этот способ — наиболее общий и распространенный. Рассмотрим виды цепной связи по способу ее выражения.

ЭТО СЛОВО СЛОВО В СЛОВО...

Так начинается своеобразный отзыв о сочинении ученика духовной семинарии, который решил поберечь свое время и умственную энергию. Вот этот отзыв полностью: Это Слово слово в слово списано со Слова Иоанна Богослова

Своеобразие отзыва заключается в том, что здесь слово употребляется в устаревшем сейчас значении «речь на какую-нибудь тему», например «Слово о полку Игореве», «Слово похвальное о флоте российском» Феофа­на Прокоповича. В этом же значении оно используется в выражении «Слово Иоанна Богослова». (Иоанн Бого­слов в христианском вероучении — один из апостолов, ближайших последователей Христа). Слово в слово— устойчивое выражение. Оно означает «буквальный пере­сказ, совершенно точная передача чужих слов». Таким образом, этот остроумный отзыв построен на словесной игре — каламбуре. Повторяющееся слово используется в разных значениях. Эффект отзыва усиливает и рифма.

В школе правильно учат не повторять одинаковых слов на близком расстоянии, ибо это свидетельствует о бедности словарного запаса. Однако, как говорится, есть повторы и повторы. Нередко повторяют слово ради каламбура, как в нашем примере. Но гораздо чаще лексический повтор используется для связи самостоятельных пред­ложений.

Трудно найти область речи, в которой не встречались бы лексические повторы. Без них невозможно представить себе непринужденный разговор. Диалог почти всегда включает в себя повтор. С его помощью осуществляется связь реплик. Вот характерный пример из фантастического рассказа Д. Клугера «Очень древний каменный век»:

Альварец нажал кнопку внутренней связи и мрачно сказал:

— Штурмана Кошкина немедленно ко мне,—как будто на станции, кроме Кошкина и его, был кто-нибудь еще.

Кошкин явился через две минуты. Альварец некоторое время смотрел на него, неопределенно улыбаясь, пока с лица самого Кошкина не сползла приветливая улыбка, а потом сказал:

— Все.

— В каком смысле? — не понял Кошкин,—Что значит — все?

— Все — значит все,— пояснил Альварец.— Я принял решение законсервировать станцию...

— То есть как это? — заморгал длинными ресницами Кошкин.— Как законсервировать? На сколько? Почему?

— Объясняю,— кивнул Альварец.— Как — это у тебя надо спро­сить. Ибо ты у нас не только штурман, но и бортинженер. На сколько? Объясняю: ближайшие три-четыре миллиона лет нам здесь делать нечего. А может, и...—он не договорил, махнул рукой.

Широко распространены повторы в областных говорах. Обычно высказанная в первом предложении мысль повторяется полностью или частично во втором предложе­нии:

— Как зовут сыновей? — Олёксандром да, да Григорьём, да Миколаём да, зовём-то Санем, тамока Шуркой, мы-то звали по-дере­венски Гришкой, Колькой всё зовём.

— Есть у тя другая лошадь?

— Очём нет, есть.

Изобилует повторами народная поэзия, например: Из шатра выходил стар казак Илья Муромец. Говорит старой да таковы слова:

«Видно, што окроме старика ехать некому».

Встарь было у князя Владимира,

Было коровище обжористо:

Не могло коровище наедатися;

Вышло коровище во чисто поле,

Напало коровище на дробинище,

Еще тут коровищу разорвало,

Еще тут коровищу растреснуло,

Еще тут коровище окопылилось.

Итак, повторы распространены практически во всех видах речи. Однако чистый лексический повтор — явление сравнительно редкое. Давняя традиция, идущая от античных риторик — учений о красноречии, учит избегать повторения слов, стремиться к лексическому разнообра­зию. «В рассуждении,— писал М. В. Ломоносов в «Крат­ком руководстве к риторике на пользу любителей сладкоречия»,— должно остерегаться, чтобы не повторять часто одного». Но сам факт, что приходится избегать повторов, что для этого необходимы известные литера­турные навыки, свидетельствует о том, что повторы (цепная связь) — органичная, естественная черта связной речи, наиболее обычный способ связи законченных предложений. Избегая повторов, пишущий как бы преодо­левает «сопротивление материала»: естественное развитие речи требует повторения какого-либо члена предложения, стилистические же нормы заставляют искать синонимиче­ских замен. Вероятно, обилие повторов в фольклоре объясняется следованием природе языка в соединении предложений, отсутствием у безымянных авторов пред­ставлений и вкусов, свойственных современному стилисти­ческому сознанию.

Постепенно формировавшиеся стилистические нормы, эстетические представления о хорошем слоге привели к разработке многообразных способов цепной связи.

Рассмотрим наиболее характерные структурные виды цепной связи посредством лексического повтора.

Все это я, Лукиан, написал, зная глупости древних.

Глупостью людям порой кажется мудрость сама.

Нет у людей ни одной безупречно законченной мысли;

Что восхищает тебя, то пустяки для других.

Это эпиграмма крупнейшего писателя-сатирика и мыс­лителя античности Лукиана, жившего во II веке н. э. Первые два предложения эпиграммы связаны по модели «дополнение — дополнение». Связь выражена лексическим повтором.

Один из распространенных структурных видов цепной связи — связь «подлежащее — подлежащее». Важной особенностью разбираемого структурного типа связи является положение подлежащих на стыке смежных предложений — в конце предшествующего и в начале последующего, например:

При однородных членах могут быть обобщающие слова. Обобщаю­щие слова являются теми же членами предложения, что и однородные. (Учебник русского языка.)

При таком порядке слов подлежащее первого предло­жения выделяется, получает логическое ударение и в сле­дующем предложении обязательно должно получить развитие.

Кроме названных моделей, возможна также связь «обстоятельство — обстоятельство», «подлежащее — об­стоятельство», «сказуемое — подлежащее», «дополне­ние — обстоятельство» и т. д., например:

Оратор говорит долго, утомительно. Монотонное говорение усыпляет слушателей.

Доктор улыбнулся доверчиво. Все поняли, что доверчивость эта была притворной. (В. Иванов.)

Несмотря на разнообразие структурных видов, сфера распространения цепной связи посредством лексического повтора в целом сравнительно узка, что объясняется современными стилистическими нормами. Относительно небогаты и стилистические ресурсы этого способа соедине­ния предложений. Они связаны главным образом с воз­можностями варьировать расположения слов внутри соединяемых предложений и возможностями использо­вать определения к повторяющемуся во втором предло­жении слову.

Можно отметить три наиболее характерные сферы использования цепной связи посредством лексического повтора.

Это, во-первых, при передаче безыскусственной речи, например детской.

Приведем пример из рассказа прекрасного детского писателя Н. Носова «Мишкина каша». После того как у героя рассказа Мишки, который варил вместе со своим другом кашу, она полезла через верх кастрюли, выясни­лось, что для дальнейших успешных действий необходима вода.

Мишка взял кружку, полез в ведро.

— Нету,— говорит,— воды. Вся вышла.

— Что же мы делать будем? Как за водой идти, темнота какая! — говорю.— И колодца не увидишь.

— Чепуха! Сейчас принесу.

Он взял спички, привязал к ведру веревку и пошел к колодцу. Через минуту возвращается.

— А вода, где? — спрашиваю.

— Вода... там, в колодце.

— Сам знаю, что в колодце. Где ведро с водой?

— И ведро,— говорит,— в колодце.

— Как — в колодце?

— Так, в колодце.

— Упустил?

— Упустил.

— Ах ты,— говорю,— размазня! Ты что ж, нас уморить голодом хочешь? Чем теперь воды достать?

— Чайником можно.

Я взял чайник и говорю:

— Давай веревку.

— А ее нет, веревки.

— Где же она?

— Там.

— Где — там?

— Ну... в колодце.

— Так ты, значит, с веревкой ведро упустил?

— Ну да.

Вторая сфера использования лексических повторов — научная и деловая литература. Известно, что лексические повторы придают речи точность, ясность, строгость.

Повтор какого-либо слова — это и наиболее прочная, надежная связь между предложениями. Распростра­ненность цепной связи посредством лексического повтора в научном стиле связана также с устойчивостью термино­логии, нежелательностью (ради точности) синонимических замен. Например:

Американский бизон — одно из тех животных, которых человек бездумно и бессмысленно довел почти до полного вымирания. До появления европейцев в Америке миллионы бизонов паслись в прериях. Белые охотники истребляли бизонов, используя только шкуру. Последний удар бизонам нанесла постройка трансконтинентальной железной дороги, пассажиры которой ради развлечения расстреливали из окон вагонов еще сохранившиеся стада, нимало не заботясь о дальнейшем использовании убитых и судьбе раненых животных. Сейчас бизоны сохранились только в некоторых местах. Охота на них запрещена.

Третья сфера использования лексических повторов — публицистика.

Цепная связь посредством лексического повтора имеет нередко экспрессивный, эмоциональный характер, осо­бенно когда повтор находится на стыке предложений. Например:

Вот исчезает с карты Отечества Аральское море. Целое море! (В. Селюнин.)

УМЕРЛА ИЛИ ПРЕСТАВИЛАСЬ СТАРУШКА?

«Синоним — это слово, к которому писатель прибегает, когда не знает, как пишется нужное слово»,— говорил польский писатель Ю. Тувим. Конечно, это шутка. Но, как в каждой шутке, в ней есть немалая доля истины.

Однако это, разумеется, не главное назначение синонимов. Главное в том, что синонимы разнообразят, обогащают речь, позволяют выразить тончайшие смысло­вые и выразительные оттенки слов.

Посмотрите, как умело, мастерски используют синони­мы к слову умереть наши замечательные сатирики И. Ильф и Е. Петров в романе «Двенадцать стульев»:

— Умерла Клавдия Ивановна,— сообщил заказчик.

— Ну, царство небесное,— согласился Безенчук.— Преставилась, значит, старушка. Старушки, они всегда преставляются... или богу душу отдают, это смотря какая старушка...

— То есть как это считается? У кого считается?

— У нас и считается, у мастеров. Вот вы, например, мужчина видный, возвышенного роста, хотя и худой. Вы считаетесь, ежели, не дай бог, помрете, то в ящик сыграли. А человек торговый, бывшей купеческой гильдии, тот, значит, приказал долго жить. А если кто чином поменьше, дворник, например, или кто из крестьян, про того говорят: перекинулся, или ноги протянул. Но самые могучие, когда железнодорожные кондуктора или из начальства кто, то считается, что дуба дают.

— Ну, а когда ты помрешь, как про тебя мастера скажут?

— Я человек маленький. Скажут, загнулся Безенчук.

Вся выразительность этого отрывка держится на синонимах. Выражая одно и то же понятие, каждый из синонимов имеет в то же время и существенное отличие, по-разному обозначая это понятие.

Вот эта сторона синонимов (близкие, но неодинаковые слова) и используется в цепной связи.

Пустившись в плавание, я миновал столпы Геракла и выехал, сопутствуемый благоприятным ветром, в Западный океан. Причиной и поводом моего путешествия были отчасти любопытство, отчасти страстная любовь ко всему необычайному и желание узнать, где находится конец океана и что за люди живут по ту сторону его. (Лукиан.)

Между двумя предложениями — мы это уже легко определяем — связь «дополнение — дополнение». Но соотносящиеся члены соседних предложений выражены не одним и тем же словом, а словами-синонимами (плава­ние—путешествие). Лексическая близость этих слов и служит показателем структурной соотнесенности пред­ложений.

Однако синонимическая лексика не только нейтраль­ный, внешний показатель структурной соотнесенности (связи) предложений. Она позволяет выражать разно­образные смысловые отношения между предложениями: показывать отношение пишущего к содержанию предше­ствующего предложения, оценивать, комментировать это содержание. Цепная синонимическая связь делает речь более гибкой, разнообразной, позволяя избегать повторе­ний одного и того же слова.

Приведем пример из романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Вспомним эпизод превращения Маргариты и Наташи в ведьм, а их соседа Николая Ивановича в борова.

Расшалившись в Спальне, Наташа мазнула кремом Николая Ивановича и сама оторопела от удивления. Лицо почтенного нижнего жильца свело в пятачок, а руки и ноги оказались с копытцами.

Связь «дополнение — несогласованное определение». Структурная соотнесенность предложений выражается посредством контекстуальных синонимов: Николая Ивано­вича — почтенного нижнего жильца. Пример показывает стилистические ресурсы, заключенные в данном виде цепной связи. Повтор как средство выражения структур­ной соотнесенности предложений, как правило, нейтрален, в данном же виде связи возможен целенаправленный, оценочный отбор слов-синонимов (ср. эмоционально окрашенное почтенного нижнего жильца вместо вполне возможного в данном случае использования повтора Николая Ивановича — лицо Николая Ивановича).

Нередко цепная синонимическая связь помимо основ­ной своей функции синтаксического соединения предложе­ний служит и целям создания образной речи:

А коней Большого театра ничто не заслонило. Колесница Аполлона рвется в небо. Ей совсем немного нужно: пронестись над площадью, проскочить между шпилями Исторического музея, башнями Кремля и приземлиться на Ивановской площади крылатым такси артистов Большого театра, облюбовавших себе вторую сцену во Дворце съездов. (Л. Колодный.)

В примере связь «дополнение — подлежащее».

Как показывают примеры, цепная синонимическая связь не отличается по своей структурной (синтаксиче­ской) сущности от рассмотренной ранее цепной связи посредством лексического повтора. Мы встречаемся здесь с теми же структурными соотношениями, общими для всех разновидностей цепной связи («подлежащее — дополне­ние», «дополнение — дополнение» и др.).

САМАЯ ПРОЧНАЯ СВЯЗЬ

Лев Николаевич Толстой любил играть в «вопросы, ответы», заводил домашние журналы. Ему и дома хотелось скорее писать, чем разговари­вать.

Так начинается большая и увлекательная кни­га В. Шкловского о Л. Толстом. Как же связаны между собой два предложения цитированного отрывка?

Структурно эта связь нам уже известна: «подлежа­щее — дополнение». Однако с точки зрения наполнения структурной модели перед нами цепная местоименная связь. Вместо повтора или синонима второй из соотнося­щихся членов предложения замещается личным местоиме­нием. Это самый простой, экономичный, прочный и стили­стически нейтральный способ связи.

Местоимения по самой своей природе как бы приспо­соблены для связи предложений. Что означает, например, он? Это тот, о ком идет или шла речь раньше. Без опоры на предыдущий контекст слово ом непонятно, несамостоятель­но. Следовательно, замещая упомянутый ранее предмет, местоимения и осуществляют связь между предложе­ниями.

Хотя местоимений в языке очень мало, роль их исключительно велика. Если допустить невероятное — что они исчезли вдруг из языка, речь стала бы невозможной. Человек не смог бы обозначить себя как говорящего — я. Не смог бы назвать собеседника — ты и лицо, о котором идет речь,— он. И крайне затруднилась бы связь между предложениями.

Различные группы местоимений по-разному участвуют в связи между предложениями. Наиболее часто использу­ются местоимения он, она, оно, они.

Федотов был осажден замыслами картин. Ему нужно было нарисовать прежде всего то, что он обдумал раньше. (В. Шкловский.)

В этом примере перед нами теснейшая связь между предложениями, создаваемая их структурной соотне­сенностью («подлежащее — дополнение»), которая вы­ражается употреблением в роли дополнения личного местоимения. Характерен для данного вида цепной связи порядок слов второго предложения, обусловленный струк­турой первого предложения и видом связи. Вынесенное в начало второго предложения дополнение несет на себе значительную смысловую нагрузку и тесно объединяет предложения. Положение личного местоимения не в нача­ле предложения осложнило бы связь и затруднило понимание второго предложения.

С помощью личных местоимений оформляются и другие структурные виды цепной связи, например «дополнение — подлежащее», «подлежащее — подлежащее»:

Будучи в Монголии, я невольно припомнил песни Каралаева, как далекие отголоски минувших времен. Возникшие из глубин веков, они как бы перекликались в душе с сегодняшними днями Монголии. (Ч. Айтма­тов.)

Точность и краткость — вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат. (А. Пушкин.)

Маленький трехоконный домик княжны имеет праздничный вид. Он помолодел точно. (А. Чехов.)

Как видим, благодаря стилистической нейтральности, экономности средств выражения цепные связи с личными местоимениями распространены во всех стилях речи.

Рассмотрим, как соединяются предложения с помощью притяжательных местоимений и личных местоимений в значении притяжательных, например:

Нефть — величайшее богатство. Еще в незапамятные времена люди познакомились с ее свойствами там, где она просачивалась сквозь земную кору.

Описываемая разновидность цепной связи сближается по своей стилистической функции с цепной синонимической связью. Так же как и последняя, она позволяет избегать повторения слов. Однако этим не ограничивается роль описываемой цепной связи. Помимо функции замещения предшествующего члена предложения она выполняет и важную функцию введения новых слов: нефть — ее свойства, которые создают разнообразные смысловые аспекты в отношениях между предложениями.

Помимо личных местоимений в притяжательном значе­нии в описываемом виде цепной местоименной связи употребляются и собственно притяжательные местоиме­ния, соотносительные с личными (мой, твой, ваш, наш), например:

...Вы знаете,— продолжал Сильвио,— что я служил в*** гусарском полку. Характер мой вам известен: я привык первенствовать, но смолоду это было во мне страстию. (А. Пушкин.)

Широко распространены в языке и указательные местоимения. Так, в произведениях А. Пушкина местоиме­ния сей и этот в «Евгении Онегине» употреблены 103 раза, в «Борисе Годунове»—59, в «Скупом рыцаре»—16;

в прозаических произведениях («Арап Петра Великого», «Роман в письмах», «Повести Белкина», «Рославлев», «Дубровский», «Пиковая дама», «Кирджали», «Египет­ские ночи», «Капитанская дочка», «Путешествие в Арз­рум») отмечено 566 случаев их употребления.

Рассмотрим примеры.

В один день увидел он на столе своем записку, в которой Академия художеств просила его, как достойного ее члена, приехать дать суждение свое о новом, присланном из Италии, произведении усовершенствовавше­гося там русского художника. Этот художник был один из прежних его товарищей, который от ранних лет носил в себе страсть к искусству... (Н. Гоголь.)

Прежде, нежели приступлю к описанию странных происшествий, коим я был свидетель, я должен сказать несколько слов о положении, в котором находилась Оренбургская губерния в конце 1773 года.

Сия обширная и богатая губерния обитаема была множеством полудиких народов, признавших еще недавно владычество российских государей. (А. Пушкин.)

В рассмотренных примерах местоимение этот (сей) выступает в роли согласованного определения к повторяе­мому существительному первого предложения. От анало­гичной цепной связи, выраженной повтором, описываемая связь отличается наличием местоимения-определения этот (сей), делающего связь между предложениями более тесной. Но роль местоимения этот не ограничивается указанием на упомянутый ранее предмет, она значительно глубже. Если проанализировать цитированные выше примеры, то можно видеть, что дополнение или подлежа­щее первого предложения (т. е. один из соотносящихся структурно членов предложения) выражено словосочета­нием (Оренбургская губерния) либо имеет зависимые слова, тесно связанные с этим дополнением или подлежа­щим по смыслу (усовершенствовавшегося там русского художника). Полный повтор такого члена предложения сделал бы предложение громоздким, а речь монотонной. Поэтому язык выработал экономный и удобный вид связи:

повторяется корневое слово сочетания, а остальные заме­щаются местоимением этот (этот художник). Иногда с помощью местоимения не только замещается одно из оп­ределений к члену предыдущего предложения, но и вводятся новые (Оренбургская губерния — сия обшир­ная и богатая губерния).

Таким образом, функция местоимения этот (как и его устаревшего синонима сей) заключается не только в осуществлении связи — указании на прежде упомянутый предмет, но и в замещении одного или нескольких слов какого-либо члена предыдущего предложения. Вернее сказать, обе эти функции слиты воедино: благодаря замещению достигается тесная связь между предложе­ниями.

Местоимение этот употребляется не только при повторе во втором предложении какого-либо слова первого предложения, но и при словах, близких по значению к словам первого предложения. Внешне это как бы цепная синонимическая связь, осложненная указательным место­имением-определением. Эта связь очень близка к только что описанной (повтор + местоимение-определение); от­личается она тем, что вместо повторения существитель­ного местоимение «вводит» новые слова, синонимичные словам первого предложения. Приведем пример:

Отступая, Наполеон приказал взорвать колокольню. Но она выстояла, только трещина прошла по камням. А немного спустя, когда залечили эти раны, поднялся на верхний ярус молодой юнкер Лермонтов. (Л. Колодный.)

В приведенном примере использована цепная место­именная синонимическая связь: «подлежащее — дополне­ние».

Описанное средство связи не только служит формально связующим звеном между предложениями, но и выражает активно смысловые отношения—оценку, комментирование мысли предыдущего предложения. Легко вводимая новая (синонимичная) лексика позволяет активно вмешивать­ся в ткань повествования. Благодаря этой «оценочности» данный способ сцепления предложений и получил широкое распространение в публицистике.

Нередки случаи, когда синонимичные слова и обороты с местоимением этот замещают целиком все предыдущее предложение или его часть. Обычно в качестве таких слов выступают имена существительные с широким значением. Выражая в сжатом виде смысл, содержание сообщения, они могут нести и оценку этого сообщения. Например:

Приезд графа на бал был ожидаем: красивый молодой человек, видевший его в гостинице, уже оповестил о том предводителя. Впечатле­ние, произведенное этим известием, было различно, но вообще не совсем приятно. (Л. Толстой.)

Широкое распространение в цепной местоименной связи находит местоимение это, играющее во втором предложении роль подлежащего или дополнения и относя­щееся ко всему предшествующему предложению, напри­мер:

Наконец однажды утром Савельич вошел ко мне, держа в руках письмо. Я схватил его с трепетом. Адрес был написан рукою батюшки. Это приуготовило меня к чему-то важному, ибо обыкновенно писала ко мне матушка, а он в конце приписывал несколько строк. (А. Пушкин.)

Содержание третьего предложения цитированного отрывка как бы вмещается в слово это. В структурном отношении третье и четвертое предложения соединены связью «предшествующее предложение — подлежащее».

В организации цепной местоименной связи могут принимать участие и другие указательные местоимения, например такой и таков.

Через двести, триста лет жизнь на земле будет невообразимо прекрасной, изумительной. Человеку нужна такая жизнь, и если ее нет пока, то он должен предчувствовать ее, ждать, мечтать, готовиться к ней, он должен для этого видеть и знать больше, чем видели и знали его дед и отец. (А. Чехов.)

Предложения связаны цепной местоименной связью «подлежащее — подлежащее», выраженной лексическим повтором, определяемым местоимением такой.

Местоимение такой, как и это, может относиться ко всему предложению или даже к группе предложений:

...Посетители дивились силе и бойкости его кисти, издавали даже восклицания, услышав, как быстро они производились, и потом пересказывали друг другу: «Это талант, истинный талант! Посмотрите, как он говорит, как блестят его глаза! » (...)

Художнику было лестно слышать о себе такие слухи. (Н. Гоголь.)

Местоимение такой (в отличие от личных он, она, оно и указательного этот) лишено замещающей функции и поэтому используется в сочетании с существительными, обобщенно передающими смысл предшествующего предло­жения. Так, слово слухи обобщает (и повторяет) смысл предшествующего текста, а местоимение такой в позиции дополнения указывает на связь между ними.

Итак, независимо от способа выражения синтаксиче­ская сущность цепных связей везде одна и та же — это структурная соотнесенность объединяемых предложений. Между самостоятельными предложениями целого текста существуют устойчивые структурные соотношения: «под­лежащее — дополнение», «дополнение — подлежащее» и т. д. Эти отношения повторяются при всех разновидностях цепной связи, т. е. конкретное «наполнение» их может быть самым разнообразным. Соотносящиеся структурно члены могут иметь одинаковое лексическое выражение (цепная связь, выражающаяся «чистым» повтором) или синони­мичное (цепная синонимическая связь); вместо повтора (в качестве его показателя) могут употребляться место­имения он (она, оно, они), указательные местоимения;

повтор («чистый» или синонимичный) может сопро­вождаться местоимением личным в притяжательном значении, указательными местоимениями, местоименными словами и т. д.

ЦЕПНАЯ СВЯЗЬ И СТИЛЬ

Цепные связи используются во всех стилях языка. Это самый массовый, самый распространенный способ соедине­ния предложений. Широкое распространение цепных связей объясняется тем, что они в наибольшей степени соответствуют специфике мышления, особенностям соеди­нения суждений. Там, где мысль развивается линейно, последовательно, где каждое последующее предложение развивает предшествующее, как бы вытекает из него, цепные связи неизбежны. Их встречаем и в описании, и в повествовании, и особенно в рассуждении, т. е. в тек­стах различных типов.

И все же для некоторых стилей цепные связи особенно характерны.

Прежде всего характерны они для научного стиля. В научном тексте мы встречаемся со строгой последователь­ностью и тесной связью отдельных кусков текста, отдельных предложений, где каждое последующее вытека­ет из предыдущего. Излагая материал, автор последова­тельно переходит от одного этапа рассуждения к другому. И такому способу изложения в наибольшей степени соответствуют цепные связи.

Рассмотрим отрывок из книги Л. С. Выготского «Мышление и речь»:

Наше исследование, если попытаться схематически раскрыть его генетические выводы, показывает, что в основном путь, приводящий к развитию понятий, складывается из трех основных ступеней, из которых каждая снова распадается на несколько отдельных этапов, или фаз.

Первой ступенью в образовании понятия, наиболее часто проявляю­щейся в поведении ребенка раннего возраста, является образование неоформленного и неупорядоченного множества, выделение кучи каких-либо предметов тогда, когда он стоит перед задачей, которую мы, взрослые, разрешаем обычно с помощью образования нового понятия. Эта выделяемая ребенком куча предметов, объединяемая без достаточно­го внутреннего основания, без достаточного внутреннего родства и отношения между образующими ее частями, предполагает диффуз­ное, ненаправленное распространение значения слова, или заменяющего его знака, на ряд внешне связанных во впечатлении ребенка, но внут­ренне не объединенных между собой элементов.

Значением слова на этой стадии развития является не определенное до конца, неоформленное синкретическое сцепление отдельных предметов, так или иначе связавшихся друг с другом в представлении и восприятии ребенка в один слитный образ. В образовании этого образа решающую роль играет синкретизм детского восприятия или действия, поэтому этот образ крайне неустойчив.

Все предложения цитированного отрывка соединены цепными связями, преимущественно местоименными, а сре­ди последних преобладают связи с указательным место­имением этот, что далеко не случайно. Этим связям присуща особая прочность соединения, так как они сочетают лексический повтор с дополнительным указанием (этот) на обозначаемый предмет. Тесно и четко соединяя предложения, этот способ связи относится к наиболее экономным, так как позволяет не повторять все предше­ствующее словосочетание и в то же время вводить новые определения опорного слова (из трех основных ступеней — первой ступенью; кучи каких-либо предметов — эта выде­ляемая ребенком куча предметов и т. п.).

Другая особенность структуры научной речи, проявля­ющаяся и в анализируемом отрывке, состоит в том, что цепная связь предложений осуществляется, как правило, на их стыке. Особенно важно подчеркнуть положение повторяющегося члена предложения в начале следующего предложения (в анализируемом отрывке это относится ко всем предложениям, кроме первого). Благодаря этому достигается непрерывность и последовательность рассуж­дения. Каждый раз в начале нового предложения (кроме первого, открывающего рассуждение) мысль как бы возвращается к главному элементу предшествующего предложения, который становится отправным пунктом развития мысли в новом предложении. Расположение повторяющегося слова (или словосочетания) на стыке предложений объясняется также тем, что научная речь, как правило, состоит из сложных предложений. При этом условии расположение общего члена смежных предложе­ний в начале каждого последующего предложения важно с точки зрения ясности и четкости изложения. В против­ном случае (при расположении соотносящихся членов не на стыке предложений) понимание связей было бы за­труднено.

Следует отметить, что некоторые предложения анализи­руемого отрывка соединены двойными цепными связями (см. второе и третье предложения). Это показывает особую важность для научной речи прочности соединения (сцепле­ния) предложений.

Научный стиль характеризуется не только широким распространением цепных связей, но и определенным порядком слов в предложениях. Обычно большая часть предложений начинается не с подлежащего (с подлежаще­го могут начинаться начальные предложения строф), а с второстепенного члена (обстоятельства, дополнения), вводного словосочетания или предложения, деепричастно­го или причастного оборота, придаточного предложения и т. д.

Строй научного изложения характеризуется слабо выраженным субъективным отношением автора к содержа­нию излагаемого. В научной литературе редко употребля­ется личное местоимение я, но часто используются глаголы I лица множественного числа настоящего (будущего) времени определенной лексической группы (рассмотрим, перейдем, обратимся и др.) и местоимение мы. Это не только черта стиля научного изложения, но и средство перехода от одной мысли или темы к другой, способ соединения не только законченных предложений, но и целых кусков текста.

Но вернемся к рыбным блюдам. Мы уже говорили, что в пожилом возрасте очень полезна рыба нежирных сортов, особенно морская: треска, морской окунь и др. Эти сорта рыбы содержат значительные количества легкоусвояемого полноценного белка, минеральных веществ, особенно микроэлементов, в частности йод, который полезен в профилактике атеросклероза, и лишь незначительные количества жира. (А. Покров­ский.)

Среди различных видов цепной связи по способу выражения наиболее широко распространены, как уже упоминалось, цепные местоименные связи (с указательным местоимением этот), являющиеся наиболее точными, однозначными и нейтральными в стилистическом отноше­нии. Эта связь используется во всех видах научной речи, например:

В многочисленной категории существительных со значением лица во всех славянских языках богато представлена группа экспрессивно окрашенных названии лиц. Эти существительные, передавая различное отношение к называемому лицу, позволяют выражать широкую гамму чувств, начиная от снисходительно-ласкательного до презрительно-уничижительного. («[Исследования по эстетике слова и стилистике художественной литературы».)

Довольно часто используется в научной литературе и цепная связь посредством лексического повтора. Необходимость ее нередко вызывается требованиями терминологичной точности изложения. Повторение слова (или словосочетания), обозначающего описываемое поня­тие, явление, процесс, часто оказывается более желатель­ным, нежели различного рода синонимические замены:

Электромонтажная схема — это чертеж, на котором показано расположение деталей и соединение их между собой проводами. Отдельные детали на монтажной схеме не обозначаются условными знаками, а изображаются так, как они примерно выглядят (подробности конструкции обычно не показывают). Часто на монтажных схемах соединяющие провода изображают условно в виде линий. Лампы и другие электровакуумные и газоразрядные приборы не показывают, а изобража­ют их панели (вид снизу). Схемы, представляющие собой нечто среднее между двумя описанными основными видами, обычно называют полумонтажны­ми или принципиально-монтажными. Они до некоторой степени отражают особенности конструкции прибора и расположение его деталей, но вместе с тем в них используются условные знаки для всех или некоторых деталей. Электромонтажные схемы дополняют принципиальные, при проверке и ремонте прибора они позволяют быстро определить расположение деталей и частей прибора. (С. Денисов.)

В языке публицистики представлены все виды цепной связи. Использование их зависит во многом от характера текста, от жанра. Но наиболее характерными, наиболее полно соответствующими природе и задачам публицисти­ческого стиля следует признать цепную синонимическую, цепную местоименную и цепную местоименную синоними­ческую связи с их широкими возможностями комментиро­вания и оценки содержания высказывания.

В языке художественной литературы, как и в публици­стике, можно найти почти все виды цепной связи. Теснейшая внутренняя связь между предложениями художественного текста не только закон, но и одно из условий мастерства.

Разумеется, преобладание той или иной разновидности цепной связи во многом зависит от индивидуального стиля писателя, его творческих намерений, от жанра произведе­ния, характера текста и многих других факторов. Но в целом основной принцип языка художественной литера­туры в области связи законченных предложений — это, по-видимому, стремление сделать синтаксическую связь между предложениями не столь явной и открытой, как, например, в научной литературе. Это стремление избегать по возможности так называемых синтаксических скреп. Поэтому в языке художественной литературы среди цепных связей широко распространены нейтральные в стилистическом отношении связи с личными местоимени­ями, с указательным местоимением это, а также цепные связи посредством лексического повтора.

Митька Золушкин — парень на редкость рыжий. Человек с воображе­нием обязательно сравнил бы вылезающие из-под шапки Митькины вихры с языками и клочьями пламени, что вырываются из-под застрех горящего дома.

Но Митька без шапки, потому что в поле не зима, а душный июльский полдень. Вот почему на Митьке нет ничего, кроме белой рубахи и штанов, сшитых из миткаля.

Митька рад бы снять и последнюю эту одежонку, если бы дело происходило где-нибудь возле реки, чтобы можно было, разбежавшись, прыгнуть подальше и бултыхнуться в воду.

Теперь Митька лежит на копне сухого клевера, широко раскинув руки и ноги. Он смотрит то вверх, то вдаль. Шевелиться ему лень, хотя и нужно было бы пошевелиться, потому что одна жесткая клеверина уперлась пониже лопатки и все время покалывает. (В. Солоухин.)

Лексический повтор в художественном тексте — это часто слово-тема, нередко варьируемая местоимением. Нередко наличие одного и того же лексического повтора совпадает с границами абзаца, а переход к новому лексическому элементу означает одновременно и переход к другому абзацу. Но это далеко не обязательно — не менее часты случаи, когда один лексический повтор проходит через несколько абзацев.

Деловая речь с точки зрения использования цепных связей ближе всего к научному стилю. Требованиями точности в официальном языке вызвано преобладание цепных местоименных связей, встречается также цепная связь посредством лексического повтора.

Однако в целом деловая речь стремится к синтаксиче­ским построениям, полностью развивающим мысль и замы­кающим ее в рамках одного предложения. Отсюда преобладание сложных, в основном сложноподчиненных предложений с четкими связями между частями, с обилием придаточных, вводных слов, вставных конструкций и т. д. Приведем пример:

МЫ, НАРОДЫ ОБЪЕДИНЕННЫХ НАЦИЙ, ПРЕИСПОЛНЕННЫЕ РЕШИМОСТИ

избавить грядущие поколения от бедствий войны, дважды в нашей жизни принесшей человечеству невыразимое горе, и

вновь утвердить веру в основные права человека, в достоинство и ценность человеческой личности, в равноправие мужчин и женщин и в равенство прав больших и малых наций, и

создать условия, при которых могут соблюдаться справедливость и уважение к обязательствам, вытекающим из договоров и других источников международного права, и

содействовать социальному прогрессу и улучшению условий жизни при большей свободе,

И В ЭТИХ ЦЕЛЯХ

проявлять терпимость и жить вместе, в мире друг с другом, как добрые соседи, и

объединить наши силы для поддержания международного мира и безопасности, и

обеспечить принятием принципов и установлением методов, чтобы вооруженные силы применялись не иначе, как в общих интересах, и

использовать международный аппарат для содействия экономическо­му и социальному прогрессу всех народов,

РЕШИЛИ ОБЪЕДИНИТЬ НАШИ УСИЛИЯ ДЛЯ ДОСТИЖЕНИЯ НАШИХ ЦЕЛЕЙ.

Это преамбула (вводная часть) Устава ООН. Весь этот длинный фрагмент текста — одно предложение, в котором абзацными отступами подчеркнуты инфинитивные обороты и шрифтом выделены значащие части.

Предложения деловой речи обычно максимально са­мостоятельны в смысловом отношении, поэтому межфра­зовая связь в деловых текстах представлена не очень широко, хотя и в них можно найти все виды цепной связи. Наиболее же характерны для официально-делового стиля цепные связи с указательными местоимениями, точно передающие смысловую связь между предложениями и нейтральные в стилистическом отношении, а также цепные связи с личными местоимениями третьего лица.

ПАРАЛЛЕЛЬНАЯ СВЯЗЬ

Структурная соотнесенность предложений может выражаться не только в цепных средствах связи, но и в их параллельном строении. Если формула цепной связи А В, В  С, то формула параллельной связи А  В, А  С, где все члены предложений или только некоторые выражены одинаковыми формами, например:

Нашу верность проверили каленым железом. Нашу гордость испытали танками и бомбами. (И. Эренбург.)

При параллельной связи предложения не сцепляются одно с другим, а сопоставляются, при этом благодаря параллелизму конструкций, в зависимости от лексического «наполнения», возможно сопоставление или противопо­ставление.

Очень часто некоторые члены соединяемых предложе­ний (нередко первые, стоящие в начале предложения) имеют одинаковое лексическое выражение. В этом случае параллельная связь усиливается анафорой, т. е. единоначатием, повторением первого слова предложений, и ее можно назвать параллельной анафориче­ской, как в приведенном выше примере. Но анафора— не обязательное, хотя и частое условие параллельной связи. Нередко встречается параллельная связь, достигаемая только параллелизмом синтаксической структуры предло­жений, например:

Синюю лодку прибило к берегу. Потерявший управление катер разнесло в щепы.

Здесь структурная соотнесенность выражается в пол­ном параллелизме предложений: предложения однотипны (безличные), имеют одинаковый порядок слов, члены предложений выражены одинаковыми грамматическими формами. То, что связь между предложениями имеет синтаксический характер, подтверждается возможностью разнообразного лексического «наполнения» структурно соотнесенных параллельных предложений, например:

Маленькие ветви пригнуло к земле. Желтые листья унесло далеко в сторону.

Параллельная связь, как и цепная, уходит своими корнями в далекое прошлое. Так, в древнерусских грамотах нередко можно встретить тексты с параллельной анафорической связью между предложениями, например:

А вЬдати боярину и воеводЬ князю Петру Ивановичи Шуйскому ворота Устицкие; а боярину и воеводЬ князю Василию Семеновичи Серебряному в-Ьдати ворота Великие; а боярину и воеводЬ князю Петру Семенович» вЬдати ворота Софийские; а боярину и воеводЬ Ивану Васильевичи Шереметеву вЬдати ворота Богородитцкие. (Из памятников русского языка XVI века.)

Главную роль в связи между предложениями данного отрывка играет параллелизм структуры, усиленный ана­форическим (в начале предложения) сказуемым вЬдати, дательным субъекта боярину и воеводЬ и прямым до­полнением ворота. Благодаря параллельному анафори­ческому строению достигается необходимая для делового языка четкость выражения. На фоне параллельной ана­форической структуры предложений (они разделены точ­кой с запятой, в них повторяются все нарицательные существительные) резко выделяются члены предложений не анафорические, имеющие различное лексическое вы­ражение (собственные имена).

Можно полагать, что М. В. Ломоносов в «Кратком руководстве к красноречию», выступая против злоупотреб­ления союзами, имел в виду то, что мы называем параллельными связями между предложениями. «Союзы не что иное суть, как средства, которыми идеи соединя­ются; итак, подобны они гвоздям или клею, которыми части какой махины сплочены или склеены бывают. И как те махины, в которых меньше клею и гвоздей видно, весьма лучший вид имеют, нежели те, в которых споев и склеек много, так и слово важнее и великолепнее бывает, чем в нем союзов меньше. Однако не должно в нем оставлять таких щелей, по которым бы оно могло вовсе развалить­ся». И далее М. В. Ломоносов приводит пример «периодов и их членов, без союзов между собою соединенных, из Цицеронова слова за Секста Росция Ам.:

Поместьями моими ты владеешь; я живу из чужой милости; уступаю, для того что дух мой от того не беспокоится и что нужда заставила. Дом мой тебе отворен, мне заперт; сношу. Великое множество моих домашних имеешь к своим услугам; я раба единого не имею; терплю и думаю, что и терпеть должно».

М. В. Ломоносов не указывает, что связывает периоды и их члены вместо союзов. Но, как показывает анализ примера, это типичная параллельная связь. В примере три бессоюзных предложения, состоящих (каждое) из двух противопоставленных частей (ты и я — слушатель и гово­рящий). Все они начинаются с инверсивного дополнения (Поместьями моими... Великое множество моих домашних...), за исключением второго, открывающегося подлежащим, но воспринимаемого на общем фоне как инверсия. Далее во всех трех предложениях следует объект речи — тот, к которому обращена речь, выраженный разными падежными формами личного местоимения (второго лица единственного числа) ты, тебе, а в третьем предложении глагольной формой второго лица един­ственного числа — имеешь. Точно так же параллельны и вторые части бессоюзных предложений.

М. В. Ломоносов указывает и на другой вид соединения предложений — тот, который мы называем параллельной анафорической связью: «Но больше всего к избежанию союзов служат фигуры, как в следующем примере повторение из Цицеронова слова за того же Росция:

Бьют челом те, которые в его пожитки нахально вступили; отвечал тот, кому они кроме беды ничего не оставили. Бьют челом те, которым принесло прибыль Росциева отца убиение; отвечает тот, кому отеческая смерть принесла не токмо плач и рыдание, но и крайнюю бедность. Бьют челом те, которые его самого умертвить весьма желали; отвечает тот, который и перед суд сей пришел под охранением, чтобы здесь пред очами вашими убит не был. Наконец, бьют челом те, которым весь народ казни желает; отвечает тот, который без беззаконного их убийства один остался».

Если в предыдущем примере связь между предложени­ями «держалась» только на параллельном их строении, то здесь параллелизм усиливается анафорой, одинаковым лексическим выражением начальных частей предложений. Характерно, что анафорическими являются обе части каждого из трех бессоюзных предложений, составляющих данный отрывок (Бьют челом те, которые .... отвечает или отвечал тот...).

Таким образом, М. В. Ломоносов проницательно подметил связующую, синтаксическую роль одной из поэтических фигур — анафоры. По традиции, идущей от античности, поэтические фигуры рассматривались и рас­сматриваются как средство украшения речи, повышения ее выразительности, действенности, эмоциональности. Так, в словаре Д. Н. Ушакова фигура определяется как «оборот речи, стилистический прием, усиливающий выразитель­ность речи». Синтаксис не изучает фигуры, отдавая их риторике (прежде), стилистике и поэтике (в настоящее время). Описание фигур мы не найдем ни в академической грамматике, ни в учебных пособиях. Между тем это один из способов связи между самостоятельными предложениями и объединения их в прозаические строфы. Фигуры, как своеобразно определил М. В. Ломоносов, «служат к избе­жанию союзов», т. е. выполняют определенную синтаксиче­скую роль.

Характерно, что античные риторики, рассматривая фигуры в эстетическом плане, с точки зрения красоты, плавности, ясности речи, в то же время говорят иногда об отношении фигуры к мысли. Так, в одной из античных риторик находим упоминания о «фигурах точности», «фигурах расчленения и перечисления», «фигуре привлече­ния новой мысли». «Фигурами точности являются: расчленение того, что берется в своей совокупности; например: «Он сказал здесь о двух вещах, о том и об этом». Слушатель ждет услышать не больше чем о двух вещах и заранее знает, что речь пойдет и о второй вещи.

Таковы фигуры расчленения и перечисления. В одном случае речи придается пространность путем привлечения новых мыслей; в другом же заранее уточняется, как только говорящий заявляет слушателям, что должна последовать новая мысль.

Точности и ясности очень способствуют также и повто­рения. «Дело в том, что если ты дал одну из фигур привлечения новой мысли и если затем тебе приходится вставить еще ряд других мыслей, которые нарушают последовательность, то повторение и уточнение необходи­мы во избежание неясности и спутанности речи». («Античные теории языка и стиля».)

Таким образом, фигуры не только усиливают дей­ственность, экспрессивность речи, но прежде всего выражают смысловые отношения между предложениями, служат средством их связи, объединения внутри более крупного речевого целого. Так, риторический вопрос является средством подчеркивания какой-либо мысли, перехода от одной мысли к другой, начала мысли. Вспомним, например, зачин «Станционного смотрителя» А. С. Пушкина: Кто не проклинал станционных смотрите­лей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги... Анафора часто употребля­ется как средство объединения предложений в прозаические строфы и т. д.

Различные фигуры — это средства параллельной связи между предложениями.

Параллельные связи используются в поэзии. Вот характерный пример — стихотворение А. Блока «Анне Ахматовой», являющееся ответом на стихотворение А. Ахматовой «Я пришла к поэту в гости»...

«Красота страшна» — Вам скажут,—

Вы накинете лениво

Шаль испанскую на плечи,

Красный розан — в волосах.

«Красота проста» — Вам скажут, —

Пестрой шалью неумело

Вы укроете ребенка,

Красный розан — на полу.

Но, рассеянно внимая

Всем словам, кругом звучащим,

Вы задумаетесь грустно

И твердите про себя:

«Не страшна и не проста я;

Я не так страшна, чтоб просто

Убивать; не так проста я,

Чтоб не знать, как жизнь страшна».

16 Декабря 1913 г.

Параллелизм — сюжетный и синтаксический — сос­тавляет суть этого стихотворения, имеющего кольцевую композицию. В параллельных строфах выражаются, сопоставляются разные точки зрения, объединяемые сложно построенными монологом автора.

Итак, любой текст представляет собой сцепление, связь предложений. На первый взгляд это сцепление кажет­ся хаотичным. Но, как мы уж знаем, это совсем не так.

Текст строится по определенным законам. Между его предложениями существуют многообразные смысловые связи, получающие выражение в синтаксических сред­ствах, в определенных структурных способах соединения предложений. Как предложение строится по определен­ным синтаксическим моделям, точно так же и предло­жения соединяются по определенным синтаксическим правилам. Язык диктует нам не только правила обра­зования слов, их объединения в словосочетания и пред­ложения, но и правила соединения самостоятельных предложений. Это очень важный научный вывод, имею­щий значение и для теории, и для практики. Благодаря новому знанию лингвистика расширила свои горизонты, включила в свои пределы анализ целых текстов.

Практика выиграла также несомненно. Зная законы построения текста, объединения предложений, можно усовершенствовать обучение языку. Ведь конечная цель такого обучения — владение связной речью, т. е. умение строить, создавать целые тексты. Эти знания важны для перевода с одного языка на другой, в том числе для авто­матического перевода; для создания искусственного ин­теллекта и для многих других целей.

Итак, мы знаем, как соединяются самостоятельные предложения. Но это только первый шаг. Мы еще не знаем, во что объединяются самостоятельные предложения. Звуки объединяются в слова, слова — в словосочетания и предложения. А во что же объединяются самостоятель­ные предложения? Об этом речь пойдет в следующей главе.

Лекция 11. Некоторые вопросы стилистического синтаксиса.

1. Выразительные возможности синтаксиса. (по Головину Б.Н.)

2. Выразительные возможности интонации. (по Головину Б.Н.)

3. Грамматико-ситаксические ошибки. (по Д.Э. Розенталю)

1. Не меньшими, чем лексика, возможностями усиливать и ослаблять выразительность речи распола­гает синтаксис языка.

Как известно, в пределах простого или сложного словосочетания словопорядок свободен, а если ограни­чивается, то не языковой нормой, а соображениями целесообразности. Что касается перемещения слов из одного словосочетания в другое, то такое перемеще­ние возможно, но оно заметно стеснено самими нор­мами грамматического строя языка. Возьмем предло­жение Улицы большого с красивыми зданиями города были озарены в этот утренний час естественным све­том весеннего солнца. В этом предложении можно что-то поменять местами в словосочетании, состав­ляющем группу подлежащего, или в словосочетании, составляющем группу сказуемого. Например, так: Улицы города, большого, с красивыми зданиями в этот утренний час были озарены естественным светом ве­сеннего солнца (можно обратить внимание на то, как с места на место переставляются не отдельные слова, а их минимальные сочетания). Из одного словосоче­тания в другое, как это легко убедиться, слова не перемещаются.

Значит, существуют очевидные ограничения сво­бодного порядка слов в современном русском литера­турном языке. Это не мешает нам видеть в нем от­носительно свободный порядок слов, и этот относительно свободный порядок далеко не безразли­чен для речевой выразительности.

Но не нужно думать, что словопорядок не влияет на выразительность речи таких авторов, простое пред­ложение которых по степени его разветвленности, так сказать, обычно; не нужно думать, что словопорядок как средство выразительности не используется в на­шей обычной повседневной речи.

Вот две разговорные бытовые ситуации.

а) Витя, иди обедать! (Витя не откликается.) Иди же обедать, Витя! — Да иду я, иду!