1. Референт – субъект мифа 2. Референт – субъект дискурса

Общенациональные Общенациональные

master myths master myths

Групповые heroic myths

myths of «us and them» Групповые

myths of «us and them»

Личностные heroic myths pseudo-myths

pseudo-myths

С аксиологической точки зрения разграничиваются мифы, утверждающие положительные ценности, и мифы, ниспровергающие отрицательные ценности, или, по определению П.С. Гуревича, мифы-идиллии и мифы-кошмары (Гуревич 1997: 409).

Мифы-идиллии (рынок, приобщение к мировой цивилизации, религиозное возрождение России) раскрывают светлую картину желанной или воплощенной идиллии, спасительной утопии. Мифы-кошмары эксплуатируют страх перед будущим, абсолютизируют идею заговора, угрозы благополучию и процветанию, стремятся персонифицировать злую силу; их основная стратегия – поиск виновников. Наиболее часто упоминаемые враги в современном российском политическом дискурсе – коммунисты, демократы, сионисты, олигархи, пресса. У американцев в качестве внутренних врагов выступают республиканцы или демократы, радикальные организации этнических и религиозных меньшинств, профсоюзные лидеры, в качестве внешних врагов – коммунисты, «империя зла» (the Evil Empire).

С аксиологической точки зрения, когда мы говорим «миф о …» (миф о Западе, миф о Сталине, миф о предперестроечном СССР), то имеем в виду, что образ, стоящий за мифологемами, не соответствует реальной действительности. Он либо приукрашивается, идеализируется (миф-идиллия), либо демонизируется, рисуется исключительно в черных красках (миф-кошмар).

Применительно к мифологемам-антропонимам аксиологическая ориентация воплощается в архетипной ролевой оппозиции, свойственной мифическому сознанию – противопоставлении «героев» и «злодеев». Становление мифологемы героя сопровождается процессом сакрализации политика и его имени, становление мифологемы злодея – процессом демонизации. Демонизация, в частности, может явиться следствием десакрализации при резкой смене дискурсивной ценностной парадигмы (как это произошло с именами советских вождей) (Гудков 1996: 64).

Рассмотрим текст, нацеленный на десакрализацию образа Ельцина. Это один из множества текстов подобного рода, появившихся в годы заката президентской карьеры, поэтому его можно считать фрагментом сверхтекста под условным названием «Ельцин – плохой президент»: Возьмем хоть главного политика страны. Родился в бараке, отец порол… Дитя росло, ничему толком не училось, дралось со сверстниками. Школа, институт, потом работа маленьким «начальником». Долгая и нудная карьера «в рядах партийной номенклатуры». Потом «революция», но не настоящая, опять же «антиноменклатурная». Бесконечные речи по телевизору, ни одну из которой теперь невозможно вспомнить. Друг Билл, друг Гельмут… Много водки, много закуски. Печень, галлюцинации, реанимации…Словом, полное отсутствие биографии. Оглянешься – вспомнить нечего, не жизнь, а сутолока. Теперь даже и не скажешь уже, где позабыл себя, когда изменил тому, маленькому Борьке. Даже и заплакать над собой не получается. Некому плакать. И что? В чем смысл такой жизни? В том, чтобы занимать чужое место? (ДД, 5.11.99).

Дискурсивную стратегию, примененную в данном тексте, можно назвать стратегией аннигиляции – вербальное «уничтожение» политика, полное разрушение существовавшего когда-то положительного образа. Эта стратегия реализуется через тактику принижения (стилистическое снижение, ироническое окавычивание, лексические средства преуменьшения значимости, скопление отрицательно-оценочной лексики) и тактику отрицания (отрицается нормальное детство, здоровый образ жизни, осмысленная и значимая политическая деятельность, и просто наличие биографических событий). Кульминацией развития данной стратегии служит появляющаяся далее в тексте прямая эксплицитная констатация идеи аннигиляции: Каким образом тень по имени Ельцин могла стать Президентом России? Кто такой Ельцин без «подпорки»? Ноль.

А вот пример текста, нацеленного на создание нового мифа о политике, начинающем восхождение к вершинам власти. Сакрализация здесь еще только в зародыше. В статье под названием «Дерзость» речь идет о претендующем на пост мэра политике, молодость которого является главным аргументом его оппонентов и недоброжелателей. Автор, поддерживающий дерзость молодого политика, в качестве основного аргумента использует апелляцию к прецедентным именам – текстовые вставки посвящены успехам выдающихся личностей в российской истории, достигнутым в молодом возрасте: Петр Первый в 25 лет разбил под Полтавой шведов, создал мощный флот … Дмитрий Менделеев в 34 года сделал открытие мирового значения… А В. Суворов в 24 года был уже бригадным генералом …Георгий Жуков закончил войну победой над фашистской Германией в 45 лет …Дмитрию Донскому не было и тридцати лет, когда он поднял Русь и вывел ее на Куликово поле …(ДД, 10.09.99). Таким образом, имплицитно создается мифообраз супергероя, достойного стать народным избранником.

Вследствие социально-политической неоднородности общества возможно существование мифологем, относящихся к одному и тому же социальному феномену, но различающихся ценностной ориентацией. Например, американские мифологемы-высказывания, выражающие отношение общества к бедным: The Poor are Victims (Бедность оправдана, так как бедняки являются жертвами социальной, экономической, расовой и прочей несправедливости); The Lazy Poor (Бедность нельзя оправдать, бедняки сами в этом виноваты, так как они не в состоянии воспользоваться возможностями, которые общество в равной мере предоставляет всем).

Такого рода аксиологическая амбивалентность присуща именно групповым мифам, отражающим ценности групповых субъектов политики. Одна и та же мифологема существует в двух вариантах, отличающихся идеологической коннотацией «наш – не наш» и соотносящихся с разными полюсами шкалы фидеистичности (вера – скепсис), например, мифологема Ленин в дискурсе коммунистов и либералов.

По временной отнесенности разграничиваются три группы мифологем:

 мифологемы, несущие мифы о прошлом: мифы основания, мифы легендарных исторических личностей и пр.;

 мифологемы, выражающие лозунги сегодняшнего дня и создающие мифические образы действующих политиков;

 мифологемы, направленные в будущее: названия утопий (коммунизм), нереализованных проектов (star wars – ироническое название проекта СОИ), ставшие политическими афоризмами предвыборные обещания.

Поскольку мифологемы относятся к ключевым знакам политического дискурса, то, естественно, представляет интерес вопрос об их соотношении с функциональной типологией знаков. Подход к классификации мифологем по базовой семиотической функции показал, что они коррелируют с семиотической триадой «интеграция –ориентация – агональность».

К знакам и н т е г р а ц и и относятся мифологемы-«идиллии». Они могут быть ориентированы в будущее (способствует воодушевлению масс во имя общей далекой, но светлой цели), в прошлое (утверждают общие ценности) или в настоящее (выявляют общность позиций в текущих политических событиях).

К знакам о р и е н т а ц и и принадлежат, прежде всего, мифологемы-высказывания, содержащие формулировку ключевых понятий – ценностных доминант политического дискурса, прескрипцию надлежащих действий или объяснение закономерностей политических событий, например: У коммуниста нет других привилегий, кроме привилегии быть впереди. Перестройке нет альтернативы. Кроме того, любой миф, носителем которого является групповой субъект политики, может выступать в качестве средства идеологической ориентации, поскольку вынуждает коммуниканта занимать позицию внутри или вне данного мифа;

К а г о н а л ь н ы м знакам относятся, преимущественно, мифологемы-«кошмары», создающие образ врага и выполняющие функцию вербальной агрессии, например, американские империалисты, мировой жандарм (policeman of the world).

Набор мифологем (прецедентных текстов, высказываний и имен) в каждой лингвокультуре всегда национально специфичен. Наиболее ярко это проявляется в базовых мифах, лежащих в основе национальной идеи, например, миф «об особом пути России» или миф о мессианстве Америки (Hahn 1998: 127).

Национально-культурная специфика политических мифологем прослеживается по ряду параметров. Во-первых, разграничиваются мифологемы-реалии и мифологемы-интернационализмы.

К интернационализмам будем относить:

 политические термины, выраженные собственно интернациональной лексикой греко-латинского происхождения (коммунизм, демократия, революция, диссидент);

 политические термины, интернациональные по денотативному содержанию, но обозначенные соответствующей лексемой национального языка (свобода, государство, мир), в том числе калькой (холодная война, звездные войны);

 имена политиков с мировой известностью, передаваемые на другом языке при помощи транскрипции или транслитерации (Тэтчер, Gorbachev).

Национальная специфика мифологем-интернационализмов обусловлена их вхождением в культурные модели, которые опираются на базовые ценности данного общества и лежат в основе нашей интерпретации действительности. Поэтому один и тот же объект в разных культурных моделях будет соотноситься с разными точками отсчета и, соответственно, иметь разную ценностную значимость.

Так, например, разное восприятие термина права человека представителями русской и американской лингвокультур обусловлено оппозицией базовых ценностей в их культурных моделях: с одной стороны, – коллективизм и примат государственной (общей) собственности, с другой – индивидуализм и примат частной собственности. Кроме того, здесь сказывается и различный исторический опыт практики политических свобод, закрепленный в стереотипах сознания и формирующих национальный менталитет.

Как правило, не совпадают по коннотации мифологемы, фиксирующие образы политических лидеров других стран. Коннотативная лакунарность может проявляться в трех аспектах:

– полное отсутствие коннотации; например, антропоним Дж. Картер у нас, скорее всего, коннотативно нейтрален, тогда как у американцев его имя вызывает ассоциации с простаком, недалеким человеком;

– несовпадение оценочных знаков; например, имя кубинского вождя Ф. Кастро традиционно, в силу определенных историко-политических факторов, имело высоко положительную оценку в русской лингвокультуре и отрицательную – в американской;

– несовпадение по объему: ассоциативно-коннотативная зона политического антропонима в «своей» культуре всегда неизмеримо богаче, поскольку уровень фоновых знаний своих» носителей языка намного выше, чем у представителей чужой культуры. Например, антропонимы А. Линкольн и A. Lincoln совпадают по оценочному знаку (+), однако для представителей русской лингвокультуры положительная оценка вытекает из знания того, что он отменил рабство, выиграл гражданскую войну, сохранив целостность страны, был одним из самых выдающихся американских президентов, и американцы его почитают. Представителям русской лингвокультуры, скорее всего, неизвестно его простонародное происхождение; неизвестны его прозвища (Railsplitter, Honest Abe); неизвестно, что он был прекрасным оратором, остроумным человеком; мудрым, умеренным, гуманным и трезвомыслящим государственным деятелем; что он был не просто самым уважаемым, но самым любимым американским президентом, что ему посвящали свое творчество известные американские поэты, драматурги и кинематографисты.

Коннотативные различия мифологем-антропонимов приводят и к их расхождению по базовым функциям, в частности, одно и то же имя политика может выполнять интегрирующую функцию в одной культуре (например, Рейган, Горбачев – для американцев) и использоваться в функции вербальной агрессии – в другой (Рейган, Горбачев – для русских).

Мифологемы-реалии либо вообще не имеют эквивалентов в другой лингвокультуре и при необходимости транслируются описательно, либо присутствуют в ней в качестве экзотизмов – знаков чужой политической культуры.

Если интернационализмы могут характеризоваться только коннотативной лакунарностью, то мифологемы-реалии отличаются, прежде всего, денотативной лакунарностью: их денотаты отсутствуют в когнитивной базе представителей иной культуры. Денотативно лакунарными для чужой лингвокультуры, как правило, являются мифологемы, представляющие мифы-нарративы (политический фольклор) и мифы-пропозиции, например, domino theory – «теория домино», согласно которой установление коммунистического режима в одной из стран какого-либо региона неизбежно приведет к революционным переворотам в других государствах.

Логическим следствием денотативной лакунарности является лакунарность коннотативная. Например, мифологема Camelot (Камелот), восходящая к названию столицы короля Артура и его благородных рыцарей, содержит идеализацию президентства Дж. Ф. Кеннеди, романтический миф о минувшей эпохе аристократизма и элегантности.

В заключение, обобщая размышления по ходу проведенного анализа, представим нашу концепцию смысловой структуры политической мифологемы. Специфику денотативного ядра значения мифологемы составляет определенная степень фантомности денотата. Значение мифологемы характеризуется обширной коннотативной зоной, в которую входят: эмотивная коннотация («идиллия» – «кошмар»), идеологическая коннотация («наш – не наш»), ассоциативная «аура» (конденсат фоновых знаний, сгусток культурной памяти). Кроме того, коннотация мифологемы включает компонент фидеистической оценки «верю – не верю». Это либо безусловная вера, и тогда мифологема конструирует вторичную реальность для того, кто верит; либо это полюс скепсиса, и мифологема становится орудием разоблачения в устах ниспровергателей политической доксы.

Наличие идеологической коннотации в смысловой структуре мифологемы позволяет полагать, что всякая политическая мифологема одновременно является идеологемой. Взаимосвязь мифологемы и идеологемы очень точно сформулировал П.С. Гуревич: «Миф нередко черпает соки не из жизни, а в среде «своих». Не прекратится его жизнь, пока есть общность единоверцев. Это наверняка понимали идеологи прошлых лет, ставя рядом такие понятия, как вера и единомыслие» (Гуревич 1992: 53).

Аксиологическая направленность и эмотивная маркированность мифологем в сочетании с нечеткостью денотативного компонента позволяют относить их к категории политических аффективов, отражающих ценностные структуры общественно-политического сознания.