3. Мифы и мифологемы в политическом дискурсе

Фантомность политического сознания, фидеистическое отношение к слову, магическая функция ПД – все это обусловило важную роль мифа в политической коммуникации. Соответственно, мифологема (вербальный носитель мифа) относится к ключевым знакам политического дискурса. Задача данного раздела – проанализировать социально-психологические факторы и лингвистический статус существования мифа в политическом дискурсе.

В бытовом сознании носителей русского языка миф определяется как: 1) сказание, передающее древнее представление о происхождении мира и явлений природы, о богах и героях; 2) недостоверный рассказ, вымысел (Ожегов 1990; ССИС 1992). Аналогичное значение имеет соответствующая английская лексема myth: 1) a traditional/ancient story based on popular beliefs/of unknown authorship serving to explain natural or historic events; 2) widely believed but false story or idea/any fictitious story or unscientific account, theory, belief etc. (Longman 1992; Webster 1994).

Обратим внимание на комментарий Б. Линкольна, полагающего, что в семантике слова миф значимо не столько денотативное содержание (недостоверность повествования), сколько выражение «чувства отчуждения и превосходства по отношению к социальной группе, в которой обычно циркулирует данный нарратив» (Lincoln 1989: 24). По сути дела, речь здесь идет о не зафиксированной в словарях идеологической коннотации, об имплицитной оппозиции «мы – они»: выражение снисходительного неодобрения по отношению к истории, которую члены некоей социальной группы считают достоверной и авторитетной, тогда как социальная группа, к которой относит себя говорящий, считает эту историю фальшивкой.

В современной литературе по культурологии отмечается неоднозначность понятия «миф»: «В традиционном понимании миф – это возникающее на ранних этапах повествование, в котором явление природы или культуры предстает в одухотворенной и олицетворенной форме. В более поздней трактовке это исторически обусловленная разновидность общественного сознания. В новейших толкованиях под мифом подразумевается некритически воспринятое воззрение» (Гуревич 1992: 43). Миф в политическом дискурсе большинство современных исследователей трактуют как принимаемые на веру определенные стереотипы массового сознания ( Маслова 1997: 73; Водак 1997: 23; Geis 1987: 27; Edelman 1977: 71; Hahn 1998: 118).

С психологической точки зрения миф – это способ интерпретации актуальных явлений, вызывающих интерес или беспокойство; не случайно активизация мифологического мышления отмечается именно в кризисных политических ситуациях. «В отчаянных ситуациях человек всегда склонен обращаться к отчаянным мерам, и наши сегодняшние политические мифы как раз и есть такие меры. В случае, когда здравый смысл подводит нас, в запасе всегда остается сила сверхъестественного, мистического» (Кассирер 1996: 205).

Одним из важнейших социальных факторов, способствующих появлению политических мифов, является отсутствие четких социальных ориентиров, что характерно для ситуации политической нестабильности и кризиса: «Если у вас нет среды с предсказуемым поведением, нет указателей и различимых ролей, вы вынуждены цепляться за образы, мифы, смысловые подпорки» (Г. Павловский // ИЗВ, 15.09.98). Миф направлен на сглаживание социальных противоречий, он служит средством адаптации к объективной реальности для социальных групп, не способных рационально анализировать сложные ситуации.

В концепции, которую развивает А.М. Лобок, миф рассматривается как смыслонесущая реальность, неизмеримо более сильная, нежели реальность как таковая: «Что же такое миф? Первое и самое очевидное: миф есть ложь. Но к первому добавляется второе: не просто ложь, а ложь, в которую верят. И не просто верят, а верят самозабвенно, с полной внутренней отдачей. Вопреки фактам и доводам рассудка. Если это и мир лжи, то только для внешнего наблюдателя. Для человека, находящегося внутри мифа, он есть мир абсолютной и непререкаемой истины. А это значит: миф есть ложь, имеющая сверхзначимый характер для человека» (Лобок 1997: 30). Именно поэтому любой миф обладает чрезвычайно высокой энергией сопротивления по отношению к каким угодно фактам и событиям.

В качестве когнитивной предпосылки возникновения мифа выступает феномен фетишизации символа, механизм которого, как показано в работе П. Сорокина, заключается в том, что некий «объект, функционируя в течение продолжительного времени как носитель определенного значения, нормы или ценности, идентифицируется с ним до такой степени в умах субъектов взаимодействия, что он имеет тенденцию стать самодостаточной ценностью. <…> Он часто трансформируется в фетиш, сам по себе любимый или уважаемый, внушающий страх или ненависть. Случаи фетишизации символических проводников можно наблюдать как среди первобытных, так и среди цивилизованных людей во всех сферах общественной жизни, на каждой стадии развития. Единственная разница состоит в фетишизируемых объектах. Австралиец фетишизирует брусок дерева; истинно верующий – икону или имя святого; монархист – портрет своего властителя; коммунист – портреты Ленина или Сталина» (Сорокин 1992: 215).

Одним из важнейших лингвистических механизмов мифообразования, свойственным всем типам мифологем, является гиперболизация. В качестве примера процитируем Б.Ю. Нормана, анализирующего общественно-политический компонент слова залп: «Многие поколения советских людей традиционно связывали начало новой эры с залпом «Авроры», так что само это выражение превратилось в устойчивое словосочетание, во фразеологизм. И никто, кажется, не задумывался: а ведь залпа-то, собственно говоря, и не было. Залп, как свидетельствует словарь русского языка, – это одновременный выстрел из нескольких стволов. А крейсер «Аврора» стрелял из о д н о г о орудия! Однако социальная и эмоциональная окраска слова залп оказалась настолько ярче и «выше» нейтрального выстрел, что незаметно произошла подмена: обыденный выстрел превратился в торжественный залп» (Норман 1996: 123). Развивая мысль автора, следует подчеркнуть, что в данном случае имела место не только денотативная (один  много), но и коннотативная гиперболизация (индуцирование и усиление эмотивности). Все это, вместе с переключением стилистического регистра и изменением тональности (обыденная  возвышенная), способствовало формированию идеологической коннотации («наш»): «наш» залп «Авроры» известил о начале «нашей» революции.

В многочисленных исследованиях по психологии, философии, социологии и семиотике мифа выделяются его характерные признаки. Прежде всего, это аксиоматичность и неверифицируемость, как проявление некритичности мифологического сознания (значимость момента веры). Миф, как правило, недоказуем, поскольку мифологическое мышление не подчиняется логике, не чувствительно к противоречиям. С аксиоматичностью мифа непосредственно связаны такие его особенности, как упрощенное видение реальности, упрощенно-каузальное толкование событий: миф «отменяет сложность человеческих поступков, дарует им эссенциальную простоту, упраздняет всякую диалектику <…>, в организуемом им мире нет противоречий, потому что нет глубины » (Барт 1996: 270). Социальный миф стягивает действительное многообразие жизни к схеме, к однозначной зависимости: «Отберем частную собственность – человек станет хозяином страны. Ликвидируем общественную собственность – наступит благоденствие. Назовем имена многочисленных врагов – и увидим, как «вольно дышит человек» (Гуревич 1997: 414).

Важнейшим свойством мифа является его внерациональность, примат образно-эмоционального начала: «Миф оказывается первичной и древнейшей формой власти – властью организованных эмоций, инстинктов и чувств» (Кравченко 1999: 16). Э. Кассирер отмечает, что рациональная организация легко поддерживается в мирное, спокойное время, в периоды стабильности и безопасности, тогда как в «критические моменты человеческой социальной жизни рациональные силы, сопротивляющиеся выходу на поверхность старых мифических концепций, не могут быть уверены в себе» (Кассирер 1996: 205).

Значимость мифа в политической коммуникации связана с тем, что политика основана не столько на глубоко проработанных интеллектуальных концепциях, сколько на пропаганде, а пропаганда, по справедливому замечанию политолога А.Н. Савельева, – «это язык аллегорий, гипнотизирующий массы, язык мифологем и мифосюжетов. <…> Масса ищет ослепления и сенсации, а не логики. От вождя или пропагандиста нужно только умение искреннего и яркого обоснования того или иного шага. У массы нет ни времени, ни желания изучать аргументы, взвешивать все «за» и «против» (Савельев 1998: 167).

Слабость рационального начала и упрощенность восприятия ситуации приводят к определенному искажению картины реальности, поэтому «политические мифы не обязательно выдумка, чаще это полуправда или полуложь» (Geis 1987: 30), а «в худшем случае миф представляет собой опасную фальсификацию» (Nimmo, Combs 1980: 9).

Миф есть продукт спонтанного коллективного творчества, он свойственен массовому сознанию. Обязательным условием существования мифа является широкая поддержка общественного мнения. Миф как вторичная семиотическая система «конституирует вторичную реальность, в которую, в свою очередь, верят и обязаны верить все члены данного коллектива» (Водак 1997: 23). Данная мысль Р. Водак переплетается с известным высказыванием Э. Кассирера: «Миф – это персонифицированное желание группы» (Кассирер 1996: 205). Мифы характерны для политически наивных, не сведущих в политике людей, составляющих социальную среду существования мифов, хотя творцами мифов могут быть и политические эксперты, сознательно «запускающие их в оборот», преследуя определенные политические цели.

Рассмотрим отличия мифа от смежных понятий – утопии, легенды, художественного произведения.

Как показало исследование И.И. Кравченко, миф имеет много общего с утопией. Сходство мифа и утопии заключается, прежде всего, в том, что они являются двумя формами иррационального отношения к действительности. Основные различия, по мнению автора, сводятся к следующему: утопии, точнее определенные классы утопий, сбываются, мифы же – никогда; утопии сменяются, мифы остаются; утопия – это конкретизация мифа, который выступает как историческая универсалия; утопия структурно сложнее мифа: она, как правило, состоит из трех частей (критической, проективной и конструктивной), тогда как миф одночастен, и лишь в скрытом виде включает критику (Кравченко 1999: 4).

Кроме того, миф отличается от утопии по временнóму параметру: «Утопия представляет собой идеализированное видение будущего. Миф, который имеет дело исключительно со сферой будущего, в строгом смысле является не мифом, а утопией» (Nimmo, Combs 1980: 26). На наш взгляд, логичнее не противопоставлять утопию мифу, а рассматривать ее как разновидность мифа, ориентированную на вектор будущего.

Различие между мифом и легендой, по мнению В.А. Масловой, может быть сформулировано так: «миф – непроизвольная форма мышления, легенда – продукт сознательного творчества» (Маслова 1997: 81). Ею же предлагается разграничение мифа и художественного произведения по критерию доверия: «Если это доверие – условность, игра, то перед нами художественное произведение. Если же доверие – безусловная данность, то это миф» (Маслова 1997: 80).

Миф – это выдумка или особая реальность? Именно здесь, как считает А.Н. Савельев, проходит различие между собственно мифом и мифом политическим. «Миф как реальность – это культурный миф, а политический миф изначально – всегда выдумка, вслед за которой у мифотворца и мифопотребителя может возникать ощущение реальности. Политический миф является приспособлением некоторого культурного мифа для политических целей, но, в отличие от культурного мифа, в его основе всегда лежит некая концепция. Политический миф характеризуется не только определенной картиной мира, но и концепцией социальной Истины, некоей точкой во времени, связанной с истоком национальной истории и культуры, образом будущего (понятым как возвращение к истокам) и резкой оппозицией «мы – они» (образ союзника и образ врага)» (Савельев 1998: 161). Кроме того, по мнению автора, современный миф отличается от архаического «короткодействием» и значительно большей значимостью текста по сравнению с символикой и ритуалом. Тем не менее, как справедливо замечает И.И. Кравченко, современная политическая мифология не избавилась от ритуального начала, хотя формы ее ритуальности сильно изменились. «Они уже не связаны (или почти не связаны) со сверхъестественными потусторонними силами, но по-прежнему связаны с социальными ритуалами (культами, нерелигиозными формами веры, знаками почета, политическими и идеологическими формулами, сценическими действиями – шествиями, манифестациями и пр.)» (Кравченко 1999: 11).

Политический миф самым тесным образом связан с идеологией. Идеология насаждает господствующую систему ценностей, которая отражается в семантике мифологем. С одной стороны, мифология участвует в формировании национального или классового самосознания, с другой стороны, «мифологизация может стать вторичным порождением идеологии, если в ней усиливается тенденция внушения в сознание общества превратного понимания действительности» (Ерасов 1997: 163).

Идеологи используют мифы для создания иллюзии реальности с целью интерпретации действительности в желательном для них направлении. «В СССР официальная мифологизация использовалась при создании великих строек коммунизма, освоении целины, строительства БАМа. Хотя затраты труда и средств не соотносились с функциональной полезностью этих мероприятий, но мифологизированная связь между «освоением природы» и «построением лучшего будущего» диктовала крупномасштабную деятельность» (Ерасов 1997: 163).

В докладе Г. Зюганова на IV съезде КПРФ (апрель 1997 г.) читаем: «Непререкаемый авторитет наших российских аксакалов Расула Гамзатова и Махмуда Эсамбаева еще и еще раз подтвердил и нерушимую дружбу народов России». В ситуации, когда в стране нарастает тенденция к дезинтеграции субъектов федерации, и повсеместно вспыхивают межнациональные конфликты, использование мифологемы нерушимая дружба народов России выглядит как попытка представить желанную социалистическую действительность прошлого в неизменном, законсервированном виде. Однако, по сути дела, она носит характер заклинания и, на наш взгляд, преследует единственную цель – добиться «клятвы на верность» от единомышленников. Импликация в данном случае, такова: «Если ты веришь в это или, по крайней мере, делаешь вид, что веришь, то ты – наш, свой».

Важнейшими функциями политического мифа, выделяемыми в работах разных авторов (Гудков 1996; Гуревич 1992; Кассирер 1996; Кравченко1999; Маслова 1997; Пятигорский 1996; Denton, Woodward 1985; Edelman 1964, 1977; Geis 1987; Nimmo, Combs 1980; Parenti 1994; и др.), являются следующие:

О б ъ я с н и т е л ь н а я функция. Миф выступает как средство социальной ориентировки, способствует лучшему пониманию массами сложных политических понятий и теорий.

Функция о п р а в д а н и я определенных политических действий. Политики часто прибегают к языку мифов в попытке убедить избирателей в преимуществах своих политических программ и своих достоинствах как кандидатов на тот или иной пост.

Функция п о д д е р ж а н и я с т а б и л ь н о с т и системы, защиты (легитимация) существующего порядка. Например, как отмечал известный антрополог Б. Малиновский, писавший о жителях меланезийских островов, мифы происхождения (myths of origin) служат для легитимизации притязаний на собственность, статусных различий, и власти определенного клана (цит. по: (M. Parenti 1994: 98)).

С в я з у ю щ а я функция, благодаря которой носители одной мифологии осознают свое единство. Мифы способствуют поддержанию единства общества, обеспечивают связь между индивидом и политическим сообществом.

Р е г у л я т и в н а я (манипулятивная, персуазивная) функция. Миф является сильным средством внушения, политическим оружием, способным подчинять, группировать и направлять людей. Мифы мотивируют и стимулируют определенное поведение, формируют приверженность к определенной политике.

М а г и ч е с к а я функция – создание и «разгадка» политических загадок, поддержание состояния веры по отношению к политическому вождю и проводимому политическому курсу, а также разного рода обещаниям и обязательствам;

Из сказанного следует, что мифы санкционируют и укрепляют общественные, в том числе и политические, ценности, задают смысловые ориентиры культуры, структурируя принятую в обществе парадигму социального и культурного поведения.

Языковым носителем мифа является мифологема, которая относится к ключевым знакам политического дискурса. Языковое существование политического мифа непосредственно связано с такими характеристиками политического дискурса, как фантомность и фидеистичность, что и отражается в прагматической структуре значения мифологемы.

Отличительным признаком мифологемы является фантомный денотат – либо несуществующий, либо настолько неясный и размытый, оторванный от реальной действительности, что это создает простор для работы ложного сознания. «Миф о социализме и коммунизме вытесняется мифом о рынке и демократии. Их фантастические образы, витающие над Россией, имеют мало общего с конкретной, жесткой, в одних условиях – эффективной, в других - нет, противоречивой системой отношений, ценностей, механизмов, какой в действительности является реальная демократия на Западе» (Баталов, 1993: 8).

Аналитики отмечают характерную для фантомного состояния сознания завороженность словом, веру в магию слова. Частная собственность, рыночные отношения, демократия – все эти понятия казались нам едва ли не волшебными. Мы верили: достаточно заменить ими обрыдшее плановое хозяйство и нерушимое единство партии и народа – и «все будет хорошо» (КП, 30.11.97).

Фидеистичность можно представить в виде шкалы, полюсами которой являются абсолютная вера и полное безверие. Полюс веры «оязыковляет» рождаемые фантомным политическим сознанием мифы, закрепляя их за языковыми мифоносителями – мифологемами. Шкала фидеистичности коррелирует с оценочной шкалой: вера соотносится с положительным полюсом оценочной шкалы, неверие – с отрицательным. Вера чаще выступает как немаркированный член оппозиции, выражается преимущественно тональностью дискурса («серьезно»). Противоположный полюс шкалы (неверие, недоверие) имеет специальные маркеры – знаки скепсиса и разоблачения: правда, истина, на самом деле, фактически, ложь, фальшивка, мистификация, сказка, обман народа, очередной миф, мифический, мол, дескать, так называемый, развеять/разрушить миф. Употребление этих маркеров сопровождается иронической тональностью, которая в письменной речи обычно передается кавычками.

Политический дискурс отражает борьбу между теми, кто создает мифы и теми, кто их разоблачает. Не случайно в политическом дискурсе весьма частотны формулировки мифологем, преподносимые в контексте разоблачения: Еще одним мифом является популярная сказка об «олигархии», которая очень нравится тем, кого зачисляют в эту категорию (ТР, 20.11.97); «Правое дело» приступит к развенчанию мифа: во всех бедах России повинны Чубайс и Гайдар (КП, 1.06.99); Демонстрации в Минске развеяли миф об экономическом процветании (ИЗВ, 15.04.98); О Чубайсе сложено немало мифов. Один из них – о его выдающихся способностях генерировать идеи. На самом деле он лишь талантливый компилятор чужих изобретений (ВП, 6.12.97).

Согласно нашей концепции, языковое существование мифа имеет статус прецедентного феномена. К числу прецедентных относятся феномены, характеризующиеся следующими признаками: 1) они хорошо известны всем представителям лингво-культурного сообщества, имеющие сверхличный характер; 2) актуальны в когнитивном плане (познавательном и эмоциональном) – в национальном менталитете существует инвариант их восприятия; 3) обращение к ним постоянно возобновляется в речи представителей лингвокультурного сообщества и не требует дополнительной расшифровки или комментария (Караулов 1987: 216; Красных, 1998: 51); 4) обладают ценностной значимостью для определенной культурной группы (Слышкин 1999).

Рассмотрим типы мифологем по соотношению с прецедентными феноменами: прецедентный текст, прецедентное высказывание и прецедентное имя (Красных, 1998: 52).

1) Мифологема-текст – это прецедентный текст, представляющий собой историографию политического движения или «легенду» политического деятеля – то, что, перефразируя определение А. Ф. Лосева, можно назвать чудесной личностной историей (Лосев 1991: 134).

Мифологеме-тексту соответствует миф-нарратив, т.е. сюжетно-развернутое повествование, обладающее элементами легенды, предания, сказки. Классическим примером мифа-нарратива является канонический сборник рассказов о Ленине для детей (истории «Ленин и печник», «Ленин на субботнике» и пр.). В когнитивную базу среднего американца, по данным словаря культурной грамотности Э. Хирша (Hirsch et. al. 1993), входят два наиболее известных предания о первом президенте США Дж. Вашингтоне, созданные его первым биографом в качестве «моральных историй», предназначенных молодежи как образец для подражания. В одном из них («Washington and the Cherry Tree») прославляется его честность: молодой Джордж, срубив подаренным ему топориком любимое вишневое дерево отца, нашел в себе мужество признаться в содеянном (I cannot tell a lie). В другом превозносится его сила: юноша сумел перебросить серебряную монету через реку Раппахэннок.

В ряде исследований выявляется сходство архаического мифа и современного политического нарратива. Так, в частности, в работе Н.С. Щербининой проводится аналогия между мифом Ветхого Завета и структурой тоталитарного мифа России, между образами Сталина и Иисуса Навина: вождь как рупор Бога, наказание отступников (диссидентов) за нарушение догмата (извращение Слова), вождь – великий продолжатель дела вождя-патриарха, политическое чудо (вечно живой Ильич) и т. д. (Щербинина 1998).

Определенными чертами мифа-нарратива обладает каноническая версия истории КПСС. Л.П. Семененко доказывает правомерность рассмотрения «Краткого курса истории ВКП(б)» в качестве типичной волшебной сказки, которая поддается описанию в терминах сказочных функций В.Я. Проппа (1928). Приведем примеры некоторых выявленных автором параллелей: герой-искатель (большевики), жертва (народ), вредитель (царь, правительство и пр.), волшебное средство («всепобеждающее революционное учение»), схватка героя и вредителя (революция, гражданская война), уничтожение вредителя, воцарение героя (большевики превращаются в правящую партию) (Семененко 1998).

Мифы-нарративы широко используются в современной предвыборной рекламе. Они представляют собой портрет кандидата либо в жанре биографического жизнеописания, либо в жанре интервью с родственниками, друзьями, учителями. И хотя здесь налицо элементы мифотворчества – идеализация героя, превознесение его подвигов (добрых дел), но эти тексты не являются прецедентными, поскольку в них представлен миф сегодняшнего дня, творимый у нас на глазах, еще не отошедший в историю и, соответственно, не успевший стать объектом апелляции в политическом дискурсе.

2) Мифологема-высказывание, содержание которой составляет миф-пропозиция.

Миф-пропозиция представляет собой суждение – констатацию ложного или неверифицируемого мнения. Это суждение может быть эксплицировано как в развернутом виде – в форме предложения, так и в свернутом виде – в форме непредикативных единиц, в частности словосочетаний. Здесь необходимо сделать оговорку относительно того, что термин «высказывание» мы, вслед за В. В. Красных, используем в более широком, чем традиционное, понимании, поскольку для прецедентного высказывания фактор предикативности не является определяющим (Красных 1998: 53, 73).

Миф-пропозиция, выражающий развернутое суждение, реализуется в различных жанрах политической афористики – афоризмах, пословицах, лозунгах. Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны. Анархия – мать порядка «Prosperity is just around the corner» (H. Hoover).

Особая разновидность мифологемы-высказывания – предвыборные лозунги, представляющие собой обещания и призывы В мифологемы их превращает характерная для лозунгового жанра гиперболизация и апологетика, сообщающая пропозиции момент нереального преувеличения: Every Man is a King. You Never Had It So Good. Каждой семье – отдельную квартиру. Каждой женщине – мужа.

В свернутом виде миф-пропозиция выражается клишированным словосочетанием типа «миф о ...», которое легко трансформируется в предикативную структуру «миф о том, что …»: миф о всесилии коллективизации (Коллективизация всесильна), о кризисе капитализма (Наступил кризис капитализма), о безошибочном политическом инстинкте российского президента (Российский президент обладает безошибочным политическим чутьем).

Мифологемы, являющиеся устойчивыми словосочетаниями неклишированного типа, для развертывания своего пропозиционального содержания в полную предикативную структуру требуют наличия в когнитивной базе коммуникантов определенных знаний:

а) знание прецедентного текста, из которого они извлечены, например, капиталистическое окружение ( Пока существует капиталистическое окружение, будут существовать вредители, шпионы и диверсанты …);

б) знание прецедентной ситуации, например, интернациональная помощь (ситуация оккупации Чехословакии советскими войсками в 1968 г.);

в) знание как прецедентной ситуации, так и прецедентного текста.

В качестве примера рассмотрим мифологему Manifest Destiny (доктрина «судьбоносной предопределенности», которая использовалась в XIX в. для оправдания экспансии США на запад). Прецедентной ситуацией, с которой соотносится данная мифологема, является война с Мексикой 1846–1848 гг. и аннексия Техаса 1845 г. Прецедентным текстом послужила передовая статья одного из журналов, в которой говорилось: «Our manifest destiny is to overspread the continent allotted by Providence for the free development of our yearly multiplying millions» (Safire 1993:434).

В плане выражения миф-пропозиция в максимальной степени может быть свернут до однословного наименования – политического термина (свобода, коммунизм, капитализм, демократия). Казалось бы, научный термин и миф – вещи несовместимые, и, тем не менее, основные политические термины, будучи политическими аффективами, нередко оказываются мифологемами. Это происходит в случае расхождения, вплоть до противоречия, их сигнификативного и денотативного (референтного) содержания.

С одной стороны, они имеют достаточно четко структурированный сигнификат и поддаются недвусмысленному определению в терминологических словарях. Так, например, демократия определяется следующим образом: 1) народовластие; 2) форма государственного устройства, основанная на признании народа источником власти, на принципах равенства и свободы; в современном обществе «демократия» означает признание власти большинства при соблюдении прав меньшинства, а также верховенство закона, разделение властей, выборность основных органов государства, наличие широких прав и свобод граждан (Халипов 1997: 92).

С другой стороны, реальная дискурсивная практика современной российской политики показывает, что термин демократия в нем функционирует именно как мифологема, поскольку эксплицированные в терминологической дефиниции признаки сигнификата не находят поддержки в обозначаемой действительности, т. е. налицо феномен фантомного денотата. В связи с этим в дискурсивной практике нередко встречаются различные толкования содержания данного термина, и обсуждается степень соответствия прототипного и реального денотата. Борис, который вроде бы вел нас от того, что называлось коммунизмом, к тому, что назвали демократией и реформой, а привел, оказывается к тому, что называют криминальным беспределом (ИЗВ, 24.09.98). Попробуйте объяснить, что демократы не были на самом деле таковыми, что нам еще далеко до демократии, и то, что получилось, вовсе не демократия (ИЗВ, 23.07.98).

3) Мифологема-антропоним. В ассоциативной зоне политического антропонима, имеющего статус прецедентного имени, фиксируется миф-образ или фрейм. Практически все имена более или менее известных политиков, попадающих в фокус общественного мнения и, соответственно, массовой коммуникации, являются в той или иной степени мифологемами. Возьмем в качестве примера мифологему Н.С. Хрущев. Имя политика, выступающее в функции мифоносителя, содержит в своей когнитивной структуре приписываемые политику атрибуты (в частности, простонародность Хрущева), память о связанных с ним «хрестоматийных» прецедентных ситуациях, особенно в форме исторических анекдотов (например, как Хрущев стучал ботинком по столу в ООН), а также те языковые рефлексы политической коммуникации (лозунги, памятные фразы и пр.), для которых характерна либо апокрифичность (недостоверность авторства), либо денотативная фантомность, обусловленная особенностями языковой личности данного политика: Кукуруза – царица полей!; Мы вам покажем кузькину мать!

Отдельные фрагменты образного фрейма мифологемы-антропонима могут актуализироваться в поверхностной структуре – в прозвищах и устойчивых номинативных сочетаниях, например, Железный Феликс, мудрый Сталин, дедушка Ленин, the Great Communicator (R. Reagan), Machiavelli of Massachusetts (J. Adams), Colossus of Independence (J. Adams), The Little Magician (M. Van Buren), Honest Abe (A. Lincoln).

Компонент образного фрейма антропонима может дублироваться мифом-нарративом. Так, в политическом фольклоре, созданном почитателями А. Линкольна, есть история, повествующая о его честности: однажды «честный Эйб», будучи продавцом сельской лавки, прошагал несколько миль, чтобы отдать сдачу покупателю, по ошибке заплатившего больше, чем нужно (Tuleja 1994: 223).

Итак, мы рассмотрели типологию мифологем по их языковому статусу (типу вербальной единицы – мифоносителя). Другими возможными параметрами структурирования корпуса политических мифологем являются: характер референции, аксиологическая направленность, временная отнесенность, базовая семиотическая функция.

Предлагаемая типология мифологем по характеру референции основана на классификации Д. Ниммо и Дж. Комбса (Nimmo, Combs 1980: 26–27), которые выделяют четыре категории мифов:

Базовые мифы (master myths) – мифы глобального характера, охватывающие коллективное сознание всего общества. Существуют и транснациональные базовые мифы. Для американского национального сознания релевантны три вида базовых мифов: а) миф основания (foundation myth), который рассказывает об истоках нации, борьбе за независимость и основании Конституции; б) поддерживающий миф (sustaining myth), призванный укреплять политические отношения (например, между церковью и государством); в) эсхатологический миф (eschatological myth), связанный с проекцией судьбы нации на ее прошлое и настоящее.

К числу важнейших базовых мифов относится миф национальной идеи, о необходимости создания которого постоянно говорят и многие современные российские политики. Для американцев таковым является миф об американской мечте (the American dream), имеющий две ипостаси: материалистическую и моралистическую. Материалистический аспект американской мечты – вера в индивидуализм, независимость и опора на собственные силы, а также одобрение конкуренции, стремления к богатству и успеху. Суть моралистического аспекта американской мечты – вера в соблюдение христианского долга перед ближними, в равенство и демократию, в реформы и мораль (Nimmo, Combs 1980: 108).

Мифы “они и мы” (myths of «us and them»), или групповые мифы. К групповым мифам относятся: а) мифы политических институтов, важнейшим из которых является институт президентства; б) мифы политических партий («партия войны», «партия мира», мифы о демократах или республиканцах); в) мифы социальных классов /слоев, например мифы об имущих и неимущих («haves» and «have nots»). Апелляция к групповым мифам или их создание обычно активизируется в период предвыборной кампании.

Героические мифы (heroic myths) связаны с выдающимися фигурами американской истории. Любопытно, что, по мнению авторов, к «легендарным» фигурам относятся не только герои (Washington, Jefferson, Lincoln), но и злодеи (R. Nixon), и дураки (Billy Carter);

Псевдо-мифы (pseudo-myths) – мифы сегодняшнего дня, находящиеся в процессе становления. Это кратковременные мифы, которые впоследствии могут войти (а могут и не войти) в политический фольклор следующих поколений. Псевдо-миф конструируется вокруг фигуры современного политика в рекламных целях. Многие политики, особенно в период предвыборной кампании, стремятся организовать восприятие своей фигуры в качестве «простого человека», стойко переносящего трудности неудачника, гонимого диссидента, жертвы несправедливости (heroic underdog). В создании и распространении таких мифов большую роль играют средства массовой информации. Псевдо-мифами, по мнению авторов, их делают используемые рекламными специалистами псевдо-ассоциации со знаменитостями, апелляции к псевдо-событиям, обсуждение псевдо-проблем, на самом деле представляющих собой «бурю в стакане воды».

Уязвимым местом этой в целом интересной классификации является то, что авторы не дают эксплицитной формулировки ее общего основания. На наш взгляд, здесь следует разграничивать два принципа классификации, связанных с двойственностью референции мифологемы. Референт традиционно понимается как объект действительности, соотносимый с языковой единицей. Референтом мифологемы является, с одной стороны, субъект собственно мифа (о ком миф?), а с другой стороны, – субъект дискурса, носитель мифа (кто знает? кто верит? кто рассказывает?).

По характеру референта – субъекта собственно мифа четко просматривается трехчастная типология мифологем:

– национальные (выражающие базовые мифы);

– групповые (обозначающие групповые мифы);

– личностные (фиксирующие миф, окружающий отдельную политическую фигуру). К последней группе относятся как героические мифы, референты которых уже вошли в историю, так и псевдо-мифы, референты которых могут через некоторое время исчезнуть с политического горизонта.

Что касается классификации мифологем по характеру политического субъекта-мифоносителя, то в ней не может быть личностных мифологем, поскольку миф не может существовать в сознании только одного или нескольких индивидов, он всегда является продуктом массового сознания. Поэтому по данному параметру разграничиваются два типа:

– общенациональные (глобальные) мифологемы, носителем которых является глобальный /национальный субъект: их содержание составляют базовые мифы и героические мифы, свойственные коллективному сознанию общества, всей нации в целом;

– групповые мифологемы, носителем которых выступает групповой субъект (их содержание представляют мифы «они и мы» и псевдо-мифы, свойственные коллективному сознанию отдельных социальных слоев или групп).

Таким образом, получаем две типологии мифологем по характеру референции:

Схема 6. Типы мифологем по характеру референта