39. Бытовой жанр в североитальянской живописи (Маньяско,.Креспи, Черути.

Маньяско - типичный маньерист; первую половину жизни он вырабатывал свою манеру, вторую - он неизменно пользовался ею, раз навсегда выработанной и установленной. Поисков в пределах одного произведения в нем незаметно. Он писал "как выйдет", а часто даже "что выйдет", будучи уверен в одном - что выйдет складно и красиво. Таким образом, в нем нечего искать содержания, кроме чисто живописного. И все же, в целом, его искусство полно "самодовлеющего живописного содержания", оно все осмысленно, ибо убеждает своей красотой, заявляет право на существование своим прельщением. Несколько поднимает завесу над личностью Маньяско его пристрастие к изможденным анахоретам, к сборищам суровых капуцинов и монахинь. Что значит эта мономания, сообщающая творениям Маньяско, наряду с его предпочтением глубоких, черных колеров, какой-то испанский "инквизиторский" характер? Не сказывается ли в этой черте какое-то taedium vitae, желание уйти от жизни в пустыню или в затворничество обители? Не отсюда ли и "пустота" (в иных случаях лишь кажущаяся пустота) искусства Маньяско? Он умышленно лгал, он фатально должен был впасть в манеру, ибо суета жизни, как таковая, его не интересовала, он ей не верил. Эта антитеза необузданной страсти к роскошнейшему из искусств - к живописи, с мечтой об анахоретах представляется чем-то совершенно странным. Становится она еще более острой, если мы вспомним о ряде других картин Маньяско, которые изображают исступленные вакханалии.

За последнее время, постепенно, начинает меняться и отношение к Джузеппе Креспи228, на самом же деле, этот "Рембрандт Италии", носивший в свое время менее подходящую для него кличку "болонского Спаньоло" (иначе говоря, "болонского Рибейры"), достоин величайших почестей истории. Разумеется, до Рембрандта Креспи далеко. Но ведь вообще до Рембрандта далеко всем, как жившим при нем на его родине, так и явившимся в последующие времена и при самых разнообразных условиях. Однако уже и то замечательно, что из всех итальянцев именно Джузеппе Креспи всего определеннее напоминает "Северного гения", и не только своим предпочтением глубоких контрастов света и теней (в этом он примыкает и к Рибейре, и к Гверчино), но и сумрачностью своей поэзии.

Настоящее представление о мастере дает серия картин "Таинства". Возникла она случайно. Зайдя как-то в церковь, Креспи был очарован солнечными рефлексами, падавшими на женщину и священника, занятых исповедью. Это побудило его прибегнуть к чисто караваджескому приему: он пригласил модели и, поставив их в те же позы, наладил у себя в мастерской эффект, близкий к виденному в действительности. Но в результате получилось нечто большее, нежели "караваджеская" картина, - нечто и по краскам несравненно более изысканное и по чувству более глубокое и тонкое. Удача первого опыта побудила затем художника углубиться в изображение религиозной жизни, и результатом явилась "серия кардинала Оттобони" - те семь (вместе с "Исповедью") картин, которые служат одним из лучших украшений Дрезденской галереи. Часть этих композиций полна тихой, радостной поэзии семейного очага, другая, напротив того, передает унылое настроение монастыря.

В том же духе и разные "видения" и "экстазы" Креспи. Всегда в них играют большую роль пробивающиеся через густые заслоны тьмы потоки серебристого света, от которых нежно вылепляются формы и зажигается священный блеск в вознесенных взорах. Какой-то мистический элемент присущ даже портретам мастера, окутанным фосфорическим сиянием и мягко выделяющимся из обступающей мглы. Близко к этим произведениям Креспи стоят картины его лучшего преемника, ученика Гвидобоно, - ломбардца Джузеппе Петрини, о котором мы уже имели случай говорить в главах о декораторах; приближаются к ним по настроению и некоторые наиболее мрачные импровизации Маньяско, а все вместе, эти картины говорят о том, что в дни появления на свет "сияющего Тиеполо" душе избранных итальянских художников не были чужды "строгие" мысли и чувства, совершенно "отогнанные" лишь следующим поколением. Не было только, к сожалению, в этих строгих мыслях и чувствах настоящего жизненного начала, какого-то окрыляющего и всеосвящающего "во имя".

ЧЕРУ́ТИ (Ceruti) Джакомо (1706? — 1757?), прозванный Питокетто (Маленький нищий), итальянский живописец.

О Черути сохранилось мало сведений. Существуют предположения, что он вырос в Брешии, а родился, возможно, в Милане, известно, работал в Брешии (1728), Гандино (1734), Венеции (1736), Падуе (1737-1741), Пьяченце (1743). Известен главным образом как создатель образов людей из народа, портретов, натюрмортов. Скупые сведения о биографии этого связанного с ломбардско-брешианской средой живописца стали известны лишь в 20 веке, благодаря открытиям в 1930-1950-е гг. итальянских ученых Р. Лонги, Дж. Де Логу, Дж. Фьокко. Новые сведения добавили и публикации 1960-1980 -х гг. Обнаруженные Де Логу и опубликованные им в 1931 46 картин Черути из замка графов Сальвадего в Ладернелло (ныне большинство из них хранится в собр. Пинакотеки Тозио-Мартиненго в Брешии) позволили связать имя этого мастера с группой художников вт. пол. 17 — перв. пол. 18 века, работавших в разных областях Италии и продолжавших традиции Караваджо. Итальянский исследователь Р. Лонги назвал их «живописцами реальности» («pittori della realta»).

Черути писал людей из народа с присущей североитальянскому художнику предельной образной и живописной конкретностью. Крупные и выступающие из полумрака фона, освещенные ярким светом фигуры нищих («Двое нищих», Брешия, Пинакотека Тозио-Мартиненго); крестьян («Женщина, плетущая корзину», там же); прачек («Прачка», там же), ремесленников (серия «мальчиков-разносчиков»: «Мальчик с корзиной рыбы», Флоренция, Питти; «Мальчик с корзиной зелени», Белфаст, Музей); в народных сценах («Вечер на площади», частное собрание) всегда выглядят значительными. Черути никогда не подчеркивал гротескные или фольклорные черты образов, они полны молчаливой серьезности, сосредоточенности, порой, оттенка трагизма («Карлик», Брешия, Пинакотека). Эти образы Черути явились продолжением традиции Караваджо, открывшего для европейского искусства последующего времени особую разновидность бытовой живописи, так называемый портрет-тип человека из народа, близкий портретному жанру.

В портретах Черути, возможно, проявилось влияние полуфигурных портретов Гисланди, которые он мог видеть в Бергамо и Венеции. Образы переданы в них с той же объективностью, что выдает руку североитальянского художника. Светотенью сильно моделированы фигуры («Монахиня», Милан, Галерея Польди-Пеццоли; «Девочка с веером», Бергамо, Каррарская академия; «Старая дама», Амстердам, Государственный музей). Как и в произведениях Караваджо, неожиданный сильный поток света выделяет фигуры из темного фона, придавая мерцание скупым в своем разнообразии краскам. В палитре художника преобладают тона коричневого, зеленого, черного, контрастно оттеняемые пятнами белого, светло-серого, желтого в костюмах моделей.

Ярким холодным светом освещены и предметы в натюрмортах Черути, это наделяет их удивительной конкретностью и значительностью. В полотнах «Натюрморт с рыбами и луком» и «Натюрморт с тыквой и грушами» (оба — Милан, Брера) предметы подобраны и скомпонованы с естественной простотой.

В провинции Венето (куда входила и Брешия) благодаря связям нобилей Брешии и Венеции он имел заказы на росписи вилл (1730-е гг., вилла Де Дзаццара в Стра). Исполненные здесь фрески на сюжеты из крестьянского быта оказали влияние на венецианских художников 18 в. В свою очередь, Черути в позднем творчестве (1640-50-е гг.) тоже испытал влияние венецианского пасторального жанра, изображая сцены с пастухами и пастушками, вводя изображения животных.

Творчество Черути во многом пока остается малоизученным. Его искусство явилось продолжением великой традиции искусства Караваджо, отзвуки которой не угасли в живописи Италии в 18 и 19 столетиях.