Учебные материалы к семинарам 8-9-10 «Борьба России за Кавказ в XVIII - xiх – вв.» (6 часов)

Южный вектор внешнеполитических устремлений России в петровский период

Ништадтский мир 1721 года подвел логический конец Северной войне. Швеции пришлось не только вернуть Русскому царству, доживавшему свои последние дни, древние Новгородские земли-пятины по берегам Финского залива и устье Невы, но и поступиться другими землями на берегах Балтики. Появившаяся на свет Российская империя ратной рукой отворила себе «окно в Европу», став обладателем таких прекрасных портов на Варяжском море, как столичный Санкт-Петербург, Ревель, Рига, строящейся морской крепости Кронштадт. То есть держава, до этого обладавшая только одним Северным морским путем через Архангельск с надолго замерзающим Белым морем, теперь «встала» на балтийских торговых дорогах.

Выхода в Средиземноморье Россия при Петре I Великом не получила. Даже взятие турецкой крепости Азов, запиравшей выход с Дона в Азовское море, не решал проблемы. Да и к тому же Азов после неудачного Прутского похода пришлось вернуть Оттоманской Порте. Но даже обладание им не давало Российскому государству никаких морских торговых выгод. Турецкие крепости Керчь, Енакиле и Анапа, ряд других надежно стерегли Керченский пролив. А черноморские проливы вообще были полностью в руках Турции.

В Стамбуле не зря считали Черное море своим внутренним бассейном, как и Мраморное море. А ведь оно когда-то называлось не Черным, а Русским морем. Его берега составляли или собственно османские владения, или земли подвластных султану Крымского ханства и Черкесии. При последнем русском царе и первом всероссийском императоре России Петре Великом не удалось закрепиться на Черноморье, хотя сил было затрачено много, людей погибли тысячи, а в далеком от моря городе Воронеже и других местах построен Азовский военный флот.

Россия, увеличившись заметно территориально, получив громадный вес в европейской политике, не могла расстаться с «мыслью о Востоке». Собственно говоря, история показала, что в своем геополитическом развитии Российское государство имело устремленность прежде всего не на заход солнца, а на его восход. Петр I не был бы одним из величайших реформаторов, если бы отказался от мысли утвердиться на Востоке. Он виделся ему в богатой Индии, к которой следовало проложить торговые пути, и в государствах Средней Азии, которые лежали на полпути к тому же сказочному Индостану.

Молодой империи, продемонстрировавшей Европе силу своей экономики, требовались устойчивые хозяйственные связи не только на Западе, но и на Востоке. Такое было понятно: без создания и укрепления новой широкой экономической базы государство никак не могло превратиться в сильную европейскую державу, уже вставшую на мировые морские торговые пути. Лучше всего это понимал государь-самодержец Петр Алексеевич Романов. Не зря же в мировой истории он получил проименование Великого…

На Восток, на берега Каспийского моря Петра I манило не только желание найти пути в сказочную Индию, открыть в нее для отечества торговый путь. Старшина одного из туркменских колен (родов) Ходжи-Нефес рассказал ему древнее предание, что прежде река Амударья впадала в Каспийское море и несла в своих водах золотоносные пески. Российское государство тогда собственной добычи золота, как и серебра, не имело. За пушнину брались в Европе монетные деньги, которые в Москве переливались на рубли и копейки…

Может быть, поэтому будущий всероссийский император так загорелся найти старое русло Амударьи, выходящее к Каспию… Хивинская экспедиция имела целью исследование почти неизвестных берегов восточного Каспия и поиск торговых путей в Индию. Речь о каких-либо завоеваниях не шла, хотя Россия была готова взять под свой протекторат какие-то среднеазиатские земли вблизи оренбургских границ, как это было на Северном Кавказе…Совершив первое успешное экспедиционное плавание, князь Александр Бекович-Черкасский в 1715 году прибыл в Москву с личным докладом государю. Он рассказал ему о всех перипетиях трудного плавания, сказав, что если заручиться поддержкой прикаспийских туркменских племен, то можно плотину прокопать. Тогда у Петра I и созрел грандиозный план повернуть Амударью по старому руслу в Каспийское море и таким образом создать единый водный путь по Волге, Каспию, Амударье в Среднюю Азию, а из нее по суше — в Индию Сухопутная Хивинская экспедиция стала частью этого петровского плана, поражавшего своим размахом современников…

Трагическая гибель князя Бековича-Черкасского и истребление русского экспедиционного отряда, которому предписывалось вежливое обращение с хивинцами: «чтоб с обывателями ласково и без тягостей обходиться» — не изменили восточных замыслов Петра I. Скорее всего наоборот, Восток становился для него, великого государственника, притягательной силой.

Итак, Петр Великий замыслил очередной план, который поражал своей задумкой и географическим размахом — найти торговый путь на Индостанский полуостров, будь то по суше, рекам или морям Северного Ледовитого океана. Все же наиболее удобным, проще достигаемым и частью с достоверностью известным оставался древний путь из Руси в Индию по Волге, Каспию и Персию. Именно таким путем шли на Русскую земли восточные товары, в том числе и из Индии.

Часть этого пути была Российским государством уже обустроена. Нижний Новгород являлся крупным торговым центром. Здесь же строились мореходные суда, плававшие и по Волге. В волжском устье стояла Астраханская крепость, тоже немалый центр внешней торговли России. Русские купцы-мореходы хаживали к южным берегам Хвалынского (Каспийского) моря, к торговым городам Решт, Энзели, Баку. Но дальше — поближе к сказочной своими богатствами Индии — им пути не было. Этот участок торговой дороги персы не отдавали никому, ни арабам, ни афганцам.

Считается, что у царя Петра к 1710 году окончательно созрела мысль о военном походе по кавказскому берегу Каспия на самый юг, к берегам Персии.

Волынский писал государю из Астрахани о том, что грузинский царь Вахтанг VI просит защитить христиан, живущих на Кавказе, и предлагает начать военные действия против шахской Персии…Подобные сообщения приходят и из Армении. О помощи многострадальному народу просит армянский владетель Минас Вардапед. Гандзасирский каталикос Нерсес пишет Петру I о тяжелой участи армян в странах мусульманского Востока и о том, что они ожидают помощь только от единоверной России...

Благодаря стараниям астраханского губернатора А.П. Волконского, стремившегося отворить для России ворота Азии, с Персией уже был заключен выгодный для российского купечества (и для иранского тоже) договор. Его суть сводилась к следующему:

1. Русским и армянам разрешено было строить в Персии свои церкви.

2. Русские купцы получили право свободной торговли без таможенного осмотра товара.

3. Разрешено было вывозить через Россию в разные страны шелк-сырец, что позволяло сосредоточить всю торговлю шелком в руках русских купцов.

4. Разрешено построить большую пристань на западном берегу Каспийского моря.

5. В случае крушения русского корабля у персидских берегов местные власти должны были возвращать товары владельцам корабля и не брать пленных.

Петр I понимал, что «отворить» путь в Индию дальше берегов Каспия можно только вооруженной рукой. Но для этого России надо было утвердиться на кавказских и персидских берегах Каспия. И опять же только ценой значительных военных усилий, поскольку на Востоке привычная для Европы дипломатия, в том числе и тайная, особой роли не играла. Здесь все решала самая прозаическая сила…

А.В.Шишов

(Схватка за Кавказ. ХУ1 –ХХ века. М., 2005. С.58-72)

Подготовка и начало Персидского похода Петра 1

Было решено учредить Персидскую (или Каспийскую) экспедицию. В отечественной истории ее чаще называют Персидским (или Каспийским) походом Петра I. Государь сам назвал базу формирования войска для овладения каспийскими берегами Кавказа и Персии — город-крепость Астрахань. Она служила тогда морским портом России на Каспийском море, здесь же базировалась пусть и немногочисленная военная флотилия. Персия же военного флота не имела…

В состав огромной по территории Астраханской губернии входили следующие города с прилегающими землями: Астрахань, Гурьев-Яицкий, Дмитриевск, Петровск, Самара, Симбирск, Сызрань, Терки, Царицын, Красный Яр, Черный Яр и Кизляр. То есть по Волге ее границы доходили до казанских земель.

Астрахань, благодаря царю Алексею Михайловичу, считается колыбелью российского военно-морского флота, став первой стоянкой боевых парусников для морского плавания. В 1720 году в предисловии к «Морскому уставу» Петр I написал:

«Корабельное дело доселе у нас такое странное, что едва о нем слыхали. Сему доброхотному монарху (отцу Петра Великого — Алексею Михайловичу) пришло на память, воспринял он намерение делать корабли и навигацию на Каспийском море. И по неотменному желанию Его Величества вывезен был из Голландии капитан Давид Бутлер с кампанею мастеров и матросов, которые сделали корабль именем «Орел» (на 22 орудия. —А.Ш.) и яхту или галиот на Волге реке в Дединове и сплыли в Астрахань.

...И хотя намерение отеческое не получило конца своего, однако ж достойно оно есть всякого прославления понеже и довольно нам являет, какого духа был оный монарх, и от начинания того, яко от доброго семени, произошло нынешнее дело морское»…

Губернатор Волынский имел поручение составить карту Каспийского моря. Основную работу над ней проделал поручик Федор Соймонов и капитан Яков Ренталь. Рисованная карта имела название «Картина плоская моря Каспийского от устья Волги реки протоки Ярковской до устья Куры реки по меридиану. Возвышения в градусах и минутах. Глубины в саженях и футах. Рисована в Астрахани 1719 года октября 15».

В конце 1721 года в Астрахани строится пильная ветряная мельница для распиловки брусяного леса. Это позволило в январе следующего года начать строить так называемые островные (мореходные) лодки и ластовые суда, предназначенные для перевозки грузов, в том числе и военных…Вниз по Волге идут караваны речных судов с провиантом: хлебом, солониной, бочками уксуса и белого вина. Но хлеба воинским людям, собиравшимся в Астрахани, не хватает. Тогда Волынский, по приказу царя, идет на крайне непопулярную меру среди горожан. Он велит своим чиновникам составить опись провианта, имевшегося в амбарах у городских обывателей. Излишки отбирались в казну с условием возврата, когда весной по первой полной воде прибудет караван с хлебом.

Все это было заслугой губернатора А.П. Волынского, который трудился под царским оком, как говорится, не покладая рук. Одновременно с делами административными, хозяйственными и посольскими ему приходилось присматривать за границей по Тереку. В ноябре 1721 года там стало неспокойно: «немирные» горцы большими силами начали совершать в целях грабежа нападения на казачьи станицы. Дело могло обернуться серьезным военным конфликтом.

Тогда астраханский губернатор, собрав имевшиеся у него под рукой воинские силы, двинулся к Тереку и 5 декабря остановился в гребенском Щедринском городке. Отсюда и повелись военные действия против «неистовых» горцев.

...Приготовления к походу в Персию Петр I начал в феврале 1722 года. Войскам, заранее сосредоточенным в городах Верхней Волги — в Ярославле, Угличе, Твери, Волочке, было приказано построить 200 островных лодок и 45 ластовых судов. Солдаты превратились в заправских корабелов, благо плотничать из них могли многие. К концу мая царский указ был выполнен, и новопостроенные суда собраны воедино в Нижнем Новгороде.

К этому же времени в Нижнем Новгороде сосредоточились и армейские войска, назначенные в Персидскую экспедицию. В число войск вошли два испытанных полка петровской гвардии из числа «потешных» — Преображенский и Семеновский, которым в ходе войны со шведами не раз приходилось на веслах и под парусами принимать участие в речных, озерных и морских плаваниях и баталиях. То есть недостаток в достаточно опытных матросах на малых парусных и гребных судах не испытывался.

Первые суда из Нижнего Новгорода отправились вниз по Волге к Астрахани 2 июня. Каждая островная лодка брала на борт до 40 человек с их личным оружием и снаряжением. Больше месяца с волжских берегов виделась непривычная картина: на юг по реке тянулись лентами десятки судовых караванов. В назначенное место все суда и войска прибыли в первой половине июля.

Каспийская военная флотилия создавалась, как и все тогда в императорской России, с большими трудами. Петр своей рукой летом 1722 года заложил Астраханский морской порт, куда стали собираться суда, предназначенные для Персидского похода. Официально военный порт был основан высочайшим указом от 4 ноября 1722 года. Тогда же была начата постройка большой верфи. Астраханское адмиралтейство просуществовало достаточно долго.

В те дни стороннему человеку казалось, что в Астрахани среди населения преобладают военные люди, настолько много их прибывало в город по волжскому пути. У пристани Ивановского монастыря на реке Кутум раскинулся быстро разраставшийся вширь военный лагерь из палаток и шалашей, благо тростника на речных берегах хватало всем. 2 июля государь приказал губернатору А.П. Волынскому:

«Солдат всех в лагерь назначенный поставить и велеть все островные лодки вытащить на берег и проконопатить, а прочие надлежит починить. Ластовые суда ввести в реку Кутум и нагружать припасами...»

Петр I лично осматривал суда, собираемые по его указам в состав Каспийской военной флотилии…

Русский флот Каспия по воле Петра был создан в самые короткие сроки. С Балтики прибыли морские офицеры, участники Северной войны на море…Возглавить Каспийскую флотилию в ходе Персидского похода император Петр I поручил Федору Матвеевичу Апраксину, (с 1717 года генерал-адмирал; во время Ништадтских переговоров получил право поднимать на флагманском корабле личный кейзер-флаг). Пожалуй, лучшей кандидатуры и быть не могло для этой цели. Учитывались боевые заслуги Апраксина в войне на море против флота Шведского королевства, его жизненный опыт, напористость и доверие самодержца.

...Перед началом похода в Персии началась настоящая междоусобная война, которая вполне «давала» право российскому монарху оказать помощь шаху, против которого на мятеж поднялось полстраны. Но с ним надо было установить контакт. Петр I для этого посылает в Шемаху офицера Степана Чеботаева с «особыми письмами и манифестами» в сопровождении 15 человек конвоя (каптенармус, капрал и 13 солдат). О результатах этой командировки ничего не известно, но скорее всего своей цели она не достигла.

В Грузию 2 июля из Астрахани к царю Вахтангу VI перед походом был направлен с письмами «бывшего царя Арчила Вахтанговича кравчий имеретинец князь Борис Турхистанов». Он должен был передать грузинскому царю, намеревавшемуся быть в Персидском походе союзником императора Петра I, такой наказ:

«Когда пойдет в случение к нам во владения Персидские, что бы заказал под смертию никакого разорения и тесноты не чинить; чтобы жили в домах и никакого страха не имели, понеже оттого много зла посеется может, первое — разбегутся и нам все пусто будет, второе — что мы всех огорчим и через то все потеряем...»

Академик Е.В. Тарле в одной из своих работ так объяснял причины выступления Петра I в морской поход по Каспию летом 1723 года, а не позже, хотя еще не все приготовления к нему завершились:

«Большое восстание на восточных границах Персии крайне затрудняло для шаха сколько-нибудь серьезную организацию обороны. Имея сведения об этом, Петр, собственно, и решился объявить поход. Восстание давало ему разом две выгоды: во-первых, оно парализовало часть сил шаха, а во-вторых, — облегчало царю возможность мотивировать свое предприятие желанием помочь «дружественному» тегеранскому властителю в его борьбе против мятежных подданных».

Как водится во всех войнах и военных кампаниях, они начинались не без причины на то. В городе Шемахе «персиане» учинили погром каравана русских купцов: они были ограблены и «побиты» среди бела дня, товары их расхищены. Шемахинский хан и его стражники оказались безучастными свидетелями (скорее всего — заинтересованными лицами) случившегося разбоя. Требование о возврате разграбленного местным владельцем — вассалом шаха Персии было полностью проигнорировано.

Персидский поход начался 15 июля 1723 года. В этот день суда с войсками стали один за другим выходить из Астрахани, держа курс к волжскому устью, а оттуда в открытое море и к кавказскому берегу. За устьем они сбивались в корабельные эскадры.

Вперед флотилии и сухопутных войск императором Петром I было послано царское обращение к персам и другим народам, живущим на западном берегу Каспия. Документ был составлен на персидском и татарском языках и размножен как прокламация. Российский государь возвещал, что идет во главе воинских сил помогать «нашему верному приятелю и соседу», «знатнейшему шаху персидскому» против бунтовщиков…В своем обращении российский самодержец торжественно обещал местным жителям всяческую охрану их жизней и имущества от грабежей и насилия со стороны русских войск. Это обещание Петра 1 оказалось не пустым звуком и привлекло к нему личные симпатии как дагестанцев, так и персов. Дисциплинированность петровских войск на чужой территории стало одним из залогов успешности Персидского похода.

...Поход начинался одновременно и на море, и на суше. Суда флотилии несли на себе пехоту, артиллерию и экспедиционные тылы. Конница, как иррегулярная, так и регулярная драгунская, двигалась вдоль берега моря. Она вошла в земли Дагестана через Моздокскую степь.

Петр I лично предводительствовал сухопутными экспедиционными войсками и фактически командовал флотилией во время ее плавания к берегам Кавказа. Корабли флотилии во всем своем множестве зашли в Аграханский залив, подойдя к устью Терека. Император сошел на берег и осмотрел город-крепость Терки. Он остался недоволен его расположением в сырой и нездорой местности, что приводило к постоянным болезням людей и высокой смертности… Флотилия подошла к назначенному месту высадки ранним утром 27 июля и стала на якорь… Всероссийский венценосец первым ступил на берег…

Экспедиционной кавалерии в начавшемся Персидском походе пришлось выдержать первое боевое столкновение с местными горцами. Часть ее под командованием бригадира Ветерани была послана занять Эндери (Андреевскую деревню), находившуюся недалеко от впоследствии построенной крепости Внезапной. Местный владелец решил встретить русских вооруженной рукой.

Когда Петру I доложили о происшествии, он решил наказать за нападение местные «горские племена». Калмыцкому хану Аюке было послано «приглашение» вторгнуться за Терек. Тот, устроив около Эндери свою ставку, начал привычно опустошать своей конницей ближнюю и дальнюю округу, построив на Мичике в Большой Чечне укрепление.

После «прохода» через Андреевскую деревню конница уже беспрепятственно соединилась с главными экспедиционными войсками. После этого государем был отдан приказ продолжить движение на юг по суше. Вдоль берега двинулась и Каспийская военная флотилия, готовая огнем корабельной артиллерии поддержать армейские части.

Когда русские войска перешли реку Сулак, стали прибывать посольства от шамхала Тарковского и других горских владельцев. Они изъявляли российскому государю свою покорность и верность…

Русские войска между тем продолжали свое движение вперед. В город Тарки, столицу шамхальства, они вступили 12 августа с распущенными знаменами и музыкой, под барабанный бой. Сам Петр I верхом, в парадном платье, ехал впереди гвардейских Преображенского и Семеновского полков, а за ним в карете, запряженной цугом, следовала императрица Екатерина I, которая редко покидала мужа в его походной жизни.

Тарковский шамхал Адиль-Гирей встретил императора верст за пять до города. Он приветствовал его, сойдя с коня, а потом преклонил колени перед каретой Екатерины I. Принятый в Тарках весьма радушно, Петр I прогостил у шамхала несколько дней. Хозяин преподнес высокому гостю в подарок шелковый персидский шатер и дорого аргамака серой масти со сбруей с золотыми украшениями.

Шамхал Тарковский предлагал императору взять с собой в поход все его войско, но тот ограничился только несколькими искусными наездниками, которые могли вести разведку и быть толмачами. Взамен их он отправил к Адиль-Гирею двенадцать солдат, которые составили шамхалу почетный караул. Они оставались в Тарках до самой кончины Петра Великого…

15 августа, после обедни в походной церкви гвардейского Преображенского полка, Петр I положил несколько камней на землю, предложив сделать то же самое и всем присутствующим. Так на берегу Каспия появился высокий каменный курган. Спустя какое-то время на этом самом месте появился морской военный порт и городок, названный Петровском. На следующий день войска вновь двинулись вперед. Теперь они двигались походным порядком с «бережением». Стало известно, что один из самых могущественных дагестанских владельцев каракайтагский уцмий Ахмет-хан собрал значительные силы и готовится преградить путь русским. Действительно, войско уцмия численностью до 16 тысяч человек попыталось под Утемишем остановить продвижение петровской экспедиции.

Произошел сильный бой, в котором действовала и артиллерия. Горцы были разбиты, селение Утемиш сожжено, а взятые пленные повешены в отмщение за убийство есаула и трех казаков по приказу уцмия Ахмет-хана.

...Русские войска двинулись дальше на юг все тем же берегом Каспия, на древнюю Дербентскую крепость. 23 августа император Петр Великий совершил торжественный въезд в город-крепость: он отворил перед русскими свои ворота без боя…Один из знатных дербентских беков преподнес Петру I на серебряном блюде, покрытом персидской парчой, ключи от города. Все эти вещи ныне хранятся в Санкт-Петербурге, в знаменитой Кунсткамере, устроенной основателем Российской империи при Академии наук…

А.В.Шишов

(Схватка за Кавказ. ХУ1 –ХХ века. М., 2005. С.80-85)

Заключительный этап Персидского похода и его последствия

Покорение Дербентского ханства стало последним актом петровского Персидского похода. На Каспии разразился страшной силы шторм: морская стихия потопила у Дербента 12 транспортов (ластовых судов), которые доставили из Астрахани хлеб для войск. Еще 17 судов, тоже груженных провиантом, буря уничтожила у острова Чечень. С собой же продовольствия по суше экспедиционные войска везли немного.

Перед Петром I встал вопрос: наступать ли дальше на Шемахинское ханство и город Баку или на какое-то время прервать Персидский поход, продолжив его в гораздо более благоприятных условиях? Но виделось, что из-за отсутствия провианта войска не могли двигаться дальше на юг. Император решил возвратиться в Астрахань с большей частью экспедиционных сил.

В Дербентской крепости был оставлен достаточно сильный гарнизон. Остальные войска все тем же дагестанским берегом Каспия двинулись в обратный путь. Близ Сулака, где от него отделяется небольшая речка Аграхань, Петр I приказал заложить крепость Святого Креста, в которой тоже был оставлен гарнизон. На Сулаке император получил сразу несколько вестей о «возмущении» в Дагестане, начавшемся вскоре после страшного разгрома уцмия Каракайтага…

Петр I понимал, что начавшееся «возмущение» может охватить большую часть Дагестана, и тогда «скопища» горцев могут двинуться на русские укрепления по Тереку, на дербентский гарнизон, строящуюся крепость Святого Креста. А это могло привести к неоправданным потерям и серьезному военному конфликту. Требовалось действовать в той ситуации решительно и демонстрационно сильно.

Чтобы подавить мятежные очаги, в горы Дагестана был отправлен экспедиционный отряд под командованием атамана Краснощекова, состоявший в своем большинстве из донских казаков и калмыков.

...В Астрахань император Петр Великий вернулся осенью 1723 года. 13 декабря он совершил торжественный въезд в первопрестольную Москву через триумфальные ворота. На них был изображен город Дербент, который венчала лаконичная надпись: «Основан героем — покорен Великим».

Вернувшись в Россию, Петр I не расстался с мыслью завершения Персидского похода, так неожиданно прервавшегося, и приближения к заманчивой Индии. Командующим русскими войсками на берегах Каспия был оставлен генерал-майор Матюшкин, который получил от государя определенные инструкции.

Для упрочения российских позиций на Северном Кавказе, в приграничье Архангельской губернии, высочайшим повелением в крепость Святого Креста переселялось все Терское казачье войско. По рекам Сулаку и Аграхани водворялась тысяча семейств донских казаков. Их поселения получили название Аграханского казачьего войска.

Теперь на берегах Терека оставались одни гребенцы. Но после Хивинского похода князя Бековича-Черкасского число их заметно сократилось. На восстановление прежней численности ушло полвека. Гребенцов тоже хотели переселить на Сулак, но следствием таких слухов стали волнения среди них и желание уйти на Кубань к казакам-некрасовцам. Узнав об этом, Петр I принял разумное решение: они оставлялись на Тереке, чтобы «недремно» оберегать Терскую линию, то есть продолжать исполнять задачи пограничной стражи.

Генерал-майору Матюшкину еще в 1722 году ставилась задача организации экспедиции для занятия города-крепости Баку и устройства в Бакинской бухте базирования части Каспийской военной флотилии. Обладание Дербентом и Баку прочно обеспечивало удержание западного — кавказского побережья Каспийского моря и приближало Россию к границам собственно Персии.

Для завоевания Баку и в дальнейшем прикаспийских персидских провинций выделялся особый отряд в составе двух батальонов пехоты под командованием полковника Шилова…Высадка десанта у Пери-Базара и занятие Решта, столицы провинции Гилян, прошли беспрепятственно. Персы уступили город без боя по той причине, что они были ошеломлены появлением русского войска на своем берегу. После взятия Решта большая часть эскадры ушла к устью реки Куры: Соймонов имел приказ государя найти там место для строительства города, который должен был стать административным центром Восточного Закавказья.

Тем временем шахские власти в Гиляне пришли в себя: они стали требовать от полковника Шилова оставить Решт, угрожая в противном случае принудить его к тому силой. Пока шли такие переговоры, русские пехотинцы успели превратить каменное здание городского караван-сарая в настоящее укрепление. Одной из сильных сторон его было то, что во дворе оказался колодец. Когда Шипов ответил на требования противной стороны категорическим отказом, персы открыли боевые действия…

За занятием Гиляна последовало овладение приморскими провинциями Мазандеранской и Астрабадской, на что больших усилий не потребовалось.

Пока на самом южном берегу Каспия проходили такие события, в Астрахани, Нижнем Новгороде и Казани были построены новые суда для Каспийской флотилии, понесшей сильный урон во время жестокого шторма у берегов Дагестана… Одновременно с этой операцией генерал-майор Матюшкин приступил к покорению Бакинского ханства. 21 июля 1723 года русский десантный отряд высадился на берег около Баку…26 июня русские войска вступили в Баку, где их трофеями стали 80 разнокалиберных пушек.

Так всего за два неполных года Россия стала обладательницей всего кавказского побережья с сильными крепостями Дербент и Баку, а также трех персидских провинций. Император Петр Великий был настолько обрадован таким победным завершением Персидского похода, что произвел Матюшкина в генерал-лейтенанты. Поздравляя его с одержанными победами, самодержец писал, что более всего он доволен приобретением Баку, «понеже оная составляет всему нашему делу ключ».

Однако покорение прикаспийского Кавказа еще не означало утверждения здесь российской власти. По крайней мере, какая-то часть местного населения и феодальных правителей высказывала спокойствие «только наружное».

…Враждебное отношение стало замечаться во многих местах новоприобретенных Россией земель на Каспии…

Русские отряды одерживали убедительные победы над персами… Однако конечная эффективность этих побед оказалась на удивление низкой. В.А. Потто писал о них так:

«Все эти дела были громкие в военном отношении, но, к сожалению, не оставившие после себя никаких прочных следов в завоеванном крае. Разбитые в одном месте, персияне свободно переходили в другое, и Левашову приходилось иногда отбиваться разом в нескольких пунктах, не имея возможности самому утвердиться ни в одном».

В последние два года жизни императора Петра Великого к нему несколько раз обращались с прошениями о помощи представители Армении.

...Сейчас можно только гадать, как бы развивались дальнейшие события на персидском направлении и какие далеко идущие планы строил на каспийском Юге всероссийский император Петр I. Таких достоверных письменных свидетельств тому нет. Но смерть великого государя в 1725 году изменила на берегах Каспия и на Кавказе многое. Главное состояло в том, что присутствие здесь России стало быстро умаляться.

Воцарившаяся Екатерина I хотя и заявила о своем желании продолжить предначертания мужа, но она не обладала даже в малой толике его государственными достоинствами. «Птенцы гнезда Петрова» на деле оказались только хорошими исполнителями удивительной в истории воли самодержца. Никто из них, даже А.Д. Меншиков, не был похож на будущего Потемкина-Таврического. То есть в Санкт-Петербурге никто не ратовал за продолжение осуществления первоначальных зымыслов Петра Великого в отношении Кавказа, Персии и путей в Индию. По крайней мере, не настаивали перед вдовой-государыней: при дворе плелись одна за другой интриги, и никому не оставалось дела до каких-то заморских земель южнее Астрахани.

Императрица, словно по инерции, все же несколько усилила Низовой (Персидский) корпус войсками. Но вызвано это было не столько продвижением еще дальше на юг, ближе к Индостану, сколько выявившимися несогласиями между Оттоманской Портой и Россией. И хотя эти две державы сообща вели войну против Персии, отношения между ними были непрочны по той причине, что в Стамбуле все чаще стали говорить о собственном желании владеть всем Закавказьем, Гиляном и немалым участком каспийского побережья.

Однако для утверждения на Каспии Турции предстояло прежде всего вытеснить русские войска из приморских провинций Персии. Положение тех в Гиляне, Мазендаране и Астрабаде становилось все опаснее. Низовой корпус удерживал за собой только отдельные пункты, повсюду действовали разбойные шайки, делая дороги небезопасными, податей в российскую казну никто не платил. Снабжение русских войск шло из Астрахани, а Каспийское море нередко штормовало и делало морской путь опасным для судов любых классов и в гораздо поздние времена.

Постепенно стали сдаваться персам отдельные позиции. Были оставлены Сальяны, а их гарнизон отошел в Баку. Русские посты покинули берега Куры, отойдя тоже к крепости в Бакинской бухте. Это ободрило персов, и они «располагали идти» к этому городу, чтобы засесть у нефтяных источников и оттуда начать блокаду Баку.

Неспокойно стало в Дагестане…

Прибыв на Кавказ весной 1726 года, почти 70-летний генерал-аншеф В.В. Долгоруков свое командование начал с того, что лично познакомился с подчиненными ему войсками. Действовал он круто: по его настоянию многие военачальники и офицеры были немедленно удалены из кавказских войск, как не понимающие характера «местной войны». Уже одно это делало честь новому командующему…

Долгоруков в самое короткое время провел ряд успешных наступательных «движений». Он без труда присоединил к России Кергеруцкую область, Астару, Ленкорань и Кызыл-Агач. Командующий приказал поставить в них укрепления с русскими гарнизонами «во страх неприятелям, чтобы не думали о нашей слабости». Его действия, как считается, стали продолжением петровских замыслов на Персидский поход.

Князь В.В. Долгоруков в начале следующего царствования получил производство в генерал-фельдмаршалы и оставил Кавказ. Теперь единого командования там не стало: уезжая в Санкт-Петербург, он поручил начальство над русскими войсками в персидском Прикаспии Левашову, а в Дагестане — генерал-лейтенанту Румянцеву, отцу великого екатерининского полководца П.А. Румянцева-Задунайского, героя сражений при Ларге и Кагуле.

В то время задачи русских войск на Каспийском театре военных действий резко изменились: после отъезда Долгорукова от них потребовали воздержаться от наступательных действий. Такая позиция официального Санкт-Петербурга сразу же ободрила персов…События в Дагестане после смерти Петра Великого историки считают зачатками, прообразом Кавказской войны, которая начнется с «легкой руки» царского наместника на Кавказе генерала от артиллерии А.П. Ермолова через 92 года.

Что же дали русскому воинству те первые боевые столкновения в дагестанских горах, на Кавказской пограничной линии и в Персии? Об этом хорошо сказал В.А. Потто в своей исследовательской работе под названием «Кавказская война»:

«Решимость с горстью людей бросаться на многочисленные скопища, отвага, предприимчивость, известная самостоятельность младших чинов, навык ориентироваться и применяться к условиям боя и местности, одним словом — те качества, которыми отличалось позднее большинство кавказских офицеров, очевидно, родились еще на персидской почве, а затем передовались преемственно от одного полкового поколения к другому».

...Россия ушла из Персии после восшествия на престол императрицы Анны Иоанновны (Ивановны). Наступило время «бироновщины», одно из самых мрачных в отечественной истории. Генерал-фельдмаршал князь В.В. Долгоруков, опекавший кавказские дела в Санкт-Петербурге, сразу же попал в опалу, будучи заточен в Шлиссельбургскую крепость. Его оттуда вызволила только императрица Елизавета Петровная, вернув ему фельдмаршальский чин, награды и назначив президентом Военной коллегии.

Попал в немилость и генерал-лейтенант Румянцев, который был отозван из Дагестана. Теперь русскими войсками командовал на каспийских берегах один генерал Левашов. Императрица стала тяготиться дорогостоящей войной в Персии, которая не приносила казне никакой выгоды. Была и другая причина ухода русских войск из персидских владений. В Санкт-Петербурге опасались, что шах Надир, разгромив турок, может обратить свои взоры на север.

По заключенному мирному трактату Российская империя возвращала Персии ее провинции Гилян, Мазандеран и Астрабад. Генерал Левашов вывел стоявшие там полки Низового корпуса в Баку. Вскоре боевому сподвижнику Петра I Великого пришлось уступить свой пост немецкому принцу, генерал-лейтенанту на русской службе Людвигу Гессен-Гамбургскому (автору доноса на В.В. Долгорукова), ставленнику бироновщины — «немецкой партии» при российском императорском дворе.

Гессен-Гамбургский прибыл на Кавказ весной 1732 года, когда обстановка в горном крае заметно осложнилась из-за оставления русскими войсками персидского Прикаспия. Повсеместно усилились разбои, с которыми русское командование совладать оказалось не в силах…Немецкий принц ситуацией совершенно не владел…

У России были шансы удержать за собой приобретения Петра Великого в ходе Персидского похода на кавказском побережье Каспия. Но тут на арену вышла Оттоманская Порта, решившая нанести по персидским тылам разгромный удар конной армией Крымского ханства. Не обращая внимания на дипломатические протесты Санкт-Петербурга, турецкий султан отдал повеление хану Крыма пойти в поход на Персию кратчайшим путем, через Кубань и Дагестан, то есть пройтись по российским владениям на Кавказе.

Принцу Гессен-Гамбургскому в такой ситуации оставалось только одно: защитить государственную границу силой оружия…Конная армия крымского хана в итоге бежала подальше, про­должая помышлять о прорыве через Дагестан в Персию: приказ турецкого султана был строг. Победителям досталось двенадцать знамен. Эти трофеи были отправлены в Санкт-Петербург, где с большим торжеством их повергли к стопам императрицы Анны Иоанновны.

Что же делал после победного сражения принц Гессен-Гамбургский? Он даже и не думал воспользоваться плодами блестящей победы, одержанной при соотношении сил один к десяти! С наступлением темноты принц приказал отступить за Сулак и без всякой на то надобности заперся в крепости Святой Крест. Крымская конница в итоге беспрепятственно вошла в Дагестан.

Это было равно поражению русских войск на Кавказе.

...То, что почти весь Дагестан оказался занят крымскими татарами, сильно обеспокоил Санкт-Петербург. Императрица Анна Иоанновна и ее окружение теперь больше не доверяли «военному дарованию» принца Гессен-Гамбургского. В Дагестан был спешно отправлен генерал Левашов, проживавший в своей тамбовской вотчине. Но на Кавказской линии ему ничего не оставалась делать, как только удерживать местных горцев от мятежей, а русским войскам удерживаться на занимаемых позициях.

Когда в долине Самура начались «возмущения», туда был отправлен генерал Еропкин, который разорил четырнадцать селений и тем самым замирил горную область. Пока проходили эти события, завершились переговоры между Россией и шахской Персией: последней в 1735 году возвращались все города и земли, завоеванные у ней Петром I Великим.

Путь на Индостан, который так хотел заполучить великий российский реформатор-государственник, Россия не получила. Все петровские труды за десять лет после его смерти пошли прахом: линия государственной границы опять отодвинулась на Терек.

По договору с Персией уничтожалась крепость Святого Креста. Вместо нее на Тереке закладывается пограничная крепость Кизляр. Сюда с берегов Сулака переводятся еще так недавно поселенные там терцы и аграханцы. Терцы переименовывались в Кизлярское казачье войско. Аграханцы расселились тремя станицами — Коргалинской, Дубовской и Бороздинской. Их казачье войско получило название Терско-семейного.

Через сто лет, в 1836 году, эти два войска, ввиду их малочисленности, соединили в один полк Кавказского линейного казачьего войска, получившего название Кизлярского. Когда линейцев разделят на Кубанское и Терское казачьи войска, Кизлярский полк войдет в состав последнего под названием Кизляро-Гребенского.

...Торговые пути, обладание ими до и после петровской эпохи являлись мощным катализатором экономического развития любого государства на карте мира. Поэтому в поисках путей в заманчивый своими сказочными богатствами Индостан (современные Индия, Пакистан и Бангладеш) Петр Великий большим оригиналом не был. По этому поводу хорошо высказался известный исследователь Е.В. Тарле в своей работе «Русский флот и внешняя политика Петра I»:

«Конечно, это не были лживо приписываемые впоследствии (вплоть до наших дней) Петру английскими, французскими и немецкими памфлетистами проекты «завоевания Индии». Петр хотел только, чтобы Россия поскорее наверстала упущенное, чтобы ей тоже довелось принять участие в торговле с великим Индостаном, которая уже с XVI века обогащала Португалию и Испанию, с XVII века — Португалию, Голландию и Англию, а со второй половины XVII столетия — еще и Францию. Речь шла о торговле, а не о покорении далекой колоссальной страны с ее пестрым и огромным населением.

Но что касается Персии, то речь шла отнюдь не только о посылке туда разведывательной экспедиции, которая могла бы помочь ориентироваться в дальнейших шагах к устранению прямых сношений с Индией. Персия сама по себе, а не только как возможная транзитная территория, была необычайно важна для русской торговли.

Имело значение и то обстоятельство, что Персии грозило турецкое нашествие, а допустить ее завоевание турками Петр ни в коем случае не хотел. Потому что это создало бы прямую опасность уже и для всего Астраханского края, последний же и так не был достаточно обеспечен при близком соседстве восточных кавказских племен, вассалов Персии.

Нечего удивляться, что если мечты о русской торговле заносили Петра к Чукотскому мысу и, как увидим дальше, даже на Мадагаскар (о нем почти ничего у нас тогда не знали), то гораздо более сильно овладела им в эти годы мысль о Каспийском море и о Персии, которые сами по себе могли представить большой экономический интерес для России и через которые гораздо короче путь до Индии, чем если идти туда морем из Петербурга.

Идея персидского похода 1722—1723 годов была с самого начала вполне ясна сотрудникам и соратникам Петра. Достигнув блестящих успехов своей цели на Балтике, Петр устремил взгляд на Каспийское море. Экономические интересы России были безусловно могучим стимулом и при Азовских походах, и при ведении труднейшей борьбы на побережье Балтийского моря, и при попытках попутно утвердить свое влияние в Мекленбурге. Теперь, после Ништадтского мира, царя с особенной силой охватило стремление установить и укрепить русские торговые связи даже с самыми отдаленными странами земли...»

Все это действительно было так. В Персидском походе Петра Великого видится историческое дерзание, инициатива, готовность к военному риску. Такие черты были во все времена свойственны смелым пионерам, пролагающим своими трудами новые пути. Петр I пошел в поход на Дербент и Баку, дальше на Персию в самой сложной для России дипломатической обстановке. Пройдет меньше века, и его попытку продвинуть государственную границу на персидскую территорию повторит Екатерина II, тоже Великая.

Первый всероссийский император, в отличие от императрицы Екатерины И, в своих персидских замыслах столкнулся с могущественной коалицией, враждебно смотревшую на Россию, ее военные и территориальные успехи. За спиной Оттоманской Порты зримо стояли Франция и Англия. И та же Англия посылала свой флот в Балтику для поддержки терпящей поражение Швеции. Петр Великий не мог это не знать и не видеть дипломатической изоляции.

Неудачный Прутский поход стал тому излишним подтверждением. Царской России тогда пришлось на время отказаться в пользу султанской Турции от таких земель и городов, как Грузия и Армения, Гянджа и Шемаха, Нахичевань. Но Дербент — «Золотые ворота Кавказа», портовый Баку, Ленкорань и три персидские провинции Прикаспия остались за ней. Другое дело, что племянница Петра Великого императрица Анна Иоанновна отказалась от завоеваний своего почитаемого дяди.

Отсутствие письменных и мемуарных свидетельств все же окружает цели Каспийского (или Персидского) похода Петра I большой тайной. Хотел ли он завоевать прямой торговый путь на Индостан? Или желал по суше продолжить Персидский поход до земель Индии? Об этом спорят не только отечественные историки.

Исследователи задаются и таким вопросом: как далеко дошел бы великий реформатор российского Отечества, не будь того злополучного шторма на Каспии, который оставил без провианта экспедиционные войска, стоявшие уже в Дербентской крепости?

Сегодня можно только гадать в спорах и на бумаге, не виделась ли Петру Великому с древних дербентских крепостных стен заманчивая Индия. О том государь, вне всякого сомнения, делился мыслями с ближайшими сподвижниками. Но тех дерзновенных мыслей история до нас не донесла. К сожалению, не все великие помыслы оставляют в ней подлинный, документальный след.

А.В.Шишов.

(Схватка за Кавказ. ХУ1 –ХХ века. М., 2005. С.85-93)

Кавказ в системе международных отношений во 2-й пол. ХVIII в.

Вторая половина XVIII в. - переломный период в истории Закавказья. Именно тогда в геополитическом «треугольнике» Россия-Иран-Турция заметно поменялось соотношение сил в пользу Петербурга, что определило дальнейшую судьбу региона. Как происходила эта эволюция, какие внутри- и внешнеполитические факторы участвовали в ней - представляет собой любопытную и поучительную тему не только для профессионального историка.

В литературе в основном бытуют два клишеобразных подхода, имеющих более или менее явно выраженную идеологическую и эмоциональную подоплеку. Одна точка зрения состоит в том, что Россия преследовала в Закавказье экспансионистские, эгоистические цели, жертвами которых оказались не только Иран и Турция, но и более мелкие государства с высокоразвитой культурой и жизнеспособным потенциалом, в частности - Грузия. Петербургский кабинет обвиняется в вероломной политике, в забвении своего священного, «исторического» долга по защите христианских народов Закавказья. Как бы само собой разумеется, что Россия была обязана любой ценой отстаивать чьи угодно интересы - только не свои собственные.

Сторонники другой точки зрения объявляют Россию бескорыстной благодетельницей и защитницей как единоверцев, так и мусульман Закавказья, изнывавших под «гнетом» персов и турок. Утверждается, что едва ли не извечная мечта этих народов выражалась в желании стать верноподданными Российской империи. Прорусские устремления закавказского населения именуются «прогрессивными», а протурецкие и проиранские - «реакционными». По такой же ценностной шкале оценивается присоединение Закавказья к России, с одной стороны, и несостоявшийся, теоретический вариант включения региона в состав «отсталых» исламских держав - с другой. Сложный спектр местных внешнеполитических настроений подменяется элементарной картиной, где есть место только для «за» и «против», но не для каких-либо оттенков между ними. При этом лишь за Россией оставлено право иметь свои геополитические мотивы в Закавказье, которые достойны подробного анализа и понимания. Что касается «высших государственных интересов» ее соперников в регионе, то они либо просто игнорируются, либо сводятся к психической патологии правителей.

…Мы пытаемся преодолеть крайности этих двух подходов, в том числе - традицию изображать Восточную Грузию второй половины XVIII в. главным образом как невинную жертву великодержавного экспансионизма соседних государств.

В 1762 г. грузинскому царю Ираклию II удалось объединить Картлию и Кахетию в одно царство. В условиях новой волны дворцовых междоусобиц и внутреннего расстройства в Иране Восточная Грузия во главе с выдающимся политиком и дипломатом становилась государством, с которым приходилось считаться всем участникам «большой игры» на Кавказе. Ираклий II тяготел к гегемонистской политике, состоявшей как бы из двух направлений: 1) «собирание» и консолидация грузинских земель; 2) экспансия на юг и юго-восток, нацеленная на установление господства в Азербайджане. В 1759 г. борьба Ираклия II с восточно-закавказскими владетелями закончилась подчинением богатых торговых городов Еревана и Гянджи. Грузинский царь действовал не только оружием, но и искусной дипломатией. Он умело пользовался раздорами между азербайджанскими ханами, стравливал и запугивал их или выступал посредником.

В Европе и в Стамбуле стало распространяться мнение о могуществе Ираклия II. Это мнение, при наличии оснований для него, было во многом преувеличено. Конечно, в сравнении с тем, что представляли собой Картлия и Кахетия в XVI - начале XVIII вв., положение разительно изменилось. Однако Восточная Грузия находилась в окружении держав, которые вовсе не собирались допускать образования на Кавказе сильного самостоятельного государства. Временное ослабление давления со стороны Ирана ни о чем не говорило. Любая новая династия (после Сефевидов), которая захватит власть в Иране, будет утверждать ее прежде всего путем экспансии. И ждать этого оставалось недолго. Существовала еще Турция, сохранявшая в сфере своего влияния западное Закавказье и готовая при малейшей возможности распространить его на восточное, в том числе с помощью своих дагестанских союзников.

В перспективе не устраивала сильная единая Грузия и Россию. Петербург охотно, хотя и не безоговорочно, поддерживал ее как своего союзника против Турции и Ирана. Но лишь до тех пор, пока такой союз был выгоден России. Рано или поздно независимая Грузия могла превратиться в препятствие на пути к реализации имперских планов российского правительства на Кавказе. Кроме того, поддержка Ираклия II была отнюдь не главной целью Петербурга в этом регионе. На просьбы грузинского царя о помощи (как и на просьбы его предшественников) Россия, до удобного для себя момента, реагировала крайне сдержанно, не желая обострять отношения с Турцией и Ираном. Ираклий II хорошо это понимал и вел собственную игру, воздерживаясь делать основную ставку на Россию и всячески избегая столкновения с Турцией и Ираном.

Разумеется, Ираклий II и Россия нуждались друг в друге, но каждая сторона преследовала собственные цели, совпадавшие лишь до определенного момента. Грузинский царь не хотел быть разменной монетой в политике Петербурга на Кавказе, а Петербург не хотел ссориться с шахом и султаном ради закавказских прожектов Ираклия II. Как бы то ни было, Грузия и Россия поддерживали активные дипломатические отношения, служившие потенциальной основой для более тесного союза при возникновении необходимости.

Ираклий был заинтересован в союзе с Россией еще и по соображениям внутриполитического порядка. Грузию продолжали раздирать феодальные междоусобицы, представлявшие немалую угрозу для центральной власти. Хозяйству и безопасности страны по-прежнему наносили колоссальный ущерб лезгинские набеги, напоминавшие своими масштабами стихийное бедствие. Таким образом, несмотря на политический подъем в Восточной Грузии в 1750-1760-е гг., положение Ираклия II в «кавказском треугольнике», где конфигурация сил могла измениться в любой момент, и не в его пользу, не было устойчивым.

Что касается Северного Кавказа,то там ситуация после Гянджинского (1735 г.) и Белградского (1739 г.) мира несколько стабилизировалась. Русско-иранские отношения до нападения Ага Мухаммеда (Каджарского) на Грузию (1795 г.) были если не доброжелательными, то во всяком случае не враждебными, ибо общее состояние Ирана не позволяло ему бросить вызов России, а Россия, постоянно оглядываясь на Турцию, хотела иметь в лице Ирана союзника или, по крайней мере, нейтральную сторону при возникновении новых русско-турецких войн. Поэтому русское правительство стремилось соблюдать осторожность не только в Восточном Закавказье, но и в Дагестане.

Не выходили за рамки «мирного» развития и русско-турецкие противоречия на Северном Кавказе (до войны 1768-1774 гг.). Там по-прежнему шла «позиционная» борьба за влияние на местные народы, в ходе которой успех доставался то одной, то другой стороне. Внешне и Россия, и Турция вроде бы старались не нарушать Белградский договор. Однако междоусобицы, особенно на Центральном Кавказе, то и дело заставляли их вмешиваться. Используя наметившуюся среди значительной части местного населения прорусскую ориентацию, Россия активизирует там свою дипломатию, что способствует упрочению ее позиций в регионе и дальнейшему развитию тенденций к сближению с Россией. То же самое делает и Турция, опираясь на проосманские силы.

Курс Петербургского Кабинета в кавказском вопросе во второй четверти XVIII века производил такое впечатление, будто кавказское направление в восточной политике России вообще упразднено. Однако это было только впечатление. Внешнеполитические идеи Петра I оказались настолько живучими, что их не смогли похоронить ни бездарные правители на троне, ни злонамеренная камарилья у трона.

Истинной наследницей петровского духа была Екатерина II. Поняв, что утверждение России на Северном Кавказе как стратегическая задача государственной важности - дело не одного года и не одной военной кампании, она начала планомерное военно-политическое освоение этого региона. При ней строятся укрепленные кордонные линии: Азово-Моздокская (с крепостями Ставрополь, Георгиевск, Константиногорск, Моздок), Черноморская и Кубанская. В состав России включаются Кабарда и Осетия, что обеспечило Петербургу контроль над главной дорогой, соединявшей Северный Кавказ с Грузией. В 1784 г. закладывается крепость Владикавказ -важнейший стратегический пункт у входа в Дарьяльское ущелье, через которое проходила указанная дорога. Одновременно идет военно-хозяйственная колонизация Северного Кавказа, преимущественно силами казачества.

Конечно, этими действиями Россия в царствование Екатерины II демонстрировала всю свою мощь и решимость, стремясь внушить к себе уважение и, если требовалось, страх. Однако она пользовалась не только, а зачастую не столько силовыми методами, сколько политическими и дипломатическими. В обществах организованных и сплоченных (как правило, структурно неразвитых) и поэтому хорошо поддающихся единоличному управлению, Россия подкупала вождя, за которым послушно шли его «подданные». В обществах менее сплоченных (ввиду их расслоенности) она старалась разными способами привлечь на свою сторону местную знать, чтобы сделать ее проводником русского влияния. Но не всегда. Иной раз Россия сама провоцировала социальный раскол и поддерживала «низы» против «верхов», разумеется - когда это ей было выгодно. Меньший эффект приносили методы религиозно-идеологического воздействия. Попытки обращения горских народов в христианство не имели особого успеха.

Продвижению России на Северном Кавказе способствовало наличие пророссийских политических настроений среди определенной части местного населения. Они обусловливались тем обстоятельством, что в России, как мощном военном и политическом факторе, были заинтересованы различные общественные слои, стремившиеся использовать его в своих целях. Сфера распространения этих настроений, бывало, сужалась, в том числе из-за просчетов русской администрации, желавшей ускорить вовлечение новоприобретенных территорий в общеимперскую систему.

Зачастую действия горцев Северного Кавказа по отношению к России принимали явную окраску враждебности. Но ввиду их разобщенности, междоусобиц и отсутствия единого вождя, Петербург справлялся с этой проблемой без особых усилий, и не только при помощи силы. До появления Шамиля.

В целом же утверждать об устойчивых внешнеполитических предпочтениях народов Северного Кавказа, применительно к XVIII в., было бы преувеличением. Как заметил французский историк Р.-Ш. Левек, они, по причине своей слабости, часто и с легкостью переходили под власть то одной, то другой великой державы. На состоянии северокавказских дел сказывалось развитие событий в Закавказье (и наоборот).

…Итак, к концу XVIII в. в международной борьбе за господство в Закавказье произошел качественный перелом в пользу России. Случилось это по стечению ряда причин, среди которых выделить главную затруднительно. Активными силами в регионе являлись не только Россия, Иран и Турция (так сказать, «вершины» геополитического «треугольника»), но и те, кто был заключен между ними -восточно- и западно-грузинские царства, Карабахское и Дербентско-Кубинское ханства, крупные союзы горских обществ Дагестана. Менее значительной представляется роль не самых крупных владетелей Закавказья.

Все без исключения участники этой «большой игры» на сравнительно малом пространстве преследовали свои собственные, отнюдь не бескорыстные цели, стремясь использовать политико-игровую ситуацию с максимальной для себя выгодой. Зачастую агрессивность поведения того или иного государства не зависела от его величины. Более того, она иногда бывала обратно пропорциональна этой величине. В сложной и переменчивой силовой конфигурации Закавказья не было постоянных союзников и вечных врагов. Сегодняшний противник мог завтра оказаться партнером. И наоборот.

Конечно, ведущими игроками оставались Россия, Иран и Турция. Применявшиеся ими стратегия и тактика предполагали сочетание - по ситуации - военных способов решения проблем с компромиссами. Причем каждый из трех соперников старался, с одной стороны, не допустить объединения против него двух остальных, с другой - привлечь на свою сторону как можно больше закавказских правителей. Последние, хорошо это понимая, охотно пользовались аргументом слабейшего - угрозой примкнуть к той или иной силе. Подобная политика нередко принимала черты открытого шантажа. Религиозный фактор не имел здесь решающего значения.

В конечном итоге государственные образования Закавказья были скорее объектами, чем субъектами большой политики, несмотря на все их попытки взять на себя несоразмерную своим возможностям роль. Это относится прежде всего к Восточной Грузии при Ираклии II. И к другим «мини-царствам», которым в конце концов пришлось сделать четкий внешнеполитический выбор. В общем, перевес России в Закавказье был достигнут дипломатическими («игровыми») методами при минимальной военной вовлеченности в дела региона, хотя, естественно, наличие у нее военной мощи всегда придавало больше веса ее политическим увещеваниям и служило для ее соперников важным стимулом к уступчивости.

Петербург научился умело и терпеливо маневрировать на закавказской «шахматной доске», разобщая своих противников и завоевывая союзников. Подобно остальным участникам борьбы, он не гнушался обычных приемов из макиавеллистского арсенала, стараясь превращать других в инструмент своей политики, а не самому превращаться в их инструмент Путем искусного балансирования на противоречиях своих «врагов» и лавирования между интересами своих «друзей» Россия попросту переиграла и тех, и других. С точки зрения тогдашней, да и нынешней политической морали - весьма честно и законно. Осознание Ираном и Турцией этого печального для них факта вылилось в реваншистские войны первой трети XIX в., приведшие к полному вытеснению их из Закавказья.

В.В.Дегоев

(Большая война на Кавказе: история и современность. М.,2003. С.12-51)

Российско-грузинские отношения во 2-й пол. ХVIII в.

В царствование Екатерины II получили чувствительный импульс русско-грузинские отношения. Каждая сторона связывала с другой конкретные планы: Россия хотела получить в Закавказье прочный плацдарм для дальнейшего расширения своего присутствия в регионе и, возможно, для оказания потенциального давления на Иран и Турцию; Грузии же нужен был могущественный союзник, который освободил бы ее от вассальной зависимости от Ирана, избавил бы от постоянной угрозы нападения лезгин и помог бы осуществить ее «имперские» замыслы в Закавказье".

В принципе придерживаясь курса на сближение с Россией, Ираклий II не ограничивал свою дипломатическую активность только «северным» направлением. Через своих послов он старался сохранить мир со Стамбулом и Исфаганом, поскольку сама Россия соблюдала осторожность по отношению к ним. Русско-турецкая война 1768-1774 гг. изменила ситуацию. Однако и в этих условиях Ираклий II предпочитал не лезть на рожон, понимая, что кавказская проблема была для России второстепенной по сравнению с крымской и причерноморской. Она побуждала Грузию (Ираклия II и Соломона I Имеретинского) к вступлению в войну для того, чтобы отвлечь турецкие силы с европейского фронта на азиатский. Напротив, Ираклий II намеревался глубже втянуть Россию в грузинские дела и с ее помощью значительно расширить свои владения и прочно укрепиться политически. При этом он рядом искусных дипломатических маневров обезопасил себя от возможного нападения со стороны иранского правителя Керим-хана (умер в 1779 г.) и развязал себе руки для совместных с Россией военных действий против турок.

Во время русско-турецкой войны 1768-1774 гг. русские войска (около 4 тысяч человек с артиллерией) впервые появились в Грузии и помогли картли-кахетинскому царю Ираклию II и имеретинскому царю Соломону одержать победу над турками. Однако командир русского отряда генерал Тотлебен (находившийся в Грузии с августа 1769 г. по январь 1771 г.), в нарушение данных ему инструкций, занялся, помимо своих прямых обязанностей, политическими интригами. В Восточной Грузии он поддержал феодальную оппозицию против Ираклия И, в Западной Грузии - против Соломона I (фронду составляли мингрельские, гурийские и абхазские владетели - Дадиани, Гуриели, Шервашидзе). Вдобавок Тотлебен обострил отношения между Ираклием и Соломоном. Сменивший отозванного Тотлебена генерал Сухотин не смог исправить ошибки предшественника.

Русские военные успехи на европейском театре побудили Ираклия II предпринять решительный дипломатический демарш для извлечения максимальной выгоды из союза с Россией. Грузинский царь официально обратился в Петербург с просьбой о покровительстве на условиях, больше выгодных Грузии, чем России: предоставление Ираклию военной помощи для отвоевания у турок Ахалцихского пашалыка (исконно грузинской области Самцхе-Саатабаго) и других грузинских земель, сохранение независимости грузинской церкви, предоставление займа на содержание армии, не говоря уже о политической независимости государства. В обмен русскому правительству предлагалась половина доходов от рудников, дань деньгами и шелком, передача заложников. Петербург не устраивали ни эти, ни даже более выгодные предложения. Протекторат над Грузией, тем более в том виде, в каком он представлялся Ираклию, пока не входил в планы России. Он явно затруднил бы заключение выгодного мира с Турцией, войну с которой российское правительство хотело закончить поскорее в связи с восстанием Пугачева. Поэтому просьба Ираклия была отклонена.

Тем не менее, благодаря России в Кучук-Кайнарджийском договоре 1774 г. Грузия не была обойдена вниманием. В основном это касалось Западной Грузии, которая освобождалась от уплаты султану дани людьми и различными ценностями. Турция обязалась не вмешиваться во внутренние дела Имеретии. По мнению ряда историков, этот договор фактически упразднил турецкую власть в Западной Грузии, хотя формально она сохранялась. Несмотря на победу Соломона I над Ахалцихским пашой, Ахалцихская область осталась в составе Турции, чему русские дипломаты не стали возражать, поскольку такой ценой достигался более важный результат - независимость Крыма. События, предшествовавшие войне 1768-1774 гг. и сопровождавшие ее, заставляют с осторожностью оценивать реальные силы и возможности Грузии при Ираклии II. О ее месте в системе международных отношений 60-70-х гг. XVIII в. косвенно говорит тот факт, что ей так и не позволили стать полноправным субъектом этих отношений: судьбу Грузии решали более крупные державы без ее участия и без намека на стремление хотя бы ради приличия поинтересоваться ее мнением.

…Говоря об осторожности Петербурга в закавказском вопросе, подчиненном до 1783 г. вопросу крымскому, следует вместе с тем иметь в виду, что эта осторожность была относительной. Конечно, Россия не хотела обострять положение в регионе до такого уровня, когда от нее потребовалось бы широкомасштабное военное и политическое присутствие там. К этому она еще не была готова. Но и самоустранение от закавказских проблем отнюдь не входило в ее намерения. Россия вела в Грузии и Азербайджане довольно тонкую игру, нацеленную на сохранение равновесия сил. Она обнадеживала одних, подкупала других, «дружески» предупреждала третьих, прямо угрожала четвертым. Над Восточной Грузией вновь нависла зловещая тень «каджарской угрозы», олицетворяемой новым иранским правителем Фетх Али-ханом (или Баба-ханом, племянником Ага Мухаммед-хана), который был достойным продолжателем имперского курса своего дяди, а со временем даже превзошел его в агрессивности. Первым «дипломатическим» демаршем Фетх Али-хана было обещание разорить Грузию дотла, если Георгий XII откажется стать его вассалом.

Грузинский царь обратился в Петербург с просьбой оказать ему срочную военную помощь, иначе он вынужден будет признать над собой власть шаха. На этот раз долго ждать ответа не пришлось. По-видимому, Павел I понял, что дело принимает для России слишком серьезный оборот, чреватый безвозвратной потерей Грузии, а значит - авторитета и влияния во всем закавказском регионе. Признаки такой тенденции были налицо. Местные ханы - кто добровольно, а кто под угрозой - подчинились Ирану. Смирилось со своим подневольным положением и армянское население Карабахского и Ереванского ханств. Его вера в Россию заметно ослабла. Гораздо благосклоннее, чем раньше, стали принимать заигрывания иранского шаха дагестанские владетели. Дестабилизирующие последствия пассивного курса Павла I начали проявляться на Центральном и Северо-Западном Кавказе. На карту был поставлен престиж великой державы, всегда имеющий не только моральное, но и вполне осязаемое материальное измерение.

Преодолев внутренние сомнения, русский император наконец решился возобновить договор 1783 г. о протекторате (апрель 1799 г.) и послать в Картло-Кахетию (ноябрь 1799 г.) 3-тысячный корпус с артиллерией. Но теперь уже Георгий XII ставил вопрос шире - о полном слиянии своего царства с Российской империей. Он не видел другого способа увести Восточную Грузию от края пропасти. Сын Ираклия II просил лишь об одном - сохранить за Багратидами номинальный статус династии - пусть не правящей, а лишь царствующей.

В январе 1801 г. Павел I издал манифест о присоединении Картли-Кахетии к России.

Дегоев В.В.

(Большая война на Кавказе: история и современность. М., 2003. С.16-50)

Россия и народы Северного Кавказа во 2-й пол. ХVIII в.

Последствия русско-турецкой войны для Северного Кавказа состояли в том, что там, после многих десятилетий явного и скрытого соперничества между Россией и Турцией, произошел заметный перевес в пользу России. В 60-х - начале 80-х гг. XVIII в. Осетия, Ингушетия, Чечня, Кабарда (в 1781-1796 гг. шамхальство Тарковское и Северная Кумыкия) изъявили покорность России (хотя часть кабардинских феодалов еще долго фрондировала против нее и поддерживала связь с Турцией). Идея «подданства» понималась обеими сторонами по-разному. Местные владетели и народы считали, что Россия брала их под свое покровительство, но это не означало умаление их самостоятельности, обычаев, верований, нравов и т. д. Русские власти зачастую понимали «подданство» буквально, что приводило к острым конфликтам, кульминацией которых станет Кавказская война. Когда же русской администрации хватало гибкости и дальновидности, то создавались предпосылки для экономического, политического, культурного и психологического сближения Северного Кавказа с Российской империей.

Религиозный фактор в русско-северокавказских отношениях играл важную, но не главную роль. Мусульмане-сунниты (или «полумусульмане») Черкесии, Кабарды, Чечни, Дагестана и преимущественно язычники Центрального Кавказа могли придерживаться различных внешнеполитических ориентации (правда, понятие «внешнеполитическая ориентация» применительно к горским патриархально-раздробленным обществам было очень условным, ибо они в основном жили своими внутренними заботами и мало интересовались «внешней политикой»), часто проявлявшихся не в форме четкого целенаправленного курса, а лишь в виде тенденции. Бывало, что симптомы тяготения к России сочетались с благожелательностью или нейтральностью по отношению к Турции или Ирану. И, наоборот, лояльность к шаху или султану не обязательно влекла за собой неприятие России, особенно в случаях так называемого «двойного подданства» - Ирану и Турции, интересы которых на Кавказе с XVI в. до конца 70-х гг. XVIII в. не настолько противоречили друг другу, чтобы нельзя было достичь компромисса. Более того, и в «малом треугольнике» Россия - Кабарда и Черкесия - Турция (с Крымом) случались казусы. Исповедовавшие ислам владетели нередко шли на союз с Россией, а феодалы, принявшие от России христианство, переходили на сторону турок и крымского хана. В настроениях местных политических элит и простонародья не было единого и не подверженного колебаниям вектора. Все зависело от многих объективных и субъективных факторов. Вольные или невольные ошибки России на Северном Кавказе приводили к усилению там влияния Турции или Ирана, а просчеты последних в свою очередь благоприятствовали укреплению русских позиций. Но даже это, вроде бы очевидное, правило «сообщающихся сосудов» не обходилось без целого ряда исключений.

По сравнению с «царствами», «княжествами» и «ханствами» Закавказья раннеполитические и догосударственные образования Северного Кавказа являлись в гораздо большей степени объектами (чем субъектами) международных отношений (при том, что последние испытывали определенное влияние с их стороны). Их интересы отодвигались на второй план перед соображениями «высокой» политики и дипломатии. Так, в жертву русско-иранскому союзу были принесены спокойствие и благополучие многих народов Дагестана (как и Восточного Закавказья). А в жертву планам Петербурга в Крыму, Причерноморье и на Украине - надежды прорусских «партий» на Северном Кавказе (и народов Западного Закавказья). Кучук-Кайнарджийский мир 1774 г., санкционировавший присоединение Кабарды и Осетии к России и формальную независимость ногайцев Северо-Западного Кавказа (но не черкесов, «юридически» остававшихся под османской властью), лишний раз подтвердил, что решение вопроса о международно-правовом статусе этого региона является прерогативой великих держав и не принадлежит к сфере двусторонних русско-северокавказских отношений, имея мало общего с волеизъявлением народов.

Кучук-Кайнарджийский договор развязал России руки на Центральном Кавказе и Предкавказье. (А также в Крыму - условием, согласно которому он признавался независимым, прежде всего от султана.) Началось (с 1777 г.) энергичное строительство и заселение Азово-Моздокской линии (от устья Дона - Черкесск, Ставрополь, Георгиевск, Екатериноград, Моздок и более мелкие укрепления между ними). Возводятся форпосты и к югу от нее (главный из них - Владикавказ (1784 г.) у входа в Дарьяльское ущелье). В 1786 г. учреждается Кавказское наместничество с центром в Екатеринограде. Россия обустраивала свою южную границу, превращая ее в базу для военного и демографического наступления дальше на юг. На очереди были территории, расположенные между Азово-Моздокской линией и Кубанью, заселенные ногайцами, которые находились в вассальной зависимости от крымского хана.

Но и Турция делала все, чтобы удержаться на Северном Кавказе. В 1781 г. она сооружает первоклассную крепость в Анапе. Укрепляет. Суджук-кале и призывает черкесов к борьбе с Россией.

В 1783 г. внутренние распри в Крыму дали России повод для вмешательства, в результате чего она присоединила и Крымское ханство, и зависимую от него правобережную (ногайскую) Кубань (Константинопольская конвенция 1783 г.). Сфера влияния Порты на Северном Кавказе резко сузилась. Теперь она сосредоточила внимание на черкесах (левобережной Кубани), с которыми у нее были давние торговые (в основном работорговля), политические и отчасти духовно-культурные связи, осуществлявшиеся через турецкие крепости на черноморском побережье. Турецкое влияние в Черкесии в той или иной форме, с той или иной силой проявлялось еще долго. Но постепенно оно вытеснялось влиянием русским, усиливавшимся и в других районах Северного Кавказа.

Было бы ошибкой представлять процесс утверждения России в этом регионе (военно-политическое, моральное, культурное) как прямо поступательный и благополучный. Давление одной цивилизационной системы на другую всегда вызывает сопротивление или, по крайней мере, видимую реакцию, сочетающую признаки как отторжения, так и приспособления, в зависимости от характера и интенсивности давления, от субъективных просчетов и объективных трудностей и т.д. Эта закономерность наглядно действовала и в русско-северокавказских отношениях, где был свой баланс между враждой и приязнью, противоречиями и компромиссами. С точки зрения методологии изучения исторической реальности, совершенно непродуктивна установившаяся в российской и западной литературе традиция рассматривать эти отношения в рамках такого элементарного противопоставления, как «жестокое завоевание - добровольное присоединение», которое не оставляет места для широкого спектра промежуточных форм общения между народами, для глубокого понимания сложной природы взаимодействия сил притяжения и отталкивания, равно как и для учета ближайших и отдаленных результатов такого взаимодействия.

Тенденция тяготения к России, как к могущественной державе, несомненно существовавшая на Северном Кавказе, не была, однако, универсальным и устойчивым явлением. Политические настроения по отношению к русским иногда быстро и резко менялись в ту или иную сторону под воздействием не только поведения России, но и других (нередко совершенно непредсказуемых) факторов, в том числе внушений извне. Примером переменчивости этих настроений в каком-то смысле является движение горцев Северо-Восточного и Северо-Западного Кавказа под руководством Шейха Мансура (1785-1791 гг.). Конечно, сыграла немалую роль его незаурядная личность предводителя. Но и объективные причины для выступления были налицо. Это - тема отдельного разговора, но здесь уместно отметить, что Шейх Мансур выражал не антиколониальный протест (как считается в российской и западной историографии), ибо Россия еще не успела стать на Кавказе колониальной державой в точном смысле этого слова (если она вообще когда-либо была таковой). Вокруг Шейха Мансура объединились силы, олицетворявшие неприятие чуждого им социально-политического порядка, чуждой религии и культуры. В данном случае обычная антитеза «мы - они» приобрела, ввиду местных особенностей, острую форму.

Во время второй русско-турецкой войны 1787-1791 гг. Шейх Мансур действовал на Северо-Западном Кавказе в союзе с турками. Но ни ему, ни его союзникам не удалось организовать массовый подъем северокавказских горцев против России, чтобы превратить регион в театр крупномасштабных боевых действий. 30 сентября1790 г. русские разгромили османов на реке Тотамыш (около совре­менного города Черкесска), а 22 июня 1791 г. генерал И.В.Гудович взял штурмом Анапу (где и был пленен Шейх Мансур).

Несмотря на эти победы, Ясский мир 1791 г. лишь подтвердил условия Кучук-Кайнарджийского договора и Константинопольской конвенции 1783 г., не принеся никаких территориальных изменений на Северном Кавказе. Россия согласилась вернуть Анапу (ключевую стратегическую точку) и по-прежнему считать закубанские народы зависимыми от Порты (хотя эта уступка во многом носила формальный характер). Однако Турции пришлось признать присоединение к России Крыма, территории между Бугом и Днестром, а также то, что очень напоминало русский протекторат над Молдавией и Валахией. Уступчивость России объяснялась желанием поскорее закончить войну и вплотную заняться западными делами (борьбой с Французской революцией). Стремление Петербурга активно участвовать в большой европейской политике (скорее по престижным и идеологическим, чем практическим соображениям) уже не в первый раз нанесло ущерб более осязаемым и более «домашним» интересам России на Востоке, в частности на Кавказе.

Тем не менее, идея прочного обустройства России на Северном Кавказе уже овладела умами российских государственных деятелей. О этом свидетельствует разработанное Г.А.Потемкиным и утвержденное Екатериной II (1786 г.) «Положение о горских народах». Оно предполагало постепенное превращение горцев в военно-служилое сословие по образцу казачьего войска с теми же функциями. Это, по замыслу автора, открыло бы им путь «к славе, чести и почестям» и, в конечном итоге, к слиянию с империей. Предусматривалось избавление горцев от земельной тесноты путем предоставления им равнинных территорий. Одним из краеугольных принципов программы Г.А.Потемкина провозглашалось уважительное отношение к местному населению, пробуждение симпатий к России («не допускать своевольства», «ловить сердца и привязывать к себе»). К сожалению, попытки осуществления этого прекраснодушного проекта натолкнулись на множество объективных и субъективных препятствий как с русской, так и с кавказской стороны.

Дегоев В.В.

(Большая война на Кавказе: история и современность. М., 2003. С.18-20)

К истории присоединения Крымского полуострова

До присоединения Крыма (апрель 1783 г.) и официального оформления этого акта (декабрь 1783 г.) крымский вопрос занимал приоритетное место в восточной политике Петербурга. Поэтому Россия, в принципе предпочитая последовательное, а не параллельное решение проблем, вела себя в Закавказье довольно осторожно. Петербург старался хотя бы внешне не нарушать выгодный для него Кучук-Кайнарджийский договор, чтобы не давать повода для аналогичного нарушения со стороны Порты. Напомним: этот документ объявил Крым независимым, что было явно на руку России, ибо ей открывалась возможность для следующего логичного шага – присоединения.

Нужно отдать должное дипломатической изощренности России. Действуя поэтапно, она в период первой войны с турками не стала (хотя и могла бы) форсировать включение Крыма в состав империи по праву завоевания, дабы не наносить чрезмерного удара по самолюбию султана. Сначала Петебург добился «независимости» полуострова (1774 г.), затем нового подтверждения этого статуса Стамбулом (1779 г. - Айналы-Кавакская конвенция) и наконец, вмешавшись во внутриполитическую борьбу в Крыму по приглашению одной из сторон, «мирно» установил там свою власть (1783 г.). При таких обстоятельствах Турции все же легче было примириться с потерей Крыма, чем если бы это случилось в результате ее поражения в войне. И хотя Порта в течение еще некоторого времени вынашивала реваншистские планы, они ничего уже не могли изменить, и в 1791 г. султан официально подтвердил международно-правовую состоятельность русско-турецкой конвенции 1783 г. о присоединении Крыма к России.

Дегоев В.В.

(Большая война на Кавказе: история и современность.М.,2003. С.20-21)

Причины и последствия российско-турецких и российско-иранских войн1-й трети Х1Х века

Остросюжетная событийная канва четырех войн России против Ирана и Турции на Кавказе (1804-1813 гг., 1806-1812 гг., 1826-1828 гг., 1828-1829 гг.) невольно отвлекает исследователя от их политического и социального содержания. Оно чаще всего предстает в виде общего фона, на котором разворачиваются стратегические операции. Именно поэтому даже подробно изученные вопросы о роли кавказских иррегулярных ополчений и об отношении местного населения к военным событиям, непосредственно затрагивавшим его судьбы, не раскрывают подлинного исторического значения этих событий, хотя, безусловно, помогают составить представление о характере и настроениях этнической среды, где пришлось действовать русской армии.

В общей сложности войны длились 12 лет. Для переломных эпох в жизни народов - срок большой. Собственно, войны и создавали эту самую «переломность» - своим ходом, своими результатами, своим глубоким трансформационным потенциалом. К данной теме мы и намерены обратиться, опираясь на общеизвестный фактический материал.

Исторические документы, широко введенные в оборот русскими дореволюционными и советскими исследователями, изобилуют сведениями об активном участии народных ополчений (армянского, азербайджанского, грузинского, горского) в боевых действиях на стороне России. Как правило, дается комплиментарная оценка их военной сноровке, морально-волевым качествам, лояльности по отношению к целям русской армии. Среди современников и историков здесь наблюдается почти полное единодушие. Оно, однако, не решает проблему выявления мотивов, которыми руководствовались ополченцы. Долгое время господствовала версия о том, что единственным стимулом служила высокая идея освобождения своего народа от османского и персидского гнета. Такая мотивация безусловно присутствовала и, возможно, даже доминировала особенно среди христиан. Но не только и зачастую не столько она сплачивала этнически, социально, культурно и конфессионально разнородную массу (армяне, грузины, азербайджанцы, представители северокавказских народов, христиане, мусульмане, язычники, знать и простолюдины), к тому же имевшую причины испытывать совершенно разные чувства к Турции и Ирану, то есть лишенную единства и в этом отношении.

Тогда что же? Найти ответы на этот вопрос помогают те же самые исторические источники. Вполне очевидно наличие материального стимула, который отечественная историография предпочитала замалчивать. Ополченцы получали деньги и провиант, позволявшие хоть на время выкарабкаться из бедности, что было очень важно для соответствующих социальных слоев. Кроме того, у северокавказских горцев (в большей степени, чем у закавказских народов) существовали давние традиции наемничества, обусловленные их общественным строем, культурой, житейскими ценностями. Этот институт являлся школой войны и доблести, сферой социализации и профессионализации молодого поколения, источником славы и обогащения. Моральная составляющая наемничества была неразрывно связана с материальной, а зачастую важнее. В принципе нанимались к кому угодно и против кого угодно, без особых рефлексий по этому поводу.

Для горца важнее было вернуться домой из дальних странствий и предъявить родственникам, односельчанам и соплеменникам (чем больше круг людей - тем почетнее) убедительные знаки своей состоятельности не только в виде дорогих трофеев, но и в виде похвальных историй о себе, рассказанных товарищами по оружию и разнесенных молвой. Это вовсе не означает, что горцам были абсолютно безразличны статус и престиж наемщика. Идти на службу к государю великой и богатой державы представлялось настолько соблазнительным и перспективным с точки зрения индивидуального жизненного сценария, что нередко о возвращении домой даже в легендарном ореоле и с обозом сокровищ - никто и не думал. Так возникали иноземные гвардии при иранском шахе и турецком султане, доверявших наемникам больше, чем своим соотечественникам.

Во многих случаях те, кто продавал свое военное ремесло, искали нечто большее, чем достойное материальное вознаграждение. У них появлялся вкус к жизни в иной культурно-ценностной среде, предоставлявшей безграничные возможности для самореализации личности. Эти головокружительные перспективы не шли ни в какое сравнение даже с самой высокой социально-статусной позицией, которую можно было занять в своем собственном ауле, и которая, кстати говоря, требовала немалых усилий в условиях жесткой пассионарной конкуренции. Лояльность горской общине или, скажем, какой-нибудь закавказской деревушке в принципе не могла быть вознаграждена иными материальными и моральными средствами, чем те, что имелись в распоряжении у данного социума. С течением времени этот уровень возможностей перестает удовлетворять молодую и наиболее энергичную часть общества постольку, поскольку вовлечение Кавказа в водоворот международных противоречий и войн способствовало «разгерметизации» этого региона и тем самым открывало широкие горизонты для определенных слоев местного населения…

С начала XIX в. в долгой борьбе трех великих держав за господство на Кавказе перевес России становится все более явным. Уже один этот факт служил для самых разных слоев кавказского населения основанием видеть в России защитника, арбитра, устроителя общественной жизни и источник надежд. Не потому, что она в их глазах была бесконечно лучше Ирана или Турции, а потому, что оказалась сильнее, а для кого-то - ближе географически. В категориях «лучше-хуже» могли осмысливать проблему внешнеполитических предпочтений, пожалуй, только грузинский и армянский народы, хотя для их политических и социальных элит выбор представлялся не столь однозначным. В целом же для Кавказа победа любой из соперничающих сторон была, в конечном счете, выгоднее, чем их перманентное противоборство, ввергавшее регион в состояние еще большей неопределенности и хаоса. Лишь восторжествовавшая над своими вековыми конкурентами внешняя сила - независимо от того, как она именовалась - получала реальная шансы навести относительный порядок на Кавказе, встав над этим мозаичным миром, исполненным социальных, политических, этнических и конфессиональных противоречий… В первой трети XIX в. - в войнах, происходивших на Кавказе, - по сути окончательно решался не только вопрос, кто победит, но и как он пожнет плоды победы.

Присоединение Грузии к России в 1801 г. и последовавшая в ближайшие после этого годы реорганизация местной власти явственно указывали на имперский характер российского проекта. Ни грузины, ни другие народы Кавказа не имели ничего против. Многие из них на своем опыте, далеко не всегда негативном, знали, что такое восточно-деспотическое правление «своих» или соседних государей. Привычка повиноваться вырабатывалась веками, укореняясь еще и осознанием таких преимуществ непротивления, как сохранение устойчивых форм социально-экономической и культурной жизни… Поэтому в политике насаждения российской имперской власти на Кавказе в первые годы XIX в. местное население до поры до времени не увидело ничего принципиально нового, незнакомого и неприемлемого. Это наблюдение полностью относится к методам, применявшимся царскими наместниками вроде П.Д.Цицианова и, позже, А.П.Ермолова…Первая треть XIX в. стала заключительной фазой разрешения вопроса о победителе в трехстороннем (Россия, Иран, Турция) соперничестве на Кавказе…

Для большинства северокавказских горцев - русско-иранские и русско-турецкие войны являлись слишком внешним сюжетом, слабо связанным с насущными проблемами их бытия. Однако даже глубоко автаркическое горское общественное сознание не было совершенно индифферентно к «зарубежным» событиям. Достаточно четко выраженный интерес к ним проявляла политическая элита, которая в силу своего статуса не могла оставаться безразличной к «внешнеполитическим» вопросам, потому что они во многом определяли степень прочности этого самого статуса. При всей своей малочисленности и корпоративной недоразвитости горские социальные верхи уже приобрели некоторые политические инстинкты и некие навыки политического «анализа» явлений общекавказского, международного характера на предмет их использования с максимальной выгодой. Немаловажно также иметь в виду весьма высокий потенциал влияния элиты на умонастроения низов. При непосредственном участии данного фактора формировалась внешнеполитическая ориентация (или ориентации) общества.

Полной однозначности в этой ориентации в первой трети XIX в. не было. Но общий вектор позитивного восприятия, чтобы не сказать приязни, все явственнее обращался на север, в сторону России. По большому счету, дело тут не в какой-то особой, хитроумной и безукоризненной политике Петербурга (ошибок совершалось предостаточно). Если говорить о Кавказе в целом, а не только об армянах и грузинах (хотя и тут не все так просто), то по отношению к его народам все три соседние державы - Россия, Иран, Турция - в принципе применяли один и тот же метод «кнута и пряника» в разных сочетаниях. Где не работали соблазны, употреблялось устрашение, и наоборот. Не это шло в актив России и в пассив ее соперникам. Преимущество ей давало изменявшееся соотношение великодержавных потенциалов участников «большой игры» на Кавказе. Это понятие включало помимо военной составляющей еще и государственно-политическое, экономическое, культурное и моральное влияние. Помимо авторитета силы - силу авторитета. Иными словами, дело шло о типе и интенсивности привходящего воздействия на кавказские народы, о конкурирующих цивилизационных проектах, выбрать из которых, в конечном счете, предстояло тем, кому они предназначались.

В этом смысле положение России было предпочтительным. Она бурно переживала эпоху имперского величия, тогда как для Ирана и Турции все это осталось позади. В четырех войнах первой трети XIX в. на Кавказе Российская империя фактически доказывала себе и другим способность убедительно реализовать свой высокий международный статус и свою великодержавную сущность. Кавказские народы испытали последствия такого самоутверждения и почувствовали, что это всерьез и надолго. Именно поэтому военные победы России стали еще и победами политическими.

Войны провоцировали обострение внутренних конфликтов на Кавказе, в которых сложно переплетались социальные, политические, межэтнические, конфессиональные антагонизмы. На этом фоне наблюдалось более отчетливое размежевание пророссийских и антироссийских сил (в последнем случае это не обязательно означало проиранскую или протурецкую ориентацию)…Когда исчезали причины испытывать к России ненависть, страх и недоверие, ее вчерашние враги становились верными слугами. Когда же этого не происходило, антироссийские настроения проявлялись в различных по степени выраженности формах, порождавших соответствующий, не всегда силовой, ответ. Зачастую эти настроения носили преходящий характер и не зависели от со­циального, этнического и даже конфессионального фактора. В действия как в поддержку России, так и против нее могли быть вовлечены верхи и низы общества, христиане и мусульмане, представители закавказских и северокав­казских народов…

Войны 1804-1829 гг. обостряли для политических и социальных элит Кавказа главный вопрос - о власти, статусе, привилегиях. Чаще всего выбор верхов в пользу той или иной противоборствующей стороны определялся весьма субъективными представлениями о том, кто - Россия, Иран или Турция - будет для них самым надежным гарантом сохранения, а еще лучше приумножения традиционно положенного элите набора благ…

В принципе российская военная администрация на Кавказе старалась расположить к себе все общественные классы. Когда это не получалось, в том числе из-за собственных грубых ошибок, приходилось выбирать точки опоры по ситуации. В случае консолидации социальных верхов вокруг свергнутых, опальных или оппозиционных к России правителей главная задача виделась в том, чтобы расколоть эту, как правило, весьма непрочную, агломерацию и изолировать лидера (или лидеров). Такая установка не исключала подкупа, увещеваний, компромиссов, устрашений. В качестве крайней меры допускалось даже использование антифеодальных настроений масс. В 1810 г. между кабардинскими князьями и их крестьянами вспыхнул острый конфликт в связи с намерением последних переселиться в пределы России и вступить в ее подданство, чтобы тем самым избавиться от феодальной зависимости. В стремлении оказать политическое давление на антироссииски настроенную знать царизм пригрозил, что поддержит «черный народ». Тотчас в Петербург была снаряжена делегация от кабардинских князей с коленопреклонными просьбами о помощи в обмен на полную лояльность к России. В ответ удовлетворенный Александр I выдал челобитчикам охранную грамоту, подтверждавшую их сословные привилегии. Ни до, ни после этого русская администрация не отказывалась от подобного, «запрещенного» приема, но старалась им не злоупотреблять. Не из классовой солидарности, а из удобства осуществлять контроль над обществом через его элиту…

В условиях военных кампаний первой трети XIX в. Иран и Турция нуждались в союзниках в тылу русской армии. Этих союзников порождали не только политические ошибки России (когда они случались), но и целенаправленная деятельность персидских и османских эмиссаров. Ни в одном, ни в другом случае нельзя говорить о массовом, хорошо организованном антироссийском движении с ярко выраженными проиранскими или протурецкими целями. В разнородных кавказских обществах всегда были легко возбуждаемые, обычно молодые, люди, потенциально податливые для любых идей и призывов. Их удавалось вовлекать в то, что зачастую даже трудно было назвать «военными действиями» против России. Такого рода действия, особенно со стороны северокавказских горцев, русские офицеры иногда предпочитали именовать «шалостями». Это был подъем набеговой активности, вполне логичный на фоне общей дестабилизации в период русско-иранских и русско-турецких войн. За редким исключением, никакой политической подоплеки в этих «шалостях» не было…

Ряд историков относит к политическим аспектам войн первой трети XIX в. социальные волнения на Кавказе. Принять эту мысль можно лишь с опреде­ленными оговорками. Практически все восстания - большие или малые - возникали спонтанно, под влиянием конкретных причин, имевших в каждом отдельном случае свою специфику. Единой идейной и организационной базы у них не было. Если основная масса участников и знала, что Россия воюет с Ираном и Турцией, то это никак не сказывалось на целевых установках восставших. Ни о каком поиске внешнего союзника против русской власти не было и речи. Войны являлись отягощающим фоном для социальных движений, и в этом смысле связь между внешнеполитическими и внутриполитическими событиями, конечно, существовала. Злоупотребления российских чиновников и офицеров в решении интендантских вопросов за счет местного населения спровоцировали восстание 1804 г. на Военно-Грузинской дороге и 1812 г. в Кахетии…

На протяжении всей первой трети XIX в. слухи о грядущей войне султана или шаха против России, равно как и само состояние войны, служили для антироссийских элементов средством пропагандистского и психологического воздействия на кавказские народы. Это воздействие иногда было весьма ощутимым в зоне непосредственного военно-политического и экономического присутствия Турции - в приморской Черкесии, на территории которой располагались османские форпосты Анапа и Суджук-кале. Через них на турецкие и ближневосточные рынки вывозились рабы и другие товары. Материальная заинтересованность черкесского общества - преимущественно верхов - в этой торговле давала Порте определенные рычаги влияния. В большей степени, чем исламская религия, нашедшая в Черкесии узкий круг приверженцев, к тому же не блиставших благочестием. Однако отсутствие государственной организации у горцев, их разобщенность и другие специфические особенности не позволили Турции взять население края под свой эффективный контроль. Черкесы охотно торговали с турками, отправляли своих дочерей в османские гаремы, не скупились на знаки почтения к султану и на восторги по поводу увиденного в Константинополе, но вмешиваться в свою внутреннюю жизнь не давали.

В период русско-турецкой войны 1806-1812 гг. часть черкесов пыталась оказать военную поддержку осажденному гарнизону Анапы, но тщетно. В этом, можно сказать, и выразился весь тогдашний потенциал османского влияния. Желательного для Порты массового выступления против России не произошло…

В 1828-1829 гг. черкесы целыми аулами переходили в подданство России, выдавали аманатов, обещали предотвращать всякие нападения на русские поселения, заключали между собой соглашения о поддержании с ними добро­соседских связей. Полагаться на строгое соблюдение клятв о верноподданстве не приходилось по ряду объективных и субъективных причин, в том числе связанных с недостаточно адекватным, если угодно, государственно-правовым пониманием черкесами смысла «верноподданства». Тем не менее, ориентация на Россию, возникшая из сугубо практических нужд, дает о себе знать.

В формировании социальных основ пророссийских настроений в Черкесии принимали участие и знать, и свободные общинники, особенно в районах, прилегавших к Кавказской линии. Дело в том, что данный рубеж приобретал все более важную роль в русско-черкесских отношениях. С одной стороны, отсюда исходила постоянная угроза наказания за разбойные набеги, что являлось сдерживающим фактором. С другой стороны, Кавказская линия открывала горцам широкие возможности для торгового обмена с Россией и благотворного хозяйственного развития. Началась медленная и постепенная переориентация внешнеэкономических связей горцев с турецкого направления на российское со всем вытекающими отсюда политическими и психологическими последствиями.

Победа над Турцией в войне 1828-1829 гг. не прибавила черкесам чувств любви или ненависти к России, но, несомненно, подняла ее престиж в их глазах. В новой международной обстановке представители трезвомыслящей, просвещенной части местной знати склонялись к мысли, что Россия является более реальной, чем Турция, силой, способной помочь в организации внутреннего устройства черкесских племен на началах государственности, потребность в которой уже осознавалась субъективно…

Бесчисленные факты свидетельствовали о самом главном источнике общего пророссийского настроения - надежде на скорое окончание долгой эпохи смуты и раздоров в Закавказье, на установление единой и твердой власти, которая в состоянии гарантировать стабильные условия для жизни и труда. Позволим себе смелое и не бесспорное предположение: если бы Иран или Турция предъявили закавказскому населению убедительные доказательства своего безраздельного имперского господства и способности обеспечить внешнюю и внутреннюю безопасность, то ставка, вероятно, была бы сделана на одну из этих держав. Но поскольку имперские претензии России выглядели куда более обоснованными, а ее имперское могущество куда более очевидным, то именно с этим обстоятельством связывали кавказские народы свои надежды на благоустроение настоящего и будущего.

Сказанное вовсе не перечеркивает того факта, что в ряде случаев историческая надежда на Россию (принимавшая порой иррациональную окраску) и религиозный момент играли определяющую роль. Памятники армянского и грузинского общественного сознания того времени проникнуты единодушным пророссийским настроением.

Порой военно-политические успехи России как бы автоматически обеспечивались просчетами ее противников. Так, у иранской армии в Закавказье была официальная установка: в случае военных неудач прибегать к тактике тотального опустошения местности и насильственного перемещения закавказского населения в глубь Ирана. А поскольку чаще всего только эти «неудачи» и случались, то они всякий раз сопровождались тяжкими последствиями применения принципа «выжженной земли».

Однако и успехи иранских войск грозили Закавказью не меньшими бедствиями: сарбазам, получавшим мизерное жалование, приходилось кормиться грабежом и мародерством.

Сложная социально-политическая, этнокультурная и конфессиональная мозаика Кавказа, порождавшая перманентные внутренние усобицы и вмешательство внешних игроков, всегда требовала третейской, упорядочивающей, державной силы. На этот статус в разное время, с разной степенью успеха притязали многие: Иран, Турция, Крымское ханство, Кабарда эпохи расцвета, Картло-Кахетия при Ираклии II, чеченско-дагестанский имамат Шамиля, черкесское квази-государство Мухаммеда-Эмина. Но лишь Россия обладала всей совокупностью материальных и моральных возможностей для длительных, планомерных и нарастающих усилий, направленных на утверждение своих имперских позиций на Кавказе и преодоление конкуренции любого соперника или любого враждебного альянса.

Присоединение Кавказа к России - процесс гигантского масштаба со сложнейшим внутренним содержанием и колоссальными цивилизационными последствиями. В нем по определению не может быть ни полной однозначности, ни полной благостности. Тем более, когда этот процесс протекает в условиях войн, привносящих в него дополнительные факторы, так сказать, структурно-отягощающего свойства. Война между Россией, с одной стороны, Ираном и Турцией, с другой, будучи сама по себе многосложным явлением, наслаивалась на непростую социально-политическую ситуацию на Кавказе в критический период борьбы за обладание им...

При всей своей стихийности и спонтанности народные движения первой трети XIX в. не были лишены общих установок и некоей идеологии. Массы выступали не за разрыв с Россией, прихода которой многие ждали с таким нетерпением, а против совершенно конкретных злоупотреблений и бесчинств российских властей, поддерживаемых местными социальными элитами.

В конечном счете, в качестве политической составляющей войн первой трети XIX в. важны не столько социальные волнения и аристократические мятежи - явления скоротечные, подчас случайные и сравнительно легко преодолеваемые - сколько факторы долговременного, системного действия или, как сказал бы Ф.Бродель, большой «исторической длительности». К ним нужно отнести, прежде всего, сам факт присоединения Кавказа к России, имевший глубочайшие последствия. Одно из них - совершенное изменение политической карты Кавказа и геополитической расстановки сил в регионе, где полностью утрачивает свои позиции Иран и почти полностью - Турция. Линия южной границы Российской империи, в общем, приобретает то очертание, которое сохранилось до распада СССР в 1991 г. и которое унаследовали нынешние независимые государства - Азербайджан, Армения и Грузия. С большой долей вероятности можно предположить, что сегодня в географических атласах не существовало бы этих государств и, возможно, территорий с такими названиями. Они, скорее всего, стали бы северными иранскими и северо-восточными турецкими провинциями без намека на национальную автономию и государственность…

В результате войн 1804-1829 гг. произошло массовое переселение армян из Ирана и Западной (турецкой) Армении в пределы бывшего Эриванского и Нахичеванского ханств, из которых была образована Армянская область. Там под скипетром русского царя были созданы безопасные условия для успешного хозяйствования, торговли, предпринимательской деятельности, демографического роста, национально-культурной самореализации армянского народа, в том числе в религиозно-духовной сфере.

Такое же наблюдение справедливо и по отношению к Грузии, находившейся к концу XVIII в. в исторической стадии тотального кризиса, поразившего прежде всего основы государственности и разладившего внутренние социальные связи до состояния, когда происходит разрушение морального единства и деградация общества. К началу XIX в. перспектива подчинения Грузии внешней силе уже не вызывала сомнения… В принципе это не лишает историков права размышлять на тему - «как дорого заплатила Грузия за спасение». Если считать формальное упразднение фактически разложившейся картло-кахетинской монархии непомерной ценой, то в чем тогда цена приемлемая? Россия, разумеется, преследовала не благотворительные, а прежде всего собственные государственные интересы, когда брала Грузию под защиту и покровительство, когда вводила там общеимперские законы и управление, когда тратила огромные, неокупаемые средства на экономическое и культурное обустройство края, получая взамен заговоры, интриги, мятежи. Однако столь же очевидны и впечатляющие цивилизационные результаты такой «эгоистичной» политики, проявившиеся в расцвете грузинской культуры, которая в Российской империи обрела и реализовала уникальные возможности. Именно имперская мега-система обеспечила такую ситуацию, когда национально-духовное, с одной стороны, получало защитную нишу и свободу самовыражения, с другой - вступало в тесный и плодотворный контакт с русской и мировой культурой. Этот процесс взаимообогащения дал ярчайший эффект в эпоху существования советско-социалистической разновидности империи.

Столь же бесспорные по своему прогрессивному значению итоги наблюдаются на протяжении XIX-XX вв. в истории Азербайджана. Здесь они, пожалуй, более экзотичны, учитывая, что в данном случае имперское политическое и духовное пространство вбирало в себя богатое тюркско-исламское культурное наследие. В результате, к моменту образования СССР уже были заложенные основы для последующего национально-духовного подъема азербайджанского народа.

Было бы наивно думать, что огромный по масштабам и сложнейший по внутреннему содержанию процесс встраивания Закавказья в российскую имперскую систему мог обойтись без издержек, коллизий, и драм. Все это имело место в предостаточном количестве. Если задаться целью каталогизировать просчеты, заблуждения, злонамеренные действия и просто мерзости, которые позволяли себе представители и «присоединителей» и «присоединяемых», то получится внушительный кондуит. Однако суть происходившего в первой трети XIX в. определялась вовсе не сопутствующими негативными явлениями, так же, как не определяется ими, скажем, технический прогресс, приносящий людям не только благо.

Подвести политические итоги русско-иранских и русско-турецких войн применительно к Северному Кавказу сложнее. К началу XIX в. значительная часть этой территории находилась в своего рода вассальной зависимости от Петербурга. Именно так определяло реальное положение дел в регионе самое, что ни на есть официальное лицо в России - Павел I, не решавшийся говорить о «подданстве» (в советской терминологии - присоединение, вхождение) в точном смысле слова. В отличие от Закавказья, где Россия силой оружия оспаривала право на владение землями, которые либо принадлежали соседним державам, либо являлись объектом их влияния и претензий, Северный Кавказ не был театром войн (если не брать военные эпизоды, связанные с Анапой). Здесь главная задача России состояла в том, чтобы удержать свои северокавказские тылы в относительно спокойном состоянии, и это ей удалось. Мюридистское движение - потенциально самая серьезная угроза российскому присутствию – до начала 30-х гг. пребывало в стадии идеологического, организационного вызревания, и в стадии «поиска» выдающего лидера.

Для Северного Кавказа имели значение не столько сами войны первой трети XIX в., сколько увенчавшие их мирные соглашения, согласно которым шах и султан признавали право царя на «вечное» владение данной территорией. Это и служило международно-договорным оформлением присоединения Северного Кавказа к России. В подобном качестве - такова была реальность - не могли выступать бесчисленные «присяги» и «клятвы» горских племен на верность российскому императору, ибо во всех этих процедурах изъявления верноподданства не хватало самого важного - субъекта международного права. Если исходить из законов и правил, принятых в отношениях между великими державами того времени, то Российская империя добилась, так сказать, юридической санкции на владение Северным Кавказом лишь в конце 20-х гг. XIX в. Данный факт в принципе можно констатировать независимо от прочности или слабости ее позиций в горском социуме. России еще предстояло наполнить свое присутствие там государственным и административным содержанием, в том числе путем применения силовых методов в ответ на активизацию воинствующих мюридов в Дагестане и Чечне, или на другие формы сопротивления…

Таким образом, вхождение де-юре в состав России в первой трети XIX в. имело для Закавказья и для Северного Кавказа де-факто разные, точнее - разноскоростные последствия. Ввиду определенных формационных особенностей в Грузии, Азербайджане и Армении, по мере их присоединения, происходило постепенное и сравнительно безболезненное введение имперских административно-судебных институтов, сопровождаемое европеизацией культурной жиз­ни, развитием социальной структуры, экономики, городов и т. д. На аналогичную политику Петербурга горные районы Северного Кавказа - в силу тех же формационных условий - отреагировали гораздо жестче. До полного подавления мюридистского движения реального контроля над соответствующими, пусть и ограниченными по размерам, территориями у России не было. Что касается довольно обширных земель, не затронутых Кавказской войной, то вовлечение их в имперскую систему шло параллельно с военными действиями против Шамиля, в более или менее успешных, хотя и специфических, формах.

В конечном итоге период с 1801 по 1829 гг. можно считать целой эпохой, когда по обе стороны Кавказского хребта с разной степенью интенсивности, в разных общественно-эволюционных состояниях и при разных обстоятельствах сопутствующего характера закладывались единые фундаментальные основы того цивилизационного синтеза, в результате которого Кавказ, сохранив свои особенные черты, станет естественным продолжением политического, социально-экономического и культурного пространства империи.

В.В.Дегоев

(Война и политика в эпоху присоединения Кавказа к России (первая треть XIX в.)//Кавказский сборник.Т. 2 (34). М., 2005. С.90-108)

Учебные материалы к семинарам 11-12

«Кавказская война – заключительный этап

интеграции Северного Кавказа в состав

Российской империи» (4 часа)

Об альтернативных подходах к изучению Кавказской войны XIX века

В истории народов Кавказа, как и в истории Российской империи, Кавказской войне принадлежит совершенно особое место. Сложнейшая внутренняя структура этого явления, обусловленного соответствующими предпосылками и породившего далеко идущие (в том числе проявившиеся лишь полтора века спустя) последствия, дает основание считать Кавказскую войну крупным историческим феноменом. Ее нельзя целиком отождествлять с «классическими» колониальными войнами Нового и Новейшего времени, как правило, предполагавшими сугубо силовую экспансию метрополии по отношению к «заморской», т. е. отнюдь не соседней, территории, не имевшей прежде ни политико-дипломатических, ни экономических, ни культурных связей с державой-колонизатором.

Одну из главных трудностей в изучении Кавказской войны представляет проблема ее типологической идентификации, проистекающая опять-таки из феноменальной, неоднозначной природы процессов, развивавшихся на Северном Кавказе с начала XIX в. до середины 1860-х годов. Если брать внешнюю сторону событий, то картина достаточно проста: Россия, исходя из своих национальных интересов, стремилась любыми путями утвердиться в предгорьях Кавказского хребта, а горцы Дагестана, Чечни и Черкесии, отстаивая свой многовековой ареал обитания и привычные жизненные ценности, всячески противились этому натиску. Отсюда возникло вооруженное столкновение. Такая элементарная схема оставляет место только для двух взаимоисключающих взглядов на вещи. Один - с позиции России, находившей «законные» оправдания для своей политики. Другой - с позиции горских народов, у которых было полное право эту политику принимать или отвергать. Подобные подходы неизбежно переводят проблему в плоскость идеологии, морали, эмоционального выяснения «кто прав и кто виноват» - во имя «торжества справедливости». Разумеется, и нравственный аспект Кавказской войны заслуживает внимания, но он не может быть предметом науки или методологическим инструментом.

Точка зрения официальной России, в основном разделявшаяся общественным мнением страны, была сформулирована в русской публицистике и историографии XIX - начала XX вв. Утверждалось, что высокие государственные соображения (в современной терминологии - геополитическая необходимость) и сама историческая судьба обрекали Петербург на радикальное решение задачи приобретения Кавказа. Россия несла с собой цивилизацию, прогресс, православную веру, которые, как подразумевалось само собой, должны были вытеснить «первобытные» нравы и обычаи «необузданных туземцев». Тогда мало кому приходило в голову называть их образ жизни уникальной культурой. Более того, ожесточенное сопротивление горцев вызывало великодержавное раздражение по поводу их неспособности осознать, что им предлагают лучший выбор. Авторам с подобным мировоззрением Кавказская война виделась как борьба России, обремененной провиденциальной миссией установления своего цивилизованного господства на Востоке, против «варварских» горских племен, погрязших в языческих и басурманских пороках, междоусобицах, беззаконии, разбоях. И к тому же осмелившихся стать на пути «миссионеров-просветителей», бросая дерзкий вызов могущественной империи. По понятным причинам особенно муссировалась тема о преобладании «дикого», «хищнического» начала в психическом складе и социальном быте жителей горных районов Дагестана, Чечни, Черкесии. Именно эта черта народного характера побуждала их совершать набеги на русско-казачьи земли. Отсюда же выводилась мысль о врожденной предрасположенности горцев к мюридизму, который чаще всего изображался как фанатичное, изуверское учение. В свете такого толкования политика России принимала вид некоей оборонительной системы, вынужденной реакции на неблагоприятные обстоятельства, закономерной и оправданной не только ее жизненными интересами, но и ее полным культурным превосходством над народами Северного Кавказа.

Правда, в русской литературе время от времени удостаивались высоких, иногда просто восторженных оценок личность и деяния имама Шамиля - главного героя Кавказской войны и неутомимого подвижника того самого мюридизма. Этот вроде бы странный факт объясняется рядом причин. Возвеличить Шамиля - означало, во-первых, подчеркнуть ценность победы над ним; во-вторых, удовлетворить общественный спрос на популярный в России (и на Западе) романтический образ «благородного дикаря»; в-третьих, отдать должное его выдающимся талантам, не замечать которые было бы уж слишком несправедливо.

Почитатели Шамиля стремились как бы отделить «хорошего» имама - героя, борца за свободу и реформатора - от «плохого» мюридизма. Иначе говоря - разъединить неразъединимое. Такая тенденция была особенно характерна для революционных демократов (Н.Г.Чернышевского, Н.А.Добролюбова, А.И.Герцена). Представители антисамодержавной политической мысли, они рассматривали Кавказскую войну в едином контексте социально-освободительных и антиколониальных движений против русского царизма. Они глубоко эмоционально (чтобы не сказать иррационально) сочувствовали всему, что, по их мнению, подрывало общественно-государственный строй России. И были готовы не просто идеализировать любые силы, направленные к этой цели, но и априорно объявить их «прогрессивными». Для революционных демократов Кавказская война являлась политико-идеологической и, отчасти, нравственной проблемой, но никак не научной...

При всех заслугах Чернышевского, Добролюбова, Герцена в разработке «антиколониальной», «национально-освободительной» концепции Кавказской войны следует, однако, помнить, что первенство здесь принадлежит зарубежной публицистике, в частности - британской. С 30-х годов XIX века Англия с глубокой озабоченностью следила за развитием событий на Северном Кавказе, от исхода которых зависела судьба российского влияния в этом стратегически важном регионе. Англичане воспринимали свою соперницу на Востоке - Россию - не иначе, как врага. Эти чувства усиливались застарелой русофобской болезнью, поразившей британское общественное мнение еще в XVI в.. Не приходится удивляться, что горцы, воевавшие против России, были провозглашены «естественными союзниками» Англии, «стражами Азии», «бастионом» защищающим от «русской агрессии» Турцию, Иран, а самое главное - Индию. Для такой благородной миссии быстро нашлось привлекательное наименование - «борьба за свободу»… «Антиколониальная» версия Кавказской войны отражала внешнеполитические интересы, официальную идеологию и общественные настроения не только Англии, но и Запада в целом…

С конца 1920-х гг. утверждается «классово-партийный» подход, отодвигая на второй план научно-историческое содержание проблемы Кавказской войны. Заметно стремление дать ей соответствующее терминологическое «оснащение» на основе использования тех категорий, штампов и эпитетов, которые позже прочно войдут в понятийный и стилистический арсенал советской историографии. Кавказскую войну стали рассматривать как национально-освободительную борьбу против колониального гнета царизма, соединенную с антифеодальным протестом против местной знати, поддерживаемой русским правительством. Творческая свобода историков свелась к возможности менять местами «антиколониальный» и «антифеодальный» акценты. Поскольку в первом случае всегда сохранялась подспудная опасность трактовки проблемы либо с «буржуазно-националистических», либо с «великодержавно-шовинистических» позиций, решено было поставить во главу угла «классовые противоречия» внутри горских обществ начала XIX в. и тем самым определить противоборствующие стороны в Кавказской войне не по культурно-этническому признаку (цивилизованный, православный русский народ против «темных», «диких» племен Дагестана, Чечни и Черкесии с языческой или исламской верой), а по социальному (местные эксплуатируемые классы против собственных эксплуататоров и их союзников в лице русского самодержавия, помещиков и буржуазии).

Конечно, «антифеодальная» концепция работала при одном условии - наличии феодализма в горах, соответствующего классового расслоения и классовых антагонизмов. Поэтому совершенно логично стремление исследователей «поднять» уровень общественного строя горских общин до такого состояния, где социальное напряжение преобразуется в острое столкновение между классами. Так патриархально-родовые структуры Северо-Восточного и Северо-Западного Кавказа были «превращены» в феодальные (или предфеодальные). Более того, чтобы отчетливее провести линию социально-имущественного размежевания, некоторые историки находили у горцев даже буржуазные элементы…

1920-е годы началась разработка проблемы мюридизма - идеологии Кавказской войны. Здесь сразу обозначился партийно-официальный, «атеистический» подход, со временем приобретавший воинствующую форму. В этом учении видели проявление «религиозного дурмана» и «религиозного фанатизма, окутавшего непроницаемой пеленой сознание дагестанского народа», притуплявшего классовое чувство масс. Иными словами - абсолютно реакционную сущность. Вместе с тем предпринимались отдельные попытки смягчить такой категоричный посыл указаниями на объединительную роль мюридизма в борьбе против «царских полчищ»…

Показательны попытки найти внутренние, социально-экономические (выражаясь языком марксизма -«формационные») истоки Кавказской войны и установить их связь с внешним фактором - экспансией царизма. Проблема выяснения причин и природы движения Шамиля как бы переводилась из области «международных отношений» (между экспансионистской Россией и горцами Северного Кавказа) в сферу внутриполитического, «базисного» развития Дагестана и Чечни. Среди прочего указывалось, что если это движение возникло как крестьянское, то вскоре «все командные посты» в нем захватили представители «нового» господствующего класса (исламского духовенства и узденской верхушки), руководствовавшиеся своими «особыми задачами» -занять место «старой» феодальной знати со всеми вытекающими отсюда преимуществами, чему и была подчинена политика имамата во главе с Шамилем. Тем самым оставлялась в тени идея о национально-освободительном, героическом характере Кавказской войны. Это подтверждается и оценками, которых удостаивались деятели мюридизма, в частности Шамиль. Тут нет и намека на панегирическую тональность - лишь изложение мотивов и послед­ствии его деяний.

Похоже, недостаток методологического инструментария обусловил сохранявшуюся зависимость советских историков от теории «торгового капитала» М.Н.Покровского - теории внешне стройной и цельной, хотя по существу явно модернизаторской и плохо приложимой к кавказским реалиям первой половины XIX в. Исследователи подчеркивали видную роль «торгового капитала» не только во внешнеполитических (кавказских) устремлениях русского царизма, но и во внутренней жизни имамата. В Дагестане и Чечне Россия якобы опиралась на местное «купечество», «торговцев и кулачество»; они же стали активным элементом в обострявшихся классовых противоречиях в государстве Шамиля...Однако в содержательном плане эта концепция была крайне уязвима. По мере разоблачения «антинаучных» взглядов ее автора (М.Н.Покровского), от нее стали отказываться и кавказоведы…

Таким образом, к началу 1940-х годов в советской историографии в целом утвердился официальный идейно-политический стандарт в подходе к проблеме Кавказской войны…: на феодальном или переходном (к феодальному) социально-экономическом базисе в горских общинах возникли острые классовые противоречия, вылившиеся в ожесточенные столкновения. Этот внутренний процесс сопровождался и углублялся внешним воздействием - экспансией царизма, принявшего сторону местной господствующей верхушки. В результате поднялось мощное антиколониальное и антифеодальное движение со своей «надстройкой» в виде идеологии мюридизма и имамата Шамиля…

Война 1941-1945 гг. упрочила советское общество, придала больше святости таким понятиям, как «патриотизм» и «дружба народов» - важным слагаемым великой победы…Если раньше говорилось преимущественно о жестокой и коварной колонизаторской политике царского самодержавия, то теперь все чаще доминирует мотив о приязненных, дружеских, даже «радушных» отношениях между Россией и Кавказом, основанных на классовой солидарности, взаимном торгово-хозяйственном, культурном, бытовом общении, межэтнических браках и т. д. Превращается по сути в ключевую формула, смутно обозначившаяся еще в 1930-е годы - о «прогрессивном» значении присоединения кавказских народов к России, с точки зрения их внутриполитического развития и внешнеполитической безопасности…

В 1947 г. была сделана первая попытка кардинальной переоценки общепринятой концепции Кавказской войны ввиду ее «политической вредности». Шамиль подвергся развенчанию как глава «махрово-реакционного течения воинствующего ислама», боровшийся против России, которая несла на Кавказ цивилизацию и культуру. Отрицалась антиколониальная и антифеодальная направленность движения на том основании, что горские общества жили в типичных патриархально-родовых условиях с их «первобытностью», «зачаточным состоянием интеллекта, рассудка, мысли», «пристрастием к разбоям и грабежам», любовью к «своей волчьей свободе». Длительное сопротивление Шамиля объяснялось внешней причиной - помощью Турции и Англии.

Профессиональные историки, всегда немного консервативные, поначалу отвергли «новое» прочтение Кавказской войны. Однако в глубине души они, скорее всего, осознавали его знаковый характер, предчувствуя серьезные перемены…

В 1956-57 гг. развернулись широкие дискуссии по Кавказской войне. В непривычной атмосфере относительной свободы мысли сразу обнажились две противоположные позиции. Условно их можно назвать «прошамилевской» и «антишамилевской». Сторонники первой подчеркивали «антиколониальную», «антисамодержавную» и «антифеодальную» сущность движения, считая его безусловно «прогрессивным». В стремлении взять реванш за временное торжество «багировщины» они решительно выступали за реставрацию если не культа, то уж во всяком случае однозначно «положительного» образа Шамиля. Другие обращали внимание скорее на «реакционную» оболочку мюридизма (зачастую фактически не отделяя эту оболочку от содержания), непоследовательность классовой политики Шамиля, а то и просто ее откровенный феодально-клерикальный характер. Особо отмечались «объективно-прогрессивные» последствия присоединения горцев Северного Кавказа к России, что предполагало осуждение имама, который противился этому благотворному процессу. Ничего принципиально нового аргументы сторон не содержали. В них было больше желания давать оценки, чем умения исследовать и понимать. Отправными точками в построении доказательств, как правило, служили готовые посылки, под которые подбирались соответствующие факты. Главное было -не допустить слишком явного расхождения с марксизмом-ленинизмом и решениями XX съезда. Зачастую одни и те же цитаты из классиков и партийных документов использовались для обоснования совершенно разных выводов. Ключевыми в споре являлись категории «прогрессивное» и «реакционное», иными словами - «хорошее» или «плохое», не имеющие, строго говоря, отношения к науке…

В 1983 г. в статье, помещенной в одном из ведущих исторических журналов страны, проф. М.М.Блиев попытался найти выход из кризиса. Он выдвинул идею о том, что Кавказская война представляла собой процесс перехода однотипных общественных структур Северо-Восточного и Северо-Западного Кавказа от патриархально-родовых отношений к раннефеодальным, классовым. Такое социальное состояние (названное Ф.Энгельсом «военной демократией») характеризовалось преобладанием особого способа жизнеобеспечения общества - грабительскими набегами, объектом которых было вначале Закавказье, а затем - русские поселения на Северном Кавказе. Так возникла перманентная война с Россией, получившая идейное обрамление в виде мюридизма и газавата - подходящих средств для создания образа врага. Естественно, вопрос об «антиколониальной» направленности движения Шамиля снимался сам собой…

Молодое, крайне ранимое национальное самосознание горских народов Кавказа, для которого, по большому счету, безразлична научная сторона вопроса, восприняло все так, будто Шамиля опять превратили в предводителя первобытных разбойников, совершавших в поисках добычи хищнические нападения на русскую территорию. В таком качестве имам утрачивал свой героический облик, а проповедуемый им ислам - священную ауру и культурно-духовное содержание. В итоге горцы выставлялись агрессорами, а Россия - обороняющейся стороной…

Развал СССР (в 1991 г.) резко обострил идеологический и духов­ный кризис в России… Отношения между Москвой и Северным Кавказом - в силу известных геополитических причин - приобрели особую значимость. Тревожные сепаратистские симптомы наблюдались в национальных регионах…Естественно, с новой остротой встала тема Кавказской войны в контексте проблемы «история и современность»…

Исходя из идеи о нетипичности России как империи, а Кавказа -как колонии, а также подчеркивая геополитические аспекты происхождения Кавказской войны (государственная необходимость иметь надежные, защищенные от внешних посягательств границы на юге, стабилизировать неустойчивую межэтническую обстановку на Северном Кавказе), …авторы как бы снимают с России нравственную ответственность за кровопролитие (ибо проблема именно нравственной ответственности присутствует во всех спорах об этом феномене - зримо или подспудно, в зависимости от уровня квалификации спорящих сторон). Той же цели подчинен тезис о видной роли общественного строя горцев в провоцировании войны, основа которого практически сводится к набеговой системе или традициям наездничества. При этом существование института набегов объясняется экономико-демографической причиной - «давлением избытка населения на недостаточно развитый уровень производительных сил»

Тут сразу нужно кое-что уточнить. Социально-экономическая жизнь горцев - понятие куда более обширное, чем набег, составляющий, хотя и важную, но отнюдь не самую главную ее часть. Представляется по крайней мере спорным и утверждение о жесткой экономической детерминированности набега. Есть вроде бы немалое количество свидетельств (нередко, впрочем, косвенных) в пользу такого вывода. Однако существует нисколько не меньшее число источников, говорящих не просто о хозяйственной самодостаточности горских обществ, но и об их «экспортных» возможностях. Теоретически почти неуязвимый тезис о скудости природно-производственной базы в горах далеко не всегда совпадает с действительностью, которая оказывается гораздо сложнее. В принципе «производственная база», если не соотносить ее с количеством потребителей и объемом потребления, - такая же абстракция, как и другие марксистские категории, когда они не подкреплены конкретными историческими фактами. За отстутствием надежных демографических данных очень трудно судить о «давлении избытка населения». Кроме того, любая общественная система как самоорганизующийся организм стремится устроиться так, чтобы достичь относительно безопасного баланса между производством и потреблением. Баланса выживания. Проблема избыточного населения, как показывает мировая практика, решается не набегами, а военными завоеваниями и колонизацией. Или естественным отбором. Та же мировая история, включая кавказский материал, свидетельствует еще об одном: добыча от набегов - через систему так называемой «престижной экономики» - быстро «проедается», и поэтому она не может быть прочным фундаментом для формирования собственности. Нелишне было бы учесть и вековую традицию потребительской умеренности у горских народов - неотъемлемую составляющую их социально-бытового этикета. (Возможно, есть над чем подумать и в плане изучения вопроса о физиологической приспособленности горца к неблагоприятным условиям сельскохозяйственного производства там, где они действительно неблагоприятны. Само по себе высокогорье - вовсе не абсолютная предпосылка для скудных экономических результатов. В конце концов трудно предположить, что значительная часть человечества жила и живет в горах исключительно из самоубийственных соображений.)

Если уж переводить разговор в русло «горькой правды», то следовало бы иметь в виду, что в сущности бесчисленные казачьи набеги на горцев по своей социально-экономической природе, технологии, жестокости и результатам мало чем отличались от горских (во всяком случае - на Северо-Западном Кавказе). Коль скоро сторонники концепции о «внутренних» истоках Кавказской войны связывают ее происхождение именно с этим общественным институтом (не важно в данном случае - в качестве ли главной или второстепенной причины), то не стоит забывать о наличии и у противоположной стороны такого же института, способного играть не менее провоцирующую роль. Впрочем, проблема бескомпромиссного выяснения «кто прав, а кто виноват» в войне или математического распределения ответственности за нее малопродуктивна с научной точки зрения, хотя и имеет «законное» право на существование как предмет идеолого-политических спекуляций. К сожалению, даже серьезные ученые не могут избавиться от гнета этой проблемы, зачастую понимая ее как нравственную задачу реабилитации России и решая ее довольно откровенно и прямолинейно…Нельзя уяснить себе сложные исторические явления, в том числе Кавказскую войну, вне реалий времени и места. Мы совершенно согласны и с утверждением, что в «набеговой» теме нет ничего «обидного» для северокавказских народов, однако это не меняет ровным счетом ничего в негативной, болезненной (или скорее «нормальной») реакции общественного сознания на такую трактовку причин войны.

…Кавказская война - спорная и сложная проблема, требующая не скороспелых пропагандистских сочинений, а долгой, кропотливой и спокойной работы, без обвинений и покаяний. При сохранении безусловного приоритета за сугубо материальными факторами, спор идет преимущественно о том, порождены ли эти факторы внешним источником (активизация России на Северном Кавказе) или же они сформировались на внутренней социально-хозяйственной почве (специфический военный образ жизни горцев в условиях разложения родового строя и перехода к раннеклассовому)…

Чеченская война конца XX века, видимо, всегда будет ассоци­ироваться с Кавказской войной XIX столетия. А посему российское общество еще не скоро избавится от глубоко пристрастного, восприятия этой исторической проблемы. Трудно рассчитывать и на полную непредвзятость профессиональных исследователей, которые смотрят в бурное прошлое из не менее суматошного настоящего, подвергаясь мощному воздействию ментальных стереотипов и эмоций своей эпохи.

Однако есть робкая надежда, что установление демократии в России оздоровит ее духовный климат и создаст благоприятные условия для собственно научных изысканий о Кавказской войне. Плодотворное развитие этой отрасли знаний будет зависеть от многого. Удастся ли ученым выйти за пределы нескончаемого выяснения вопроса о «прогрессивности» или «реакционности» этого сложнейшего исторического феномена? Захотят (смогут) ли они отказаться от до сих пор непоколебимого обычая «осудить» одно и признать «единственно верным» другое? Найдут ли они в себе силы умерить свои амбиции, чтобы понять: такое многомерное явление, как Кавказская война, - это не математическая задача, имеющая четкое, классическое решение с помощью «правильной» методологии? Хватит ли им мудрости смирить гордыню и осознать, что здесь в принципе нет и не может быть «полной и окончательной» истины, тем более - монополии на нее? Победа любой, даже самой блистательной концепции, претендующей на статус «официальной» и «исчерпывающей», будет означать только одно - новый этап идеологизации и застоя в изучении этой многострадальной темы. Лишь из множественности самых разноречивых, самых неожиданных и даже «нелепых» идей, в конце концов, сложится некая условная картина прошлого, не слишком противоречащая «тому, что было». При этом она всегда будет недописанной…

В.В.Дегоев

(Большая игра на Кавказе: история и современность С. 256-307)

Как бы вы оценили роль Ермолова: объективно он способствовал или препятствовал развитию конфликта на Кавказе?

В. Г. Ермолов — неоднозначная фигура. Его здесь, на Кавказе, только черной краской описывают, но это неточно. Он трудяга — возьмите хотя бы тот факт, что все свои рапорты он пишет сам. Ханства сохранить Ермолов не хочет — он же представитель России, европеец, а тут какие-то ханства. Но сразу уничтожить их нельзя. И Ермолов всеми доступными средствами начинает вести политику против ханств.

М.Б. Ермолов, человек европейски образованный, герой Отечественной войны, провел в 1816— 1817 годах большую подготовительную работу и в 1818 году предложил Александру I законченную программу своей политики на Кавказе. Ермолов ставил задачу и з-м е н и т ь Кавказ, и прежде всего Большой Кавказ. Но Ермолов не подозревал, что, ставя перед собой задачу коренным образом изменить обстановку на Кавказе, он и не заметит, как Кавказ будет менять его самого. Главная задача Ермолова — покончить с набеговой системой на Кавказе, с тем, что он называл «хищничеством». Кстати, этот термин, как и «мошенничество», «разбой», появился задолго до Ермолова. Он начал политику военно-экономической блокады с Дагестана, откуда шли набеги на юг, в Грузию, и на север, в Россию. От мирного, достаточно спокойного обращения он стал переходить к жестким мерам. Резкие тона в документах доходят до нецензурных выражений (в документах, подчеркиваю!). Предпринимались и карательные экспедиции. Я далек от мысли, что перед Ермоловым стояла задача совершать геноцид. Для этого у России не было ни политических, ни идеологических, ни экономических мотивов. Сам Ермолов хотел не только обеспечить безопасность Грузии, русской границы, но и оградить народы Кавказа от тяжелых и разорительных набегов. Он считал, что выполняет цивилизаторскую миссию на Кавказе.

И советские кавказоведы, и инос-траннце путешественники, и русские авторы при виде многочисленных каменных башен горцев почему-то думают о жуткой междоусобной борьбе, о какой-то взаимной неприязни. А на самом деле: почему горец строил башню, почему он воевал? Как ни трудись, земледельческими продуктами горец может обеспечить семью на 3—4 месяца (земледелие в горах — очень тяжелый труд). Те, кто доказывает, что основное занятие горцев земледелие, видимо, сам никогда им не занимался. Великий почвовед Докучаев вообще удивлялся, как на такой почве хоть что-то растет. Основное занятие горцев — скотоводство. Причем есть постоянный риск потерять свой скот от бескормицы, болезней, набега. И если это случается — горец сам идет в набег. Так происходит своего рода перераспределение. И башня нужна для того, чтобы укрыть скот и защитить его. Было такое правило: если ты успел загнать скот к себе и закрыть ворота — скот уже твой.

Ермолов решил покончить с таким «хищничеством». И заслужил прозвище Ер-мулла. Только много позже, спустя десять лет, он признался в том, что поступал противоестественно, что его задача была невыполнима. И он в 1826 году разрешил горцам заниматься набегами! Он перешел к политике установления русской администрации, надеясь, что если она найдет поддержку у местного населения, то сможет справляться и с набегами. Это было правильное решение. Ему надо было с самого начала создать непрямую форму администрации с опорой на местные органы власти — на те же вольные общества, но уже управлявшиеся русскими чиновниками. Ермолов был военным и поступал как военный. Все признают, что военно-экономическая блокада Северного Кавказа была установлена им быстро и прочно. Но именно эта блокада приблизила ту крупномасштабную войну, которая вскоре разразилась. Война все равно была неизбежна. Я не вывожу войну из политики Ермолова, но считаю, что она ускорила столкновение. Добавлю, что было сильное встречное движение к войне, основанное на идеологии, проповедуемой Мухаммедом Яраг-ским. Русские историки подвергались критике со стороны Шамиля за их непонимание мюридизма как основы Кавказской войны.

Мюридизм как идеологию блокада спровоцировать не могла, ибо идеология имеет внутренние причины.

Блиев М. М. «Круглыйстол»\\ Родина 3-4., 1994. С.17-26.

События завершающего этапа присоединения региона к России

В 1-й половине XIX в. было завершено подчинение России Северного Кавказа. Назвать точную дату присоединения того или иного государственного или полугосударственного образования этого региона к Российской империи не всегда легко. Это связано с тем, что те или иные правители, заявив о принятии российского подданства, поступаться своей властью не хотели и нередко вели антироссийскую политику, объединяясь с противниками России, а иногда и прямо вступали с ней в борьбу. Потерпев поражение, они каялись, снова приносили клятву верности России, и это могло повторяться много раз. Раньше были поставлены под контроль плоскость и предгорья Дагестана. В 1799 г. вступил в подданство России кайтагский уцмий Рустем-хан. Уже в самом начале XIX в. шамхал Тарковский Мухамммед (Магомед) имел звание тайного советника и получал от российского правительства немалое жалованье. Его сын — Мехти, став шамхалом, в 1806 г. был возведен в чин генерал-лейтенанта российской армии. В 1802 г. в российское подданство вступил хан Аварский, в 1803 г. — султан Елисуйский в Южном Дагестане. Общественный строй управлявшихся ими ханств первоначально не претерпел каких-либо изменений. В 1806 г. было завоевано Дербентское ханство. В самом Дербенте была установлена российская власть, а значительная часть ханства была передана под управление шамхала Тарковского. Все эти территориальные приобретения в Дагестане были подтверждены Гюлистанским договором России с Ираном (1813).

Нагорный Дагестан и Чечня были покорены позже, в ходе затяжной Кавказской войны (1817-1864). Сопротивление «вольных обществ» горцев российскому проникновению на Кавказ было возглавлено суфийскими шейхами братства накшбандия-халидия. В российской историографии это движение получило название «мюридизм», так как по суфийской традиции повстанцы именовали себя учениками (мюридами) вождей-имамов. Крупнейшее выступление горцев против российского владычества накануне Кавказской войны связано с именем шейха Мансура (Ушурма). Это был чеченец из с. Алды, сначала мюрид, а затем руководитель (шейх) одного из отделений (вирдов) суфийского братства накшбандия. В начале 1785 г. он стал проповедовать в чеченских селениях по Сунже, что вызвало опасения российских военных властей. В июле 1785 г. арестовать Мансура был послан русский отряд под командованием полковника Пиери. Но последователи шейха разбили русские войска в горах.

С этого момента шейх Мансур выступает как глава стихийного повстанческого движения горцев Чечни и Кабарды. Перед началом русско-турецкой войны 1787-1791 гг. Большая и Малая Кабарда отложились от России. Приверженцы шейха осадили крепости Кизляр и Наур. Деятельность Мансура была недолгой и малоуспешной. Уже в июле 1787 г., потерпев военные неудачи, шейх во главе нескольких тысяч человек перебрался за Кубань, а после поражения — в сопровождении четырех спутников в Анапу, где оставался до взятия ее русскими войсками. При взятии города 22 июня 1791 г. он был пленен, привезен в Петербург и в соответствии с распоряжением Екатерины II осужден на пожизненное заключение. Согласно одной версии, он был помещен в Соловецкий монастырь, по другим источникам,— в Шлиссельбургскую крепость, где вскоре заболел и скончался.

После этого на Северо-Восточном Кавказе установилось относительное затишье. Начало Кавказской войны связано с деятельностью нового русского главнокомандующего ген. А. П. Ермолова (1816-1827). При Ермолове была сильно расширена Кавказская линия. В 1818 г. была усилена Нижнее-Сунженская линия, укреплен редут Назрановский (современная Назрань) в Ингушетии и построена крепость Грозная (современный Грозный) в Чечне. В Северном Дагестане были заложены крепости Внезапная и Бурная. Согласно плану Ермолова, русские войска продвигались в глубь Горной Чечни от Сунжи, выжигая «немирные» аулы и вырубая покрывавшие ее дремучие леса. При нем были завоеваны кумыкские земли в междуречье Сулака и Терека. Действия Ермолова вызвали общее восстание горцев Чечни в 1825 г. Он был смещен, а на его место назначен И. Ф. Паскевич (1827-1831). Русские позиции в Дагестане были укреплены в 1830-е гг. Лезгинской кор­донной линией. В 1832 г. была построена крепость Темир-Хан-Шура.

Однако быстро подавить повстанческое движение в горах Дагестана и Чечни так и не удалось. Во главе повстанцев встал Гази-Магомед (Гази-Мухаммед, Кази-Мулла), аварец из с. Гимры, ученик накшбандийского шейха Магомеда Ярагского (Мухаммеда ал-Яраги, Мухаммед-эфенди) из Южного Дагестана. Чуть ли не ежедневно Гази-Магомед выступал с проповедями о необходимости подняться на «священную войну» (арабск. газават) против русских захватчиков. В 1828 г. он был провозглашен первым имамом Дагестана и Чечни. Его мюриды составили основные военные силы повстанцев. В 1830 г. Гази-Магомед попытался захватить с. Хунзах, столицу принявших российское подданство аварских ханов, но был отбит. Затем он поднял против русских жителей Закатал, но и там потерпел поражение от регулярных русских войск. Имам лично предводительствовал смелыми и неожиданными рейдами на подвластную российским властям территорию. В 1831 г. Гази-Магомед взял Кизляр, а в 1832 г. осадил Дербент. Новый начальник Кавказского корпуса барон Г. В. Розен разбил войско Гази-Магомеда и занял его родное с. Гимры. В бою имам был убит.

Преемником Гази-Магомеда был избран его соотечественник Гамзат-бек (прав, в 1833-1834) из с. Гоцатль. Первоначально его признали только несколько аварских селений, но вскоре под властью Гамзат-бека оказалась значительная часть Нагорного Дагестана и Чечни. Отец его был беком и играл важную роль в Аварском ханстве. Однако сам Гамзат-бек, как и два других имама, опирался на свободных общинников-узденей. Он истребил немало бекских и ханских родов, признавших власть России, обратив их земли и прочее имущество в казну имамата. В 1834 г. Гамзат-бек осадил Хунзах, овладел им и перебил почти всю ханскую семью, включая престарелую ханшу Паху-Бике. Затем он приступил к организации государственного устройства имамата на землях Аварского ханства и «вольных обществ» Нагорного Дагестана и Чечни. Деятельность Гамзат-бека была непродолжительна. В том же году он пал жертвой кровной мести от рук Османа и Хаджи-Мурата, молочных братьев убитых им аварских ханов.

(Российский Кавказ. Книга для политиков/ под ред. В.А.Тишкова. М., 2007. С.41-43)

Имамат Шамиля

Третьим имамом был избран Шамиль (правил в 1834-1859), аварец из с. Гимры. Он создал в Дагестане и Чечне военно-теократическое государство — имамат. Превращение имама в правителя началось еще при Гази-Магомеде. В присоединившихся к нему селениях он нередко оставлял своих наибов — заместителей. Уже у Гамзат-бека были постоянные наибы, каждый из которых возглавлял определенный район. Процесс оформления имамата завершился при Шамиле. К середине 50-х гг. третий имам стал суверенным правителем. Во главе управленческой пирамиды стоял имам Шамиль. Ему принадлежала верховная светская и религиозная (амир ал-муминин — арабск. «предводитель правоверных») власть. Имам являлся также верховным судьей. Два дня в неделю (субботу и воскресенье) он посвящал приему жалобщиков. Решение обычно выносилось на месте. Чтобы помочь имаму в его политических, административных, религиозных и судебных обязанностях, в 1842 г. был создан совет (диван) из приближенных Шамиля.

Наибы были опорой административно-военного аппарата. Они назначались имамом. Наибства обычно включали в себя одно «вольное общество», но в некоторых случаях несколько. Число наибов было различным в разное время: от 4 — в 1840 г. до 33 — в 1856 г. Одним из знаменитых наибов Шамиля стал убийца Гамзат-бека Хаджи-Мурат. Наиб отвечал за порядок на своей территории, должен был собирать налоги, приводить в исполнение приговоры шариатских судей и судить своих подчиненных по военно-административным законам Шамиля. Ниже стояли дибиры или мазумы, которые руководили подразделениями наибства. Им подчинялись старейшины деревень. Для того чтобы контролировать наибов и мудиров и собирать информацию, независимую от их отчетов, у имама были мухтасибы, которые путешествовали инкогнито и сообщали Шамилю о деятельности его заместителей. По этим донесениям многие наибы, в том числе Хаджи-Мурат, были смещены имамом.

Основой своего государства Шамиль сделал мусульманское право (шариат). Это было действенное оружие в борьбе с «неверными» русскими завоевателями. Он провел ряд судебно-административных реформ. Их целью было, во-первых, укрепление шариата и, во-вторых, искоренение местных норм обычного права (адата) и некоторых нововведений, появившихся на Кавказе в результате контактов с русскими. Инструкции и постановления Шамиля, известные под именем Низама, были равносильны законодательству.

В социальной области Шамиль продолжал начатую первыми двумя имамами борьбу с ханско-бекским сословием. При нем большинство семей беков и чанков Нагорного Дагестана были физически истреблены. Их владения составили основу государственного имущества имамата. После разгрома имамата они перешли в российскую казну. Социальной опорой имама была сельская община (джамаат). Благодаря своим реформам Шамилю удавалось почти четверть века сопротивляться хорошо оснащенной военной машине Российского государства.

За несколько лет Шамиль подчинил себе значительную часть Нагорного Дагестана и Чечни. Применяя тактику партизанской войны, он тревожил гарнизоны русских крепостей левого фланга и центра Кавказской линии. К 1835 г. он усилился настолько, что осадил в Хунзахе правителя Аварии Аслан-хана Казикумухского. Новый начальник Кавказского корпуса ген. Головин послал в 1837 г. против Шамиля ген.-майора К. К. Фези, который захватил аварские селения Хунзах, Ашильта, укрепление Ахульго и осадил имама в Телетле, но не смог взять его и вынужден был заключить с ним перемирие. Экспедиция против Шамиля, посланная в 1839 г. под руководством генерал-адъютанта П. X. Граббе, осадила его в крепости на горе Ахульго, но имам с небольшим отрядом мюридов пробился сквозь кольцо осаждавших и скрылся в горах Аварии.

Уже в 1840 г. Шамиль возобновил военные действия против русских в Чечне. Из множества стычек, произошедших в этом году, особенно кровопролитно было сражение под Валериком. Чеченцы совершили набег на русское военное поселение Александровское по Военно-Грузинской дороге, а войско под командованием самого имама безуспешно пыталось взять Назрань. Наиб Шамиля Кибит-Магома подчинил его власти ряд селений в долине р. Андийское Койсу. Весной 1842 г. генерал Головин отправился из Ичкерии в поход против резиденции Шамиля, находившейся тогда в с. Дарго, но был разбит горцами и вынужден был с большими потерями отступить. В том же году наибы Шамиля пытались поднять против российских властей сельские общества Южного Дагестана. Поражения русских войск в 1842 г. послужили причиной замены ген. Головина ген.-адъютантом Нейдгартом. Продолжалось укрепление левого фланга Кавказской линии. В 1844 г. было возведено укрепление Петровск (современная Махачкала).

Российские главнокомандующие на Кавказе часто менялись. Нейдгарта вскоре заменил М. С. Воронцов (1844-1854). В 1845 г. он проник в глубь Северного Дагестана, захватил и уничтожил с. Дарго, долго служившее резиденцией Шамилю. Этот поход доставил ему княжеский титул, но стоил России огромных потерь. В Чечне русские войска продвигались вперед, производя вырубку лесов в предгорьях. Воронцов предпринял несколько решительных, но малозначащих походов на территорию имамата. В 1847 г. он осадил аварское село Гергебиль, но отступил из-за распространения в русских войсках эпидемии холеры. Этот важный опорный пункт имамата был взят в июле 1848 г. кн. 3. М. Аргутинским. Несмотря на это поражение, отряды Шамиля вскоре возобновили свои действия на юге Лезгинской линии и в 1848 г. безуспешно пытались противостоять русским укреплениям в лезгинском селе Ахты. В 1852 г. новый начальник левого фланга ген.-адъютант кн. А. И. Барятинский смог выбить «немирных» горцев из ряда стратегически важных селений Чечни.

С началом Крымской войны действия Шамиля на Кавказе активизировались. В 1854 г. имам заручился поддержкой начальника турецкой анатолийской армии и начал совместные с Турцией военные действия против России на Северном Кавказе и в Закавказье. В июне 1854 г. отряд под предводительством самого Шамиля перешел через Главный Кавказский хребет и разорил грузинское село Цинандали. Узнав о приближении русских войск, армия имама отступила в Дагестан, захватив с собой большую добычу и заложников. На Северо-Западном Кавказе русские войска оставили Кубань и укрепления Черноморской кордонной линии. В 1854 г. кн. Воронцов, не сумевший поправить положение, покинул Кавказ. Ситуация изменилось только послевступления на престол нового императора Александра II и окончания Крымской войны. Сменив нескольких главнокомандующих, правительство назна­чило руководителем русских войск на Кавказе князя А. И. Барятинского (1856-1862). Русский корпус был усилен войсками, вернувшимися из Анатолии. К этому времени силы Шамиля начали иссякать. Разоренные войной сельские общины горцев стали сдаваться российским военным властям.

Война вступила в свой заключительный этап. В 1856-1857 гг. отряд генерала Н. И. Евдокимова выбил Шамиля из Чечни и добился покорения всех «немирных» селений. Шамиль пытался отвлечь внимание противника диверсией против Назрани, но был отбит и отступил в с. Ведено, сделав ее своей новой резиденцией. В апреле 1859 г. Ведено было взято. Шамиль отступил в свое последнее убежище аварское село Гуниб, которое было осаждено и взято 25 августа 1859 г. Шамиль сдался кн. Барятинскому. После капитуляции имама отправили с семьей в ссылку в г. Калугу. В 1870 г. Шамиль получил от Александра II дозволение совершить хадж, выехал из России и поселился в г. Медине, где скончался и похоронен. Кавказская война на Северо-Восточном Кавказе была завершена.

(Российский Кавказ. Книга для политиков/ под ред. В.А.Тишкова. М., 2007. С.43-46)

Восстания горцев на Северо-Восточном Кавказе после окончания основных военных действий

Периодически в Нагорном Дагестане и Чечне вспыхивали восстания. Крупнейшими из них в Дагестане были восстания андийского «вольного общества» в 1860 и 1861 гг., движение сельских общин Ункратля под предводительством Каракул-Магомы из села Хварши в 1860-1862 гг., восстание 1863 г. в Закатальском округе, волнения в Кайтаго-Табасаранском и Аварском округах в 1865-1867 гг., повторное восстание ункратлинцев в 1871 г.

Повстанческое движение в Чечне связано с именем шейха братства кадирия Кунта-хаджи из села Киши. В последний период движения Шамиля он подвергся гонениям со стороны имама за осуждение вооруженного газавата и всякого насилия. 1858-1863 гг. Кунта-хаджи провел на Ближнем Востоке. Вернувшись на родину после пленения Шамиля, он быстро приобрел себе учеников-мюридов, число которых доходило до 5 тыс. человек. Подобно членам других суфийских братств, последователи Кунта-хаджи часто совершали зикр — коллективную молитву с поминанием имени Аллаха, за что в русских источниках стали называться зикристами. Несмотря на мирный характер движения, оно вызывало опасения российских властей, которые арестовали Кунта-хаджи в начале 1863 г. и под конвоем отправили в Новочеркасск. С требованием освободить шейха в селе Шали собралось несколько тысяч его приверженцев, которые были разогнаны войсками. Кунта-хаджи умер в ссылке в г. Устюжна Новгородской области.

Последней вспышкой мусульманского повстанчества на Северо-Восточном Кавказе было восстание 1877 г. Поводом к выступлению послужило ухудшение положения крестьян, а возможно и начало русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Восставшие надеялись на поддержку со стороны своих единоверцев из Турции. Движение охватило почти все округа, созданные русскими в Чечне и Дагестане. Центром его стал аварскийаул Согратль. Во главе восставших встал накшбандийский шейх Магомед Согратлинский (Мухаммед ас-Сугури). Для подавления восстания России пришлось стянуть на Северный Кавказ войска из Закавказья и Средней Азии. Восстание было подавлено. Магомед Согратлинский и другие руководители его были повешены по приговору военно-полевого суда. Некоторые участники восстания бежали в Турцию. Многие тысячи дагестанцев и чеченцев были сосланы в губернии Центральной России. Они смогли вернуться на родину только после амнистии, объявленной в 1883 г. участникам восстания правительством Александра III.

(Российский Кавказ. Книга для политиков/ под ред. В.А.Тишкова. М., 2007. С.46-47)

Военные действия на Северо-Западном Кавказе

На Северо-Западном Кавказе сопротивление горцев продолжалось до мая 1864 г.

Ужесточение политики царизма на Северо-Западном Кавказе способствовало расширению влияния религиозного фактора. В 1842 г. в сопровождении нескольких эфендиев туда прибыл наиб Шамиля Хаджи-Мухаммед. Они начали распространять воззвания с призывом начать военные действия против царских властей и перешедших на русскую службу князей. Был организован отряд регулярной конницы (муртазиков) из переселенцев (хаджиретов или мухаджиров). Введение духовного суда, всевозможных налогов и штрафов, злоупотребления сторонников наиба — все это вскоре вызвало отчуждение крестьянства. Не поддержала наиба и адыгская верхушка, стремившаяся сохранить свои родовые права. Относительная слабость мусульманского духовенства в крае наряду с вышеупомянутыми обстоятельствами не позволили мюридизму укрепиться на Северо-Западном Кавказе.

После смерти Хаджи-Мухаммеда, в 1845 г. на Северо-Западном Кавказе появляется новый наиб — Сулейман-эфенди, попытавшийся объединить адыгов и организовать их выступления против русских войск и укреплений. Но он вскоре перешел на сторону России и стал выступать против Шамиля и его движения. В 1846 г. Шамиль с десятитысячным отрядом вторгся в Кабарду, но не встретил здесь поддержки и вернулся в Дагестан. В 1848 г. Шамиль отправил к адыгам наиба Магомед-Амина. Магомед-Амин, стремясь расширить социальную базу сопротивления России, раздавал обещания освободить крестьян от податей и повинностей, что привлекло на его сторону часть народа. До 1850 г. Магомед-Амин управлял только абадзехами, а в 1850 г. покорил часть натухайцев и направил отряды на покорение шапсугов, которые после недолгого сопротивления были им подчинены.

Магомед-Амин действовал в Закубанье почти самостоятельно от Шамиля. Вся светская и духовная власть находилась в руках Магомед-Амина. Им были созданы военные укрепления, округа управлялись муфтиями и советами из трех кадиев (мехкеме), были созданы также отряды муртазикатов (ядро регулярной армии адыгов для борьбы с царскими войсками). Но объединить всех адыгов и создать аналогичную имамату Шамиля государственную систему Магомед-Амин не смог. Шапсуги и натухайцы на народных собраниях в 1851 г. потребовали от него улучшения своего положения, массы постепенно стали отходить от наиба, в некоторых местах доходило до вооруженных выступлений против него

Недовольство масс вызывала также ориентация Магомед-Амина на Турцию во время Крымской войны 1853-1856 гг. Не увенчались успехом и попытки его главного соперника в альянсе с турецкими властями шапсугского князя Сефер-бея Занова весной 1854 г. набрать черкесское ополчение. В 1855 г. абадзехи не отозвались и на призыв сторонников Порты и наибов Шамиля из Анапы выступить против русских. Магомед-Амин, провозглашенный осенью 1855 г. турецким главнокомандующим начальником всех горских ополчений Западного Кавказа, обещал собрать сорокатысячное ополчение, но адыги отказались участвовать в войне против России. Осенью 1857 г. Сефер-бей Занов направил Александру II меморандум, в котором говорилось о требовании независимости адыгов под покровительством Турции. Магомед-Амин в то же время стремился зару­читься поддержкой воюющих держав. В ноябре 1859 г. после переговоров Магомед-Амин вместе с абадзехами дал присягу на верноподданство России. В конце 1859 г. Сефер-бей Занов умер, а Магомед-Амин оставался у абадзехов в качестве эфендия, что, тем не менее, не остановило продолжающиеся междоусобицы. Несмотря на попытки воюющих держав-союзников Турции использовать внутриадыгские противоречия для усиления антироссийских настроений, закубанские горцы оставались пассивными в войне и в большинстве своем склонялись к союзу с Россией.

В середине XIX в. возникло мухаджирство — переселенческое движение значительной части кавказских народов в Османскую империю, во многом вызванное военно-политическими методами присоединения региона к России. Громадные размеры переселенческого движения горцев определялись радикальным изменением характера борьбы с ними, которая ставила две цели — ослабить численный состав горского населения и, выселив его на равнину, добиться окончательного повиновения, закрепив на их прежних местах казачество. Выселение особенно сложно проходило в Закубанском крае, где в стратегически важных районах вместе с абхазами и убыхами проживали приморские этнические группы — натухайцы, шапсуги, абадзехи. В 1860 г. царские власти от организации экспедиций переходят к систематическому заселению занимаемых земель казачьими станицами и выселению горцев на плоскость. Специальная комиссия, созданная в 1862 г., выделяла эмигрантам по 10 рублей серебром на семью, организовывала отправку адыгов в Турцию. По некоторым данным, в 1859-1862 гг. из Большой Кабарды в Турцию было выселено более 10 тыс. человек, до 3 тыс. тагаурских и дигорских осетин, в 1865 г. — около 3 тыс. кабардинцев и 45 осетинских семейств. В 1864 г. было выселено около 6 тыс. шапсугов, более 21 тыс. убыхов, до 20 тыс. бжедугов и абадзехов, около 400 семей карачаевцев, а в 1880-е и в 1905-1906 гг. число мухаджиров-карачаевцев составило 13-15 тыс. человек. Наиболее часто упоминающееся общее количество выселенных за 1858-1865 гг. — 495 тыс. человек считается многими учеными преувеличенным

(Российский Кавказ. Книга для политиков/ под ред. В.А.Тишкова. М., 2007. С.47-48)