2011_Zhuvenel_B_de_Vlast_Estestvennaya_ist

Глава X. Власть и плебс

ственников. Целые семейства пополняют все более многочисленную и могущественную бюрократию. По мере того как умножается «помощь», требуемая от населения королевства, буржуа из Палаты косвенных сборов, пользуясь возможностью, добиваются возвышения им подобных в провинциях. Вначале установление облагаемого дохода и взимание налога лежат на выборных из податного населения; но скоро эти «выборные» уже назначаются администрацией и продолжают отправлять свою должность в промежутке от одной «помощи» до другой, формируя целую иерархию подчиненных им заместителей, секретарей и писарей. Так государственная служба повсюду дает плебеям возможность отличиться, продвинуться и приобрести вес в обществе12.

В сфере правосудия происходит то же, что и в области финансов. Бедные бакалавры, призванные к королевскому двору, понемногу вытесняют оттуда баронов; они обретают уверенность, надевают парики, становятся парламентом и мало-помалу проникают даже на земли сеньора — выступают судьями между ним и его людьми, иными словами, лишают его прежнего влияния.

Какую картину представляет это нашествие людей в черном13, этот муравейник, который исподволь снедает феодальное величие, оставляя от него только пышность и титул!

12Аналогичное явление Самнер Мейн наблюдал в колониальной Индии: ответственные за сбор налогов становились местными властями.

13Накануне религиозных войн, говорит Огюстен Тьерри, «третье сословие, в силу своего рода предписания, менее ограничительного по отношению к духовенству, нежели к дворянству, занимало почти все должности в гражданской администрации, включая

исамые высокие, даже те, которые впоследствии стали именоваться министерскими. Благодаря установленной системе университетских степеней и различных экзаменов из плебейского класса выходили канцлер — хранитель печатей, государственные секретари, докладчики, королевские адвокаты и прокуроры, весь судейский корпус, состоящий из Большого совета, суда по спорам о подсудности и по делам, оставленным без рассмотрения, Парижского парламента с его семью палатами, Счетной палаты, Палаты косвенных сборов, восьми провинциальных парламентов

имножества подчиненных им учреждений, возглавляемых членами президиальных судов*. Равным образом и чиновники всякого ранга, составляющие финансовую администрацию, — каз-

251

Книга IV. Государство как постоянная революция

Не очевидно ли, что государство обогатило всех этих плебеев, а они определили судьбу государства?

Узы глубокой преданности связывают их с должностью, обладание которой преобразило их жизнь. Когда король безумен, а дофин мало что смыслит, когда герцог Бургундский, опьяненный гордостью и воодушевленный поддержкой народа, ввергает Париж в анархию, отдав его на произвол мясников и живодеров, один лишь королевский адвокат, Жан Жувенель, отстаивает права государства и добивается успеха*.

Их приверженность монарху, будучи консервативной, вместе с тем и агрессивна. Принижая знать, они не только служат государству, но и берут реванш. Бывает, что интересы аристократии совпадают с интересами общества. «Преемственность всего положительного, — говорит Ренан, — должны сохранять институты, которые, если угодно, составляют для иных привилегию, но, однако же, являются органами национальной жизни, так что без них определенные потребности остаются неудовлетворенными». «Служителям» из плебеев этого не понять. «Маленькие крепости, где сберегается достояние общества, — добавляет Ренан14, — выглядят как башни феодалов». Эти башни люди короля штурмовали с неослабевающей энергией.

Историки итальянских городов показывают нам, как буржуа устраивали вылазки против соседних замков, брали их приступом и, захватив, постепенно превращали в развалины. Они вынуждали старинных сеньоров жить среди них в качестве простых горожан и таким образом распространяли городскую власть на окрестности. То же воспоминание о пережитых унижениях, о застарелом чувстве зависти, та же приверженность своему, особому, городу — Граду Повелевания — побуждает

начеи, суперинтенданты, интенданты, контролеры, генеральные и частные сборщики — были выходцами из среды образованных буржуа, которых называли людьми в мантии. Что до правосудия, осуществляемого сенешалями, бальи и прево короля, то, если должности этого рода по-прежнему занимали дворяне, последние, опять-таки, непременно имели дипломированных заместителей или асессоров» (Aug. Thierry. Histoire… du Tiers État, éd. 1836, p. 83—84).

14Renan. La Monarchie constitutionnelle en France. — La Réforme intellectuelle et morale de la France, éd. Calmann-Lévy, p. 249— 250.

252

Глава X. Власть и плебс

политика-плебея ниспровергать все частные власти, все, что ограничивает, стесняет, сдерживает государственную власть, ущербляет ее величие.

Плебейский абсолютизм

Таким образом, успехи плебса внутри государства и государства — внутри нации тесно взаимосвязаны.

Государство находит в плебеях слуг, которые укрепляют его, плебеи находят в государстве господина, который их возвышает.

Благоприятствуя освобождению рабов, ограничивая право сеньоров эксплуатировать подданных, король тем самым ослабляет своих естественных противников. Заботясь о формировании слоя крупной буржуазии, об установлении олигархии городских общин, о развитии торгового класса, он готовит для себя верных слуг и обеспечивает себе поддержку. Вводя систему продажи должностей, отворяет буржуазии двери государства. Санкционируя переход должностей в наследственную собственность, привязывает к этой собственности целые буржуазные фамилии. Университеты, поощряемыекоролем, доставляют ему самых деятельных поборников. Ученые посвящают блестящие диссертации защите королевского права перед императорским и папским престолом, но главное, они изо дня в день неприметно подтачивают сеньориальное право. Огюстен Тьерри с полным основанием утверждает: «В течение шести веков, с XII по XVII в., история третьего сословия неразрывно связана с историей королевской власти... От воцарения Людовика Толстого до кончины Людовика XIV всякий важный этап на пути различных классов разночинства к свободе, благосостоянию, просвещению, общественной значимости соответствует в череде царствований имени какого-нибудь великого короля или министра»15.

Только в периоды регентства или когда слабый государь, вроде Людовика X или Людовика XVI, послушен знати, это поступательное движение прерывается и намечается реакция.

Напротив, чем властолюбивее монарх, тем больше ударов наносит он по социальным правителям, тем дальше продвигает дело освобождения.

15 Op. cit., p. IX.

253

Книга IV. Государство как постоянная революция

Третье сословие это прекрасно понимает, и в Генеральных штатах те, которые говорят, стоя на коленях, — его представители — истово поддерживают Власть. То их сетования, опережая желания короля, побуждают его ускорить узурпацию сеньориальных прав на судопроизводство16. То они решительно принимают сторону королевской власти, как это было во время первого созыва Генеральных штатов Филиппом Красивым*, а в 1614 г. даже предоставляют монархии неограниченные и неотменимые полномочия17, словно порожденные

16Когда этот процесс уже набрал силу, третье сословие в Генеральных штатах 1560 г. протестует против того, чтобы сеньоры вводили повинности и сборы сверх положенных и вызывали своих подданных «к судьям, всецело им преданным и пользующимся их покровительством»; «отныне, — требуют депутаты, — при возникновении между сеньорами и подданными судебных споров, затрагивающих частный интерес сеньоров, означенные подданные должны представать только перед королевским судьей провинции».

Как же способствуют подобные требования разбуханию Власти!

17Вот статья, помещенная в начале послания третьего сословия под заголовком «Основной закон»:

«Молим короля принять в собрании этих Штатов как незыблемый основной закон королевства и довести до всеобщего сведения следующее: поелику он признан сувереном в своем государстве, восприяв венец единственно от Бога, нет на земле власти, будь то духовной или светской, имеющий какое-либо право на его королевство и могущей лишать престола священную особу наших королей каких-либо прав на королевство, а также разрешать подданных от должной преданности и повиновения или прощать им непослушание — по какой бы то ни было причине и под каким бы то ни было видом; и пусть все королевские подданные, независимо от их звания и состояния, почитают таковой закон за истинный и священный, согласный с учением Божиим, без какого-либо разделения, сомнения или ограничения. Всем депутатам Штатов и отныне всем бенефициариям** и чиновникам королевства перед вступлением во владение бенефицием и принятием на службу надлежит приносить клятву в соблюдении сего закона; равно и всем воспитателям, регентам, ученым и проповедникам, обязанным изъяснить его и обнародовать. Инакое же мнение — якобы в некоторых случаях позволительно даже предавать смерти или низлагать наших королей, восставать против них и устраивать мятежи, низвергать бремя повиновения им — нечестиво, богомерзко, противно истине и обращено против устоев Государства Французского, которые прямо зависят от одного лишь Бога».

254

Глава X. Власть и плебс

воображением Гоббса, — такие полномочия могли быть даны только классом, заинтересованным в абсолютизме.

Аристократия тоже почувствовала, что главное орудие ее планомерного ослабления — плебейские кадры, которым все более смело вверяла себя Власть.

Послушаем, как досадует Сен-Симон на Мазарини. Он понял, что во времена Фронды произошел переворот — не тот бурный переворот, которого добивались возмутители спокойствия, а тихий и незримый, который совершил министр, душеприказчик Ришельё, наставник Людовика XIV: «Все его заботы и старания обратились на то, чтобы всевозможными способами унизить достоинства рождения, лишить знатных особ всякого влияния, а для этого удалить их от дел; допустить на службу людей столь же низкого происхождения, как и он сам; дать им власть, превосходство, богатство, вес; убедить Короля, что всякий вельможа — естественный враг короны, что к управлению делами предпочтительно привлекать людей безродных, коих, чуть только ими будут недовольны, можно ввергнуть в ничтожество, сместив с должности с такою же легкостью, с какою их вызвали из безвестности, возведя в чины. Напротив того, старинные дворяне, значительные уже в силу своего рождения, своих брачных союзов, часто и своих владений, через должность министра и сопряженные с нею занятия приобретали угрожающее влияние и, отлученные от службы, по тем же причинам становились опасны. Отсюда — засилье пера и мантии и последовательное уничижение дворянства, которое в других местах еще примет баснословный вид; сегодня мы воочию зрим и на себе испытываем это уничижение, а люди пера и мантии умеют его поддержать, так что гнет их день ото дня все тягостнее. Дошло до того, что знатнейший владетель уже никому не может быть полезен; он так и этак зависит от ничтожнейшего разночинца»18.

Конечно, это заявление продиктовано обстоятельствами, оно соответствует кампании, развернутой теологами-иезуитами; в нем отразилось воспоминание о страшных беспорядках, учиненных Лигой*. Но какие бы частные соображения ни обусловили его, заявление было сделано, и это не что иное, как предоставление неограниченных и неотменимых полномочий.

18 Mémoires de Saint-Simon, éd. Boilisle, t. XXVII, p. 6, 7.

255

Книга IV. Государство как постоянная революция

И дальше: «Иноземец, вышедший из низов, который ничем не дорожит и не ведает иного бога, кроме собственного величия и могущества, думает о государстве [читайте: о нации], коим он управляет, лишь соотносительно с самим собою. Он презирает его законы, дух, нужды и пользу, не знает его обычаев и порядков и помышляет лишь о том, чтобы все подчинить, все смешать, сделать так, чтобы все было народом».

Замечательно, что гневная речь выдающегося писателя наконец разрешается истиной. Все подчинить, все смешать, сделать так, чтобы все было народом, — в этом и состоит дух монархического правления. Сентиментальные историки сожалели, что королевская власть стала абсолютной, и одновременно восхваляли ее за то, что она дала ход плебеям. Это несерьезно. Она возвысила плебеев, потому что хотела стать абсолютной, и стала абсолютной, потому что возвысила плебеев.

Нигде и никогда не построить всеобъемлющую Власть с аристократами. Забота о фамильных интересах, классовая солидарность, усвоенные в детстве понятия — все отвращает их от того, чтобы доверить государству независимость и благосостояние себе подобных.

Абсолютистский образ действий, подчиняя множественность обычаев единству законов; ослабляя верноподданство местного значения и поощряя преданность государству; погашая все очаги жизни, чтобы ярче горел один-единственный очаг; наконец, заменяя механическим правлением администрации личное влияние знатных и авторитетных людей, — естественно ломает традиции, которыми гордятся династии аристократов, и уничтожает отношения покровительства, составляющие их силу.

Стало быть, им и сопротивляться абсолютизму.

Аристократическая реакция

Историки восхищаются резким замечанием Филиппа По19,*, укорившего монархию за деспотическую направленность, сообщенную ей Людовиком XI. Но, толкуя о том, как он защи-

19На собрании Генеральных штатов 1484 г.; напомним, что Людовик XI умер годом раньше.

256

Глава X. Власть и плебс

щал права и свободы нации, часто забывают сказать, что говорил он от имени дворянства.

Губернатор Лангедока герцог де Монморанси выступал в своей естественной роли аристократа, когда, бросив вызов Ришельё, встал на защиту старых провинциальных вольностей и заплатил за это сопротивление головой.

Прав Бональд, утверждающий: «Дворянство оберегает подданных от угнетения уже самим своим существованием. Угнетающая власть — это власть, которая может все разрушить, все перевернуть, все изменить; власть, которая может все перевернуть, — власть беспредельная; дворянство же полагает власти предел, ибо монарх не может уничтожить дворянство: оно сосуществует с ним, порожденное, как и он, социальным строем и точно так же связанное с обществом неразрывными узами...»20

Невозможно объяснить короче, почему монархическая Власть, постоянно стремясь к унификации и единообразию, однако, не дошла на этом пути до логического конца — до цели, которой Революция достигнет в несколько месяцев.

Власть наталкивалась на дворянство, всегда настороженное и готовое к сопротивлению, часто мятежное, и хотя по логике вещей следовало бы сокрушить его, королям это претило; тут сказывались и влияние традиций, и убеждения, и определенное понимание значительной роли дворянства.

Существенные различия в историческом развитии Франции и Англии почти целиком обусловлены противоположным поведением высшего дворянства этих двух стран, что глубоко осмыслил де Лольм*.

Во Франции дворянство, вместо того чтобы защищать себя изо дня в день, периодически наносит противнику яростные контрудары, беспорядочные, непродуманные, жестокие, как, например, когда при Людовике X оно добивается повешения Ангеррана де Мариньи, истязаний Пьера де Латильи, канцлера Франции, и Рауля де Преля, королевского адвоката21. Оно не умеет привлечь на свою сторону третье сословие, разъяснив ему, что уже сглаженное временем различие

20Bonald. Théorie du Pouvoir politique et religieux, livre III.

21Aug. Thierry. Op. cit., p. 29.

«Легистов XIV в., теоретиков и слуг королевской автократии, постигла обычная участь великих революционеров. Самые отваж-

257

Книга IV. Государство как постоянная революция

в правах между ним и двумя высшими сословиями устраняют лишь затем, чтобы подчинить его тираническому господству государства. Если французское дворянство и солидаризуется с третьим сословием, как в начале Фронды, то скоро теряет этого союзника, показав себя неспособным представить свое неповиновение королю как защиту общего интереса; да и само оно разъединено алчностью мятежников, каждый из которых не прочь за хорошую плату отдельно от других заключить мир с короной.

Одним словом, у него нет продуманной политики и оно отвоевывает сданные позиции только за счет гражданских волнений, таких как религиозные войны или Фронда, которые расшатывают власть и позволяют сеньорам из-за отсутствия общественного порядка вновь стать малыми государями, чье союзничество в периоды умиротворения приходится покупать22.

Английская аристократия, наоборот, действует сплоченно; возможно потому, что, в отличие от Франции, где парламент, перейдя в руки легистов, стал орудием королевской власти, в Англии парламент остался органом социальных властей, центром их оппозиции.

Аристократия в Англии так умеет оправдать свое сопротивление соображениями общественного порядка, что, к примеру, в хартии баронам*, означающей просто-напросто капитуляцию короля перед успешно защищаемыми частными интересами, мы находим формулировки прав и свобод, действительные на все времена.

ные из них пали жертвой противодействия ущемленных интересов и попранных обычаев».

22Сен-Симон ясно видел, что волнения обращались к выгоде аристократии: «Все, чего смог достигнуть Генрих IV при содействии верного ему дворянства, — это с превеликим трудом заставить признать за собой то, на что у него было полное право; он, так сказать, купил корону у своих подданных посредством мирных соглашений и заплаченных за них миллионов, равно как купил и огромные владения, и территории безопасности у предводителей католиков и гугенотов. Утвердившиеся таким образом сеньоры, однако же, почитали себя приниженными, обманувшись в своих радужных ожиданиях, и управлять ими было нелегко» (Op. cit., t. XXVII, p. 9).

258

Глава X. Власть и плебс

Если французские дворяне предстают перед народом малыми деспотами, часто более требовательными и своевольными

ивсегда более надменными, чем королевские сановники, то английская знать, напротив, внушает классу свободных собственников, yeomen, что они — как бы малые аристократы

идолжны отстаивать вместе с сеньорами общие свободы.

Эта островная аристократия в 1689 г. делает мастерский ход. Наученная скорее Харрингтоном, нежели Локком, она столь искусно ограничивает полномочия короля, призванного с континента*, что Власть веками будет держаться в установленных для нее пределах.

Что является главным орудием Власти? Армия23. Поэтому одна из статей «Bill of Rights» объявляет о неза-

конности постоянных армий, а «Mutiny Act»**** санкционирует военные трибуналы и военное обучение только на один год; это заставляет правительство ежегодно созывать парламент, чтобы, так сказать, заново создать армию, которая по закону подлежит роспуску. Не случайно даже сегодня англичане хотя и говорят «королевский флот» и «королевская авиация», но не употребляют словосочетания «королевская армия». Так сохраняется память о том, что когда-то армия была поставлена в зависимость от парламента.

При Стюартах парламент созывался нерегулярно и утверждал субсидии всегда на несколько лет вперед, иногда на все

23Если бы, например, Карл I располагал хорошей армией, пусть даже небольшой, он подавил бы в Шотландии массовое восстание ковенантеров** под водительством Лесли. Он не был бы принужден, когда шотландцы уже вторглись в Англию, созвать английский парламент и предстать перед ним просителем, после того как гордо распустил предыдущий парламент. Пришлось пойти на уступки англичанам в тщетной надежде найти средства покорить Шотландию, а потом, обороняясь от их дерзости, просить поддержки у тех же шотландцев. От одной капитуляции к другой несчастный терял и силы, и честь. Что же требовалось ему, чтобы не допустить этих унижений? Армия.

Ачто потребовалось Кромвелю, чтобы на руинах монархии воздвигнуть беззаконную, ничем не сдерживаемую власть? Армия, та, которую он создал от имени парламента и обратил против него, — памятный пример неверности войск по отношению

кустановлениям и принципам и их преданности личностям.

Иразве не армия Монка помогла Карлу II осуществить Реставрацию?***

259

Книга IV. Государство как постоянная революция

время царствования. Вильгельму III парламент дал пожизненное право взимать таможенные пошлины, но ежегодные собрания предполагали ежегодное утверждение расходов. Значит, не только армия, но и сама администрация зависели от парламента, а точнее, от составлявшей его аристократии. Де Лольм проницательно усмотрел в этом первооснову английской свободы. «Принадлежащее англичанам право самим решать, какие они будут платить налоги, обыкновенно рассматривают как гарантию личной собственности от притязаний короны; при этом не видят более возвышенного и более важного следствия такой привилегии.

Право определять субсидии короне, которым пользуется народ Англии, охраняет все его свободы, будь то гражданские или религиозные. Обеспеченное конституцией, это право позволяет ему действенно влиять на поведение исполнительной власти и держать ее в узде. Конечно, у суверена есть возможность каким-то образом смещать представителей народа, но править без них он не может»24.

Там, где женевский автор пишет «народ», естественно, подразумевается populus, в том смысле, какой первоначально придавали этому слову в Древнем Риме, — т.е. аристократия. Ей одной принадлежат и будут принадлежать до 1832 г. места в парламенте.

Уже в 1689 г. аристократия в Англии состоит не только из старого дворянства. Значительную часть ее составляют те, кто разбогател на кромвелевских конфискациях, например, крупные торговцы из Ост-Индской компании, выкупившие земли по низкой цене, а также лица, непосредственно причастные к Реставрации. Крупная торговля будет постоянно пополнять ее новыми элементами. Аристократия — это, по существу, класс крупных собственников.

Ограничения, которые она устанавливает для Власти, чреваты историческими последствиями. Не имея права облагать подданных налогами, король вынужден занимать денежные средства, и предоставляющий займы класс через парламент следит за надлежащим обращением с долгом, что порождает государственный кредит — более чем за сто лет до его

24De Lolme. Constitution de E,Angleterre 1771. Я привожу цитату по английскому переизданию 1826 г. (p. 275), которое воспроизводит текст английского издания, выпущенного автором в 1772 г.

260