2011_Zhuvenel_B_de_Vlast_Estestvennaya_ist

Глава XIV. Тоталитарная демократия

брания, так что оно одно истолковывает общую волю — волю, которая после этого давит всей тяжестью неодолимой силы на те самые воли, что содействовали ее формированию».

Авторитарный дух в демократии

Итак, на частные воли давит всей тяжестью неодолимой силы «общая воля», оправдывающая эту силу содействием названных частных воль... В такой формулировке сочетаются истина — неодолимость «общей воли» — и ложь — порождение этой общей воли частными желаниями.

Народ не только не является единственным творцом законов — ему даже не позволено высказывать свое мнение о наиболее общих из них, глубоко затрагивающих его существование. Хотя имеется способ всенародного опроса, референдум, испытанный в Швейцарии, демократическая Власть далека от того, чтобы прибегать к нему.

Провозглашенный ею суверенитет народа сводится исключительно к выбору представителей, которые и будут его осуществлять. Члены общества являются гражданами всего один день, а подвластными четыре года, — порядок вещей, осуждаемый Руссо в самых резких выражениях. В Америке избирают, с одной стороны, законодателей, а с другой — администрацию. В Европе — только законодателей, так что они практически господствуют над администрацией и Imperium даже не подвергается разделу.

Во Франции граждане избирали депутатов, а те шаг за шагом переходили к назначению министров10, которые про-

10Президент Республики, сначала сам подбиравший себе министров, скоро был ограничен в этом своем праве и мог назначать уже только одного министра. Притом с учетом мнения председателей обеих палат*, а затем и после совещания с главами парламентских групп. В конце концов решения нижней палаты, принятые голосованием, стали для него императивными указаниями. Голосование нижней палаты по представлении кандидата на должность премьер-министра — это в действительности отрицательный способ избрания председателя Совета министров. Кроме того, согласно заведенному порядку, интерпеллянты** рассматривали подобранные председателем кандидатуры для различных портфелей и выражали одобрение или неодобрение.

351

Книга V. Власть меняет облик, но не природу

изводили назначение на государственные должности, и в частности назначали префекта, осуществляющего региональные властные полномочия, и даже распорядителя, практически осуществляющего муниципальную власть.

Таков был фактический порядок во Франции в 1939 г. Конечно, не соответствовало Конституции, что министры назначались законодательным собранием11. Конечно, муниципальная власть принадлежала избранным на местах, но они стремились переложить ее на распорядителя. Что он исполнял свою должность компетентно и с сознанием гражданского долга, никто не отрицает. Но следует заметить, что даже там, где Власть не отстраняет граждан от управления государством, они устраняются сами12.

Таким образом, декларированная «Власть Народа» связана с народом очень слабо, соединена с ним только пуповиной всеобщих выборов13; на самом деле это лишь «Власть над народом». Но Власть тем бóльшая, что она ссылается именно на эту связь.

Imperium не мог получить более убедительное оправдание, Минотавр — принять облик, более благоприятствующий его аппетитам. Imperium уничтожает автономию провинций, перед которой отступила монархия. Завладевает финансовыми средствами, в которых было отказано королю. Проводит в жизнь воинскую повинность, казавшуюся Лувуа недостижимым идеалом. Находит секрет, как заставить весь народ собраться на войну, затеянную Властью.

Последнее нередко вынуждало председателя правительства вносить изменения в состав своего кабинета.

11С тех пор как это было написано, стало конституционным, что председатель Совета министров избирается законодательным собранием. И его министры делегируются во власть фракциями собрания.

12В Соединенных Штатах можно отметить аналогичное стремление муниципальных органов передать городское управление в руки

«City manager»*. Но, по крайней мере, он не зависит от центральной администрации.

13Связь эта настолько слаба, что законодательный корпус может править, как было, например, в 1926—1928, в 1934—1936, в 1938—1939 гг., вопреки ясно выраженной воле избирателей. Резкая смена направления в середине срока полномочий парламента даже стала правилом.

352

Глава XIV. Тоталитарная демократия

Общий интерес и его монополизация

Демократический строй, как утверждают, обеспечивает неизменное представление Властью общего интереса. Из этого постулата вытекает следствие: общему интересу не может противостоять никакой законный интерес. Таким образом, всякий местный или особый интерес должен отступить перед Властью, поскольку целое, естественно, предпочтительнее части. Сегодня стало банальной истиной, что «частные интересы должны быть принесены в жертву общему интересу»14. Беспрестанно повторяемая, она не встречает возражений.

14При Старом порядке эту максиму принимали, проявляя спасительное сомнение. К примеру, Дюпон де Немур изобличал в ней стенобитное орудие, применяемое, чтобы сокрушить права индивидуума.

«Этот поход организовали с большим искусством. Поначалу довольствовались тем, что выставляли, внушали, распространяли весьма привлекательный принцип: общественный интерес должен преобладать над частным. В этом расплывчатом принципе содержалось только противоположение частного интереса, который может рассматриваться с хорошей либо с дурной стороны, как правый либо как неправый (и в этом последнем смысле даже не является подлинным частным интересом), интересу общественному, радение о котором, казалось бы, свидетельствует лишь о достохвальных намерениях. Еще не отважились бы утверждать, что

общественный интерес предпочтительнее соблюдения прав частных лиц; ибо частные лица и представители власти в равной мере понимали, что каждый должен пользоваться своими правами и общество было учреждено лишь затем, чтобы обеспечить каждому такое пользование — единственную основу устойчивого

исчастливого для государей и для народов правления. Но недостойным гражданам, вынашивающим коварные замыслы, понадобилась общая максима, которая, по видимости имея целью общественное благо, заключала бы в себе смутный и неопределенный смысл: максима, которую можно было бы толковать то шире, то уже, смотря по обстоятельствам. Такую максиму можно было бы внедрить в сознание самих народов, взводя обвинения на частные интересы, вступающие в противоречие с общественным интересом, а потом этим народным одобрением ее в ограниченном смысле оправдать во мнении суверенов ту же самую максиму, взятую в более сильном и более общем смысле — требующую пожертвовать интересом частных лиц, которые хотят всего лишь законно пользоваться своею собственностью.

353

Книга V. Власть меняет облик, но не природу

И, разумеется, не терпит таковых, если под угрозой само существование общества. Но это редкий случай. Часто бывает, что Imperium наталкивается на групповой интерес, успешное сопротивление которого не создало бы опасности для общества. Однако это сопротивление осуждается как эгоистическое, считается незаконным, его руководящий орган предстает некой враждебной силой. Основоположники демократии даже признавали в качестве фундаментального принципа, что никакой орган такого рода не имеет права на существование. Что Власть, коль скоро она воплощает общую волю и общий интерес, не может терпеть в обществе никакого политического образования, которое воплощало бы более частные воли и интересы; что она обладает монополией, правом оставаться в одиночестве.

Само словосочетание частный интерес стало чуть ли не оскорбительным. Если вдуматься, развитие языка отражает постоянную мобилизацию общественного мнения против составных частей сообщества.

Это априорное осуждение всякого частного интереса как такового — явление удивительное. Чем дальше развивается общество, тем больше дифференцируются выполняемые людьми функции, тем более многочисленными становятся стихийно формирующиеся категории населения. В период раннего Средневековья человек повелевал и сражался, исследовал мир и возносил молитвы, возделывал землю и достав-

Эта двусмысленная максима, которая, казалось, расширяла власть и права суверена и вверяла общественное устройство в его наиглавнейшей части просвещенности и доброй воле правительства, была наконец принята. Построенная в соответствии с нею политическая система туманно подчиняла все права общества, а также и власти человеческому законодательству, произвольному и деспотическому, столь же вредоносному для нации и для суверена, сколь и потворствующему соблазнам и алчности людей неправедных и лицемерных. Скоро пример их преуспеяния стал заразителен; он распространился, он упрочил эту темную политику, сбивавшую с толку правительство. Последнее мнило, будто увеличивает свою власть и могущество, внося в государственное управление все больше произвола, все меньше стесняя себя ограничениями. От него постарались скрыть, что тем самым оно лишь сеет повсюду путаницу и беспорядок и опустошает страну» (Dupont de Nemours. Physiocratie, Discours de l’éditeur. In: Daire. Physiocrates, I, 30—31).

354

Глава XIV. Тоталитарная демократия

лял хлеб насущный — три категории, из которых одна крепостная. Позднее помимо дворянства и духовенства возникает третье сословие, сословие торговцев, ремесленников, правоведов. В то время признавали, что у дворянства как такового есть свои интересы, несомненно эгоистические, но, однако же, законные, и они могут противопоставлять себя интересам королевской Власти. Это относится и к другим сословиям.

Внимательно присмотревшись, мы увидим, что социальные категории сегодня не менее определенны и гораздо более многочисленны, чем тогда. Но эгоистические интересы любой из них теперь уже не законны и не могут противопоставлять себя демократическому целому. Офицеры, например, были бы мятежниками, если бы они потребовали уважать личные права, как военные прежних времен. Однако если каждая социальная группа для общества необходима, то столь же необходимы, столь же важны и условия, позволяющие этой группе выполнять свою функцию. И принесение их в жертву так называемому общему интересу — не победа, а поражение общества.

Весьма неразумно рассчитывать на то, что Власть сама обеспечит каждой категории условия для исполнения отведенной ей роли: с каждой из них Власть рано или поздно вступает в конфликт. Любое меньшинство она подавляет всей тяжестью большинства — ссылаясь на остальных граждан. Она заявляет, что служит им, но будет поочередно угнетать их таким же способом.

Самозащита интересов

Эволюция демократического общества изобличила его монистический принцип. Больше не охраняемые интересы пытались защищать себя самостоятельно. Многовековой опыт указал способ защиты: формирование представительных органов. Они развивались и утверждались, несмотря на все запреты и преследования, и завоевали права, борясь за них. Естественно, права эти соразмерны силе реакции каждой группы.

Напрасно разоблачали и осуждали стихийное превращение общества в союзы тайных или не скрываемых интересов. Это естественное явление, корректирующее ложное, тоталитарное понимание общего интереса.

355

Книга V. Власть меняет облик, но не природу

Однако эти частные власти оказались в непростых отношениях с политической Властью. Последняя, объявляя себя выразительницей общей воли, не желала терпеть, чтобы всякий групповой интерес был автономным в своей обособленной области. Интересам, не имеющим цитадели, укрывшись в которой они могли бы остановить натиск Власти, не оставалось иного средства, как только защита. А именно: им надо было приобрести такое влияние на Власть, чтобы обратить ее деятельность себе на пользу. Отсюда — та осада Власти частными интересами, самый наглядный пример которой нам показывают американские законодательные собрания. Всякая значительная социальная категория, будь то фермеры, промышленники или рабочие, держит в федеральном парламенте своих представителей. Они оккупируют кулуары, так что даже берут от них наименование15, и осаждают «представителей нации». Это настолько очевидный факт, что часто говорят о «третьей палате»16. Нетрудно догадаться, откуда они черпают средства, чтобы препятствовать или, наоборот, способствовать вотированию законов, которые затрагивают их избирателей. Если они не достигают успеха, их объединения развертывают пропагандистские кампании, озадачивающие законодателей.

Демократическая Власть не признает в обществе никакой другой власти и действует, повинуясь, или делая вид, будто повинуется, «общей воле».

Но если Власть нельзя остановить, то ее вполне возможно уловить.

Всякая Власть составляет объект уловляющих маневров, тем более необходимых, чем менее она ограничена, и тем более эффективных, чем шире ее социальная основа. Если правит король, интересы могут обольстить его только одним способом: после медленного поиска подступных путей побудив ходатайствовать кого-нибудь из наиболее приближенных к нему придворных. Если у кормила стоит аристократия, интересы должны использовать семейные отношения и свет-

15Их называют «лоббистами» или «кулуарными политиками» (antichambriers).

16Donald C. Blaisdell, Jane Greverus. Economic Power and Political Pressure. — Investigation of concentration of Economic Power. Washington, 1941 (monogr. 26).

356

Глава XIV. Тоталитарная демократия

ские связи. Таким образом Власть можно умилостивить или привлечь на свою сторону.

Но это ничто в сравнении с тем, как интересы могут воздействовать на демократическую Власть. В демократиях властью наделяет мнение большого числа людей. И если групповым интересам удается сорганизоваться и овладеть искусством влиять на общественное мнение, они могут покорить себе Власть, принизить ее или даже захватить, чтобы осуществлять ее в свою пользу и получать выгоду за счет других групп или всего общества.

Они покоряют тех, кто причастен к Власти, когда в период выборов требуют от них конкретных обязательств перед какой-то группой; они принижают Власть, когда заставляют ее отступить перед «срежиссованной» кампанией в печати; наконец, они захватывают Власть, когда приводят к власти партию, которая служит выражению и удовлетворению частных потребностей.

Таким образом, не обеспечив частным интересам средств защиты, их вынуждают к наступательной активности, которая ущемляет другие интересы; а эти последние побуждаются к тому, чтобы сдерживать, подталкивать или завоевывать Власть подобными же методами.

Теперь уже Власть — всего только ставка в игре, она теряет всякую устойчивость и утрачивает всякое уважение. Нрав ее обладателей становится все хуже и хуже, и наконец во Дворце Повелевания поселяется хозяин, не позволяющий выгнать его оттуда: это тиран.

Едва ли тогда необходимо расширять правомочия Власти, чтобы ввести самый ужасный деспотизм. Каждый из ее сменяющихся завоевателей добавлял ей, для собственных целей, какую-то новую функцию, и если государство, ставшее монстром, еще не было душителем, то лишь потому, что оно постоянно переходило в другие руки. Ему достаточно было оставаться в одних руках, чтобы все почувствовали его гнет.

О формировании Власти

Есть существенное различие между силой Власти и ее объемом. Она может иметь весьма ограниченные правомочия, но в своей собственной области действовать уверенно и решитель-

357

Книга V. Власть меняет облик, но не природу

но и добиться полного повиновения. И наоборот, она может обладать самыми широкими правомочиями, но по причине несовершенного государственного устройства лишиться силы и потерять уважение общества. Однако во втором случае сложившееся положение неустойчиво: нужно, чтобы Власть либо сузила свои границы, либо укрепила себя структурно. Во времена Помпея римское государственное устройство стало непригодным для управления огромной империей: все понимали необходимость более централизованной и более стабильной системы правления. Такой системой должен был стать принципат.

Подобно тому как территориальные завоевания Римской республики привели к установлению принципата, расширение государственных правомочий в демократии делало неизбежной победу авторитарного принципа.

Без сомнения, этого бы не произошло, если бы стабильная, сильная и единая исполнительная власть нашла в законодательной власти просто ограничительное начало. Но мы видели, что законодательная власть, напротив, стала верховной или, если угодно, регентствующей. Провозглашение верховенства народа только заменило живого короля на иллюзорную королеву — общую волю, по природе своей всегда малолетнюю и всегда неспособную править самостоятельно. Случайные для монархии затруднения, связанные с малолетством или недееспособностью суверена, приобрели здесь постоянный характер, и королева эта рисковала довериться сменяющимся фаворитам, тем больше склонным к злоупотреблениям, чем более неоспоримой была ее власть. Единственное спасение состояло в гражданском достоинстве и просвещенности этого регентского совета.

Античность оставила нам замечательный образец: собрание — сенат — сумело построить Римскую империю и управлять ею. Не оно было причиной ослабления государства, вызвавшего необходимость в личной власти, а, скорее, неурядицы начались с упадком его могущества.

Сенат в пору расцвета Рима действительно осуществлял верховную власть, как и современные парламенты, но он не исходил из того же принципа. Сенат не обладал законодательной властью, которая принадлежала народу, принимающему решения под влиянием избранных им самим магистратов; он был не представительным учреждением, а обязательным сове-

358

Глава XIV. Тоталитарная демократия

том отправляющих исполнительную власть магистратов, постепенно оказавшихся у него в подчинении. В эту достославную коллегию входили только те, кто занимал самые высокие исполнительные должности, к которым к тому же получали доступ лишь после ряда более скромных магистратур. Таким образом, сенат включал в себя одних только ветеранов государственной службы, и все они глубоко почитались и были несменяемыми.

Безумие современной эпохи состояло в том, что возомнили, будто собрания, которые не отличались таким отбором кандидатов, таким опытом, такой стабильностью, поскольку формировались совсем по другому принципу, способны играть ту же руководящую роль.

Конечно же, сознавали, насколько важно, чтобы в их состав вошли достойные. Но заботу об этом трудно было согласовать с принципом, что собрания должны изъявлять общую волю.

Потребовалось ввести ограничительное понятие. Не всем подобает участвовать в формировании общей воли, потому что не все независимы и образованны и, значит, не все могут быть активными гражданами. Так говорит Кант: «Только способность голосовать составляет квалификацию гражданина; а эта способность предполагает самостоятельность того из массы народа, кто намерен быть не просто частицей общности, но и членом, т.е. ее частицей, действующей по собственному произволу совместно с другими. Но это последнее качество делает необходимым различение граждан активных

ипассивных...»17

Кпассивным философ относил «всех тех, кто вынужден поддерживать свое существование (питание и защиту) не собственным занятием, а по распоряжению других», т.е. он отказал бы в праве голоса всему оплачиваемому персоналу завода. Другие мыслители считали критерием предоставления гражданских прав не независимость, а досуг. Тут мы чувствуем влияние Аристотеля: непременным условием гражданства является досуг размышлять о государственных делах, нет досуга — нет гражданина. У Сьейеса и даже у Руссо мы находим что-то похожее на постыдное сожаление о тех возможностях, которые античное рабство давало свободному чело-

17 Kant. Métaphysique des mœurs, Ire partie, XLVI, trad. Barni. Paris, 1853, p. 170*.

359

Книга V. Власть меняет облик, но не природу

веку для формирования просвещенного мнения. «У древних рабское состояние большого числа индивидуумов, — говорил Сьейес, — привело к очищению свободных классов. Как следствие, всякий свободный человек мог быть активным гражданином. В наше время основа объединения, к счастью, более широка, принципы более гуманны, закон одинаково защищает всех. Но именно потому, что “гражданство” охватывает все ярусы общественного здания, есть люди, которые по уму

ичувствам своим гораздо более чужды интересам объединения, чем даже наименее уважаемые граждане древних свободных городов»18.

Руссо чуть ли не прямо говорит, что уничтожение рабства сделало невозможной республику античного типа: «Как! Свобода опирается на рабство? Возможно. Две крайности сходятся. Все, чего нет в природе, имеет свои отрицательные стороны, а у гражданского общества их больше, чем у всего остального. Бывают такие прискорбные положения, когда можно сохранить собственную свободу только за счет свободы другого

икогда гражданин может быть совершенно свободен, только если раб будет до последней степени рабом. Таково было положение Спарты. У вас же, современные народы, рабов нет, зато вы сами рабы; вы платите за их свободу своею. Напрасно хвалитесь вы этим преимуществом; я нахожу тут больше трусости, чем гуманности»19.

Во многих местах «Общественного договора» Руссо выказывает недоверие к массе, неспособной выносить здравые суждения.

Таким образом, наши авторы были согласны в том, что не всех членов общества следует допускать к формированию «общей воли». «Но как отличить, — спрашивает Сисмонди, — тех, у кого есть некая воля, от тех, у кого нет вовсе никакой? Все имеют право на счастье, все имеют право на самосовершенствование. По каким признакам определить тех, которые из-за своей неспособности помешали бы счастью и развитию других? Пришлось провести существенные, но почти произвольные различия... Мы сочли, что те, кого скудные средства обрекают на повседневный ручной труд, у

18См.: Paul Bastid. Sieyès et sa Pensée, Thèse de lettres. Paris, 1939, p. 391.

19Об общественном договоре, кн. III, гл. XV.

360