Книги_по_истории_от_Прокопьева / Kollingvudr_Ideya_Istorii_1980

Автобиография

Теперь я знаю, что именно так со мной бывает, когда я толь­ ко приступаю к решению какой-нибудь проблемы. Пока я доста­ точно долго не занимаюсь ею, я не знаю, в чем она заключается. Я испытываю лишь какую-то неопределенную смятенность духа, чувство обеспокоенности чем-то, что я не могу определить. Я знаю теперь, что в тот момент где-то глубоко внутри меня появились первые ростки тех идей, которым я посвятил всю мою жизнь. Но всякий, кто наблюдал бы за мной тогда, посчитал бы, как считали и мои родители, что мною овладела лень и я утратил живость и быстроту мысли, которые так свойственны были мне в раннем детстве. Моей единственной защитой против подобных обвинений (поскольку я не знал и не мог объяснить, что про­ изошло со мной) была скрытность. Я прикрывал эти «приступы» абстрактного мышления какой-нибудь физической деятельностью, достаточно пустяшной, чтобы не отвлекать моего внимания от внутренней борьбы, происходившей во мне. Я был ловким маль­ чиком и многое умел: катался на велосипеде, греб, хорошо знал парусное дело. Поэтому, когда меня одолевал такой приступ, я принимался за что-то очень интересное: выстраивал полки игрушечных солдатиков, бродил бесцельно по лесам или горам, целые дни проводил в своей парусной лодке, окруженный глу­ боким молчаньем природы. Было обидно, когда меня осмеивали за игру в солдатики, но и объяснить, почему я в них играю, было невозможно.

Заставила ли моего отца эта моя растущая «лень» отправить меня в школу, я не знаю. Во всяком случае он был слишком беден, чтобы платить за меня, и мои школьные счета (а впослед­ ствии и счета Оксфорда) были оплачены щедростью одного нашего богатого друга. Так в возрасте тринадцати лет я был зачислен в подготовительную школу. Я стал бороться со своими конкурен­ тами за стипендию и познакомился с конвейером той фабрики, на которой многие люди из среднего класса должны зарабатывать свой хлеб в конкурсных экзаменах, начиная с того возраста, когда их сверстников, выходцев из рабочей среды, насильственно удер­ живает в школе закон, чтобы они раньше времени не появились на рынке труда. Я уверен, что друг моего отца столь же охотно заплатил бы за меня и двести фунтов в год, как он платил сто. Но для меня получение стипендии стало делом чести, хотя бы потому, что так оправдывались все расходы на меня. И даже если бы все это было не так, специализация, один из главных пороков английского образования, все равно не миновала бы меня. При­ зрак глупой перебранки семнадцатого столетия все еще бродит по нашим классным комнатам, заражая учителей и учащихся бе­ зумной идеей о том, что обучение может быть либо «классическим»,

либо «модерн»	Я в равной мере был хорошо подготовлен для
специализации	в греческом и латинском языках, в истории и
языках нового	времени (я говорил и читал по-французски и не-

325

мецки почти так же хорошо, как и на родном языке) или же в естественных науках. Ничто не дало бы моему уму лучшей пищи,

чем изучение всех этих трех областей	знания в равной мере. Но
так как уроки моего отца дали мне	значительно больше знаний

в латыни и греческом, чем большинству мальчиков моего возра­

ста, и	так как я	должен был	специализироваться	в	чем-то,	то
я специализировался именно в			них, решив изучить		«классику».
		В Е С Е Н Н И Е З А М О Р О З К И
Для	этого год	спустя я и	переехал в	в	школу,	ко­

торая своей высокой репутацией обязана (как я обнаружил со временем) гению одного первоклассного учителя, Роберта лоу. Он был человеком, который украшал все, к чему прикасался. Один год из тех пяти, что я находился там, я учился в его классе, и потому было бы несправедливо утверждать, что мое пребывание в школе оказалось напрасной тратой времени. Были и другие приобретения. Я провел три года в шестом классе и два из них был старостой ученического общежития; здесь впервые я ощутил прелесть административной деятельности и раз и навсег­ да научился заниматься ею. Кроме Уайтлоу, который, очевидно, совершенно искренне предполагал, что все знают так же много, как и он, заставляя тем самым учеников совершать невероятные подвиги, я некоторое время занимался и с другим хорошим пре­ подавателем, С. П. Хастингсом. От него я много узнал о новой истории. Я подружился и с некоторыми учителями, которым не довелось обучать что же касается моих отношений со свер­ стниками, то они всегда были превосходными.

Вот и все блага, которые дала мне школа как таковая. Ос­ тальное я приобрел скорее вопреки ей. Я открыл для себя Баха, научился играть на скрипке, изучал гармонию, контрапункт и ор­ кестровку, сам сочинял массу ерунды. Я научился читать Данте и познакомился со многими другими поэтами на разных языках, ранее мне неизвестными. Это несанкционированное чтение (для которого летом я обычно забирался на иву, склоненную над Эйвоном) я бы отнес к самым счастливым воспоминаниям о Регби, хотя и не самым сильным. Последние же связаны со свин­ скими условиями нашего быта, с постоянным запахом гнили. Второе, что мне приходит в голову,— это ужасающая скука за­ нятий (занятий предметами, которые должны были вызывать захватывающий интерес) у усталых, рассеянных или некомпетент­

ных педагогов;	затем — муки из-за расписания, явно придуманно­
го для того, чтобы заполнить время какими-то обрывками дея­
тельности, да	так, чтобы никто не мог приняться за работу и

сделать что-нибудь	стоящее. В особенности же это расписание
было придумано для	того, чтобы помешать «думать», т. е. делать

328 Автобиография

трачены попусту, то отчасти виновата в этом, очевидно, англий­

ская система «публичных	школ»	с ее	явными	недостатками,
а Регби — типичный пример	этой	системы.	Но к ее	минусам я не

отношу институт подчинения младших школьников старшим и осу­ ществление ученического самоуправления через выпускников. Это как раз ее достоинство. Отчасти вина лежит на моем отце, кото­ рый привил мне отношение взрослого учащегося к учению тогда, когда я еще был ребенком. Он понимал, я думаю, к чему это может привести, но считал, что игра стоит Частично же вину надо возложить и на меня самого, ибо я был самодоволь­ ным щенком и упрямым педантом.

Чтобы стало ясно, что я употребляю эти эпитеты вполне серьез­ но, я расскажу об одном эпизоде войны между классным руково­ дителем и мною. Читая классу заметки какого-то исследователя (кажется, это был Джебб) по поводу одного параграфа в грече­

ском	тексте, он наткнулся на	слово	«Floret» и	сказал:		«Floret?
Я не думаю, что есть такое слово. Кто-нибудь				из	вас	слышал
его?»	Все проглотили языки,	и так	следовало	бы	поступить и

мне, если б я умел быть приличным школьником. Но что-то внутри меня шептало: «Ради бога, скажи и положи конец этой глупой игре в прятки». И я сказал: «Оно означает маленький цветок, входящий в соцветие сложноцветных; я думаю, что автор позаимствовал его у Браунинга, из его описания подсолнуха: ,,и florets, как лучи, бегут по диску"». Я до сих пор с горьким чувством стыда помню свой презрительный тон и расстроенное лицо этого бедного человека, расточавшего мне комплименты по поводу моей эрудиции.

Поступление в Оксфорд напоминало освобождение из тюрьмы. В те дни, еще до того как привычка учиться по антологиям ис­ портила классический экзамен (Classical Moderation) кандидат, претендовавший на высокие баллы, должен был читать Гомера, Вергилия, Демосфена и почти все речи Цицерона. К тому же он должен был специально изучить ряд других классических текстов по своему выбору. Я остановился на Лукреции, и «Агамемноне» Эсхила. Для меня все это означало, что щуку не только бросили в реку, но и — что еще важнее — оставили ее там. Счастливая рыба могла плескаться в Гомере и упиваться Гомером до тех пор, пока в мире не останется никакого Гомера или ничего о Гомере, не прочитанного ею. После долгих лет дие­ ты, по двадцать капель в день, бережно отпускаемых из флакон­ чика классного руководителя, я пил всласть. Раз в неделю я дол­ жен был показывать свои сочинения воспитателю; было несколько лекций, которые я должен был посещать по его совету, а все остальное время принадлежало мне. Да и эти покушения на него не были очень серьезными. Если у меня возникала необходимость

запереться на	целую неделю	в своей комнате и заняться рабо­
по своему	желанию, мой	воспитатель охотно прощал мне это,