Книги_по_истории_от_Прокопьева / Kollingvudr_Ideya_Istorii_1980

Вопрос и ответ

343

Я отрицаю все эти теории истины. И тут я не очень оригинален. Всякий, кто прочел «Природу истины» может убедиться, что все они не выдерживают критики. Однако причина моего от­ рицания их состоит совсем не в том, что существуют опроверже­ ния каждой из них, а в том, что все они, вместе взятые, основы­ ваются на приведенном выше принципе пропозициональной логи­ ки. Этот принцип я категорически отвергаю.

Пропозициональную логику я бы хотел заменить тем, что я называю логикой вопроса и ответа. Мне думается, что истинность, если понимать под нею то, к чему я привык стремиться в своей повседневной работе историка или философа, истинность в том ее смысле, в каком философская теория или историческое повест­ вование называются — и, как мне кажется, правильно называют­ ся — истинными, не представляет собой атрибута любого отдельно взятого предложения или даже, как утверждает теория когерент­ ности, комплекса предложений в целом. Я полагаю, что она — ат­ рибут комплекса, состоящего из вопросов и ответов. Пропозицио­ нальная логика никогда, конечно, не изучала структуру этого комп­ лекса. Но, опираясь на Бэкона, Декарта и других, я бы рискнул высказать несколько соображений по данному вопросу. Каждый вопрос и ответ в любом комплексе должны быть релевантными, или же относящимися к делу, должны «принадлежать» целому и занимать определенное место в нем. Каждый вопрос должен «возникать»; в нем должно быть нечто такое, отсутствие чего мы порицаем, отказываясь отвечать на какой-либо вопрос на том ос­ новании, что он «не возникает». Каждый ответ должен быть «правильным» ответом на тот вопрос, за ответ на который он себя выдает.

Под «правильным» я не подразумеваю «истинного». «Правиль­ ный» ответ на вопрос — ответ, помогающий нам идти вперед в процессе постановки вопросов и поиска ответов на них. Очень часто случается, что «правильный» ответ на вопрос оказывается «ложным». Так, например, бывает всякий раз, когда мыслитель идет по ложному следу либо бессознательно, либо стремясь по­

строить доказательство		по принципу		ad absurdum *. Когда
Сократ	спрашивает Полемарха		(«Государство» Платона, ЗЗЗЬ),
кого тот	предпочитает	в качестве	партнера	в игре в шашки — че­

ловека справедливого или знающего правила этой игры, то ответ, который он получает («человека, умеющего играть»), оказывает­ ся правильным. Но он «ложен» потому, что основывается на пред­ положении, что умение играть и справедливость — сравнимые качества, каждое из которых некое «ремесло» или специализиро­ ванная форма умения. И все-таки ответ Полемарха правилен, ибо он — звено в цепи вопросов и ответов, выявляющих в конечном счете ложность этого предположения.

приведение к нелепости (лат.).

Вопрос и ответ

345

понять, что такое «Парменид» просто прочтя его. Но если вы подведете их к южным воротам Хаусстида и предложите: «Пожа­ луйста, определите разные периоды строительства и скажите, ка­ кие цели ставили перед собой каждый раз строители»,— то они запротестуют: «Поверьте, мы не можем». Так что же вы думаете, что в «Пармениде» легче разобраться, чем в развалинах малень­ кого римского форта? Черт возьми!»

Из сказанного следует также, и этот вывод особенно поразил меня в то время, что, хотя два предложения никогда сами по себе не могут противоречить друг другу, есть много случаев, когда они могут считаться либо противоречащими, либо совместимыми в зависимости от того, как реконструируются те вопросы, на ко­ торые они предположительно служат ответами. Например, метафи­ зики иногда утверждали: «Мир одновременно един и множествен». Было и немало критиков, достаточно глупых, которые обвиняли их в противоречивости на том абстрактном логическом основании, что утверждение «мир един» и утверждение «мир множествен» противоречат друг другу. В немалой степени враждебность к ме­ тафизике основывается на аргументах такого сорта. Но эту враждебность лучше было бы распространить на критиков, кото­ рые, как мы уже сказали, не знали, о чем говорили критикуемые ими люди, т. е. не знали, на какие вопросы те пытались отве­ тить. Вместо этого они с типичной озлобленностью лодыря про­

тив труженика, невежды против ученого,	глупца против умного
хотели заставить людей верить в то, что	философы проповедо­
вали бессмыслицу.

Предположим, вместо того чтобы говорить о мире, метафизик высказался бы о содержимом коробки из красного дерева с ра­ складывающейся крышкой, покрытой квадратиками. Предположим, он заявил бы: «Содержание этой коробки является одновременно и единым, и множественным». Глупый критик мог бы подумать, что он дает два несовместимых ответа на вопрос: «Состоит ли содержимое этой коробки из одного X или из многих X?» Это очень плохая реконструкция вопроса. Метафизик дал ответ на два вопроса: а) «Входит ли в содержимое коробки один набор шахматных фигур или несколько?»; б) «Содержится ли в короб­ ке одна шахматная фигура или несколько?» Нет противоречий в утверждениях, что нечто, будь это мир или содержимое коробки, является единым и в то же время множественным. Противоречие

возникло бы лишь	тогда,	если	бы	сказали,	что это	и один X,
и много X. Но в исходном утверждении ничего не говорилось об
одном или многих	X. Все	это	было	навязано	автору	критиком.

Противоречие, на которое жалуется критик, никогда не существова­ ло в философии его жертвы. Оно было навязано критиком. С тем же успехом, чтобы получить награду за разоблачение вора, он мог бы обвинить автора в краже, переложив в его карман содержимое своего,

346	Автобиография

Таким образом, если данную доктрину критикуют за противо­ речивость, так как ее можно разделить на две части Ε и F, а Ε противоречит F, то и критика обоснована только тогда, когда критик точно реконструировал вопросы, для которых Ε и F служат ответами. Критик, понимающий это, безусловно, покажет чита­ телю «механику своего анализа», продемонстрировав основания, позволившие ему прийти к выводу, что критикуемый автор сфор­ мулировал свои вопросы таким образом, что Ε и F в его устах взаимно противоречат друг другу. Без этого знакомства с «меха­ низмом критики» читатель, не склонный сам разрабатывать эту проблему, расценит, естественно, критику как верную или невер­ ную в зависимости от того, будет он считать критика хорошим историком или нет.

Это общее положение позволило мне ответить на вопрос (я сформулировал его в начале предыдущей главы), остававшийся открытым для меня в 1914 г., вопрос об обоснованности критических методов «реалистов». Ответом могло быть только одно: они были необоснованными. Ибо для «реалистов» главным и, как казалось мне, в конечном счете даже единственным методом критики было разложение критикуемой точки зрения на отдельные составляю­ щие ее предложения и открытие противоречий между ними. Сле­ дуя правилам пропозициональной логики, они никогда не задава­ лись вопросом, а не являются ли эти их противоречия плодом их собственных исторических ошибок, ошибок относительно вопросов, на которые их жертвы пытались дать ответ. Они могли быть и правы. Но после того, как я узнал их отношение к истории, такое предположение казалось мне маловероятным. Во всяком случае, коль скоро их методы не исключали возможности ошибок такого рода, они были порочны.

Все это я и изложил в свободное время в 1917 г. в неболь­ шой книге со многими иллюстрациями и приложениями, книге, названной «Истина и противоречие». Я даже рискнул предложить ее издателю, но он сказал мне, что сейчас неподходящий момент для книг такого рода и что мне лучше на время попридержать ее. Он оказался прав и в том, и в другом случае. Не только мо­ мент был неподходящим, но и я сам был новичок в искусстве написания книг. До этого я опубликовал только одну. Она назы­ валась «Религия и философия» И вышла в свет в 1916 г. Она была написана несколькими годами раньше для того, чтобы за­ крепить на бумаге мысли, возникшие у меня в ходе юношеских занятий теологией, освободиться от них. Опубликовал же я ее по­ тому, что в ту пору, когда, по прогнозам, продолжительность жизни каждого молодого человека резко сокращалась, я хотел, чтобы в моем активе была хоть одна философская публикация. Мысль о том, чтобы предоставить моим душеприказчикам право решать это, казалась мне ненавистной (как кажется и теперь).

реализма

347

VI. УПАДОК Р Е А Л И З М А

Война окончилась. Я вернулся в Оксфорд противником «реа­ листов». Тогда я еще не понимал бесполезности докладов и дис­ куссий с коллегами по философским вопросам. Поэтому, желая выложить карты на стол, я выступил с докладом, пытаясь убедить их в бессмысленности главной позитивной доктрины Кука Вилсона: «Акт познания никак не сказывается на познаваемом». Я доказывал, что тот, кто верит в истинность этой доктрины, фактически претендует на познание непознаваемого, по его же собственному определению. Ибо если вы знаете, что наличие или отсутствие условия Y никак не сказывается на объекте 0, то вы

знаете тем самым, чем является 0 с Y	и чем оно является без
него. К вашему же выводу о том, что Y не влияет на 0, вы прихо­
дите после сравнения обоих случаев.	это сравнение	предпола­
гает знание того, чем является 0 без Y, и, следовательно, знание
того, что вы сами определили как непознаваемое.
Предмет моего доклада не ограничивался этой		формулой.
Я дал обзор ряда логических доктрин, развиваемых		в	лекциях
Кука Вилсона, и показал, что они были	заимствованы	у	Брэдли.

Я пошел даже настолько далеко, что заявил о полном отсутствии каких бы то ни было оригинальных положений у «реалистов» (за исключением приведенной выше бессмысленной фразы) и об­ винил Кука Вилсона в краже всех своих теорий у той школы

мысли, которую	он первоначально стремился	дискредитировать.
В заключение я	характеризовал «реализм» как	«злостного банк­
рота современной философии»

Эта характеристика могла бы показаться менее справедливой всего лишь несколько лет спустя, когда «реалистическая» школа записала в свой актив такие книги, как «Пространство, время и божество» Александера и «Процесс и реальность» Уайтхэда. Но даже эти выдающиеся произведения доказывают мой тезис. Каж­ дое из них представляет собой систему натурфилософии, как она понималась посткантианцами. Философия природы Александера более точно смоделирована по «Критике чистого разума» Канта, чем по натурфилософии Гегеля; в некоторых важных отношениях она очень сильно напоминает то, чем, по-видимому, была бы обе­ щанная Кантом, но не созданная «Метафизика природы». Работа Уайтхэда похожа на труды Гегеля, и хотя ее автор не обнаружи­ вает достаточного знакомства с Гегелем, он в какой-то мере осоз­ нает это сходство, определяя свою книгу как попытку вновь пред­ принять работу «идеализма», но с реалистических позиций.

Фактически же, однако, если «реализм» означает доктрину, в соответствии с которой познаваемый объект не зависит от акта познания, а последний никак на него не влияет, то сам Уайтхэд

вообще не является	«реалистом»,	ибо	его «философия организ­
ма» заставляет его	принять ту	точку	зрения, что все, обра-

350	Автобиография
авантюриста,	который бы играл ими, апеллируя к их страстям

и обещая им личные выгоды, не имея при этом ни возможности, ни намерения дать им их в действительности, то нельзя было бы придумать лучшего способа такого воспитания.

Результаты всей этой деятельности могли бы быть и худшими, если бы не то обстоятельство, что «реалисты» дискредитировали себя в глазах своих слушателей еще до того, как их поучения могли бы иметь какое бы то ни было воздействие. Это самора­ зоблачение было постепенным и осуществлялось по частям. Они не только отбросили всю систему традиционной этики, как только они приступили к разработке теории морали нового типа, они обнаружили после проверки, что ни одна доктрина морального действия не может стать частью их новой теории.

Другой традиционной философской наукой, которую они столь же смело выбросили за борт, была теория познания. Хотя «реа­ лизм» и начал с того, что определил себя как теорию чистого и простого знания, его приверженцы через очень короткое время обнаружили, что понятие теории познания было своего рода про­ тиворечием в терминах. Затем наступила очередь политической теории: они разрушили ее своим отрицанием концепции «общего

блага»,	фундаментального	принципа	любой общественной	жизни,
и своим	учением о том,	что всякое	«благо» есть частное	благо.

В этом процессе, в котором все, что могло быть признано фило­ софским учением, подвергалось нападкам и разносилось в щепки «реалистической» критикой, «реалисты» мало-помалу разрушили все, что как-то стояло на пути позитивной философской доктрины, которой они никогда не обладали. Я еще раз вернусь к воздей­ ствию их деятельности на учеников. В результате их поучений у тех вырастало убеждение (да и как могло быть иначе?), что философия — глупая и пустяшная игра; они вынесли презрение к ней на всю жизнь и такое же раздражение против людей, кото­ рые заставили их попусту тратить время, навязавшись им в учи­ теля.

Всякий может убедиться, что именно так и случилось. Школа Грина учила, что философия — не заповедник для профессиональ­ ных философов, а дело каждого. Ученики, прошедшие эту школу, постепенно создали устойчивую группу, влиявшую на обществен­ ное мнение в стране. Члены группы, хотя и не были профессио­ нальными философами, интересовались ею, считали ее важным делом. То, что они любители, не мешало им высказывать свое мнение публично. Когда же эти люди умерли, никто их не заме­ нил. И приблизительно к 1920 г. я стал задавать себе вопрос: «Почему в современном Оксфорде никто, кроме 70-летних или са­ мих преподавателей философии, не считает философию чем-то бо­ лее серьезным, чем праздной салонной игрой?» Ответ было найти нетрудно, и правильность его только подтверждалась тем, что «реалисты» в отличие от школы Грина считали философию запо-