Опыт исторической реконструкции

Рассмотренные в предыдущих главах материалы памятников археологии бассейна Упы являются на сегодня практически единственным источником по истории славянской колонизации фая. Выше неоднократно отмечалась неполнота этого источника. Так, совершенно неизученными остаются памятники X в., раскопка ни всего одного памятника представлены материалы кон. X—XI вв., неопределенной остается хронология целой группы памятников, содержащих исключительно лепную керамику. Почти ежегодно в коде разведок выявляются новые памятники, и, следовательно, постепенно изменяется общая картина освоенности региона.

Однако даже имеющиеся весьма предварительные результата исследований позволяют наметить основные тенденции в процессе заселения территории в период становления древнерусского государства. Предлагаемая интерпретация археологического материала никоим образом не может считаться окончательной — это лишь первая попытка осмысления имеющейся информации.

Появление первых славянских поселений в бассейне Упы может быть отнесено к нач. IX в. Никаких данных, свидетельствующих более ранней дате прихода славян, в материалах ранних памятников не имеется. Как правило, поселения основываются в местах, ранее освоенных носителями мощинскои культуры, однако вопрос о связи переселенцев с автохтонным населением остается открытым. Одной стороны, в настоящее время неизвестны памятники морского типа, датирующиеся временем позже VII в., и столетняя фонологическая лакуна полностью исключает возможность какого-либо контакта. С другой стороны, в культуре славян имеются отельные слабовыраженные элементы преемственности. Так, сохраняется алтское название главной реки региона — Упа [Топоров В. Н., Трубачев О. Н., 1962. С. 5, 237], в то же время большинство ее притоков получают славянские наименования. С балтским влиянием, вероятно, связано возникновение традиции сооружения деревянных

[144]

камер в курганах, получившей свое развитие и широкое распространение уже в славянской среде [Седов В. В., 1973. С. 16]. Балтские элементы прослеживаются в характере женских украшений, в частности в широком распространении трапециевидных привесок и в присутствии деталей головных венчиков. Однако появление этих типов украшений может объясняться не только пережитком местных традиций, но и заимствованиями у соседей. Случаи находок в закрытых роменских комплексах неполных развалов характерных сосудов мощинского типа единичны и не могут однозначно говорить об использовании данной посуды в славянский период. Складывается впечатление, что первые переселенцы могли застать лишь отдельные малочисленные группы оставшегося на Упе балтского населения.

Факт прихода славян на рассматриваемую территорию ставит целый ряд принципиальных вопросов. Прежде всего, где располагалось место, из которого шло переселение, и каковы причины, вызвавшие миграцию значительной массы людей.

Происхождение первых колонистов определяется достаточно однозначно. В предшествующий переселению период, во 2-й пол. VIII — нач. IX вв., на территориях, лежащих к востоку от р. Днепр, до стоверные славянские памятники известны лишь в пределах Северской земли. Попытку А. 3. Винникова удревнить дату возникновения славянских поселений Среднего Подонья трудно признать удачной [Винников А. 3., 1995. С. 105—109; Григорьев А. В., 2000. С, 177] Помимо отсутствия на этих памятниках материалов, надежно датирующихся временем до IX в., против столь ранней датировки говорит и географическое положение этой группы поселений. Рай среднего течения р. Дон находится в отрыве от всего массива славянских земель 2-й пол. VIII—IX вв., единственная его связь с эти» территориями проходит по Верхнему Дону и Верхней Оке. Поэтом предположить, что Подонье было заселено славянами ранее указанных земель, крайне сложно.

Связь первых поселенцев Упы с Северской землей подтверждается и некоторыми особенностями материальной культуры. Так, печи, вырезанные в стене котлована жилища, характерные для ранних построек поселения у д. Уткино, хорошо известны в ранних постройках памятников Левобережья Днепра. Интересно отметить, что некоторые черты культур бассейна Упы и Северской земли, схожие на начальном этапе, в дальнейшем расходятся. Конструкт жилых построек Упы развиваются значительно быстрее, чем на Левобережье Днепра и в Подонье, и уже к кон. IX в. резко отличаются от последних. Наличие деревянных оградок и других конструкции под курганами известны лишь на ранних северянских могильниках, в то время как на Верхней Оке и Дону они продолжают существовать и позже. Характерные для всего ареала распространения памятников роменского типа лучевые серьги (височные кольца) совершенно нестандартно интерпретируются мастерами Супругами городища. В орнаментации лепной керамики, напротив, наблюдается задержка в развитии. Малый процент сосудов, орнаментированных веревочным штампом, нанесение орнамента преимущественно на край венчика характерны для северских древностей нач. IX в., на памятниках бассейна Упы подобная ситуация сохраняется вплоть до нач. X в.

[145]

При общей схожести материальной культуры славян начального этапа колонизации бассейна Упы и ранних памятников Северской земли между ними имеется и ряд серьезных различий. Прежде всего это касается конструкции печей-каменок на Упе и преимущественно останцовых в Северской земле. Кроме того, необходимо отметить, что население Днепровского Левобережья на раннем, волынцевском этапе было не так велико. Трудно предположить, что только за счет естественного прироста были возможны и значительное увеличение плотности населения в Северской земле в IX в., и колонизация бассейнов Упы и Верхнего Дона. Не исключено, что движение славян к востоку от р. Днепр, начавшееся в 1-й пол.— сер. VIII в., продолжалось вплоть до нач. IX в. Возможно, на рубеже столетий имела место вторая волна массового переселения. При этом новые поселенцы были родственны первым колонистам и двигались через уже освоенные славянами территории.

Важным показателем происхождения населения бассейна Упы может служить наличие на ряде памятников керамики так называемого волынцевского типа. Эта керамика известна в материалах поселений Болохово и Уткино, но наиболее ярко она представлена на поселении у д. Торхово, где ее доля составляет ок. 5 %, а в отдельных комплексах достигает 15 %. Присутствие на указанном поселении фрагментов амфорной керамики, керамики и вещей салтовского типа делает его необычайно схожим с раннероменскими памятниками волынцевского типа. Очевидные различия в хронологии вынуждают еще раз обратиться с проблеме волынцевского пласта древностей.

Если происхождение и нижняя дата материалов волынцевского типа до сих пор остаются предметом дискуссий, то верхняя дата практически всеми исследователями определяется рубежом VIII— IX-нач. IX вв. [Сухобоков О. В., 1992. С. 33, 34; Щеглова О. А., 1987. С. 81—83; Григорьев А. В., 2000. С. 18—21]. Такая датировка памятников Северской земли и земли полян вряд ли может быть пересмотрена. Наличие на указанных территориях памятников, достоверно относящихся к последующему периоду, не позволяет даже незначительно омолодить волынцевские древности. Совершенно иная ситуация наблюдается на памятниках, расположенных к востоку от территории Северской земли, в частности по верхнему и среднему течению р. Дон. В небольшом количестве горшки волынцевского типа известны на салтовских памятниках — Дмитриевском могильнике, Жовтневе, Саркеле [Плетнева С. А., 1967. С. 121]. Материалы Дмитриевского могильника датируются С. А. Плетневой преимущественно IX в. [Плетнева С. А., 1989. С. 169—172]. Время постройки Саркела (30-е гг. IX в.) со всей определенностью говорит о присутствии волынцевской керамики в составе салтовского материала, в то время как на Днепровском Левобережье она уже исчезает [Плетнева С. А., 1996. С. 14, 15]. На славянских памятниках Лесостепного Дона подобная керамика (и упрощенные подражания ей) присутствует также в крайне ограниченном количестве [Винников А.З., 1984. С. 145, 146].

Можно предположить, что после каких-то событий, произошедших в Северской земле в 1 -й четв. IX в. и явно неблагоприятных для носителей волынцевских традиций, часть этого населения переместилась на восток, в районы, более зависимые от централь-

[146]

ной администрации Хазарского каганата. Основная масса переселенцев обосновалась в бассейне Упы, о чем говорит материал рас-1 положенных здесь памятников. Отдельные представители продолжили движение вниз по р. Дон, где растворились в среде славянского и алано-болгарского населения. В месте основной своей концентрации, в междуречье Оки и Дона, волынцевское население прослеживается вплоть до конца раннего периода, т. е. до нач. Хв. В свете изложенных выше наблюдений можно констатировать, что в нач. IX в. славяне совместно с частью носителей волынцевских древностей с территории Северской земли переселяются в верховья Оки и на Упу. При этом открывается путь к освоению Дона вплоть до г. Саркел и Тмутаракань, где славянское присутствие! следующем X в. весьма ощутимо. Возникает закономерный вопрос: что послужило причиной такого массового перемещения населения? Если для «волынцевцев» решение этого вопроса достаточно очевидно, то для славянского населения подобная активность требует объяснения. Плотность населения на Днепровском Левобережье во 2-й пол. VIII — нач. IX вв. была не так высока, чтобы вызвать дефицит земель. Климатические и природные условия осваиваемых территорий для земледельческого в основе своей население были хуже, чем на оставленных лесостепных землях. Поэтому причины переселенческой активности, вероятно, следует искать в межплеменных различиях в славянской среде и в перспективности новообретенных территорий.

С самого начала IX в. в бассейн Упы и на территорию, непосредственно прилегающую к региону с юга, в междуречье р. Осетр и Беспута, начинает поступать арабское серебро. Этот процесс хорошо фиксируется по отложившимся здесь кладам монет, относящихся к первому и второму периодам обращения дирхема. Концентрация кладов IX в. столь высока, что может считаться одной из наибольших для Восточной Европы. Полное совпадение времени поступления дирхема и существования памятников раннего период да, определяемого нач. IX — нач. X вв., позволяет предположить связь этих явлений. Подобная связь возможна при условии прохождения через изучаемую территорию важных торговых путей и участия в их функционировании местного населения.

Возможность существования на ранних этапах поступление куфического серебра в Европу транзитного пути по р. Дон оценивается исследователями неоднозначно. По мнению В. Л. Янина, все монетное серебро в период с кон. VIII по нач. XI вв. поступало в Европу исключительно через булгар, по Волжскому пути [Янин В. Л, I 1956. С. 104, 105]. Свое резкое несогласие с таким предположением в отношении кладов IX в. высказывал В. В. Кропоткин [Кропоткин В. В., 1978. С. 111—116]. Обсуждение роли Донского пути в поступлении дирхема на территорию Восточной Европы ведется и поныне. Решение столь масштабной и специфической проблемы не входит в задачу предлагаемой работы. В то же время представляется необходимым отметить некоторые особенности в распространении монетных кладов IX в. на изучаемой территории. Все они располагаются к югу от Оки, зачастую на значительном удалении от последней. Если допустить, что дирхемы поступали по пути Волга-Ока, то направление их дальнейшего движения определяется весьма точно: либо Северская земля (Десна и Сейм), либо Средней и

[147]

Нижнее по Донье. Предположить, что монетное серебро поступало набольшую часть территории, входившей в Хазарский каганат, ешь дальним обходным путем, крайне сложно. Если же принять за основу направление движения куфических монет с юга на север, по р. Дон, то топография кладов получает логическое объяснение (рис. 59). Поступавшее в бассейн Упы серебро далее расходилось по двум направлениям. Часть его уходила на запад, в верховья Оки, (последующим выходом на Десну. Это направление кладов отмечено в следующих пунктах: Лапотково (816/817 г.), Супруты (866 г.), Мишнево (869 г.), Бобыли (875/876 г.), возможно, Тимофеевка в.) и Протасово (841/842 г.). Другое ответвление пути шло на юг, к устью р. Москва, и маркируется десятью кладами IX в. Высокая степень концентрации кладов в пределах ограничений территории может объясняться не только активным функционированием торговых путей. Возможно, определенную роль сыграло и гошико-географическое положение региона. Согласно письменным источникам (как русским, так и хазарским), вплоть до сер. X в. вятичи входили в состав Хазарского каганата. Славянские поселения, которые можно было бы датировать IX в., севернее Оки неиз-

Рис. 59. Ранние славянские поселения бассейна р. Упа:

• — поселения, достоверно отнесенные к раннему периоду;

0— поселения, отнесенные к раннему периоду условно; + — клады IX в.;

" " . — возможные пути волоков;

1. — Супруты;

2. — Щепилово;

3. — Торхово;

4. — Слободка;

5. — Уткино;

6. — Мишнево;

7. — Снедка;

8. — Майский;

9. — Новое Село;

10. — Бутырки;

11. — Чефировка

[148]

вестны. Соответственно, в указанное время р. Ока являлась естественной северной границей и земли вятичей, и каганата в целом. Активное выпадение кладов на границе государственного образования перед выходом за пределы его юрисдикции вполне объясним Интересно отметить, что другая зона высокой концентрации кладядирхемов IX в. в Восточной Европе расположена у г. Старая Ладога, в месте перехода речного участка пути в морской.

Насколько реально могли существовать пути, соединяют» р. Дон с различными участками Оки, можно установить, рассмотри гидрографическую ситуацию в междуречье. Прежде всего обращает на себя внимание непосредственная связь р. Дон и р. Шат, правого притока Упы. Об этой особенности еще в 1 -й четв. XVI в. писан Сигизмунд Герберштейн. Описывая громадное, по его мнем Иван-озеро (Iwanowosero), автор особо отмечает, что «из этого озера вытекают две большие реки: Шат и Танаис» [ГерберштейнС, 1988. С. 137]. В Книге Большому Чертежу также указывается, что «ръка Донъ вытекла изъ Иваня озера... да изъ тогожъ Иваняозера потекла ръка Шать и пала въ рЪку въ Упу» [Книга БольшомуЧертежу. 1950. С. 78]. Попытки использовать данную ситуацию для opганизации водного пути из Оки в Дон были предприняты в 1701 и 1805 гг. [Загоскин П. Н., 1910. С. 221, 222]. Однако работы поуглублению озера не были закончены и привели лишь к его обмелением сокращению площади. К нач. XX в. размеры озера составляли всего 210 х 130 м [Брокгауз Ф. А., Ефрон И. А., 1997. Т. 2. С. 1803]. В настоящее время озеро полностью поглощено Шатским водохранн лищем.

История Иван-озера показывает, что к нач. XVIII в. для проводки по нему кораблей требовалось дополнительное углубление фарватера. Следует учитывать, что суда петровской эпохи были значительно крупнее кораблей, использовавшихся для плавании и рекам в IX в. Возникновение самой идеи постройки канала меч р. Шат и Дон может указывать, во-первых, на судоходность указанных рек, во-вторых, на возможность движения по этому отрезку пути легких судов еще в предпетровское время.

При определении судоходности тех или иных участков рек необходимо учитывать целый ряд факторов. Прежде всего это размеры кораблей, использовавшихся для движения по рекам. Судят сообщениям Константина Багрянородного, росы использовали своих походах построенные славянами моноксилы [КонстантинБаг рянородный, 1989. С. 47]. Вероятно, этот тип судов был основан на внутренних речных путях. Фрагменты однодревок, найденных при раскопках Новгорода, позволяют определить их длину как 6-8и ширину — до 1,20 м, а высоту бортов — 0,60—0,80 м [Дубровин Г.11 1997. С. 79]. Преимущественное использование для движения!» рекам небольших мелкосидящих судов подтверждается археологическим материалом [Сорокин П. Е., 1997. С. 24—57]. Относительно крупные корабли длиной свыше 14 м и шириной 4 м типа, найденного в Ростове Великом, являлись для речного судоходства скорее исключением. Но и для них характерна неглубокая осадка [Леонтм А. Е., 1999. С. 162]. Таким образом, требования, предъявлявшие!» к участкам рек для использования их в качестве транспортных пути были не столь высоки. При ширине 20 и более метров и глуби свыше 1 м река вполне могла служить для перевозки товара.

[149]

В XIV в. отмечается первое значительное увеличение размеров судов, а, следовательно, изменяются и требования к характеристикам судоходных рек. Так, согласно описанию путешествия из Москвы в низовья Дона, составленному дьяконом Игнатием Смоленским в 1389 г., по завершении волока суда были спущены на воду в одном дне пути выше Старого Данкова (Кир-Михайловский?), и лишь от означенного пункта началось нормальное движение по р.Дон [Загоскин П. Н., 1910. С. 223]. Данков, служивший впоследствии пунктом начала судоходства по р. Дон, вряд ли может рассматриваться как таковой для более раннего периода. Небольшие суда с неглубокой осадкой могли подниматься вплоть до устья р. Люторичи и далее проводиться до Иван-озера. Существование судоходства в верховьях Дона косвенно подтверждают сохранившиеся там топонимы Кораблино и Лодьино.

Глубина и ширина рек в IX в. могли несколько отличаться от современных. Если изменения последних десятилетий, связанные с сооружениями водохранилищ и мелких запруд, могут быть легко скорректированы на основании топографических карт кон. XIX — нач. XX вв., то учесть все изменения в полноводности рек, произошедшие в результате вырубок леса и климатических колебаний, крайне сложно. При современном уровне исследования возможную погрешность приходится признать неизбежной.

Несмотря на погрешности, представляется вполне реальным очертить зоны «стабильного» судоходства для изучаемого периода. Определенный запас достоверности в определении судоходных участков дает то обстоятельство, что транзитные переходы осуществлялись в периоды паводков, преимущественно весенних. Соответственно возможности захода судов в верховья рек значительно увеличивались. Пригодные для судоходства реки бассейнов Дона и Оки во многих местах подходят друг к другу на очень близкое расстояние. Это позволяет предположить связь между ними с использованием волоков и существование маршрутов, альтернативных пути Дон—Иван-озеро—Шат—Упа. Количество таких теоретически возможных путей весьма велико, причем не все они связаны с бассейном Упы. Так, Н. П. Загоскин допускал «шесть версий сближения между собою рек донского и окинского бассейнов» [Загоскин Н. П., 1910. С. 220]. Три из них связаны с левыми притоками Дона и так или иначе выходят на Оку по рекам Пара и Проня в райо-неСтарой Рязани. Это направление находится за пределами настоящего исследования, но представляет интерес в плане изучения изменений торговых путей в X в. За пределами изучаемого региона находится и предполагаемый путь по рекам Красивая Меча—Зу-ша-Ока. Несмотря на это, данный маршрут мог входить в единую систему с путями, пролегавшими через бассейн Упы. Непосредственно с Упой связаны два пути, возможность существования которых предположил Н. П. Загоскин. Это описанный выше путь через Иван-озеро и путь через верховья Красивой Мечи в верховья Упы. В пополнение к вариантам, предложенным Н. П. Загоскиным, можно указать возможность пути Дон—Непрядва—верховья Упы, а также многочисленные выходы с Дона на верховья Уперты.

Все отмеченные выше варианты переходов из Дона в Упу подразумевают функционирование волоков. Вопрос в том, могли ли эти волоки существовать теоретически, существовали ли они ре-

[150]

ально, и если существовали, то, на каком временном отрезке. Говоря о переволоке судов, необходимо учитывать, что на разных участках пути затраты сил и времени могли быть различными. Рассматривая теоретически возможные пути волоков с Дона на Упу, можно выделить три типа участков по сложности их прохождения. К первому, наиболее простому, можно отнести участки рек, по глубине, ширине и извилистости не соответствующих требованиям судоходства, но вполне пригодных для проводки по ним порожних или частично груженых кораблей. К этому типу относятся участки верховьев крупных рек и низовья их притоков. Ко второму типу можно отнести мелкие речки, волок по которым хоть и требовал больших усилий, но все же облегчался использованием свободного пространства русел и заметным уменьшением трения судна о землю. Движение по мелким речкам могло быть обусловлено и отсутствием резких перепадов высот вдоль их русел. К самым трудоемким можно отнести сухопутные участки волоков, проходившие по водоразделам. Определяя протяженность волока, вероятно, следует иметь в вида лишь участки второго и третьего типов, поскольку проводка судов по участкам первого типа не являлась волоком как таковым и снижала скорость движения не столь существенно.

Расстояния, на которые переволакивались целые караваны судов, могут показаться нереальными. Так, во время упоминавшегося выше путешествия 1389 г. флотилия из трех стругов и одного насада была доставлена на расстояние в 140 верст (от Оки до Дона) всего за четыре дня. Следовательно, скорость движения по волоку составляла 35 верст в день [Загоскин Н. П., 1910. С. 223, 224]. Данные конца XIV в. нельзя безусловно переносить на ситуацию IX в„ однако сама возможность существования столь протяженных волоков и весьма высокая скорость их преодоления не должны остаться незамеченными. Волоки, хронологически более близкие к исследуемому времени, не столь впечатляющи. В частности, волок, шедший в обход днепровского порога Неасит (Aeupop), столь полно описанный Константином Багрянородным, не превышал 9 км [Константин Багрянородный, 1989. С. 47, 49]. Ключевой в известном пути «из варяг в греки» касплинский волок имел протяженность ок. 30 вера [Загоскин Н. П., 1910. С. 237]. Вероятно, и волоки, существовавшие в междуречье Оки и Дона, имели протяженность от 10 до 30 км,а время их преодоления составляло 1—2 дня.

Приведенные выше несложные вычисления показывают, что все предполагаемые пути перехода из бассейна Дона в бассейн Оки могли реально существовать в различные, пока не определенные исторические периоды. Существование некоторых из путей подтверждается сохранившимися до наших дней топонимами. Так, в междуречье Красивой Мечи и верховьев Зуши находится д. Переволочиновка, а в месте наибольшего сближения верховьев Упы, Красивой Мечи и Непрядвы — с. Волово (согласно местной традиции — Волоково). Таким образом, можно полагать, что в то или иное время р. Дон была соединена с р. Упа по линиям: Дон—Иван-озеро—Шат—Упа, Дон—Муравлянка—Уперта—Упа, Дон-Нм прядва—Упа и Дон—Красивая Меча—Упа.

Помимо путей, соединяющих Дон с Упой, имеются основании предполагать наличие дорог, значительно сокращавших расстоянии в бассейне самой Упы и при выходе с Упы на Оку. В частности,oт

[151]

устья Уперты р. Упа течет на север, после чего от впадения р. Шат поворачивает на запад и вновь возвращается на юг. Протяженность образуемой при этом петли превышает 150 км. Прямой путь от устья Уперты в устье Соловы составляет не более 30 км. При этом более 10 км пути проходит по вполне судоходному участку Соловы, «лишь не более 7 км составляет участок «сухого» волока, проходящего по дну лощины и практически не выходящего на водораздел. Время, необходимое на преодоление отрезка пути от устья Уперты до устья Соловы, вряд ли превышало один день, при том что движение по изгибам Упы могло занять 2—3 дня. Косвенными аргументами в пользу существования этого пути могут служить расположенный в низовьях Соловы топоним — д. Переволоки Возвратные и находка клада дирхемов у с. Лапотково.

Еще один важный участок пути прослеживается по р. Тулица. Эта небольшая, но бурная и полноводная речка вряд ли могла использоваться в полной мере для проводки судов даже в период весеннего паводка. Но она вполне пригодна для значительного облегчения работ по переволакиванию кораблей. В верховьях речки, в районе современной д. Торхово, небольшой ручей образует глубокую и широкую балку, выходящую к аналогичному оврагу, впадающему в р. Осетр. Общая протяженность участка не превышает 25 км, а собственно «сухой» волок, от д. Торхово до р. Осетр,— шее 10 км. Интересно отметить, что предполагаемый путь почти точно совпадает с Веневским трактом, известным с XVII в. и существующим поныне. Расположенное по пути, на водоразделе р. Тулица пр. Осетр, село также сохранило весьма характерное название — Волынцево. Выход со Средней Упы в верховья Осетра и далее на реки Ока и Москва в несколько раз сокращал расстояние и время по сравнению с движением вниз по Упе и Оке.

Приведенные выше возможные направления речных путей в полной мере совпадают с основными направлениями движения куфического серебра или во всяком случае не противоречат последним. Основанием для окончательного соотнесения кладов и гипотетических торговых путей может послужить расположение поселений раннего периода. К сожалению, поселения верхнего течения р.Дон и р. Красивая Меча известны преимущественно по материалам разведок. Единственный, подвергшийся небольшим раскопкам памятник — городище у д. Дубики на р. Красивая Меча — может быть отнесен к позднему периоду, к кон. X—XI вв. [Разуваев Ю. Д., I987. С. 121 — 128]. Расположенные по этой же реке поселения у сел Солдатское, Шилово и Маслово известны лишь по данным разведок и не могут быть точно датированы [АКР. Тульская обл. Ч. 2. С.74-76. №№ 1037, 1043, 1045]. Верховья р. Дон по причине того, что они в значительной мере включены в границы музея-заповедника Куликово поле, обследованы особенно тщательно. При этом лишь четыре поселения, расположенные в устье р. Мокрая Табола, содержали лепную керамику, близкую роменской [АКР. Тульская обл. Ч. 2. №№ 1159, 1161, 1246, 1260]. Один из этих памятников — селище, перекрытое древнерусским городищем у с. Устье,— достаточно надежно датируется находками трехлопастных стрел и поясной бляшки салтовского типа IX — нач. X вв. Эти поселения расположены в месте возможного разветвления пути по трем направле-

[152]

ниям: по р. Мокрая Табола — к верховьям р. Проня, в верховья р. Дон — к Иван-озеру и по р. Непрядва к верховьям р. Упа.

Предполагаемый путь через р. Проня выходит за рамки прея лагаемого исследования. Следующий памятник по пути через Иваи озеро находится в среднем течении р. Шат у д. Слободка. Поселение (или группа поселений), расположенное на высоком коренной берегу над крутой излучиной реки (у д. Изрог), могло контролировать большую часть ее течения. С этим же участком пути, возможно связано поселение Новое Село, находящееся ниже по течении р. Шат. На направлении через верховья р. Упа и Уперта важнейший пунктом могло являться поселение у д. Уткино, расположенное при слиянии означенных рек. Движение по р. Уперта маркируется поселением уд. Чифировка.

Таким образом, известные на сегодняшний день памятники достоверно относящиеся к раннему периоду, можно связать с предполагаемыми участками перехода из р. Дон в р. Упа через р. Шат р. Уперта. Путь р. Непрядва — р. Упа остается для рассматриваемого времени гипотетическим. То же относится и к возможности существования участка пути через верховья р. Красивая Меча в верховья р. Упа. Однако вероятность существования последнего несколько выше. Датировка ряда памятников по р. Красивая Меча остается неопределенной, в то же время движение по реке в направлении р. Зуша через д. Переволочиновка подтверждается памятниками раннего периода у с. Воротынцево.

Из возможных маршрутов в пределах бассейна Упы с памятниками раннего периода соотносятся участки пути по рекам Солова и Тулица. Путь по р. Солова начинается у отмеченного выше поселения Уткино при слиянии рек Упа и Уперта и заканчивается у Сулрутского городища. Его ответвление могло идти по р. Непрейкаш городищу у д. Щепилово. На этом же участке расположена группа памятников у пос. Майский. Путь по р. Тулица отмечен крупным по селением уд. Торхово, находящимся в начале предполагаемого волока на р. Осетр.

За пределами бассейна Упы по предполагаемым основным направлениям путей также имеются памятники, по характеру материала соотносимые с ранним периодом. На северном направлении! это исследованное недавно поселение в устье р. Осетр у с. Городни! [Коваль В. Ю., 2001. С. 59—68]. Возможно, памятник того же времени находится в верхнем течении р. Осетр, в низовьях р. Лесная Вер куша, где в кон. XIX в. был найден клад арабских дирхемов. В запад! ном направлении, недалеко от устья Упы, располагается известное городище Дуна. Путь в направлении р. Десна по р. Жиздра отмечен Чертовым городищем, путь к верховьям Оки — целым рядом памятников.

Соотнесение гипотетических водных путей с расположение» кладов куфических монет и памятников раннего периода дает все основания предполагать, что в IX — нач. X вв. активно функционировал торговый путь, связывающий р. Дон с верхним и средним участками течения р. Ока. Выделяются наиболее вероятные для этого времени маршруты перехода из р. Дон в бассейн р. Упа: черен Иван-озеро — р. Шат и по р. Уперта, и два направления дальнейшего движения: на север, по р. Тулица — р. Осетр, на запад по р. Упал с другой стороны, можно отметить, что все известные на сегодня

[153]

памятники раннего периода связаны с различными участками этих путей (рис. 59).

Вероятно, начало функционирования транзитного торгового ига по р. Дон в нач. IX в. вызвало необходимость его обслуживания навесьма сложном для движения участке при переходе в бассейн р.Ока. Перспективность контроля над важным торговым узлом, скорее всего и послужила одной из основных причин движения сюда славянского населения. Славянская колонизация региона в полной мере отвечала и интересам Хазарского каганата. Благодаря ей значительно расширялась зона влияния каганата на Донской торговый путь,

Изначальная связь пришлого населения с интересами торгового пути и, соответственно, с возникающими при его обслуживании возможностями во многом повлияла на развитие и дальнейшую историю славян бассейна Упы. Очевидно, на всем протяжении раннего периода славяне не ставили своей целью полное хозяйственное освоение региона. Весьма резкая граница между лесом и степью с отдельными небольшими участками лесостепи при относительно низких среднегодовых температурах делали территорию малопривлекательной для земледельческого населения. Тем более, [что лежащих к югу районах, оптимальных для сельского хозяйства, в рассматриваемое время дефицита земель не было. Активная колонизация в IX в. лесостепных районов Среднего Дона подтверждает это предположение.

Тесная связь с обслуживанием торговых путей определила не только места расположения поселений, но и их функциональное назначение. Памятники раннего периода по своему назначению могут быть разделены на три группы. К первой относятся крупные, площадью в несколько гектаров, открытые поселения, расположенные в ключевых точках различных участков пути. Это поселение Уткино, находящееся на слиянии Упы и Уперты, поселение Слободка на р. Шат и Торховское поселение на волоке из Тулицы в Осетр. Вероятно, эти памятники играли главную роль в обеспечении деятельности пути и его контроле. Ко второй группе могут быть причислены небольшие по размерам памятники, часто расположенные на мощинских городищах (Свисталово, Щепилово) или дополнительно укрепленные (Снедка). Они могут рассматриваться как промежуточные при движении по Упе или второстепенным волокам. Третья группа представлена всего одним поселением — городищем Супруты. Его отличие от памятников второй группы состоит в неординарных для славян материалах, и определить его функциональное I назначение можно лишь после более подробного сравнения с другими памятниками региона.

Хозяйственная деятельность жителей поселков первой группы, несомненно, была в какой-то мере связана с обеспечением проводки торговых караванов. Возможно, население поддерживало в рабочем состоянии пути волоков, оказывало помощь в перетаскивании судов и товаров, участвовало в ремонте кораблей и снабжении купцов продовольствием. Логично предположить и совершение незначительных торговых операций. Количество импортов и изделий из драгоценных металлов в материалах этих памятников не [столь велико, чтобы предполагать наличие активной торговли. Обеспечение функционирования путей было важным, но вряд ли о

[154]

основным видом деятельности населения поселков. Оно могло дать дополнительные доходы, но было не в состоянии в значительной мере обеспечить жизнь всего населения. Основу существования указанных поселений, как и подавляющего большинства славянских памятников той эпохи, составляло сельское хозяйство.

Об уровне развития земледелия можно судить прежде всего по количеству и объему зерновых ям [Григорьев А. В., 2000. С. 102—106]. Количество «житных» ям на поселениях Торхово и Уткино в соотношении с количеством изученных жилых построек то же, что и на других памятниках роменского типа, т. е. примерно равное. Расположены они также в зависимости от расположения жилищ. Исключение составляют материалы раскопок Г. Е. Шебанина на поселении у д. Слободка. На изученном участке памятника жилые постройки зафиксированы не были, а зерновые ямы образовывали компактную группу вдоль склона мыса. Видимо, зерно, хранившееся в этих ямах, предназначалось не для посева, как на большинстве других поселений, а для продажи. Основное движение по рекам приходилось на период весеннего паводка, и потому использование приемов длительного зимнего хранения зерна вполне оправдано. Однако окончательное решение данного вопроса будет возможно лишь после проведения раскопок большей площади памятника.

Средний запас зерна в ямах несколько выше, чем на близких по времени городищах Новотроицкое и Титчиха. В пересчете на пшеницу в ямах поселения Уткино он составлял 0,84 т, а в ямах Торхово — 0,89 т. Для сравнения: ямы Новотроицкого содержали в среднем 0,79 т, Титчихи — 0,71 т. Большие запасы зерна, предназначенного для посева, указывают на большую площадь обрабатываемых земель, но не говорят о более высоком уровне земледелия, Качественные земли Левобережья Днепра и Лесостепного Дона при меньшей обработанной площади могли дать много больший урожай. Возможно, увеличение размеров пашни в бассейне Упы было вызвано худшим качеством почвы и, как следствие, худшими урожаями.

Памятники, отнесенные ко второй группе, не столь полно исследованы раскопками, и говорить о развитии на них земледелия можно лишь предварительно. Зерновые ямы фиксировались на Свисталовском городище, но их датировка осталась неопределенной. Подобие житных ям отмечается в раскопках Щепилово, но для более обоснованных предположений материал этого памятника непригоден. Близость материалов указанных поселений с материалами памятников первой группы позволяет предполагать и их близость в развитии земледелия. Малые площади поселений и, соответственно, небольшое население указывают на крайне малую вероятность производства какой-то части зерна на продажу.

Из общей картины развития земледелия в регионе резко выбивается городище у с. Супруты. При том что на памятнике раскопано около половины его площади, не было зафиксировано ни одной ямы славянского периода, по своим параметрам близкой к «житной». В то же время материалы Супрут содержат наибольшее количество пахотных орудий — здесь найдены практически все известные начальники и плужные ножи. Данное противоречие может быть разрешено двумя способами. Первое — можно предположить,

[155]

что местное население активно занималось земледелием, но не использовало для хранения посевного зерна специальных ям. Учитывая, что традиция «ямиться семенами» широко распространена на всех изученных раскопками соседних памятниках, подобное допущение вряд ли возможно. Изменение столь устойчивой традиции, сохранявшейся на юге России вплоть до XIX в., не могло произойти единовременно. Даже столь быстро изменившиеся в местных условиях конструкции жилых построек на ранних этапах существования Супрутского городища сохраняли углубленный в землю жилой котлован. Если бы под влиянием тех или иных факторов жители поселения отказались от своих традиций, то этот процесс должен был происходить в течение некоторого времени и ямы раннего этапа жизни городища фиксировались бы при раскопках. Более вероятным представляется предположение о крайне слабом развитии земледелия, его вспомогательной роли в жизни поселения. Значительное количество орудий труда, в том числе найденных в виде «кладов», может указывать на то, что они либо произведены на городище, либо приобретены в ходе торговых операций, но в любом случае предназначены для дальнейшей продажи.

Ремесло, в том числе обработка железа, в отличие от других славянских территорий Хазарского каганата, в бассейне Упы получило широкое распространение. Этому могли способствовать как активное влияние со стороны каганата, так и хорошая сырьевая база. Залежи железной руды имеются в целом ряде мест Тульской области. Не случайно в 1632 г. на месте поселения у д. Торхово был сооружен первый в России железоделательный завод. Выходы руды по берегам р. Синетулица хорошо видны и сегодня. Здесь же был изучен сыродутный горной пол. IX в., аналогичный горнам салтовской культуры. Добыча и производство железа отмечены также на поселениях Уткино и Щепилово. Вероятно, добыча и первичная обработка железа занимали значительное место в хозяйстве поселений первой и второй групп. В то же время отчетливых следов кузнечного производства на означенных памятниках не выявлено.

Предполагать добычу и первичную обработку железной руды на Супрутском городище нет никаких оснований. Однако именно на этом памятнике С. А. Изюмовой были отмечены следы кузнечного производства. Кузнечные шлаки имеются и в материалах позднейших раскопок. Сопутствующее (как полагают) кузнечному ювелирное ремесло, без сомнений, было развито на памятнике. Создается впечатление, что рядовые поселения и Супрутское городище в совокупности образовывали единый производственный цикл — от добычи руды до готового изделия.

Ювелирное ремесло в значительной мере зависело от поступления цветного и драгоценного металла и потому было тесно связано с торговлей. Говорить о развитии этого вида ремесла можно лишь для Супрутского городища. Тут производилась основная часть популярных украшений, таких как лучевые серьги и серьги салтовского типа, здесь же отмечены большая концентрация находок льячек, выплесков цветного металла, отдельные литейные формочки и предметы ювелирного инструмента. Уровень развития ювелирного дела на Супрутах, по сравнению с уровнем его развития у большинства восточнославянского населения, может быть признан весьма высоким. Здесь активно применялось двустороннее литье по моде-

[156]

ли из свинцово-оловяных сплавов, создавались новые, совершенно оригинальные формы традиционных украшений. Не будет преувеличением сказать, что некоторые из творческих находок местных мастеров, например височные кольца с «ложными фестонами», послужили прототипами целого направления позднейших славянских и древнерусских украшений. Некоторые из украшений Супрут не имеют патологий в археологическом материале. Большая часть предметов, изготовленных супрутскими ювелирами, не попадала на сопрежедельные поселения. Они либо оставались в пределах городища, либо становились предметами дальней торговли.

Торговля по определению должна была играть особую роль в жизни местного населения. Однако ее влияние на памятники отмеченных групп различно. На поселениях первой группы и не отличающихся от них по характеру материала поселениях второй группы свидетельствами торговли могут служить только предметы импорта. Это, прежде всего украшения салтовского и финно-угорского облика, детали поясных наборов, конской упряжки и вооружение ступного облика, фрагменты качественной салтовской столовой посуды и амфор, много численные ближневосточные стеклянные бусы. Монеты в материалах этих групп памятников отмечены лишь на щипиловском городище. Совокупность импортов указывает на южное, хазарское направление их поступления.

Уровень развития торговли на Супрутском городище, несомненно, выше, чем на сопредельных памятниках. Здесь широко представлены предметы торгового инвентаря. Изделия из драгоценного металла и монеты. Предметы импорта также значительно разнообразнее по своему происхождению. Как и на других памятниках, основная часть привозных вещей связана с южным, степным направлением. По Дону, вероятно, поступали многочисленные предметы конной упряжки, поясных наборов, украшения из цветного металла, стекла, сердолика и горного хрусталя. Оттуда же поступали амфорная тара и качественная столовая посуда. С восточными традициями связано и денежно-весовая система, применявшаяся населением городища. Однако помимо вещей южного происхождения, на памятнике отчетливо прослеживается группа изделий, очевидно поступивших с севера. Это удила и их детали, выполненные в стиле Borre , и скандинавские по своему происхождению украшения, и не характерные для восточных славян костяные гребни. С северным направлением торговли могут быть связаны гривна «глазовского» типа, фрагмент гривны из железного перевитого дрота, ладьевидные подвески и топор типа V (по А.Н. Кирпичникову).

Судя по богатству и характеру материала, именно на Супрутском городище происходили основные торговые операции. Активное участие поселения в транзитной торговле подтверждается и полным совпадением части материалов городища с материалами кладов. Так, предметы из состава Железницкого клада (возможно и Каширского) необычно близки предметами из коллекции Супрут. Состав монет, найденных на поселении, полностью соответствует составу кладов второго периода обращения дирхема. Такая близость еще раз подтверждает датировку памятника и указывает на его неразрывную связь с функционированием Донского торгового пути в IX – нач.X вв.

[157]

Различия в степени и характере участия поселений региона в обеспечении деятельности торгового пути не могли не отразиться на развитии социальных структур. Как отмечалось ранее, на крупных поселениях, отнесенных к первой группе, прежде всего Торховском, отчетливо прослеживается усадебный характер застройки. Первоначально, вероятно, в силу малой концентрации населения, размеры дворов превышали 500 кв. м, но во 2-й пол. IX в. они сокращаются до 300 кв. м, что соответствует средним размерам усадеб поселений роменской культуры, зафиксированных на памятниках Северской земли [Григорьев А. В., 2000. С. 189]. Наличие усадеб однозначно указывает на существование частной собственности на землю в пределах поселений и может говорить об индивидуальном характере ведения хозяйства. Согласно «Повести временных лет», основным объектом налогообложения у вятичей изначально являлся «дым», что также указывает на двор как основную хозяйственную единицу.

Следует особо отметить, что в бассейне Упы усадебный принцип застройки поселений фиксируется уже на памятниках IX в., в то время как на территории Северской земли о подобной системе планировки можно уверенно говорить, начиная лишь с X в. [Григорьев А. В., 2000. С. 189]. Другие черты, характеризующие социальные отношения на поселениях изучаемой территории, которые можно проследить по материалам археологии, мало отличаются от данных, имеющихся по Северской земле. Так, соотношение на памятниках количества зерновых ям большого, среднего и малого объемов близко к пропорциям Новотроицкого городища (рис. 22). Процесс роста доли больших и малых ям за счет сокращения процента ям среднего объема на поселениях Торхово и Уткино так же, как на Новотроицком и Титчихинском городищах, находится в начальной стадии. Расслоение между владельцами больших и малых запасов зерна еще не столь велико, хозяева ям средних размеров составляют около ¹/з населения. Предметы вооружения, конской сбруи, поясных наборов и украшения распределяются по памятникам первой и второй групп весьма равномерно. Их количество сопоставимо с концентрацией подобных находок на памятниках роменского типа других регионов.

Совершенно иная картина социальных отношений прослеживается в материалах Супрутского городища. К сожалению, уровень фиксации большинства жилых построек не позволяет однозначно определить принцип застройки поселения. Однако высокая плотность построек на последнем этапе при небольшой площади поселения указывает на малую вероятность существования здесь выраженных усадеб. Большое количество находок предметов конской сбруи, вооружения и деталей поясов может говорить о том, что значительная, если не большая, часть мужского населения была вооружена. Жители поселка в целом были намного богаче жителей прилегающих территорий. Основные виды их деятельности — военное дело, торговля, кузнечное и ювелирное ремесло — резко выделяются на фоне сельскохозяйственной округи. Можно с большой долей вероятности предполагать, что на Супрутском поселении проживала небольшая группа дружинников с семьями.

Общее количество населения Супрут может быть определено двумя путями. Учитывая плотность расположения жилищ на раско-

[158]

панной части памятника, вполне допустимо рассчитать общее количество построек на момент гибели городища. Несомненно, такая реконструкция будет очень приблизительной, но при всех возможных погрешностях количество жилых построек колеблется в пределах от 40 до 60-ти. Соответственно население поселка не превышало 300 человек. В процессе раскопок на территории памятника были зафиксированы останки 111 жителей поселка. С учетом того, что было изучено менее половины памятника, а также возможности гибели части защитников за его пределами и полного разрушения части костяков в процессе распашки, можно сказать, что общее количество жителей по этим подсчетам также не превысит 300 человек. Таким образом, на поселении проживало не более 50-ти мужчин активного возраста.

Система отношений внутри небольшой дружины, а следовательно, и всего поселка, должна была сильно отличаться от социальных отношений внутри сельских поселений. Здесь значительно ярче выражены имущественные и социальные различия. Так, роскошный сбруйный и поясной наборы из клада 1969 г. могли принадлежать явно не рядовому дружиннику. В то же время никаких свидетельств о развитии владельческих отношений на землю в материалах Супрут не имеется.

Отличия Супрутского городища не только от памятников бассейна Упы, но и от всех известных синхронных поселений роменского типа ставят вопрос об этнической принадлежности памятников. Судя по наиболее устойчивым этническим признакам, таким как традиции сооружения жилых построек и производства керамики, основную часть населения Супрут, Торхово, Уткино и, возможно, других менее изученных поселений региона составляли славяне. Материалы поселений Торхово и Уткино позволяют говорить о присутствии на этих памятниках заметного количества носителей волынцевских древностей. Это население (очевидно, родственное салтовскому) фиксируется не только по наличию характерной керамики. Степные традиции отмечаются в конструкциях некоторых из жилищ, производственных сооружений (горн в Торхово) и хозяйственных построек. Широкое распространение на памятниках получают трехлопастные наконечники стрел, которые из-за простоты изготовления вряд ли можно рассматривать в качестве предметов импорта. Процент «волынцевской» керамики в славянских слоях указанных памятников невысок и, вероятно, указывает на долю волынцевского населения.

В коллекции Супрутского городища материалы салтовского круга представлены очень широко и разнообразно. Однако предметы степного облика здесь, скорее всего, являлись импортом. Все они относятся к категории вещей, сложных в изготовлении. Это детали конской сбруи, поясов, украшения из цветных и драгоценных металлов. Качественная столовая керамика близка посуде собственно салтово-маяцкой культуры, а не волынцевской. Следов пребывания на памятнике населения, родственного салтовскому, не фиксировалось. Углубленные в землю жилые постройки раннего этапа совершенно идентичны славянским и не носят следов влияния степных традиций. Фрагменты волынцевских сосудов единичны и, по-видимому, связаны с соседними памятниками. Отсутствуют и трехлопастные наконечники стрел.

[159]

Наличие в регионе в рассматриваемое время заметного количества представителей иных этнических групп представляется весьма сомнительным. Находки на всех без исключения памятниках украшений финно-угорского и, возможно, балтского облика могут указывать лишь на тесные связи с ближайшими соседями, поскольку в других, более устойчивых чертах материальной культуры влияние не отмечается. Возможно, какая-то часть автохтонного населения и выходцы из финно-угорских земель входили в состав населения бассейна Упы, но их количество и степень влияния на формирование материальной культуры были столь незначительны, что совершенно не фиксируются археологически.

Помимо вещей славянского, салтовского, балтского и финно-угорского облика, в материалах Супрут содержится целая серия предметов скандинавского происхождения. С учетом дружинного характера памятника возникает вопрос о присутствии на поселении выходцев из Скандинавии (по аналогии с известными памятниками в Гнездово, Тимерево и Шестовицах). Однако сам факт наличия на городище скандинавских вещей еще не может однозначно указывать на присутствие скандинавского населения. Жители Супрут активно участвовали в международной торговле, и в материалах памятника имеются предметы, происходящие из разных частей Европы и Азии. Скандинавские вещи представлены технологически сложными предметами: удилами в стиле Вогге, браслетами с глубоким орнаментом, необычайно сложной щитовидной подвеской, костяными гребнями и т. п. Все они, бесспорно, не производились на месте и могли являться объектами импорта. Многие из указанных вещей использовались в совокупности с изделиями совершенно иной этнической принадлежности. К примеру, удила входили в комплект уздечного набора с деталями салтовского происхождения, щитовидная подвеска найдена на костяке вместе с подвеской степного облика и финно-угорской шумящей подвеской, фрагмент скандинавских удил находился в комплексе с салтовской пряжкой, роменским наконечником стрелы и керамикой. Комплексов, в которых материал скандинавского облика был бы представлен пусть даже небольшой серией, на памятнике не обнаружено. Следует отметить и то, что в представительной коллекции, полученной за многие годы, не имеется ни одного фрагмента черепаховидной фибулы. Полное отсутствие этой категории находок, столь характерной для памятников с отчетливым скандинавским влиянием, может свидетельствовать об отличиях в традиционном костюме жительниц Супрут и Скандинавии.

Таким образом, имеющиеся материалы позволяют говорить о том, что основную часть населения на всех памятниках бассейна Упы составляли славяне. На ряде поселений присутствовали также носители древностей волынцевского типа. Положение последних отличалось от того, каким оно было в предшествующее время в Северской земле. Если на Левобережье Днепра «волынцевцы» составляли этносоциальную верхушку общества, то с приходом в междуречье Оки и Дона они перестают чем-либо отличаться от рядового сельского населения. Отсутствие их в составе супрутской дружины говорит об изменении этнических приоритетов.

Сложившаяся в бассейне Упы в нач. IX в. социально-политическая организация во многом отличалась и от организации со-

[160]

седних восточнославянских земель, и от позднейших дружинных центров. Расхождение торгового пути по двум направлениям и многовариантность перехода из бассейна Дона в бассейн Оки исключали совмещение всех функций по обеспечению его деятельности в пределах одного поселения. Для технической поддержки работы пути требовалось несколько поселений, расположенных на наиболее сложных и ответственных участках. Административные функции, включавшие защиту пути, сбор податей и торговые операции, не могли быть распределены по всем этим поселениям. В качестве единого центра возникает небольшое поселение на Супрут-ском городище. Оно располагалось примерно на равном расстоянии от основных, узловых пунктов. Небольшая конная дружина могла достичь практически любой точки региона в течение одного дня.

Существование постоянной дружины не характерно для восточных славян. То, что дружинники с семьями не обосновались ни на одном из крупных поселений, а устроили маленький поселок в стороне, во многом может объясняться и недоверием местных жителей к группе вооруженных людей. Вероятно, супрутская дружинная организация была весьма закрытым институтом. За столетие своего существования поселение не увеличило своей площади, оставаясь в пределах площадки городища первых веков н. э. Не наблюдается даже тенденции к превращению его в крупное открытое торгово-ремесленное поселение (ОТРП).

Какова была степень подчиненности поселений региона супрутской администрации, определить сложно. Если в Северской земле взаимозависимость центров и округи основывалась прежде всего на тесных экономических и племенных связях, то в рассматриваемом регионе причина единства территории, вероятно, была иной. Предположить прочные родоплеменные связи между поселениями колонистов, расположенными на значительном удалении друг от друга, чрезвычайно сложно. Еще менее вероятно существование подобных отношений между поселениями региона и супрутской дружиной. Экономически известные поселения представляются совершенно самодостаточными. Все они имели прямой выход на внешний рынок и не нуждались в каких-либо посредниках. Предполагаемые экономические связи округи и Супрутского городища в большей степени обеспечивали потребности последнего и не могли являться основой единства территории. Напротив, они, вероятно, возникли в результате сложения административной системы. Открытый характер поселков указывает на отсутствие серьезной военной угрозы, что также не способствовало установлению прочных внутрирегиональных связей.

Таким образом, единственным фактором, объединявшим территорию бассейна Упы в IX в., являлось наличие транзитного торгового пути. Роль, отводившаяся тому или иному поселению в функционировании пути, определяла его положение в системе. Управление регионом скорее всего осуществлялось с Супрутского городища. Вероятно, здесь решались основные вопросы по обеспечению деятельности пути и собирались пошлины с торговых караванов. Не исключено, что дружина являлась посредником при сборе налога с местного населения в пользу Хазарского каганата.

[161]

Участие супрутской дружины и ее предводителя во внутренней жизни окрестных поселений представляется маловероятным. В целом положение местной дружины в жизни общества вряд ли сопоставимо с тем местом, которое занимала древнерусская дружина. Социально-политическая организация славян междуречья Днепра и Дона в IX—X вв. практически исключала существование постоянной дружины. Никаких следов ее пребывания на всей этой обширной территории не выявлено. Трудно предположить, что в бассейне Упы те же славяне, находившиеся на том же уровне социально-экономического развития, имели принципиально иную социально-политическую организацию. Возникновение здесь дружины было вызвано не процессами развития общества, а исключительно потребностями контроля торгового пути.

Военная организация славян, построенная на основе ополчения, была пригодна для ведения масштабных, но эпизодических боевых действий. Против небольших, но профессиональных мобильных отрядов, она была совершенно не эффективна. Контролировать торговые караваны, одновременно являвшиеся разбойничьими шайками, мог только постоянный вооруженный отряд. Вероятно, это была единственная цель создания супрутской дружины. Прочная связь с небольшим поселением, этническая однородность, отсутствие заметного роста в течение столетия косвенно указывают на то, что местная дружина была именно создана, а не самоорганизовалась под влиянием обстоятельств. В формировании своеобразного военного поселения на Супрутском городище могли принимать участие как пришлые славянские колонисты, так и хазарская администрация. Внимание последней к Донскому пути в нач. IX в. прослеживается достаточно отчетливо, свидетельством чему служит постройка Саркела. Возможно, на отдаленном северном рубеже каганата функции контроля были делегированы специально созданному славянскому отряду.

В завершение обзора раннего периода славянской колонизации бассейна Упы необходимо попытаться определить место изучаемого региона среди синхронных славянских земель, лежащих к востоку от Днепра. Находясь на северной границе славянских земель и Хазарского каганата, регион, однако, не может рассматриваться как отдаленная провинция. Более того, расположенный на важном участке трансъевропейского торгового пути, он являлся одним из центров развития славянской культуры того времени. При таком же высоком, как на юге, уровне развития земледелия здесь наблюдаются более высокие темпы развития в других отраслях хозяйства. Так, необычайно быстро совершенствуются навыки домашнего строительства. Наземные постройки становятся ведущим типом жилища уже со 2-й пол. IX в., в то время как в Северской земле и Подонье они появляются лишь в нач. XI в. Усадебный принцип застройки поселений фиксируется на памятниках Упы с IX в., в Северской земле — лишь с X в. При небольших в целом объемах раскопок на поселениях региона отчетливо видно развитое производство железа — в значительно больших объемах, чем на других территориях. Следы активной торговли, зафиксированные на Супрутском городище, уникальны для памятников роменского круга. В общем, уровень развития материальной культуры славян между-

[162]

речья Дона и Оки несколько выше, чем на других территориях распространения культур роменского облика.

Быстрое развитие славян региона, несомненно, было тесно связано с жизнью торгового пути. Поэтому неудивительно, что одновременно с прекращением движения товаров и монетного серебра распадается и система поселений. Вопрос в том, какое из этих явлений было первичным. Если предположить, что первопричиной явилось прекращение функционирования торгового пути, то можно было бы допустить постепенное затухание жизни на связанных с ним поселениях. Однако все исследованные памятники раннего периода носят отчетливые следы пожара, а Супрутское городище — очевидного разгрома. По всей видимости, не поселения прекратили свое существование вслед за исчезновением пути, а наоборот, путь перестал функционировать вследствие ликвидации его инфраструктуры.

Можно предположить наличие двух основных сил, которые могли нанести столь сокрушительный удар по славянским поселениям бассейна Упы. В кон. IX — нач. X вв. в донских степях появляются печенеги. С их деятельностью связывается гибель многих поселений салтово-маяцкой культуры и части славянских памятников Северской земли [Плетнева С. А., 1981. С. 65; Григорьев А. В., 2000. С. 183, 184]. Возможность осуществления печенегами рейда в верховья Дона вполне вероятна. В то же время в нач. X в. отмечается активность различных русских дружин как по днепровскому, так и по волжскому направлениям. Чтобы установить, кто мог уничтожить столь важный узел торгового пути, прежде всего необходимо еще раз обратиться к материалам памятников.

Поселения Торхово и Уткино не содержат материалов, которые могли бы даже приблизительно указать на происхождение нападавших. Более того, следы пожаров при отсутствии костяков позволяют предполагать различные варианты гибели этих поселений. Население могло оставить поселок ввиду непосредственной угрозы, могло быть угнано нападавшими или перебито в процессе бегства на окраинах и за пределами поселения. Очевидно лишь то, что каких-либо серьезных столкновений в пределах поселений не происходило.

Значительно больше информации содержится в материалах Супрутского городища. Процесс гибели этого памятника может быть реконструирован достаточно детально. Концентрация находок наконечников стрел, обломков топоров и поясных бляшек по юго-восточному склону городища, за пределами распространения культурного слоя, указывают на направление штурма со стороны реки. Наличие временных захоронений в подклетах жилищ говорит о том, что штурм предпринимался не единожды. Люди, погибшие в первых столкновениях, были положены в холод в ожидании погребения после снятия осады. Очевидно, что нападавшие были сильно ограничены во времени. В пользу последнего говорят, во-первых, многочисленные вещи из драгоценных металлов, оставшиеся на костяках; разграбление поселка было произведено очень поверхностно. Во-вторых, процесс сбора тел защитников в кучи для дальнейшего погребения был прерван в самом начале.

Приведенные наблюдения могут указывать на то, что нападавшие прибыли по реке на кораблях. Этим объясняется и направление

[163]

штурма, и спешка, вероятно, связанная с краткостью периода судоходства, зависящего от продолжительности паводка. В целом характер нападения не свойственен для степных кочевников, в большей степени он присущ северным дружинам. Подтверждением этому служит состав наконечников стрел, найденных в слое пожара городища. Около ¹/з наконечников относится к типам, характерным для северных районов Европы, в том числе хорошо представлены столь обычные для дружинных древностей «ланцетовидные» наконечники. Напротив, никаких следов участия в штурме носителей степных традиций в материалах памятника не имеется.

Связь гибели Супрутского городища с деятельностью древнерусской дружины предполагалась С. А. Изюмовой. Первоначально автор относил эти события ко времени походов на вятичей князя Владимира Святославича, а в более поздних работах — к походу 965 г. Святослава Игоревича [Изюмова С. А., 1971. С. 76; 1983. С. 90]. Однако проведенный выше анализ материала показывает, что гибель как Супрутского поселения, так и других памятников раннего периода относится к более раннему времени, вероятнее всего, к 10-м гг. X в. Это обстоятельство вынуждает усомниться в возможности участия киевской дружины в данной операции. Во-первых, Киев явно не располагал достаточными силами для масштабных действий в столь отдаленных районах. В это время всего в нескольких десятках километров от Киева располагалось совершенно независимое и враждебное объединение уличей, зависимость других ближайших соседей — древлян — была крайне не прочной. Предпринимать в таких условиях дальний поход через земли недружелюбно настроенных объединений северян и вятичей было неоправданным риском. Вплоть до похода Святослава Игоревича в 964 г. летопись не отмечает какой-либо деятельности киевских князей на территориях, лежащих к востоку от Днепра. Замечание о том, что князь «налъзе Ватичи» [ПСРЛ. Т. 2. Стб. 53], может указывать на первое столкновение киевской дружины с этим объединением. Во-вторых, полное разорение изучаемого участка Донского пути не приносило Киевской Руси ни малейшей выгоды. Более того, в результате разгрома полностью прекратило функционировать западное ответвление пути, по которому куфическое серебро поступало в сторону Киева.

Чтобы понять, с какой стороны был нанесен удар по памятникам региона, необходимо выяснить, кому могло быть выгодно полное уничтожение этого участка пути. Результат проведенной в нач. X в. операции весьма показателен. Донской путь с этого времени полностью утрачивает свое значение, практически все движение монетного серебра идет по Волге. Какая-то часть дирхемов, не сопоставимая с предшествующим периодом, продолжает поступать по Дону, о чем говорят клады X в. (Саркел, Титчиха, Борозденок). Однако северный участок пути заметно смещается к востоку от р. Дон и выходит на р. Ока в районе Рязани. Возможно, это направление существовало и в ранний период, но с X в. оно становится основным и единственным.

Таким образом, главные задачи, которые решались в ходе военного похода, могут быть определены как: 1) общее снижение роли Донского торгового пути; 2) ликвидация его западного направления; 3) ослабление хазарского контроля над северным участком

[164]

пути. Несомненную выгоду от этого получали древнерусские фактории, расположенные в верховьях Волги. После прекращения движения серебра через бассейн р. Упы они значительно усиливали свой контроль за монетными потоками в Восточной Европе.

Возможностей осуществить набегу дружин, располагавшихся на Верхней Волге, было также значительно больше, чем у киевских. Меньшим было расстояние, отделяющее от Среднего Поочья, не было на пути и сильных объединений, способных серьезно затруднить продвижение. Более благоприятной для дальних походов была обстановка вокруг дружинных поселений: мощные враждебные славянские объединения здесь отсутствовали. Активность верхневолжских русских дружин в это время подтверждается арабскими источниками. Так, в районе 909—914 гг. они совершают длительный поход на Каспий [Новосельцев А. П., 1990. С. 212, 213]. Не исключено, что предательство со стороны хазар, приведшее к гибели большей части русской дружины, послужило толчком к разгрому торгового узла в бассейне Упы, весьма важного для каганата.

Вполне вероятно, что одновременно с разгромом Супрутского городища и ликвидацией всей системы обслуживания торговых путей, Русь предприняла попытку укрепиться в регионе. Такое предположение основывается на любительских сборах, произведенных весной 2003 г. в нижнем относительно Супрут течении р. Упа. Определить характер памятника до проведения научного обследования не представляется возможным, однако немногочисленный подъемный материал весьма показателен и требует специального рассмотрения (рис. 60).

Бронзовая двухскорлупная ажурная овальная фибула является уникальной находкой для всего рассматриваемого региона. По типологии Я. Петерсона, она относится к типу 51Ы (R. 652) и датируется 1-й пол. X в. [Petersen J., 1928. S. 57. Fig. 51Ы; Janssonl, 1985. P. 70—71. Fig. 54, 55]. Фрагмент бронзового литого браслета с плетеным орнаментом также имеет аналогии в скандинавских, в частности норвежских древностях IX в. По той же типологии он относится ктипу 186 [Petersen J., 1928. S. 154. Fig. 186]. Происхождение литой бронзовой трехрогой лунницы можно связать с западнославянскими землями, где подобные украшения датируются 2-й пол. IX — 1-й пол. X вв. [Poulik J., 1950. S. 81. Obr. 41b; DekanJ,, 1976. Obr. 153—155]. Территориально близкие аналогии имеютсяв материалах памятников Подонья — Титчихинского и Кузнецовского городищ, а также Гнездовского поселения — и относятся, вероятно, к 1-й пол. — сер. X в. [Москаленко А. Н., 1965. С. 122, 123. Рис. 42; Ефименко П. П., Третьяков П. Н., 1948. С. 103. Табл. XVIII,4; Путь из варяг... С. 61. № 385]. Кроме описанных предметов, в коллекции сборов имеются бронзовый бубенчик, бронзовый пруток, железный наконечник стрелы, железная пила, серебряный дирхем, чеканенный наместником Табаристана Умар б. Ала во 2-й пол.VIII в., и фрагмент подобной монеты.

Набор предметов позволяет датировать их весьма широко - IX - сер. X вв., однако, если предположить, что вещи относились к единому комплексу, дата его может быть сужена до 1-й пол.Хв. При этом обнаруживается очевидное сходство с комплексами дружинных памятников. Не исключено, что после уничтожения раниславянских поселений в бассейне Упы одна из русских дружин по-

[165]

пыталась установить контроль над участком Донского пути. Однако, как отмечалось ранее, в результате разгрома инфраструктуры перестал функционировать и сам путь. В сложившейся ситуации господство над Упой потеряло всякий смысл.

После уничтожения участка торгового пути и связанной с ним поселенческой системы ситуация в регионе принципиально меняется. Славянские памятники, которые можно было бы отнести к развитому X в., совершенно не изучены. Поэтому сегодня невозможно определить происхождение населения этих поселков. Возможно, на новые места переселились оставшиеся в живых жители разоренных поселений раннего периода. Косвенно на это может указывать сохранение традиций погребального обряда в районах, прилегающих к нижнему течению Упы. Не исключен и приход новых славян

Рис. 60. Сборы с неизвестного поселения в Одоевском р-не: 1, 2,6 — железо; 3—5, 7 — бронза

[166]

колонистов из районов Верхней Оки. Поселения, содержащие в подъемном материале исключительно (или преимущественно) лепную керамику, располагаются в тех же условиях, что и более поздние, датирующиеся XI в.

Структура поселений, которая начинает формироваться в Хв. и развивается впоследствии, резко отличается от структуры, характерной для раннего периода. В это время начинается освоение земель, лежащих в стороне от основных рек, по небольшим притокам. Формируются небольшие «гнезда», состоящие из нескольких компактно расположенных селищ. Складывающаяся поселенческая структура обычна для всей территории распространения памятников роменского круга. Она позволяет говорить о начале полного хозяйственного освоения региона. Судя по небольшому количеству памятников, процесс этот до рубежа X—XI вв. шел постепенно, вероятно, за счет естественного роста населения и небольшой миграции с юга.

Значительные, во многом революционные изменения в жизни населения бассейна Упы происходят в 1-й трети XI в., когда резко возрастает количество известных поселений. Основное заселение в это время идет вдоль Упы, за исключением ее верхнего течения, а также к северу от реки, в междуречье рек Упа и Ока. Помимо открытых поселений различной площади, возводится несколько крупных крепостей. Меняются и многие черты материальной культуры. Так, ведущим типом керамики становится славянская раннекруговая посуда. Рост ее доли в керамическом комплексе происходит взрывообразно — на возникающих памятниках раннекруговая керамика изначально присутствует в большом количестве. Основные типы украшений, известные на памятниках этого периода, могут быть отнесены к общерусским, своеобразие сохраняется лишь в изготовлении серег (височных колец). Столь же резко меняется и погребальный обряд: на смену кремации на стороне приходит ингумация на горизонте.

Такой быстрый рост населения с сопутствующими изменениями в ряде черт материальной культуры не может объясняться процессами, происходящими внутри местного общества. Очевидным представляется мощный приток населения извне. Этот процесс коснулся не только и не столько бассейна Упы. В то же время идет активное заселение всего среднего течения р. Оки, вплоть до Старой Рязани, осваиваются ее левые притоки, в частности р. Москва. Возникает закономерный вопрос: откуда и по какой причине произошло столь масштабное перемещение населения?

Некоторые черты материальной культуры памятников позднего периода позволяют конкретизировать их происхождение. Приемы возведения укреплений Тимофеевского городища, как отмечалось ранее, тесно связаны с фортификационной традицией различных вариантов роменской культуры. Традиции возведения жилых построек, вероятно, сформировались на месте в предшествующий период. Керамика, как лепная, так и раннекруговая, несомненно, относится к позднероменскому кругу древностей. Наиболее близкий к памятникам Упы керамический комплекс отмечается на позднероменских поселениях р. Тускарь (правый приток р. Сейм). Так, на поселении 5 у д. Тазово, прекратившего свое существование в 1-й трети XI в., раннекруговая керамика, сходная с керамикой Тимо-

[167]

феевского городища, составляет немногим более половины комплекса. Необычайно близка и лепная керамика этих памятников. В общем, керамический комплекс Тимофеевского городища выглядит как развитие комплекса Тазово. Единственный местный тип украшений — кольца «деснинского» типа — происходит из лучевых серег, характерных исключительно для памятников роменского круга древностей.

Таким образом, зона поиска происхождения переселенцев сужается до четырех основных направлений, территорий распространения культур роменского типа. Это Среднее и Верхнее Подонье, Северская земля, земля радимичей и верхнеокских вятичей. Большая часть поселений, расположенных непосредственно по р. Дон, прекращает свое существование еще во 2-й пол. X в., вероятно, вследствие похода Святослава Игоревича на Саркел. К началу XI в. продолжали существовать лишь поселения по притокам р. Дон, Воронеж, Красивая Меча, возможно, Быстрая Сосна. Как и когда эти памятники прекратили функционировать — в силу недостаточной изученности сказать сложно. Однако количество населения в Подонье в нач. XI в. было явно недостаточно для заселения огромных территорий.

То же во многом относится и к земле радимичей. Количество известных поселений X — нач. XI вв. на этой территории крайне мало. Даже если предположить, что значительное количество памятников еще не найдено, очевидно, что население земли радимичей в нач. XI в. было невелико. Судя по большому количеству курганов, датирующихся XI в., население земли радимичей в это время не сократилось, а, возможно, даже несколько возросло. Никаких признаков массового ухода жителей из этих мест не наблюдается. Высказывавшееся в литературе предположение о заселении бассейна Москвы со стороны радимичей основывалось почти исключительно на наличии в обоих регионах колец «деснинского» типа [Недошивина Н. Г., 1980. С. 109, 110; Гоняный М. И., 1999. С. 144; I Шполянский С. В., 1999. С. 151]. При рассмотрении этого типа украшений отмечалось, что местом их происхождения можно считать землю вятичей, и, следовательно, они не могут свидетельствовать о приходе населения откуда бы то ни было. Присутствие в небольшом количестве лучевых колец типа V, по Е. А. Шинакову, и указывает на связи с Северской землей, а не с территорией радимичей.

Наиболее вероятным местом исхода является Северская земля. Эта территория обладала наибольшим людским потенциалом, и здесь в 1-й трети XI в. происходит многократное сокращение населения [Григорьев А. В., 2000. С. 222]. Близкие процессы наблюдаются и в южной части земли вятичей. Резкое уменьшение населения в одних регионах и синхронный ему рост в соседних позволяют достаточно уверенно говорить о массовом переселении из южных районов распространения роменской культуры в северные. Слабая изученность памятников позднего периода не дает возможности определить социально-экономические отношения в обществе этого времени. Поэтому приведенные ниже наблюдения носят самый общий и предварительный характер. Расположение поселений небольшими «гнездами» может указывать на общинные отношения внутри этих групп. Интересно отметить, что, в отличие

[168]

от более ранней поселенческой структуры Северской земли, в бассейне Упы не наблюдается каких-либо укрепленных или открытых административных центров подобных групп. Вероятно, в ходе миграции произошла определенная деградация в межпоселенческих отношениях. Если на более раннем этапе у славян Днепровского Левобережья наблюдается тенденция к ослаблению родовых связей и усилению экономических и административных контактов, то в процессе переселения возрождаются архаичные родоплеменные отношения.

В качестве центров обширных территорий, объединяющих несколько общин, могут рассматриваться немногочисленные укрепленные поселения, известные у д. Тимофеевка и Кетри. Наиболее изученный комплекс памятников у д. Тимофеевка в устье р. Волкона являлся и наиболее крупным. Городище площадью более 1 га имело сложную систему деревоземляных укреплений. Площадь посада составляла 3,5 га. Кроме того, в непосредственной близости фиксируются два селища площадью примерно по 1,5 га. Следует отметить, что в XV в. городище использовалось в качестве детинца летописного г. Волкона (Волконск) — столицы удельного княжества. Вероятно, и в XI в. поселение носило городской характер и являлось столицей некоего территориального объединения.

Какова была основа взаимоотношений между центрами и сельской округой, не вполне понятно. Роль торговли, по сравнению с предшествующим периодом, значительно снижается. Количество импортов в это время невелико, редкие монеты представлены преимущественно медными подражаниями дирхемам и западноевропейским динариям. Очевидно, что хозяйство приобретает замкнутый натуральный характер. Возможные торговые пути, которые маркируются соответствующими гидронимами и топонимами как то: реки Волкона и Волоть, населенные пункты Протасово, Воловни-ково и Волохово, соединяли среднее течение Упы с Окой и имели исключительно внутреннее значение. Вероятно, власть центров над округой носила в большей мере внеэкономический характер. В процессе разрушения социально-экономических отношений, сложившихся в славянской среде в X — нач. XI вв., одновременно с усилением общины складывается самостоятельный правящий класс, Представители его, Ходота с сыновьями, упоминаются в «Поучении» князя Владимира Всеволодовича.

В культурном развитии общества в XI в. начинаются процессы самоизоляции, особенно ярко проявившиеся в XII — 1-й пол. XIII вв. В отличие от большинства славянских земель, местная традиция производства круговой керамики сохраняется вплоть до XII в. Влияние на нее со стороны древнерусской традиции минимально. Большая часть украшений в это время относится к общерусским типам, но уже появляются предметы, характерные преимущественно для земли вятичей. Такой вид украшений, как лучевые серьги, в предшествующий период присущий всей территории распространения культур роменского круга, в XI в. приобретает характер племенного индикатора. Наибольшее распространение у вятичей получают кольца «деснинского» типа, а с конца столетия — лопастные. С кон. XI в. получают распространение и решетчатые перстни, которые можно считать характерным признаком вятичей.

[169]

Проникновение христианства в среду носителей роменской культуры, выразившееся в появлении погребений, совершенных по обряду ингумации в ямах, отмечается уже со 2-й пол. X в. [Григорьев А. В., 2000. С. 115—118]. Однако у населения, пришедшего в земли вятичей, заметно явное неприятие новой для славян религии. Это подтверждается как длительным сохранением пережитков язычества в погребальном обряде, так и сведениями о миссионерской деятельности монаха Киево-Печерской лавры священномученика Кукши в земле вятичей в нач. XIII в. [Киево-Печерский патерик. I С.494; Словарь исторический... С. 142].

Таким образом, развитие материальной и духовной культуры населения бассейна Упы, как и населения всей северной части земли вятичей, значительно отличалось от основных направлений развития большинства древнерусских территорий. Если для Древней Руси в целом XI — нач. XII вв.— время постепенной унификации материальной и духовной культуры, то в рассматриваемом регионе наблюдаются тенденции к обособлению и самоизоляции. Основные причины этого процесса, вероятно, следует искать в сложившейся политической ситуации.

До походов князя Святослава Игоревича в 964 и 965 гг. вятичи, согласно русским и хазарским источникам, являлись северной территорией каганата [ПСРЛ. Т. 2. Стб. 14, 53; Коковцев П. К., 1932. I С. 98]. Несомненно, по мере ослабления Хазарского государства зависимость отдаленной территории от центральной власти уменьшалась. Однако вплоть до падения Саркела в земле вятичей собирались налоги в пользу каганата «по шелягу от рала». Последовавшая за походом Святослава зависимость от Руси носила во многом формальный характер и ограничивалась выплатой дани. Последняя, вероятно, выплачивалась недолго, и в 981 г. Владимир Святославович был вынужден предпринять поход для восстановления ее выплаты [ПСРЛ. Т. 2. Стб. 69]. Уже в следующем году «заратиша с Вятичи», и Владимиру пришлось повторить набег. Очевидно, если даже сбор дани являлся проблемой для русских князей, то внутренние дела земли вятичей никоим образом не входили в их компетенцию. Полная автономия территории могла сохраняться до смерти черниговского князя Мстислава Владимировича. Следует отметить, что до 2-й четв. XI в. в материальной культуре местного населения каких-либо серьезных изменений не прослеживается.

Окончательное включение Северской земли в состав Русского государства вызвало полное неприятие со стороны большинства славянского населения и, как следствие,— массовый уход северян в неподконтрольные Руси «лесные» земли. Вероятно, древнерусская экспансия коснулась не только собственно Северской земли, но и южных районов земли вятичей. В бассейне Верхней Оки сложилась ситуация, во многом схожая с положением в среднем и верхнем течениях Десны. Здесь достаточно хорошо представлены роменские поселения и курганы X — нач. XI вв. и крайне слабо — памятники, которые с той или иной степенью достоверности можно датировать развитым XI в. Скорее всего значительная часть местного вятичского населения, как и населения Северской земли, была вынуждена отойти на север.

В результате массовых переселений происходит заметное изменение границ земли вятичей. Это хорошо видно при сопоставле-

[170]

нии ареалов распространения славянских памятников IX — нач.Хи XI — нач. XII вв. (рис. 61). Ранние памятники распространяются преимущественно по Оке и ее притокам до устья Угры. Кроме того, небольшая группа поселений отмечается на Оке в районе впадения в нее рек Осетр и Москва, а также в окрестностях Рязани. В XI в. территория, заселенная славянами, значительно расширяется на север. В это время активно осваивается участок Оки на всем протяжении от устья Угры до устья Прони, начинается продвижение населения вверх по левым притокам Оки, рекам Протва, Нара, Москва. Предположение, высказанное А. А. Юшко, о появлении славян в бассейне Москвы в IX в. не согласуется с имеющимся материалом. Оно основывается на весьма вольной интерпретации материалов из раскопок поселения 5 у с. Покров на р. Пахра [Юшко А. А., 1998. С. 334]. Привлечение в качестве аналогий керамике материалов Новотроицкого городища и Авдеевского селища вряд ли оправдано. Керамический

комплекс Новотроицкого городища, датирующийся в пределах IX в. (а не VII—IX вв., как это по непонятной причине указано у А. А. Юшко), по форме сосудов и орнаментации

Рис. 61. Границы расселения вятичей в IX—XI вв.:

1. — земля вятичей (по А. В. Арциховскому);

2. — распространение славянских памятников IX— нач. X вв.; ареал концентрации памятников XI — нач. XII вв.; южная граница вятичей в XII в. (по А. К. Зайцеву)

[171]

сильно отличается от материалов селища Покров-5. Роменские слои Авдеевского селища недостаточно выразительны и сами нуждаются в более точной и обоснованной датировке. В целом керамический комплекс селища Покров-5 близок позднероменским памятникам, а наличие раннекруговых сосудов в столь отдаленном районе указывает на время не ранее 1-й пол. XI в. Не ранее рубежа X-XI вв. могли появиться в регионе и шиферные пряслица. При датировке фрагмента гривны «радимичского» типа X—XI вв. А. А. Юшко ссылается на статью М. В. Фехнер, однако в указанной работе говорится о распространении этого типа украшений «в течение всегоXI в.» [Фехнер М. В., 1967. С. 64]. Еще одна попытка удревнить дату появления славян в бассейне р. Москва была предпринята А. К. Станюковичем [Станюкович А. К., Супержицкий Л. Д., 2003. С. 6—9]. Основанием для датировки раннеславянского поселения Саввинская Слобода-2 у г. Звенигород кон. VIII — 3-й четв. X вв. послужила радиоуглеродная дата, полученная в ходе анализа восьми образцов угля из раскопок поселения. Согласно публикации, погрешности при определении абсолютных дат невелики — от 40 до 120 лет [Станюкович А. К., Супержицкий Л. Д., 2003. С. 8]. Однако материал, отнесенный к комплексам указанного периода, явно противоречит предлагаемой дате. Так, значительно более широкую дату могут иметь перстень, весовая гирька и калачевидное кресало [Станюкович А. К., Супержицкий Л. Д., 2003. С. 9. Рис. 2]. Все эти вещи вполне обычны и для XI в. Раннекруговая керамика в данном регионе так же, как шиферное пряслице, никак не может датироваться периодом до нач. XI в. Вероятно, датировка на основе С₁₄ не совсем точна для данного периода или же была проведена не вполне корректно. Совокупность материала позволяет говорить о времени не ранее нач. XI в., а вероятнее, о 2—3-й четв. указанного столетия. В последние годы памятники первых славянских поселенцев в Подмосковье изучаются достаточно активно. Полученный в ходе работ весьма представительный материал позволяет датировать памятники временем не ранее 2-й четв. XI в. [Шполянский С. В., 1999. С. 150].

Если на севере земля вятичей значительно расширяется, то на юге происходит заметное ее сокращение. Хорошо выраженные памятники позднего периода известны на Оке лишь немного выше впадения в нее Упы. Памятники бассейна Упы, которые в раннее время располагались по части северной границы земли вятичей, в XI в. оказались в непосредственной близости от ее южных рубежей. Интересно отметить, что южная граница зоны распространения по селений позднего периода очень близка границе вятичей, предлохенной А. К. Зайцевым на основании летописных известий XII в, [Зайцев А. К., 1975. С. 26, карта]. Несомненно, для сер. — 2-й пол. XII в. речь идет не об этнической границе (в это время вятичские памятники вновь появляются на юге), а о политической границе черниговских вятичей [Зайцев А. К., 1975. С. 29, 30]. Однако формирование этой границы, вероятно, относится к предшествующему времени, к периоду, когда, несмотря на территориальные потери, земля вятичей еще сохраняла свою независимость.

Яркой иллюстрацией положения рассматриваемых земель в XI в. является известное упоминание князем Владимиром Всеволодовичем в своем «Поучении» о том, что он «к Ростову идохъ сквозь

[172]

ВАТИЧЪ» [ПСРЛ. Т. 1. Стб. 247]. Данный поход рассматривается как «трудъ», что однозначно указывает на независимость и враждебность местного населения по отношению к княжеской власти. Ликвидация политической автономии земли вятичей вероятнее всего происходит в кон. XI — нач. XII вв. Единственное сообщение о событиях этого времени содержится в том же «Поучении» Владимира Мономаха: «въ Ватичи ходихом по двЪ зимЪ на Ходоту и на сна его и ко Корьдну ходихъ» [ПСРЛ. Т. 1. Стб. 248]. Возможно, подобные походы предпринимались не только со стороны Черниговского княжества. В пользу этого говорит тот факт, что в XII в. территория, населенная вятичами, была разделена между Черниговской, Суздальской и Рязанской землями. При этом вятичи, попавшие под власть Суздаля и Рязани, утратили свое самоназвание [Зайцев А. К., 1975. С. 29].

Включение земли вятичей в состав древнерусских княжеств не сопровождалось массовыми пожарами и значительными изменениями в материальной культуре, как это наблюдалось ранее в Северской земле. Сегодня с событиями кон. XI в. может быть связан лишь разгром Тимофеевского городища. Вероятно, в ходе борьбы с политической автономией в первую очередь уничтожались административные центры территорий. Функции последних перешли к многочисленным вновь создаваемым городам, хорошо известным по письменным источникам.

Реакция местного населения на установление новой власти нашла свое отражение в археологических материалах. Начиная с рубежа XI—XII вв., наблюдается широкое распространение украшений, характерных исключительно для вятичей. Утрата самостоятельности привела к резкому росту протестного самосознания. По этой причине последующее включение вятичей в общерусскую культурную традицию проходило чрезвычайно медленно.

[173]