3.1.3. Нормы, которые управляют людьми «без их ведома»

Методологический подход К. Леви-Строса противосто­ит как «функционализму» социальной антропологии, так и субъективной диалектике философии экзистенциально-персоналистского направления и, при множестве различ­ных философских референций, более всего, на наш взгляд, созвучен идеям аналитической философии. А.Н. Уайтхед

154

и В. Рассел пытались свести к формальной логике мате­матику, Р. Карнап, М. Шлик, О. Нейрат и другие члены «Венского кружка» – научное знание в целом. Оба уси­лия, как известно, закончились поражением, неизбежность которого доказал К. Гёдель⁹. Тем не менее французский социолог и этнограф К. Леви-Строс предпринял еще одну попытку формализовать... миф. Воистину «есть много тяж­кого для духа... исполненного благоговения и силы: ибо сила его ищет труднейшего и тягчайшего» [130, с. 49].

Прежде всего, Леви-Строс стремился к максимальной объективности антропологических исследований, одна­ко понимал последнюю по-декартовски – как согласие ра­зума с самим собой. Фантастичность мифологических ска­заний свидетельствует, утверждал он, об их независимос­ти от внешней действительности, «порядок» которой оп­ределяет, согласно общепринятому представлению, логи­ку человеческого мышления. «Тут разум кажется совер­шенно свободным и следующим собственной творческой спонтанности. Поэтому, если удастся доказать, что за ка­жущейся произвольностью, свободой и ничем не связан­ной изобретательностью лежат законы, действующие на более высоком уровне, то заключение станет неизбежным: разум, оставшись наедине с самим собой и освободившись от обязанности компоновать объекты, сводится к тому, чтобы в каком-то смысле имитировать себя как объект» [104, с. 19]. Мифология, таким образом, – идеальный пред­мет трансцендентальных исследований.

Из этого программного заявления Леви-Строса ясно, что путь к объективным «ментальным структурам» ми­фологии и всякого мышления вообще, лежит, с его точки зрения, через двойное абстрагирование: во-первых, от конкретного содержания, служившего предметом изуче­ния антропологии от Тэйлора до Леви-Брюля и Малинов­ского, во-вторых, – от деятельного субъекта, которого эк­зистенциализм провозгласил универсальным критерием ценности мироздания.

–––––––––––––––

⁹ А именно, доказав теорему о неполноте формализованных систем (арифметики натуральных чисел и аксиоматической тео­рии множеств).

155

Посредством довольно изощренной аналитики Леви-Строс сводит содержание группы мифов к некоторому числу элементарных суждений – аналогов «атомарных предложений», которые затем выражает в виде функций и сравнивает. Хотя значение этих «логических конструк­ций» и задается специфическими «экономическими и тех­нологическими обстоятельствами» [105, с. 12], связи меж­ду ними постоянны, равно как и правила преобразования, в соответствии с которыми из одного – референтного – мифа вдоль расходящихся ассоциативных осей образуются дру­гие мифы той же группы. Эти связи и правила, собствен­но, и составляют, по Леви-Стросу, объективные «менталь­ные структуры», детерминирующие всю совокупность от­ношений и институтов того или иного общества. Так что, вычленив их из огромного массива мифологического ма­териала, исследователь получает нечто вроде символичес­кого ключа от культуры. Что же представляет собой пос­ледний? Строго говоря, законы формальной логики – тож­дества, запрета противоречия и основания, в соответствии с которыми Леви-Строс аналитически препарирует мифы, отбрасывая все лишнее, и которые с удовлетворением об­наруживает в остатке. «Антрополог, следуя лингвисту, -пишет он, – стремится возвести эмпирические идеологии к взаимодействию бинарных оппозиций и к правилам трансформации» (там же). Правда непосредственно, т.е. до подобного препарирования, мифы, равно как и живое мышление их носителей, обнаруживают совсем другую логику, в соответствии с которой человек в одном и том же отношении является животным (ягуаром, птицей, сви­ньей), убийство – спасением, а безумие – нормой. Леви-Строс устраняет этот произвол расставлением значков ло­гической дизъюнкции («человек V животное», «убийство V спасение», «сумасшествие Vнорма») и объявляет полу­чившийся порядок универсальной «необходимостью, им­манентной иллюзиям свободы» [104, с. 19].

«Анализ мифов не направлен и не может быть направ­лен на то, чтобы показать, как мыслят люди, – разъясня­ет он. – В частных случаях... по меньшей мере, сомни­тельно, чтобы аборигены Центральной Бразилии действи-

156

тельно усматривали в мифологических рассказах, столь их очаровывающих, те системы связей, к которым мы их сводим. ...Мы пытаемся показать не то, как люди мыслят в мифах, а то, как мифы мыслят в людях без их ведома. И может быть стоит пойти еще дальше, абстрагируясь от всякого субъекта и рассматривая мифы как в известном смысле мыслящие сами себя. Потому что речь здесь идет не столько о том, что есть в мифах (не будучи при этом в сознании людей), сколько о системе аксиом и постулатов, определяющих наилучший возможный код, способный придать общее значение бессознательным продуктам, яв­ляющимися фактами разумов, обществ и культур, наибо­лее удаленных друг от друга» [там же, с. 21].

Поскольку структурная антропология возводит закон исключенного третьего в ранг всеобщего объективного¹⁰ закона, то рассудочные нормы наделяются ею архетипи­ческим статусом Платоновых эйдосов, предопределяющих не только всякое индивидуального сознание, но и экти­пические формы социокультурной деятельности людей. Неизвестно откуда взявшаяся в языке и перекочевавшая оттуда в «эмпирические идеологии» и социальные уста­новления «система аксиом и постулатов» правит жизнью отдельных людей и целых обществ с неотвратимостью судьбы в мифе об Эдипе, преобразованной Леви-Стросом в категорический императив здравого смысла: «Всего в меру!» [106, с. 133]. Тем самым отрицанию подвергается, во-первых, тезис экзистенциальной философии о приори-

–––––––––––––––

¹⁰ «Я попытался показать, – писал Леви-Строс, – что, далекий от того, чтобы быть развлечением для изощренных интеллектуа­лов, структуральный анализ, проникая внутрь, достигает разума только потому, что его модель уже существует внутри тела. С самого начала зрительное восприятие покоится на бинарных оп­позициях; и неврологам, вероятно, следует согласиться, что та­кое утверждение справедливо и для других областей деятельнос­ти мозга. Следуя стезей, порой ошибочно обвиняемой в том, что она чрезмерно интеллектуальна, структурализм открывает и до­водит до осознания более глубокие истины, которые в скрытом виде уже имеются в самом теле; он примиряет физическое и ду­ховное, природу и человека, разум и мир и направляется к един­ственному роду материализма, согласующемуся с актуальным раз­витием научного знания» [105, с. 13].

157

тете человеческого существования (деятельности), во-вто­рых, утверждение социальной антропологией первичнос­ти общественных (профанных) институтов по отношению к идеологическим (сакральным) образцам, и, в-третьих, – историзм школы Леви-Брюля, рассматривавшей законы формальной логики в качестве продукта, а не предпосыл­ки развития человеческого мышления¹¹.

Словом, структурная антропология вернула постиже­ние проблемы нормы-аномалии к полюсу внешней реф­лексии...

Таким образом, дискуссия первой половины XX в. вы­явила абстрактный и антигуманный характер господству­ющих в психиатрии, общественном сознании и правовых институтах представлений о норме-патологии, а также поставила на повестку дня задачу исследования социоге­неза этих представлений. Эта задача была реализована М. Фуко в «Истории безумия в классическую эпоху».