7.2. Гипотеза Сепира - Уорфа

Э. Сепир ("Язык", 1921) называл язык "руководством к восприятию социальной действительности": люди... в значительной мере на­ходятся под влиянием того конкретного языка, который стал средством выражения для общества, в котором они живут.

Довольно мягко сформулированная детерминация ("в значительной мере") ужесточается Б. Уорфом, который установил равенство между языком и мировосприятием: мир предстает перед нами в калейдоскопическом потоке впечатлений, которые организуются нашим сознанием... главным образом посредством лингвистической системы, запечатленной в нашем созданий (Звегинцев В.А., 1965, с. 229).

Теория Сепира -Уорфа получила неоднозначную оценку в лингвисти­ке и философии. И все дело в том, что языковой материал дает осно­вания как для ее отрицания, так и для подтверждения - в том или ином отношении.

С одной стороны, трудно представить ситуацию, чтобы люди воспринимали мир исключительно под тираническим воздействием языка. Откуда тогда берутся поэтические метафоры? Почему мы так легко заимствуем иноязычные слова? А если перевести проблему в диахронический план (ср. антиномию В. Гумбольдта об устойчивости и подвижнос­ти языка в каждый данный момент), то какова причина языковых из­менений? Как люди могут делать открытия, eсли их видение мира де­терминировано языком (одним или несколькими)? И наконец, как глу­хие дети могут нормально развиваться?

Кроме того, сейчас стало общепринятым фактом, что существует несколько типов мышления: образное, техническое, абстрактное, - и лишь последнее имеет вербальный характер, причем при порождении речи мышление опережает слово.

Однако, с другой стороны, сопоставление языков, поведение носителей этих языков, а также многочисленные эксперименты дают массу фактов лингвистического детерминизма (их анализ cм. в работах Д.Слобина, 1976, Ю. Сорокина, 1974, и др.).

Все это привело к тому, что гипотеза лингвистической относительности существует в нескольких вариантах и измерениях.

Лингвистический детерминизм рассматривается в двух аспектах: влияние языка на мышление и влияние языка на поведение. Интересно, что второе направление вызвало гораздо меньше критики и активно развивалось в рамках так называемой "Национально-культурной специфики речевого поведения" (монография 1977 года).

Приведем только один пример: в русском языке существует противопоставление местоимений ты - вы при обращении. Это заставляет русскофона делить мир людей на "ты" и "вы" и речевые ситуации тоже. В одни прекрасный день подросшая девочка переходит для молодого учителя в категорию "вы"; если же он влюбится в нее - она станет "ты" (ср. у А.С. Пушкина: Пустое "вы" сердечным "ты" она, обмолвясь, заменила), но в ситуации отчуждения опять осуществляется переход на "вы". В английской непринужденной речи такая дифференциация отсутствует, и русского зрителя коробит, когда в американских филь­мах невестка говорит свекрови: ты, София.

В украинском языке фактор близости играет меньщую роль (по сравнению с русским), нежели фактор возраста и поколения. Традици­онно к родителям, деду и бабе украиноговорящие обращались на "вы". Однако под влиянием русского языка эта черта этикета вытеснилась по отношению к родителям, но по отношению к бабе и деду, как правило, сохраняласъ. Сейчас наблюдается активизация обращения на "вы" к родителям, особенно в селах.

Отступление от правила вызывает обычно резкую реакцию, ср. типичное в транспортных конфликтах: Не тыкай! // Что ты мне тыкаешь? Я с тобой свиней не пас и т.п.

С точки зрения влияния языка на мышление гипотеза лингвистического детерминизма представлена в трудах лингвистов и психологов в трех вариантах: сильном, слабом и слабейшем.

Сильный вариант (позиция Б. Уорфа) относится к сфере мышления, слабый - к сфере восприятия, слабейший - к сфере памяти.

Суть сильного варианта состоит в том, что язык влияет на не­языковое познание. Заметим, что даже в сильном варианте не следует ожидать тотальных различий в познании мира представителями разных народов, поскольку в языках много универсального.

Слабый вариант (по Р. Брауну и Д. Слобину) состоит в том, что привычные способы восприятия мара, заложенные в языке, облегчают этот процесс.

И наконец, слабейший вариант ограничивает влияние языка только сферой памяти: человек легче запоминает информацию, если она закодирована в слове (ср. хотя бы навязшие в зубах идеологические лозун­ги советского периода).

Рассмотрим проявление гипотезы Сепира -Уорфа на языковом материале и в экспериментах. Обычно при сравнении языков обнаруживается, что в одном из них нет какого-то однословного эквивалента для слова в другом языке. Ср. рус. щепетильный переводится обычно на украинский язык как дріб`язковий, педантичний, делікатний, скрупульозний; как видим, ни один из вариантов не является семантически адекватным и каждый из них имеет свой собственный эквивалент в рус­ском языке. Укр. сплаканий (сплакана дитина) не соответствует рус. заплаканный, наплакавшийся, выплаканный, так как в них отсутствует компонент "изнеможения"; укр. жалувати означает не просто "жалеть", "утешать", но еще и "голубить". Однако это вовсе не означает, что представители другого народа не в состоянии воспроизвести подобный признак или состояние средствами другого языка. Более того, заимствование слов говорит о том, что мы способны вычленять новые оттен­ки в старых понятиях: если мы заимствуем слово бизнес, хотя в русском есть дело, предприятие, это значит, что мы ощущаем недостаточность русского языка в данной сфере в новой ситуации.

Языки различаются также по наличию обобщений. Открытие факта, что в языке эскимосов есть двенадцать наименований снега и нет снега вообще, привело к мысли некоторых ученых, что эскимосы не умеют обобщать, а европейцы в этой связи умнее. Однако если идти таким путем, то окажется, что индейцы обобщают еще больше, чем европейцы, ибо у них есть общая номинация для снега, льда и холода. Понятно, что характер обобщений объясняется условиями жизни, куль­турой, мифологией, социальным устройством и контактами с другими народами.

Примеров различных типов классификаций и обобщений в языках мира в литературе имеется множество. Так, у японцев существуют от­дельные названая для пальцев руки и ноги; в арабском имеется много номинаций для пород лошадей, но нет "лошади вообще"; в русском и украинском нет внеполового названия для коровы / быка, вероятно, поэтому у профессионалов употребляется укр. верх, от аббревиатуры ВРХ - велика рогата худоба; в китайском языке есть общая номинация для фруктов и орехов и т. д. и т.п.

Особенно много необычного, с точки зрения европейца, в так называемых экзотических языках. Так, в языке дьирбала (Австралия), по Р.Диксону, существительные делятся на четыре разряда:

1) мужчины, кенгуру, летучие мыши, большинство змей, рыб и насекомых, луна, гроза и т.п.;

2) женщины, собаки, большинство птиц, светлячки, все, связан­ное с водой и огнем, волосатый червь и т.д.;

3) съедобные фрукты и растения, клубни, мед, сигареты, вино;

4) части тела, пчелы, заостренные палки, трава, грязь, камни, язык и т.д.

Исследователю англофону это казалось чрезвычайно странным, но русскофон увидит здесь сходство с родовой системой русского языка, только здесь 4 рода: 1) мужской; 2) женский; 3) вегетарианская пища; 4) все остальное - аналог среднего рода.

На подобных языковых фактах построены спекуляции о силе, интеллектуальной мощи языка и, следовательно, народа-носителя. Отметим, что это во многом повредило развитию этнолингвистики, ибо из боязни впасть в шовинизм, национализм и расизм, особенно после Вто­рой мировой войны, ученые (в первую очередь советские) старались отмежеваться от теории Сепира - Уорфа.

Вместе с тем отсутствие обобщающей номинации вовсе не свидетельствует о том, что представители того или иного народа не способны увидеть общего и различного. Ср., например, укр. дядина я тітка при рус. тетка. Вряд ли можно утверждать, что украинцы не понимают, что имеют дело с боковой линией родства, во втором вос­ходящем поколении, а русские, в свою очередь, не дифференцируют кровное и некровное родство. Вероятно, родственные связи такого уровня в силу распада патриархальной семьи для русских значат мень­ше, чем для украинцев - сразу оговоримся, только для старшего по­коления, сельских жителей (предполагается, что "тітка" более близ­ка, больше жалеет, помогает и т.п.). Ср, еще укр. садовина : городина при рус. ягоды : фрукты : овощи; украинцы понимают, что в "садовину" входят и "ягоды" - такая номинация имеется в языке; и, несомненно, русские понимают, что ягоды растут в саду, и они ближе к яблокам, чем к картошке.

Что касается экзотических языков, обобщения в них идут по дру­гим линиям.

На лексическом уровне языки различаются также шкалированием семантических признаков. Чаще всего в литературе для анализа дан­ного явления используется цветовой континуум. В результата экспе­риментов установлено, что если в языке имеется однословное наиме­нование цвета, то его идентификация происходит быстрее, чем для случаев смешанных цветов, тига: желто-зеленый.

Различия в градации свойств легко обнаруживаются при сопоставлении скалярно-антонимичных комплексов, ср., например:

1) рус. нерасположение англ. dislike

antipathy

неприязнь aversion

boathing

антипатия repugnance

отвращение repulsion

брезгливость squeamishness

гадливость abomination

омерзение abhorrante

2) рус. просить англ. ask

выпрашивать

вымаливать beg

клянчить supplicate

канючить

цыганить

Какова же мера влияния лексической системы на характер познания окражащего мира? По всей видимости, значимым является Фактор кодируемости понятая языковыми единицами, т.е. потенциально чело­век способен понять, осмыслить и закодировать любой участок действительности, но в одном случае это осуществляется привычным спо­собом, легче, если в языке есть соответствующая номинаия, в дру­гом - требует известных усилий, ср. укр. домовик, лісовик и той, що греблі рве; той, що в скалі сидить (Л. Украинка).

К слабому варианту теории лингвистической относительности склоняет нас и анализ грамматического материала. Э. Сепир блестяще демонстрирует это на примере "падающего камня". Он отмечает, что англичанин различает картину и расчленяет на два понятия "камень" + "падает", отмечая при этом определенность камня, его единичность и настоящее время. Французы и немцы потребует еще и рода. Русские с ними согласятся, но не поймут, зачем указывать, что падает именно этот камень (the) - камень он и есть камень. Индеец из Колумбии считает необходимым отметить, видим ли мы этот камень, и к кому он находится ближе - к говорящему или к собеседнику, но ему не важно, он один или их много. Китайцу вообще все это не важно, кроме того, что "камень падать". А вот в языке нутка пойдут еще дальше, скажут-просто: "камнит" (ср. рус. дождит), и будут ближе всего к истине, ибо, как показывает покадровая демонстрация движения, есть, соб­ственно, только камень в том или ином месте. Но привычка расчле­нять явление на субъект п предикат, заложенная в большинство языков мира, заставляет нас видеть мир именно так.

Например, русскофон воспринимает как нормальные, правильные песни о любви березы и дуба, рябины и клена, а вот тоска сосны и пальмы в лермонтовском переводе немецкого стихотворения вызывает некоторое недоумение, в то время как туркмен воспринимает и то, и другое как абстрактную сказку, далекую от жизни и не вызывающую никаких эмоций.

Насколько грамматические категории детерминируют процесс познания? В науке известны эксперименты по проверке этого аспекта теории. В языке навахо глаголы "изменяются" в зависимости от формы предмете (длинный, гибкий, плоский и т.п.). Оказалось, что дети, говорящие на навахо, быстрее начинают классифицировать предметы по форме, чем англоговорящие дети (из одной резервации).

Вероятно, здесь мы тоже можем остановиться на слабом варианте теории Сепира – Уорфа. Действительно, в обычной, штатной ситуации человеку удобнее познавать, воспринимать, оценивать мир по привыч­ным образцам, заложенным в языке. Интересны в этом отношении такие факты. Иностранцы, обучавшиеся в нашей стране и работающие потом на родине, при встрече с сокурсниками говорят на родных языках, но специальные вопросы обсуждают по-русски (так привыкли). Или в нашем опыте: студент, излагая проблемы, затронутые в прочитанной монографии, предпочитает пользоваться языком оригинала (русским или украинским).

Отношение к гипотезе лингвистической относительности во мно­гом обусловлено господствующей в тот или иной период научной пара­дигмой. Если приоритет отдается универсальному, теория не вызыва­ет интереса ученых. Так, в послевоенные и особенно 70-е годы гораз­до больше научных сил привлекает грамматика универсалий. Человечество осознавало себя целостностью, стремилось к единству, в том числе компьютерному. Современный период этнических движений, охва­тивших целые континенты, влечет за собой поиски этнической самобыт­ности, актуализируя исследования в области этнопсихолингвистики. В этом есть положительное начало, ибо народы интересны друг другу своими различиями, однако важно следить, чтобы на данной почве на появилось новых теорий о чьей-либо национальной исключительности.

В советской лингвистике отношение к теории Сепира -Уорфа было специфическим. С одной стороны, она не вполне отвечала требованиям доктрины материализма: бытие определяет сознание, с другой, - с фактами детерминизма, приведенными ранее, надо было что-то делать. Выходов нашлось сразу несколько. С. Васильев, признавая активность языка в процессе познания, видит причину относительности не в "духе" языка, а в материально-производственной деятельности людей (1974, с. 9). Конечно, последняя накладывает отпечаток на язык, но все-таки сложно объяснить, почему у таких близких народов, как французы и англичане, разное отношение к роду.

Г. Брутян формулирует принцип лингвистической дополнительности: "В процессе познания в связи с активной ролью языка и в силу его специфических особенностей возникает языковая картина мира. Она в целом и главном совпадает с логическим отражением в сознании людей. Но при этом сохраняются периферийные участки в языковой кар­тине мира, которые остаются за пределами логического отражения, и в качестве словесных образов вещей и лингвистических моделей отноше­ния между ними варьируются от языка к языку в зависимости от специ­фических особенностей последних. Через вербальные образы и языковые модели происходит дополнительное видение мира; эти модели выступают как побочный источник познания, осмысления реальности и дополняют нашу общую картину знания, корректируют ее" (1968, с. 57).

Подобный подход наблюдается и в работах Е. Верещагина и В. Костомарова (1980, 1983) по проблемам страноведения: при обучении иностранных студентов русскому языку привлекать так называемые фоновые знания, например, береза – символ России, красный - символ революции; а для того, чтобы студенты поняли смысл слова хлеб для русского, они должны узнать и о частом голоде в России, и о блокад­ном хлебе Ленинграда. Авторы предлагают с учетом фона классификацию лексики на эквивалентную (нет фона), безэквивалентную (нет ничего общего), полуэквивалентную (есть фон), примеры для африканцев соот­ветственно: солнце - валенки - хлеб.

То, что у Е. Верещагина и В. Костомарова названо фоном, Б.Саребренников (1983) интерпретирует как идиоэтнический ореол, полагая, что лексема, кроме универсального ядра, имеет и периферию, не всегда воспринимаемую представителями другой языковой культуры.

Интересно заметить, что впервые термин идеосемантики был вве­ден В.Абаевым в 1948 г. (показавшим, что выражение железная дисциплина не ясно осетинам, ибо у них железо "мягкое", "твердая" же сталь), но время еще не пришло, и термин не прижился.

Полагаем, что оценка теории Сепира - Уорфа должна идти не по линии языка вообще, но по линии речевой деятельности человека, так как речь идет о познании, а оно индивидуально. При этом необходимо учитывать ряд факторов: 1) тип мышления (образное, техническое, абстрактное); 2) тип личности (активная - пассивная, творческая – репродуктивная); 3) характер познавательной деятельности (творче­ство – воспроизводство).

Решение проблемы в подобном ключе находим гораздо раньше ее принципиальной формулировки еще у T. Гoббca (I7 в.): язык что паутина - слабые умы цепляются за слова и запутываются в них, а более сильные легко сквозь них прорываются.

Сходный подход обнаруживаем и у лингвиста Ч. Хоккета (1954), который отмечал, что история западной науки логики - это не история ученых, ослепленных или введенных в заблуждение специфической природой своего языка, а скорее история долгой и успешной борьбы с теми изначальными ограничениями, которые накладывает язык.

Таким образом, теория лингвистического детерминизма - это еще одна языковая антиномия: язык влияет на познание мира человеком и он же зависит от этого познания (ср. высказывание Шалтай-Болтая: "…слово означает то, что я захочу. Вопрос в том, кто здесь хозя­ин" ).