ХРЕСТОМАТИЯ ФЕМИНИСТСКИХ ТЕКСТОВ

3 2	Дороти Е. Смит

Та специфическая версия женского способа видения мира, из ко- торого я исхожу в своей работе, основывается на моем собственном опыте. Феминизм открыл мне глаза на значимость моего опыта ра- боты в двух мирах для осознания общества, альтернативного тому, носителем которого я и сама была до этого. Когда мои дети были маленькими, я работала в Калифорнийском университете в Беркли.

Яметалась между самыми разными конкретными заботами материн- ства и социологическим миром-в-текстах, о котором я читала лекции и в который вносила вклад своими исследованиями. Когда я стала феминисткой, я научилась смотреть на мир текстов как на неотъем- лемую часть абстрактных внеположенных отношений власти, столь характерных для тех странных обществ, в которых мы живем. Рабо- та, связанная с материнской заботой (mothering), поставила меня в положение, дающее возможность познать то, что важнее этих отно- шений; она поместила познание в рамки существующих условий и конкретных деталей нашего бытия, где познание всегда телесно и где само повышение по службе, которого требует абстрактная организа- ция правления, является материальной, реальной организацией работы в конкретной обстановке конкретными реальными людьми. И потом, работая нескольких лет секретаршей, я смогла дополнить свое понимание процесса познания как помещенного в контекст кон- кретного мира людей, поскольку я приобрела опыт работы машини- сток, которые непосредственно производили для других, для мужчин, абстрактные тексты в виде чистых значений, освобождая их от шла- ков материальности (в те времена).

Изучая феминизм не как дискурс, а как личную практику, я поня- ла, что должна отбросить практику бытия, сделавшую меня субъек- том в объективированных дискурсах и отношениях, которые я теперь определяю как отношения власти. Я медленно осознавала, что как сотрудник факультета университета я участвовала в принятии реше- ний и тем самым поддерживала практики, которые обычно меня не интересовали или отталкивали. Я научилась быть «ответственной».4

Японяла, что научилась быть субъектом, отчужденным посредством объективации. Я научилась преподавать социологию, воплощенную в текстах дискурса, и преподавать различные направления и теории в том виде, в каком они были написаны и авторизованы. Социологи- ческий дискурс был чем-то вне меня, тем, что я должна была воспро- изводить студентам, и я достаточно хорошо с этим справлялась. Фе- минизм поставил все это под вопрос, усомнившись в легитимности способов превращения меня самой в средство передачи объективи- рованных способов правления. Я была медиумом, который переда-

Социологическая теория: методы патриархатного письма

3 3

вал в нетронутом виде на периферию систематически развиваемое знание об обществе, определяемое формулировками, разработанными в «имперском центре».

Критическое феминистское сознание, которое сформировалось во мне, было не просто пониманием того, что женщины не являются частью этой системы, оно было также поиском в себе самой созна- ния, которое присутствовало (в тревогах, напряжении, головных бо- лях, в ощущении тошноты, вызванных моей работой, собраниями факультета, попытками сочинения социологических текстов и т.п.), но оставалось бессильным. Освоение феминизма заключалось в на- учении тому, как быть субъектом в собственном теле, в конкретнос- тях своей собственной жизни. Освоение феминизма заключалось в дви-

жении от укорененности в опыте ко все большей сензитивности в понимании того, «где я нахожусь». Это было научением и практикой субъекта, для которого отчужденная практика субъекта в рамках от- ношений власти стала невыносимой.

Конечно, смысл развития феминистского сознания заключался в том, чтобы заниматься социологией иначе, и это также означало желание исследовать, как организованы отношения власти и каким образом наши жизни формируются и предопределяются извне. Ока- залось, что это различные стороны одного и того же дела, потому что исследование альтернатив предполагает исследование того, что такое нормальная социология, а изучение нормальной социологии привело меня к исследованию социальной организации знания, на- ходящейся в рамках властных отношений, частью которой является социология. Этот замысел обязывает встать на позицию женщин в том смысле, который я выразила выше. Это не означает, что я пы- таюсь обнаружить опыт, который является общим для всех женщин, поместить его во главу угла и мерить по нему соответствия. Этот подход предполагает, что познающая всегда помещена в конкрет- ную действительность своего повседневного мира; это значит, что она всегда во-площена (телесна). Такая перспектива накладывает ограничения на метод исследования и анализа. Это декларация того, что конкретная позиция всегда должна проблематизировать отно- шения обобщения, объективированное знание, универсализирован- ные формы, и так далее. Всегда остается открытым вопрос о том,

как познающая в определенной позиции может выйти за пределы конкретной позиции своего познания, чтобы войти в сферу объек- тивированного. Как она делает это? Каковы те реальные практики социальной организации и отношений, которые она знает и кото- рым она следует? Каковы те материальные условия, которые позво-

3 4	Дороти Е. Смит

ляют ей пренебречь своим особенным локальным существованием, что необходимо сделать, как учит нас Альфред Шютц (Schutz 1962), для того чтобы войти в когнитивную сферу научной теории?

Здесь я продолжаю разрабатывать подход феминистской социо- логии5 , который я развиваю в других своих работах. Этот подход можно назвать социологией инсайдера (insider); он ориентирован на систематическое развитие познания общества изнутри. Этот под- ход отвергает искусный прием, с помощью которого мы оказыва- емся вне того, вне чего мы находиться не можем. Начиная оттуда, где в самом деле помещен субъект, мы возвращаемся в социальный мир, возникающий благодаря актуальным, продолжающимся дей- ствиям реальных людей и познаваемый через них. Здесь нет контра- ста между мыслью и практикой. Мысль, социальные формы созна- ния, вера, знание, идеология являются в той же мере социально организованной практикой, как и подрезание травы на дворе перед домом6 , поскольку они происходят в реальном времени, в реальных местах, используют определенные материальные средства при оп- ределенных материальных условиях.

Это не значит работать субъективно; скорее, это значит работать, ис- ходя из той познавательной позиции, которая является первичной по от- ношению к дифференциации субъективного и объективного. Это означа- ет экспликацию реальных практик, в которых мы действуем. Это означает обращение к первичной материальности текста как к суще-

ственно важному моменту в переходе от локально воплощенного к дискурсивному. Следовательно, исследуя, как социология смонтиро- вана и организована через действующие практики, в которых мы уча- ствуем и которые организуют наши собственные практики, мы так- же включаемся в рефлексивное исследование и критику того, что мы умеем делать и делаем.

ОБЪЕКТИВИРОВАННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ПРАВЛЕНИЯ

Под «отношениями правления» я понимаю тот внутренне скоор- динированный комплекс административной, профессиональной и дискурсивной организации, который регулирует и организует или каким-то иным образом контролирует наши общества. Он не моно- литен7 , но всеобъемлющ, он проникает во все сферы жизни общества. Это один из способов организации общества, который на самом деле является новым, поскольку он абстрагирован от местных особенностей (local settings), более того, внелокален (extralocal), и его опосредован- ность текстами является одновременно его сущностью (он не мог бы

Социологическая теория: методы патриархатного письма

3 5

действовать без текстов — написанных, напечатанных, передающихся по телевизионным каналам или компьютеризированных) и характер- ной чертой (его отличительные формы организации и его способность создавать отношения, одновременно независимые и регулирующие обстановку на местах, зависят от текста). Это мир, в который мы вхо- дим каждый день, когда приступаем к своей социологической рабо- те; мы входим в этот мир, организованный в текстах и через тексты, когда садимся за компьютер, чтобы писать; когда пробиваем себе путь к ученым степеням через кипы бумаг; когда бродим по книжному магазину в поисках идей о том, как прочитать старый курс по-ново- му; когда боремся с проблемами анализа данных; когда пишем док- ладную записку администрации, выражая недовольство произволом

сее стороны и вмешательством в наши дела. Мы даже не думаем об этом как о мире отношений и о нас самих как части этого мира, как его работниках. Для нас это обыденный мир, и его повседневность создается средствами, объектами и практиками нашей скоординиро- ванной работы. Он обладает весомостью, солидностью, способнос- тью восприниматься как должное, как само собой разумеющееся, что удивительно, если принять во внимание его изначально текстовую основу; эти его свойства создаются тогда, когда мы участвуем вместе

сдругими людьми в работе, направленной на эту реальность и ак- тивно совершенствующей ее черты.

Объективированный, облаченный в тексты общий-для-всех-мир (world-in-common) является необходимым координатором деятельно- сти, решений, политики и планов, осуществленных реальными субъек- тами как поступки, решения, политика и планы крупных организа- ций разного типа. Основной способ действий и решений в надстройках бизнеса, власти, профессиональной деятельности, а также в научных, профессиональных, литературных и художественных дискурсах имеет символическую природу и существует на бумаге или в компьютере. Жизненные реалии, на которые ориентированы действия и решения, являются символически сконструированными виртуальными реаль- ностями, осуществляемыми в особых практиках чтения и письма. Их объективация создает необходимое разделение между тем, что мы зна- ем как индивиды, локализованные в конкретных местах в мире, и тем, что мы узнаем как читатели текстов (textual reality), наученные чи- тать и активно вовлеченные в конституирование текстового мира, который для нас таков же, как и для любого обученного читателя, это общий-для-всех-мир и, следовательно, мир вообще.

Поясню на примере различие между знанием, вырастающим не- посредственно из локализованного исторического опыта субъекта, и

3 6	Дороти Е. Смит

фактическим объяснением облеченных в материальную форму и объективированных отношений. В 1968 г. в Беркли, штат Калифор- ния, произошло столкновение между полицией и бродягами (Smith 1981). Отчет одного из свидетелей происшедшего об увиденном был опубликован в форме письма в подпольной газете. В письме полиция обвинялась в попытках спровоцировать реакцию толпы, которая помогла бы оправдать насилие и аресты. История рассказана с точки зрения кого-то, кто присутствовал при этом событии. Она начинает- ся с того момента, когда он появляется на месте события, и заканчи- вается, когда он его покидает, и в ней рассказывается о том, что он мог увидеть с того места, где находился.

Вторая история была опровержением первой. Это была публика- ция от имени мэрии, и в ней излагалась история, рассказанная мэру начальником полиции после внутреннего расследования. Публика- ция, разумеется, отрицала неподобающее поведение полиции. Но су- щественно здесь то, что точка зрения рассказа от имени мэрии совер- шенно отлична от точки зрения свидетеля событий. Второй отчет представлен как результат официального расследования. Он был со-

ставлен в ходе работы определенного института с использованием характерной для институционального процесса методологии состав- ления объективированного отчета. Он не рассматривается с точки зрения и в контексте опыта конкретного индивида; полицейские, по- видимому, послужившие источниками информации для отчета, в ка- честве таковых кажутся совершенно взаимозаменимыми, и их рас- сказы не являются последовательным повествованием. Невозможно установить, кто из них что видел и как был задействован в происхо- дящих событиях.

Позиции по отношению к произошедшим событиям, в которые ставится субъект, читающий эти отчеты, совершенно разные. Очеви- дец событий взбешен; он стремится подогреть злость читательницы, рассказывая ей о том, что испытал. Отчет мэрии своей объективиро- ванностью держит нас на расстоянии, отделяет от непосредственности событий; он находится в иной системе временных координат, в силу чего события размещаются в институциональном порядке. Методология отчета, лишенного личностной позиции8 , ставит нас в иное отношение к тому, что случилось, чем пристрастный отчет причастного к собы- тиям свидетеля.

Далее. Не имеющий личностной позиции отчет, во-первых, зави- сит от институционального порядка, в рамках которого он возникает, и во-вторых, транслирует его. В свидетельских показаниях описан молодой человек, которого полицейские грубо обыскали, а затем

Социологическая теория: методы патриархатного письма

3 7

погнали по улице. Версия мэрии составлена совершенно иначе. Она не ограничивается ситуацией наблюдения. Нам говорят, что моло- дой человек — это «юнец», известный полиции. Нам говорят, что молодого человека не только погнали по улице, но потом арестова- ли, и он признал себя виновным в нарушении закона, который разре- шает иметь при себе алкогольные напитки только начиная с опреде- ленного возраста. Сложное разделение труда между полицией, судом, чиновниками, отвечающими за освобождение на поруки, а также

правом и судопроизводством обеспечивает возможность описания событий за пределами настоящего времени наблюдения, и в этом опи- сании молодому человеку было сначала предъявлено обвинение, а затем он был признан виновным. Подобная социальная организация

знания является существенной и неотъемлемой частью организации крупномасштабной отрасли, правительства, профессиональной дея- тельности и организации дискурса. Объективированные всем-извес- тные-миры (worlds-known-in-common) являются также неотъемлемой принадлежностью организации социологии как дискурса. В настоя- щей работе я показываю, что методами создания всем-известных- миров в социологии являются конвенции, восходящие к социологи- ческим теориям, которые послужили конституирующими факторами в организации дискурса. Эти конвенции обеспечивают общие проце- дуры «транслитерации» интересов и опыта читателей и авторов со- циологического дискурса, помещенных в конкретные ситуации (sites) социальных отношений, в объективированные формы, которые по- зволяют им считаться присутствующими в текстовом общем-для-всех- мире социологического дискурса (и, следовательно, подчиняющими индивидуальную субъективность авторитету объективированного). Они обеспечивают методы написания (и прочтения) социального как

внешнего по отношению к конкретным особенностям человеческих жизней, организуя таким образом отношения среди читающих субъек- тов и читающих субъектов к тем другим, о которых текст говорит, — или, как мы увидим, не говорит.

ОБЪЕКТИВАЦИЯ ОБЩЕСТВА В СОЦИОЛОГИЧЕСКОМ ТЕКСТЕ

Шошана Фельман в своем замечательном толковании Жака Ла- кана использует понятие Остина «перформативный», чтобы про- тивопоставить обычные текстовые утверждения письму (или гово- рению), организующему отношения (Felman 1987). В данной статье мы применяем аналогичную стратегию. Она заключается в том, что-

бы обратиться к некоторым социологическим текстам не в связи с

3 8	Дороти Е. Смит

существом содержащихся в них теоретических утверждений или по поводу того, что в них говорится об «обществе» и «общественном». В данном случае теория, скорее, рассматривается как организатор отношений между миром текстов, созданным соответствующими ме- тодами, и действительным локальным миром той, кто пишет соци- ологические тексты и читает их. Некоторые социологические теории, хотя и не все, создают основополагающие правила или кон- венции, порождающие виртуальные реальности социологического дискурса.

Несомненно, общество во все времена осуществлялось через кон- кретные события в конкретных местах в конкретные моменты време- ни. Социология, таким образом, постоянно стремится решить важ- нейшую проблему: как сконструировать надличностное сознание из всего того, что в действительности с неизбежностью познается толь- ко изнутри личности, как я это подчеркивала выше.

С позиции женского сознания, помещенного в наших телах и кон- кретностях наших жизней, текст не является тем лишенным телесно- сти значением, каким он предстает в современных трудах по лите- ратурной и философской теории текста. Текст есть действительное материальное присутствие. Он присутствует как книга, как стран- ные буквы, возникающие на экране моего компьютера, на бумаге или в любой другой форме, в которой он является мне для чтения. Текст возникает в действительном, конкретном историческом мес- те, в котором мы читаем и пишем. Находясь там, где мы есть, мы входим через текст в отношения другого порядка, отношения, опос- редованные текстами, которые организуют наше участие в процес- се чтения. В то время, когда мы читаем, нас уносит из узкого про- странства действительности, в которой мы живем, в текстовый мир, способный магически перенести нас как субъектов в зазеркалье. С того места, где мы находимся в конкретный момент чтения (сидя, как я сейчас, в летнем кафе под разноцветным зонтиком), мы еще не попадаем в область магической пространственно-временной свобо- ды, которую дает нам вступление в мир текста; мы еще не вышли в этот момент за пределы времени или за пределы самих себя. Итак, взять в руки имеющий вещественную форму текст и читать (или сесть за компьютер и писать) — это действительная практика, что-то, что делаю я, делаете вы и знаете, как это делать. Текст существует как данность; он определяет субъекта или субъектов; он предполагает и делает возможными определенные методы чтения. Мы можем знать, как читать; мы можем знать кое-что о том, как читать; или можем не знать этого совсем. Но в любом случае наше чтение — это

Социологическая теория: методы патриархатного письма

3 9

практическая деятельность, протекающая во времени, и точно так же, как в конце разговора мы уже не те, что были вначале, после чтения текста мы уже не те, что были прежде. Даже несмотря на то, что текст позволяет нам выйти за пределы исторических ограниче- ний проживаемой нами конкретной действительности, он делает это в ряду согласованных событий, проживаемых в этой конкретной дей- ствительности. Чтение тоже живет, и мы живем в нем; чтение тоже является практической деятельностью; бегство от ограничений кон- кретного времени и места, которыми мы живем, — это практичес- кая деятельность, привязанная* к конкретному времени и месту, со- вершаемая конкретным субъектом.

Итак, вот я, а вот ты, мой читатель. Вот я пишу это в комнате на третьем этаже, из окна которой виден большой старый клен (уми- рающий из-за кислотных дождей), который летом бросает тень на мою мансарду, и вполуха слушаю по радио последнюю статистику по безработице в США. Мой линейный текст умалчивает, что я пе- реместилась из кафе в свой кабинет. А ты, кто бы ты ни был, чита- ешь. Движется время, я пишу сейчас, ты читаешь потом, потом я пишу, а ты читаешь сейчас. Между нами лежит текст, организую- щий наши отношения.

Вот смысл текста, о котором хочу говорить. Я хочу рассмотреть тексты как то, что происходит во времени и организует отношения между людьми. Я хочу каким-то образом уйти от представления о

существовании текстов в качестве значений и хочу увидеть их как происходящее во времени (отчасти схваченное в понятии Дерриды differance) и как организующее — через время — отношения между людьми, как последовательность действий, в которые вовлечено больше одного человека.

Встатье «О множественных реальностях» Альфред Шютц пишет

оразличных когнитивных областях. Каждой такой области, или «ре- альности», соответствует особое напряжение сознания, особое attention a la vie**. В области научного теоретизирования субъект (по- знающий) отстраняет (заключает в скобки) свою личную жизнь, свои

*Букв.«помещенная» (located). Концепция действия (практики) у Д.Смит и дру- гих авторов настоящего сборника существенно привязана к идее локуса (location), конкретных обстоятельств и окружения (setting, local place), в рамках которых про- текает деятельность субъекта. Основная сложность перевода, связанная с развивае- мой в данной статье концепцией, заключается в том, что буквальный перевод слова «local» как одного из главных терминов невозможен. Поэтому идея привязанности деятельности и ее субъекта передается словами «конкретный» и т.п. (Прим.ред.).

**Аttention a la vie (франц.) — внимание к жизни (Прим.перев.).

4 0	Дороти Е. Смит

прагматические интересы, локализованные пространственно-времен- ные координаты, которые существуют для него в виде тела. Он всту- пает как субъект в пространственно-временной порядок области на- учного теоретизирования, придавая ей в продолжение своего занятия «акцент реальности» (Schutz 1962b). Но этнография сознания Шют- ца рассматривает процесс только с одной стороны. Шютц не видит существенного дополнения этой работы сознания: он не обращает внимания на социальную организацию научного теоретизирования, на ее дискурсивные свойства и сущностный текстовой характер. Воп- рос можно сформулировать следующим образом. Если познающий, по Шютцу, должен отставить в сторону свою личную локальную жизнь, то что можно сказать о мире, который допускает его забыв- чивость и предоставляет в его распоряжение способ бытия и деятель- ности, где нет места его личному и локальному существованию, и который забирает его от самого себя? Это отделение, не составляю- щее, возможно, проблемы в контексте естественных наук, имеет осо- бые последствия в контексте социологии, поскольку здесь оно при- водит к разделению реальной жизни женщины-субъекта и текстуально опосредованного дискурса, претендующего на то, что говорит о том же мире, в котором она живет.

Читая работы по социологии, мы читаем о мире, частью которо- го являемся, в котором действуем, о мире, вмещающем в себя именно те конкретности, которыми мы живем. Мы, конечно, и читаем в этом мире, и находимся с ним в отношениях именно как с тем миром, в котором происходит наше чтение. Таким образом, особенность со- циологии в том, что она организует не только наше отношение к дру- гим людям, причастным к социологическому дискурсу, но и к самим себе и к другим людям, знакомым и незнакомым.

Каким же образом социологические тексты организуют эти от- ношения, помещая нас вне действительности, в которой мы читаем, а в рамки объективированных модусов властных отношений? Ка- ким образом социологические тексты организуют отношения меж- ду читающими субъектами и теми, о ком эти тексты говорят, или не говорят, или говорят лишь косвенно? Отвечая на эти вопросы, мы исследуем свойства того, что я назову для краткости «социологи- ческим отношением», чтобы еще раз подчеркнуть, что нас интере- суют, в основном, социологические тексты как способ организации отношений между читателем и автором, а не содержательные теоре- тические утверждения. Базовые теории социологии, которые лежали в основе ее конституирования как самостоятельной дисциплины, сформировали методы вписывания общества в тексты. Сложившие-

Социологическая теория: методы патриархатного письма

4 1

ся конвенции конструируют объективированную позицию, соглас- но которой читатели и авторы находятся в отношениях власти, при которых подавляются конкретные позиции, точки зрения и опыт тех и других. Такова организация отношений, в которую мы включаемся при чтении.

ДИЗАЙН ОБЪЕКТИВНОСТИ : ЭМИЛЬ ДЮРКГЕЙМ И ДРУГИЕ

(Некоторые) социологические теории стали основой дискурса, по- скольку в них были сформировали правила и конвенции, организую- щие позицию-внутри-текста (standpoint-within-the-text). Эта позиция отделяет социальное-в-тексте от социального, проживаемого теми и составляющего опыт тех, кто пишет и читает.9 Подобные методы написания и чтения текстов создают лишенные позиции отчеты (White 1976), интерпретации мира, в которых субъект не отнесен к конкрет- ному месту и для которых, таким образом, все субъекты равны и рав- но отсутствуют. Конструирование отсутствия позиции конституиру- ет и делает возможным такие способы написания текстов об обществе, которые опираются на представление о том, что его можно охватить как единое целое. Подобное написание текстов (writing) о социаль- ной системе исходит из посылки, будто бы существует некая внешняя позиция, «никакое место» («no place»), откуда можно обозреть все общество в целом. Когда-то я считала, что такие лишенные позиции объяснения появляются в результате взгляда с высоты птичьего по- лета. На самом же деле нет такой птицы, нет такой высоты полета, с которой можно созерцать наш город как на ладони. Классические конструкции воображения преподносятся нам так, как будто мы мо- жем принять участие в этом странном способе познания, приписыва- емом одному Богу, как если бы мы обладали способностью видеть сразу все аспекты, не принимая какой-либо конкретной точки зре- ния. Такие конструкции позволяют нам бродить по коридорам и про- ходам текста, не чувствуя ограничений, чинимых пространством и временем. В таких текстах не существует ни «сейчас», ни «потом», нет ни дистанции, ни близости.

Подобная организация текстовой практики регулирует правиль- ное образование дискурсивных сущностей и объектов (Foucault 1974), обеспечивает корректную атрибуцию таких свойств, как субъект, действующая сила, каузальное действие и т.д. и, следова- тельно, осуществляет правильное называние синтаксических отно- шений между дискурсивными сущностями. Можно считать, что со- циологические теории, обеспечивающие «конституционные»