Контент-аналитическое исследование

В современной психологии контент-анализ (анализ содержания) используется преимущественно в разрешении проблем социаль­но-психологической проблематики. Основными особенностями этого метода являются формализация исходного содержательного материала и последующая его статистическая обработка. Обычно контент-анализ используется в процессе работы с текстами, до­кументами, видеорядами и др., что позволяет назвать его мето­дом качественно-количественного анализа документов. В то же вре­мя в истории развития метода изучения документов имеется до­вольно разнообразный опыт его использования в психодиагнос­тических целях, все чаще он применяется для прослеживания та­ких тонких психологических «материй» (в качестве контент-ана­лиза протоколов наблюдений за группами), как групповая дина­мика межличностных отношений, изменение формы и содержа­ния произвольных сочинений и др.

Начиная с 20-х гг. XX в. в социологии и психологии помимо интуитивно-качественного подхода в изучении документов стали применяться количественные методы. Следует заметить, что доку­менты в социальных науках понимаются достаточно широко. Как показывает исследовательская практика, к ним относятся офици­альная и личная документация (письма, автобиографии, дневни­ки, фотографии и т.п.), материалы средств массовой коммуника­ции, произведения литературы и искусства и т.д.

В США квантификацию (выделение исходной единицы анали­за – кванта – и последующее ранжирование всей информации в соответствии с логикой трансформаций и статистическими пара­метрами квантов) в исследования материалов массовой комму­никации ввели М.Уилли, Г.Лассуэлл и другие. В 40-50-е гг. XX в. в этой стране формируется специальный междисциплинарный ме­тод изучения документов – контент-анализ. Позднее его стали использовать в европейских странах. Сущность контент-анализа заключается в систематической, обоснованной и надежной фик­сации заданных единиц изучаемого содержания и в их квалифи­кации (определении значения). Делается это в самых разнообраз­ных целях в русле той или иной концептуальной схемы или тео­рии, в том числе для исследования межличностных и межгрупповых различий. Остановимся на исследовательском опыте качественно-количественного изучения документов.

Качественно-количественный анализ содержания текста в 20-е гг. прошлого столетия использовал советский исследователь биогра­фических материалов Н.А.Рыбников, который, в частности, рас­сматривал автобиографии как психологические документы, ха­рактеризующие личность. Он разделял автобиографии на спон­танные и провоцированные, понимая под последними прием по­буждения испытуемого говорить о себе, причем говорить по оп­ределенному плану. Такой прием, по его мнению, гарантирует однообразие собираемого материала, что имеет огромные пре­имущества, давая возможность сравнивать, объединять, обобщать собираемые факты и т.д. Подобным образом Н. А. Рыбников про­анализировал более 500 автобиографических сочинений детей ра­бочих, написанных в 1926-1928 гг. Он предлагал школьникам описать свою жизнь, раскрывая тему «Как я живу теперь». В ходе анализа сочинений прослеживалось, в частности, как распреде­ляются положительные и отрицательные оценки школьниками своей жизни в зависимости от возраста и пола.

По результатам исследования Н. А. Рыбников сделал вывод, что в среднем девочки дают более высокий процент положительных оценок, но этот перевес над мальчиками у них приходится на младшие группы. В старших же группах они уступают мальчикам. Причиной этого является возрастание нагрузки по работе в семье у девочек старшего возраста.

Далее Н.А. Рыбников анализировал «мотивы того или иного события, мотивы общего жизненного процесса, встречающиеся в детских автобиографиях». Эти мотивы он разбивал на три группы: материальные, психологические и неопределенные. Мотивы ма­териального характера встречались чаще (53 %), чем психологи­ческого (31 %). Исследователь отмечал, что «хорошее житье чаще всего мотивируется причинами психологического характера (67 % против 25 %); наоборот, плохое житье-бытье вдвое чаще обосно­вывается мотивами материального характера (31 % против 16%)». Он также констатировал, что большинство детских высказываний описательны – 63,7 % («учусь в школе, хожу гулять на улицу, играю с товарищами» и т.д.).

Н.А.Рыбников не ограничивался анализом документов. «По­скольку детские жизнеописания носят по преимуществу факти­ческий характер, представляется возможным сравнить их с фак­тическим времяпрепровождением ребенка. Одновременно с собиранием детских жизнеописаний мы вели собирания бюджета вре­мени ребенка. Это сравнение объективных данных о бюджете вре­мени с субъективным описанием времяпрепровождения показы­вает, что целый ряд моментов, как неинтересных и неважных, ребята совершенно обходят, другие, наоборот, оттеняют. Так, школа и все связанное с ней оказывается особенно действенной для ребенка, она занимает 39 % его высказываний, тогда как в бюджете времени ее удельный вес не так велик».

Количественный анализ документов применял и П. П. Блонский, он проанализировал 190 собранных им «первых воспоми­наний» учителей и студентов, а также 83 письменные работы школьников (в основном 11-13 лет) на тему «Мое самое раннее воспоминание детства» в целях выявления характера первых вос­поминаний и сделал вывод, что содержанием 68 % воспомина­ний взрослых и 74 % воспоминаний школьников является несча­стье. «Несчастье и страх – таковы основные мнемонические фак­торы» – этот вывод противоречил фрейдовской теории забыва­ния, дающей представление о вытеснении из памяти неприятно­го. Таким образом, простой количественный анализ содержания позволил П. П. Блонскому сделать весьма важное заключение о характере запоминания. Однако процедура этого анализа, как и у Н. А. Рыбникова, не была изложена. При этом вопросы процедуры и надежности полученных данных в значительной мере снимают­ся тем, что все исследование, включая сбор первичной информа­ции, в те годы обычно проводил сам исследователь. Тем не менее, качественно-количественное изучение содержания документов, проводимое в 20-е гг. XX в. в нашей стране, в целом нельзя назвать безусловно строгим. Таковым оно тогда и не могло еще быть в силу объективного положения дел в эмпирических социальных ис­следованиях, методология которых только начинала складываться.

Тогда же в социологических целях В. А. Кузьмичев провел те­матический анализ 12 еженедельных советских газет, использовав ту же группировку содержания, что и известный исследователь американской прессы тех лет М.Уилли: 1) политика, 2) эконо­мика, 3) культура, 4) сенсации (уголовщина, разоблачения и т.д.), 5) спорт, 6) персоналии (об отдельных людях и т.д.), 7) мнения (редакционные статьи, карикатуры), 8) просто интересный ма­териал, для развлечения, 9) журнальный материал (рассказы, моды, кулинария, фотография и т.д.), 10) смесь. Данные, полученные В. А. Кузьмичевым, показали, что в советских газетах на первых местах находятся темы экономики и политики, а в аме­риканских – журнальный материал и персоналии, что, по мне­нию автора, свидетельствовало о различиях в направленности советских и американских еженедельников. Как писал В. А. Кузьмичев, важнейшие для воспитания широких масс материалы (поли­тика и экономика) в американской газете отходят на задний план перед оглушающим, развлекающим читателя материалом (сенса­ции, моды, описание отдельных персон и т.д.).

В качестве примера более позднего медико-психодиагностиче­ского изучения документов можно привести тематический анализ содержания 4 тыс. записанных сновидений здоровых и больных людей, который осуществлялся В.Н. Касаткиным на протяжении 30 – 50-х гг. XX в. При этом учитывались основные особенности и условия жизни людей, сновидения которых изучались: возраст, пол, образование, специальность, состояние здоровья, семейное положение, родной язык и владение другими языками, местожи­тельство, биографические сведения, дата, содержание дня, пред­шествующего сновидениям, состояние испытуемого при пробуж­дении. Автор, в частности, обнаружил, что в сновидениях взрос­лых людей встречались элементы, связанные с работой, трудовой деятельностью (специальностью), – 62,5 % всех сновидений; эле­менты быта: жилище, одежда, пища и т.п. – 41,4%; элементы, связанные со здоровьем, – 44,3 %, эпизоды из семейной жиз­ни – 38,6 %, сексуальные темы – в 8,0 % всех сновидений. Эти и другие данные позволили В.Н. Касаткину оспаривать фрейдист­скую теорию сновидений.

Американскими исследователями с 40-х гг. прошлого века кон­тент-анализ стал использоваться и для определения психологи­ческих особенностей, психических состояний личности и групп людей. Например, психологическую структуру отдельной конк­ретной личности на основе анализа коллекции личностных доку­ментов исследовали Г. Оллпорт и А. Болдуин. Психическую напря­женность, предсуицидные состояния и мотивацию посредством анализа содержания писем, записок, дневников пытались изме­нить Дж.Доллард и О. Маурер, Ч.Осгуд и Е.Уолкер.

В целях специфической психолого-политической диагностики различия в социальных ценностях у представителей США и Гер­мании изучали К.Левин и X.Себалд. Первый анализировал аме­риканскую и немецко-фашистскую литературу для юношества, второй – песенники этих же стран, изданные в 1940 г. В обоих исследованиях были обнаружены явные различия в ценностных ориентациях, которые пропагандировались американскими и не­мецкими изданиями тех лет.

К подобного рода анализу относится исследование использо­вания эмоциональных стереотипов в газете «Чикаго Трибюн», оппозиционно настроенной к президенту Рузвельту и его полити­ке, проведенное в 30-х гг. С. Сарджентом. Для выражения отноше­ния к политике эта газета использовала негативно окрашенные понятия типа «диктатура», «инквизитор», «регламентация», «подачка» и т.д., тогда как в газете «Нью-Йорк Таймс» в аналогичных случаях употреблялись нейтральные термины: «контроль», «расследователь», «регуляция», «помощь» и т.д. Множественное сопоставление соответствующих выражений выявило отношение стоявших за газетами групп к определенным политическим лидерам, партиям и явлениям.

Л.Лоуэнталь на основе количественного анализа биографий публикуемых в популярных журналах, показал, как изменялись ценности и кумиры американского общества на протяжении пер­вых четырех десятилетий прошлого века – от «идолов производ­ства» (бизнесмены, менеджеры, банкиры и т.д.) к «идолам по­требления» (певцы, кинозвезды, спортсмены и т.п.).

С 50-х гг. XX в. получает распространение качественно-количе­ственный анализ вербальной коммуникации в малых группах, начатый Р. Бейлсом (следует отметить, что обычно такие иссле­дования относят к наблюдению, хотя речь, зафиксированная, на­пример, на магнитной ленте, становится уже документом).

Таким образом, опыт применения качественно-количествен­ного анализа различных документов демонстрирует его значитель­ные возможности для психодиагностики, причем как на уровне личности, так и на уровне малых и больших групп. В качестве эм­пирических объектов изучения могут быть использованы личные документы (письма, фотографии, дневники, автобиографии и т.п.), материалы малой и большой групповой, а также массовой коммуникации (т. е. записи типичных диалогов, дискуссий, сленговых предпочтений; объявления, газетные статьи, рубрики, ра­диопередачи, реклама и т.п.), предпочитаемые («модные») про­изведения литературы и искусства, особенности этикета и др.

Следует подчеркнуть, что контент-анализ основан на опреде­лении повторяемости (частотности) различных смысловых и фор­мальных элементов в документах (определенных понятий, суж­дений, тем, образов, оборотов и т.п.). Поэтому данный метод применяется только тогда, когда имеется достаточный объем ма­териала для анализа (т.е. представлены отдельные, но однород­ные документы, автобиографии, письма, фотографии и т.д. или есть несколько либо даже один документ, например дневник, достаточного объема). При этом интересующие исследователя эле­менты содержания (единицы анализа) также должны встречать­ся в рассматриваемых документах с достаточной частотой. В про­тивном случае выводы будут лишены статистической достовер­ности, поскольку основным критерием здесь служит закон боль­ших чисел.

Не все виды документов пригодны для контент-анализа в пер­вую очередь по причине затруднений с формализацией их содер­жания. Иногда невозможно задать четкие, однозначные правила для фиксирования нужных характеристик содержания, поэтому основное требование к документам в контент-анализе – соответ­ствие критериям формализации и статистической значимости.

Квантификация в контент-анализе от простого подсчета час­тоты встречаемости тех или иных элементов-единиц содержания постепенно эволюционировала к более сложным процедурам. В частности, еще в 1942 г. А.Болдуином был предложен подсчет совместной встречаемости слов в тексте. В конце 50-х гг. Ч. Осгуд обогатил контент-анализ методикой «связанности символов», в которой развивается принцип Болдуина; это позволяет обнару­живать неслучайные, связанные между собой элементы содержа­ния, представленные в специальных матрицах. В сущности, эта методика была началом введения в контент-анализ корреляцион­ной техники, а затем и факторного анализа.

Новым этапом в развитии контент-анализа стала его компью­теризация в 60-х гг. В Массачусетском технологическом институте появился «универсальный анализатор» – комплекс программ ана­лиза текстовых материалов для ЭВМ, при помощи которого мож­но подсчитывать частоты категорий содержания текста, получать различные индексы на основе совместного появления этих кате­горий и т.д. Подобным образом на ЭВМ были исследованы речи 20 американских президентов при их вступлении на этот пост, редакционные статьи в газетах разных стран, личные письма, со­чинения, вербальное поведение психически больных людей и про­чие материалы.

В социальной психологии метод контент-анализа используется прежде всего в исследовании общения для выявления социально-психологических характеристик как отдельных компонентов про­цесса общения, так и самого процесса общения, взаимосвязи его отдельных компонентов. Поскольку при помощи контент-анализа можно обрабатывать ответы на открытые вопросы анкет, материалы интервью и т.д., то практически контент-анализ оказывается при­годным для исследования самых различных социально-психоло­гических феноменов: процессов групповой активности, социальных установок личности и т.д.

Вместе с тем, несмотря на сравнительную современную попу­лярность и широкую распространенность контент-анализа для ре­шения различного рода исследовательских задач, в связи с фор­мальным представлением какого-либо материала (как правило, письменной, речевой или визуальной продукции) могут быть обо­значены определенные проблемы. Для любого исследователя, применяющего этот метод, «столкновение» формы и содержания в рамках целостного анализа материала не может проходить неза­меченным. Приведем пример подвижности значения одного из эле­ментов дискурса, который укажет на чрезвычайную осторожность к щепетильность, призванные сопровождать исследователя, ко­торый хотел бы рассматривать тексты разных эпох (поколений, сословий, людей и др.) как относительно стабильные. В частности, Ф.Арьес пишет, что «к концу XVII века в старом значении слово «ребенок» употребляется лишь среди самых зависимых классов общества. Буржуазия его употребляет уже иначе, в современном ограниченном значении. Очень большая продолжительность дет­ства, какой она представляется в повседневном словоупотреб­лении, происходит от безразличия, с которым тогда относились к чисто биологическим явлениям: никому и не приходит в голову провести границу детства после наступления половой зрелости. Понятие детства связанно с идеей зависимости: слова «сын», «па­рень», «гарсон» принадлежат еще и к словарю феодальных или сеньориальных отношений зависимости. Детство кончалось тогда, когда кончалась или становилась меньшей зависимость. Вот поче­му относящиеся к детям слова еще долго будут в разговорном языке фамильярным обозначением для людей низших сословий, находящихся в полном подчинении у других: лакеев, солдат, под­мастерьев. «Малыш» – это вовсе не обязательно ребенок, но мо­лодой слуга (подобно тому как сегодня мастер или начальник ска­жет о 20-25-летнем рабочем: это славный малый или, наоборот, никчемный)».

Сходную позицию в отношении деликатного обращения со средствами интерпретации значений занимает также М.Фуко. Каждое средство, с его точки зрения, возможно определить толь­ко в границах системы (дискурса), где оно возникло. Рассуждая о том, что образует знак в его специфическом значении знака, Фуко в первую очередь указывает на сходство: знак оказывает­ся значим в той мере, в какой имеется сходство между ним и тем, на что он указывает. При этом, считает Фуко, «знак не гомологи­чен с обозначаемым, так как его специфическое бытие в качестве приметы как бы сходит на нет в том лице, знаком которого он является. Знак есть иное сходство, лежащее рядом подобие другого типа, служащее для распознавания первого, но выделяе­мое в свою очередь с помощью третьего сходства. Каждое сходство получает примету, но эта примета есть не что иное, как общая форма того же сходства. Таким образом, совокупность отметин накладывает на круг подобий некий второй круг, который полно­стью, точка за точкой повторял бы первый, если бы не было этого незначительного разрыва, из-за которого знак симпатии заключа­ется в аналогии, знак аналогии – в соперничестве, знак соперни­чества – в пригнанности, которая в свою очередь требует для своего опознания отметины симпатии... Примета и то, что она обозначает, по природе своей в точности одинаковы, различны для них лишь законы распределения, но само расчленение – одно и то же».

Иными словами, каждый исследователь произведенных челове­ком материалов неизбежно сталкивается со своеобразной архео­логией знания. Для успешного адекватного анализа он должен раз­личить слои этой археологии и открыть некоторую эпистему, уста­навливающую определенное значение каждого найденного элемента. Не могут пройти не замеченными для замысла и процедур кон­тент-анализа успехи герменевтики. Так, П. Рикер, определяя общую задачу понимания контекста, указывает, что, согласно В.Дильтею, «операция понимания становится возможной благодаря спо­собности, которой наделено каждое сознание, проникать в дру­гое сознание не непосредственно, путем «переживания», а опо­средованно, путем воспроизведения творческого процесса, исхо­дя из внешнего выражения ... именно это опосредование через знаки и их внешнее проявление приводят в дальнейшем к конф­ронтации с объективным методом естественных наук». Эта конф­ронтация означает, что для развития гуманитарного метода необ­ходим учет широкого культурного контекста, в рамках которого проводится анализ соответствующего феномена. Здесь, по мне­нию Рикера, письмо является в этом отношении значимым рубе­жом: «Благодаря письменной фиксации совокупность знаков дос­тигает того, что можно назвать семантической автономией, то есть становится независимой от рассказчика, от слушателя, нако­нец, от конкретных условий продуцирования. Став автономным объектом, текст располагается именно на стыке понимания и объяснения, а не на линии их разграничения».

При опосредовании текстами письмо выходит за пределы диа­лога лицом к лицу и становится условием превращения дискурса в текст (то же происходит и со звуковым, визуальным, кинемати­ческим и прочими вариантами фиксации человеческого поведе­ния). Наиболее важное следствие этого положения в том, что, по мнению Рикера, «окончательно отбрасываются картезианский, фихтеанский и отчасти также гуссерлианский идеалы прозрачно­сти субъекта для самого себя. Обращение к субъективности через знаки и символы сразу и расширяется, и изменяется переходом к опосредованию текстами, не связанными с интерсубъективной ситуацией диалога... Понимать себя означает понимать себя перед текстом и воспринимать из него состояния некоего «Я», отличного от меня, только что приступившего к чтению. Ни одна из двух субъективностей – ни субъективность автора, ни субъективность читателя – не может быть, следовательно, признана первичной в смысле исходного наличия «Я» для самого себя. Какая первоочередная задача может быть поставлена перед герменевти­кой, освободившейся от примата субъективности? <... > Это отыс­кание в самом тексте, с одной стороны, той внутренней динами­ки, которая направляет структурацию произведения, с другой сто­роны, той силы, благодаря которой произведение проецируется вне себя и порождает мир – «предмет» текста. Внутренняя дина­мика и внешнее проецирование составляют то, что я называю работой текста ... Как мы видим, пройденный путь ведет от пер­вой установки — философия как рефлексия, через вторую — фи­лософия как феноменология, к третьей — опосредование через знаки, потом символы, наконец, через тексты» (Рикер П. Герменевтика. Этика. Политика: Московские лекции и интервью. – с. 83-87).

Близка герменевтическим задачам и позиция М.М.Бахтина, метафорично и точно предопределяющего границы применимости формального контент-анализа. По его мнению, проблема ориентации речи на чужое слово имеет первостепенное социологическое значение, поскольку «слово не вещь, а вечно подвижная, вечно изменчивая среда социального общения. Оно никогда не довлеет над одним сознанием, одним голосом. Жизнь слова – в переходе из уст в уста, из одного кон­текста в другой контекст, от одного социального коллектива к другому, от одного поколения к другому поколению. При этом слово не забывает своего пути и не может до конца освободиться от власти тех конкретных контекстов, в которые оно входило. <...> Культурное слово – преломленное сквозь авторитетный отстоявшийся medium слово» (Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского. – Киев, 1994. – с. 101-102). Таким образом, эпистемы, дис­курсы, контексты и хронотопы по сути представляются важней­шими основаниями проведения контент-анализа. Главная задача, которая решается посредством контент-анализа, состоит в том, чтобы выяснить связь текста с некоторой «внетекстовой реально­стью», так или иначе продуцирующей этот текст. Под внетексто­вой реальностью понимаются не только реальные события, фак­ты, отношения, о которых идет речь в тексте, но и настроения, чувства, установки, позиции, интересы и другие социально-пси­хологические характеристики участников общения (коммуника­тора, реципиента) и сам процесс коммуникации, а также соци­ально-психологические феномены групповой активности.

На первом этапе контент-аналитического исследования определяются задачи, теоретическая ос­нова и объект исследования, разрабатывается категориальный ап­парат, выбираются соответствующие качественные и количествен­ные единицы контент-анализа.