Часть 2. Литература хх века (1920–1970-е гг.)

Общая характеристика литературного процесса XХ века

Своеобразие духовной ситуации ХХ века состоит в том, что это столетие стало завершением большого этапа всемирно-исторического развития, который может быть определен как «буржуазный»», «просветительский» или «модернистский». Основной идеей буржуазной эпохи была вера в разум и прогресс, представление о том, что человек может, опираясь на свой просвещенный разум, одолеть косные силы природы и истории и построить гармоническое общество. Вера была поколеблена в конце XIX века и окончательно разрушена историческим опытом ХХ века: просветительский замысел борьбы с природой увенчался почти несомненной победой, но фатально обернулся саморазрушением человечества.

Кризис утопического сознания приводит к изменению статуса литературы. В соответствии с просветительским проектом, литература призвана участвовать в процессе обновления («модернизации») общества, служить идеалам прогресса, разума и гуманности. В ХХ веке предпринимаются особенно активные попытки, с одной стороны, подчинения искусства социальным задачам – как в тоталитарных, так и в демократических обществах, с другой – его радикального освобождения (дегуманизации). Завершенность ХХ века как литературного периода связана, видимо, с угасанием веры в осуществимость подобных попыток.

Литература 1920–1940-х годов

Послевоенный мир ощущался современниками в Англии, Франции, Германии, США как совершенно другой, отличный от довоенного. Довоенная викторианская культура ушла в прошлое. Если прежний мир основывался на общих, коллективных верованиях, на круговой поруке буржуазного общества, то новый мир стал гораздо более индивидуалистическим. Герой послевоенной литературы – как правило, одиночка, не верящий ни в какие общие идеи и устраивающий свою жизнь по своему разумению. Но мир, ставший более индивидуалистическим, стал и более массовым: нивелировались сословные, национальные, кастовые различия. Соответственно изменился и тип писателя. Декаданс культивировал тип писателя-ученого, эстета, взирающего на мир из башни из слоновой кости. Новый писательский тип – это человек из толпы, разделивший общую судьбу своего поколения, нередко – сам участник войны; в большей или меньшей степени этот тип воплощался такими писателями, как Ремарк, Олдингтон, Селин, Хемингуэй. Происходили изменения в стилистике и языке художественных произведений: они имитируют простоту и безыскусность, широко используется прием сказа. Очень часто произведения этого времени производят впечатление наивности и неумелости – впечатление, впрочем, лишь более или менее адекватное, поскольку за кажущейся простотой, как правило, стоит тщательный литературный труд.

Век джаза, золотой век «потерянного поколения», не был долгим. И в среде духовной элиты, и в демократических слоях постепенно усиливались тенденции антииндивидуалистические; шел поиск таких духовных начал, которые обеспечивали бы соединение, сплочение общества; в политике усиливаются популистские тенденции. Для литературы 1930-х годов характерно прямое усвоение различных партийных лозунгов. Духовный вакуум потерянности заполняется в одних случаях коммунистической идеологией (Брехт, Арагон, Элюар), в других – идеями «крови и почвы» (Дрие Ла Рошель, Эрнст Юнгер, Готфрид Бенн), в третьих – религией (Т. С. Элиот, Ивлин Во, Грэм Грин), в четвертых – попытками построения новой мифологии (Фолкнер, О'Нил, Федерико Гарсия Лорка).

Наследие советского литературоведения – жесткое рубрицирование литературного процесса 1920–1940-х годов, выстраивание оппозиций «авангард – классическая традиция», «модернизм – реализм», «реакционное – прогрессивное искусство». Сами по себе названные категории содержательны, в них отражена литературная реальность. Однако отношения между ними могли быть достаточно сложными. Так, и по основам мироощущения, и по формальным приемам сюрреализм, самое шумное авангардистское движение 1920–1930-х годов, оказывается близок реализму Хемингуэя и Фолкнера; а пронизанный революционной марксистской идеологией театр Брехта – в то же время театр безусловно авангардистский и, в терминологии Хосе Ортеги-и-Гассета, дегуманизированный.

Литература 1950–1970-х годов

Пятидесятилетие послевоенной жизни Запада характеризуется, в самом общем смысле, единством и однонаправленностью исторического процесса. Политический фон этого времени – утверждение и развитие демократий, экономический – быстрый рост благосостояния. Тем не менее первые послевоенные десятилетия обладают несомненной спецификой. Если приметой сегодняшнего дня является определенная деидеологизация культурной жизни, то для 1950–1970-х характерна атмосфера острой идеологической борьбы. Устремления различных общественных сил легко находят выражение в форме партийных лозунгов и философских концепций. Наибольшего напряжения идеологическая борьба достигает к концу 1960-х годов, в обстановке холодной войны, терроризма прокоммунистических «красных бригад» в Италии, политических убийств в США, событий мая 1968 года в Париже и народного восстания в Чехословакии. Затем на протяжении 1970-х годов следует медленный спад политической активности и вырабатываются новые ее формы: складывается постсовременный мир.

Литература 1950–1970-х годов тоже в очень сильной степени окрашена идеологически. Писатели вдохновляются идеями прав человека, гуманизма, равенства, свободы, демократии, принимают участие в акциях протеста против войны, колониализма, безответственной власти международных монополий. Либеральную в целом направленность имеют такие явления послевоенной литературы, как неореализм в Италии, новый латиноамериканский роман, творчество «Группы-47» в ФРГ, «сердитых молодых людей» в Великобритании, битников в США. Философским обоснованием и обобщением этих тенденций стала позиция Жана Поля Сартра. В 1947 году в трактате «Что такое литература?» Сартр выдвинул тезис об обязательной ангажированности любой творческой деятельности, прежде всего литературной: писатель, по Сартру, должен осознать свою ангажированность и свободно выбрать борьбу за освобождение.

Своего рода ответом Сартру стало оформление антиидеологизирующих и «дезангажирующих» тенденций (новый роман во Франции, проза Владимира Набокова в США, послевоенные выступления Готфрида Бенна). В некоторых случаях эти тенденции строились на том же самом экзистенциалистском философском фундаменте, в других – оформлялись как своего рода идеология борьбы с идеологиями (Р. Барт, М. Хоркхаймер, Т. Адорно), в третьих – смыкались с либеральной критикой буржуазных государственных, политических, общественных институтов.

На 1950–1970-е годы приходятся последние попытки осуществления двух главных радикальных эстетических проектов ХХ века: авангарда (битники в США, «конкретная поэзия» в Германии) и модерна («новый роман» во Франции). В итоге оба проекта обнаруживают свою невозможность: слово не может превратиться в материальную «вещь», способную оказывать прямое действие на реальность; с другой стороны, искусство не может полностью дегуманизироваться, «проснуться от кошмара истории». На смену авангардизму и модернизму приходит постмодерн. Постмодерн в художественной реализации Борхеса, Набокова, Беккета, Маркеса, в плане ревизии установок авангарда, есть отказ от попыток преодоления слова, преодоления художественной традиции. В отличие от модернизма постмодерн отказывается от соблазна видеть в искусстве возможность подлинной реализации жизненной полноты личности, то есть от придания искусству сакрального статуса. Вместо радикального конфликта с художественной традицией и с исторической действительностью постмодерн вступает в отношения конструктивного сотрудничества (игры) с ними.

Литература 1980–2000-х годов

Начиная с 1980-х годов в мире складывается новая конфигурация политических и идеологических сил. СССР, потерпев поражение в холодной войне, исчезает с политической сцены. Левая идея утрачивает коммунистическую перспективу. Она либо превращается в социал-демократическую политику партий, подобных британской лейбористской, либо становится набором бессодержательных лозунгов, служащих для оправдания различных «антиглобалистских» акций, более или менее хулиганских.

Так или иначе, основополагающей ценностью современного мира провозглашается личность и ее свобода, понимаемая как отказ от требования соблюдать единые нормы в поведении, одежде, выборе сексуального партнера. Право личности на собственную «идентичность» признается безусловным. Однако эти принципы оказались весьма уязвимыми, а их реализация на практике порождает серьезные противоречия.

С одной стороны, эти принципы подвергаются массированной критике со стороны различных фундаменталистских идеологий, равно религиозных и нерелигиозных. Фундаментализм пользуется свободой, предоставляемой ему демократическими институтами, для отрицания права на свободу, а демократическая идеология делает такую критику неоспоримой.

С другой стороны, важнейшие идеологические концепции современности связаны с представлением о том, что западная культура на протяжении всей своей истории была культурой взрослых белых мужчин. Они захватили экономическое и политическое господство и навязали всем стереотипы своего сознания. Нормальным считалось сознание состоятельного белого мужчины сорока лет, а все прочие сознания подавлялись. Современная культурная ситуация в значительной степени определяется утверждением прав «другого сознания» – небелого, немужского, невзрослого, негетеросексуального. Эта идея лежит в основе современных идеологий мультикультурализма, политкорректности, феминизма, постколониальности. Идеи этих доктрин в значительной части совпадают. Мультикультурализм утверждает, что существует не единая культура, нормы которой общеобязательны, а множество культур, понимаемых, как правила поведения, принятые в той или иной социальной (национальной, конфессиональной, гендерной и т. д.) группе. Ни одна из таких культур не лучше и не хуже, чем все остальные. Политическая корректность (правильность) требует устранения из языка всех следов доминирования одних социальных групп над другими. Феминизм отстаивает суверенность и первичность женского начала. Постколониальность – комплекс идей, связанных с необходимостью преодоления европоцентризма. В результате утверждения этих доктрин носитель классического дискурса, живой или мертвый, оказывается в неравноправном положении. Его свобода ограничивается во имя идеи свободы.

К искусству указанные обстоятельства имеют прямое отношение.

Может быть, главное достижение ХХ – признание того, что искусство свободно, не привязано к практической пользе. Оно ценно не потому, что писатель высказывает те или иные идеи, а потому, что оно искусство. Идея возникла не в ХХ веке, это поняли еще романтики. Именно эта идея лежит в основе модернизма. Постмодернизм, будучи реакцией на модернизм, отвергает его агрессивность, но сохраняет представление об особой – игровой – природе искусства.

Казалось бы, демократический, толерантный, либеральный мир – это наилучшая среда для осуществления именно такой эстетической концепции. Не совсем так. На практике свобода художника систематически ограничивается. Широкий резонанс вызвали события, связанные с романом англо-пакистанского писателя Салмана Рушди «Сатанинские стихи» (1988). Духовный лидер Ирана аятолла Хомейни счел книгу оскорбительной для ислама и в своей фетве приговорил автора и всех, причастных к изданию книги, к смертной казни, призвав всех правоверных исполнить приговор. Позднее негодование исламских фундаменталистов и турецких националистов вызвала позиция Орхана Памука по вопросу геноцида армян в Османской империи и присуждение писателю Нобелевской премии в 2006 году.

Но и демократическое общество не есть общество деидеологизированное. Его идеологические схемы оказывают на литературу мощное давление. Давление обычно не имеет характера прямых запретов и предписаний, но осуществляется через систему общественного регулирования литературной жизни, включающую гранты, премии, критику, рекламу. Если присмотреться к современной критике, то вопросы эстетические в ней абсолютно не на первом плане. На первом плане вопросы о том, достаточно ли автор политкорректен, нет ли в его произведениях следов белого или мужского шовинизма, достаточно ли он альтернативен и критичен по отношению к традиционным культурным стереотипам. На первый план литературного процесса выдвигаются произведения, главным достоинством которых является благородный пафос автора, а то и просто его альтернативность.

Логично, что такой социальный запрос вызывает ответную реакцию. Нередко успехом пользуются также и произведения, в которых доктрины мультикультурализма, феминизма, политкорректности и постколониальности подвергаются жесткой и более или менее остроумной критике. Но и в этом случае идеологическая актуальность оказывается на первом плане.

К счастью, либеральность современной культуры оставляет немалый зазор для творчества, не ограниченного идеологией.

Свобода от идеологии, разумеется, вовсе не означает свободы от морали, тем более имморализма или аморальности современной литературы, хотя такого рода мнения высказываются нередко. Основанием служит то, что многие авторы, пользующиеся репутацией первостепенных (Эльфрида Элинек, Патрик Зюскинд, Мишель Уэльбек и др.), изображают в своих произведениях «неприятные» вещи, пишут о «неприятных» героях «неприятным» языком. Оценивая подобные явления, следует, вероятно, исходить из того, что литература так или иначе служит инструментом упорядочения и гармонизации мира. Однако при этом нередко образ целостности создается от противного, даже от физиологически противного. И это вовсе не ново в литературе. Так что представление о том, что литература находится за гранью добра и зла – не более, чем фикция.

Такой же ложной, несомненно, является идея о том, что в современной литературе уничтожается грань между серьезным (элитарным) и развлекательным (массовым). Сторонники этой идеи часто ссылаются на опыт и высказывания Умберто Эко, которого, однако, толкуют неправильно. Автор «Имени розы» утверждал только, что серьезная литература может и должна быть увлекательной. Серьезный писатель и сейчас, как в свое время Филдинг или Достоевский, использует приемы «жанра» – детектива, триллера или дамского романа, – что вовсе не делает его произведения развлекательными. Напротив, никакие экскурсы в историю и эзотерику не превратят Дэна Брауна в интеллектуала.

Важный признак современной литературной жизни – ускорение процессов межлитературной коммуникации, прежде всего в форме переводов. Произведения, написанные на каталани или урду, могут быть прочитаны в Копенгагене или Куала-Лумпуре; последняя часть цикла романов о Гарри Поттере вышла на разных языках фактически одновременно. Современный писатель не обязательно живет в Париже – он может жить в Найроби или в новозеландском Окленде.

Этот факт, совместно с аттракционом международных литературных премий, формирует представление о том, что сейчас литературный процесс перестал быть европоцентричным, приобрел мировой и интернациональный характер, принципиально отличаясь в этом плане от прежних времен, когда мировая литература была литературой небольшого количества языков.

Вероятно, и это представление иллюзорно. Для того, чтобы стать достоянием мировой читательской аудитории, писатель должен либо писать на одном из «старых» европейских языков (как Рушди и Киран Десаи), либо быть на этот язык переведенным (как Милорад Павич или Памук).

Но важно не только это. Если весь мир читает Павича, это, конечно, может означать, что сербская литература – часть литературы мировой, в том смысле, что она устроена так же, как английская или французская. Но еще больше вероятность, что Павича читают во всем мире потому, что он пишет, ориентируясь на те литературные модели, которые стали привычны и понятны для англо- или франкоязычных читателей, и смотрит на балканский мир как на экзотический – то есть глазами просвещенного европейца.

Таким образом, не следует преувеличивать значимость тех моментов, которые отличают современную литературу от литературы прежних веков.

Содержание лекционного курса

Основная литература по всем темам курса указана в разделе «Учебная и справочная литература». В настоящем разделе указана дополнительная литература, рекомендуемая для подготовки самостоятельных и творческих работ.