Makarenko_Ped_poema_full_text

—Пойдемте, страшно интересно, как Жорка Галатенко муштрует! Только осторожно, а то услышат, ничего не выйдет.

За кустами мы прокрались к месту действия. На площадке сре - ди остатков бывшего сада намечен прямоугольник будущего погреба. На одном его конце участок Галатенко, на другом — Жор - ки. Это сразу бросается в глаза и по расположению сил, и по я в- ным различиям в производительности: у Жорки вскопано уже несколько квадратных сажен, у Галатенко — узкая полоска. Но Г а- латенко не сидит: он неуклюже тыкает толстой ногой в непос лушную лопату, копает и часто с усилием поворачивает тяжелую голову к Жорке. Если Жорка не смотрит, Галатенко останавливает работу, но стоит ногой на лопате, готовый при первой тревоге вонзить ее в землю. Видимо, все эти хитрости уже приелись Во л- кову. Он говорит Галатенко:

—Ты думаешь, я буду стоять у тебя над душой и просить? Мне, видишь, некогда с тобой возиться.

—А чего ты так стараешься? — бубнит Галатенко.

Жорка не отвечает Галатенко и подходит к нему:

—Я с тобой не хочу разговаривать, понимаешь? А если ты не выкопаешь от сих пор и до сих пор, я твой обед вылью в помои.

—Так тебе и дадут вылить! А что тебе Антон запоет?

—Пусть что хочет поет, а я вылью, так и знай.

Галатенко пристально смотрит в глаза Жорки и понимает, чт о Жорка выльет. Галатенко бурчит:

— Я ж работаю, чего ты пристал?

Его лопата быстрее начинает шевелиться в земле, дежурный сдавливает мой локоть.

—Отметь в рапорте,— шепчу я дежурному. Вечером дежурный закончил рапорт:

—Прошу обратить внимание на хорошую работу третьего «П» сводного отряда под командой Волкова первого.

Карабанов заключил голову Волкова в клещи своей десницы и заржал:

—Ого! Цэ не всякому командиру така честь.

Жорка гордо улыбнулся. Галатенко от дверей кабинета тоже подарил нам улыбку и прохрипел:

— Да, поработали сегодня, до черта поработали!

И с тех пор у Жорки лень как рукой сняло, пошел человек на всех парах к совершенству, и через два месяца совет команд иров перебросил его во вторую колонию со специальной целью под тянуть ленивый седьмой отряд.

Алешка Волков с первого дня всем понравился. Он некрасив, его лицо покрыто пятнами самого разнообразного оттенка, л об у

221

Алешки настолько низок, что кажется, будто волосы на голове растут не вверх, а вперед, но Алешка очень умен, прежде всего у мен,

èэто скоро всем бросается в глаза. Не было лучше Алешки ком андира сводного отряда: он умел прекрасно рассчитать работу , расставить пацанов, найти какие-то новые способы, новые ухватки.

Так же умен и Кудлатый, человек с широким, монгольским лицом, кряжистый и прижимистый. Он попал к нам прямо из батраков, но в колонии всегда носил кличку «куркуля»; дейс твительно, если бы не колония, приведшая Кудлатого со времене м к партийному билету, был бы Кудлатый кулаком: слишком довле л в нем какой-то желудочный, глубокий хозяйственный инстинкт , любовь к вещам, возам, боронам и лошадям, к навозу и вспахан - ному полю, ко всякой работе во дворе, в сарае, в амбаре. Кудла - тый был непобедимо рассудителен, говорил не спеша, с крепк ой основательностью серьезного накопителя и сберегателя. Н о, как бывший батрак, он так же спокойно и с такой же здравомыслящ ей крепкой силой ненавидел кулаков и глубоко был уверен в це нности нашей коммуны, как и всякой коммуны вообще. Кудлатый давно сделался в колонии правой рукой Калины Ивановича, и к концу двадцать третьего года значительная доля нашего хо зяйства держалась на нем.

Ступицын тоже был хозяин, но совсем иного пошиба. Это был настоящий пролетарий. Он происходил из цеховых города Хар ь- кова и мог рассказать, где работали его прадед, дед и отец. Е го фамилия давно украшала ряды пролетариев харьковских зав одов, а старший брат за 1905 год побывал в ссылке. И по внешнему виду Ступицын хорош. У него тонкие брови и небольшие острые чер - ные глаза. Вокруг рта у Ступицына прекрасный букет подвиж ных тонких мускулов, лицо его очень богато мимикой, крутыми и з а- нятными переходами. Ступицын представлял у нас одну из ва ж- нейших сельскохозяйственных отраслей — свинарню второй колонии, в которой свиное стадо росло с какой-то сказочной бы стротой. В свинарне работал специальный отряд — десятый, и ко - мандир его — Ступицын. Он умел сделать свой отряд энергичн ым

èмало похожим на классических свинарей: ребята всегда с к нижкой, всегда у них в голове рационы, в руках карандаши и блок ноты, на дверцах станков надписи, по всем углам свинарни диаг - раммы и правила, у каждой свиньи паспорт. Чего там только не было, в этой свинарне!

Рядом с верхушкой располагались две широкие группы, близкие к ней, ее резерв. С одной стороны — это старые боевые кол о- нисты, прекрасные работники и товарищи, не обладающие, одн а- ко, заметными талантами организаторов, люди сильные и спо-

222

койные. Это Приходько, Чобот, Сорока, Леший, Глейзер, Шнайдер, Овчаренко, Корыто, Федоренко и еще многие. С другой сто - роны — это подрастающие пацаны, действительная смена, уже и теперь часто показывающая зубы будущих организаторов. Он и, по возрасту, еще не могут взять в руки бразды правления, да и с таршие сидят на местах; а старших они любят и уважают. Но они имеют и много преимуществ: они вкусили колонистскую жизнь в более молодом возрасте, они глубже восприняли ее традиции , сильнее верят в неоспоримую ценность колонии, а самое главное — они грамотнее, живее у них наука. Это частью наши старые зна - комцы: Тоська, Шелапутин, Жевелий, Богоявленский, частью но - вые имена: Лапоть, Шаровский, Романченко, Назаренко, Векслер. Все это будущие командиры и деятели эпохи завоевания Куряжа. И сейчас они уже часто ходят в комсводотрядах.

Перечисленные группы колонистов составляли большую час ть нашего коллектива. По своему мажорному тону, по своей энер - гии, по своим знаниям и опыту эти группы были очень сильны, и остальная часть колонистов могла только идти за ними. А ос тальная часть в глазах самих колонистов делилась на три разде ла: «болото», пацаны и «шпана». В «болото» входили колонисты, ниче м себя не проявившие, невыразительные, как будто сами не уве ренные в том, что они колонисты.

Нужно, однако, сказать, что из «болота» то и дело выделялись личности заметные, и вообще «болото» было состоянием врем енным. До поры до времени оно большею частью состояло из восп и- танников второй колонии. Малышей было у нас десятка полто ра; в глазах колонистов это было сырье, главная функция котор ого — учиться вытирать носы. Впрочем, малыши и не стремились к ка - кой-нибудь яркой деятельности и удовлетворялись играми, к оньками, лодками, рыбной ловлей, санками и другими мелочами. Я считал, что они делают правильно.

В «шпане» было человек пять. Сюда входили Галатенко, Перепелятченко, Евгеньев, Густоиван и еще кто-то. Отнесены они б ыли к «шпане» единодушным решением всего общества, после того как установлено было за каждым из них наличие бьющего в гл аза порока: Галатенко — обжора и лодырь, Евгеньев — припадочны й, брехливый болтун, Перепелятченко — дохлятина, плакса, поп рошайка, Густоиван — юродивый, «психический», творящий моли т- вы богородице и мечтающий о монастыре. От некоторых порок ов представителям «шпаны» со временем удалось избавиться, н о это произошло не скоро.

Таков был коллектив колонистов к концу двадцать третьего года. С внешней стороны все колонисты были, за немногими ис -

223

ключениями, одинаково подтянуты и щеголяли военной выпра в- кой. У нас уже был великолепный строй, украшенный спереди четырьмя трубачами и восемью барабанами. Было у нас и знам я, прекрасное шелковое, вышитое шелком же,— подарок Наркомпроса Украины в день нашего трехлетия.

Âдни пролетарских праздников колония с барабанным грохо - том вступала в город, поражая горожан и впечатлительных п едагогов суровой стройностью, железной дисциплиной и своеобра зной фасонной выправкой. Мы приходили на плац всегда позже все х, чтобы никого не ждать, замирали в неподвижном «смирно!», тр у- бачи трубили салют всем трудящимся города, и колонисты по днимали руки. После этого наш строй разбегался в поисках праз днич- ных впечатлений, но на месте колонны замирали: впереди зна - менщик и часовые, на месте последнего ряда — маленький фла - женер76 . И это было так внушительно, что никогда никто не решался стать на обозначенное нами место. Одежную бедность мы легко преодолевали благодаря нашей изобретательности и смелости. Мы были решительными противниками новеньких ситцевых костюмов, этой возмутительной особенности детских домов . А более дорогих костюмов мы не имели. Не было у нас и новой, красивой обуви. Поэтому на парады мы приходили босиком, но это имело такой вид, как будто это нарочно. Ребята блистали чистыми белыми сорочками. Штаны хорошие, черные, они подвернуты до колен и сияют внизу белыми отворотами чистого бел ья.

Èрукава сорочек подняты выше локтя. Получился очень наря д- ный, веселый строй несколько селянского рисунка.

Третьего октября двадцать третьего года такой строй прот янулся через плац колонии. К этому дню была закончена сложнейшая операция, длившаяся три недели. На основании постановления о бъединенного заседания педагогического совета и совета ком андиров колония имени Горького сосредоточивалась в одном имении , бывшем Трепке, а свое старое имение у Ракитного озера передав ала в распоряжение губнаробраза. К третьему октября все было вы везено во вторую колонию: мастерские, сараи, конюшни, кладовые, вещ и персонала, столовая, кухня и школа. На утро третьего в колон ии оставались только пятьдесят колонистов, я и знамя.

Âдвенадцать часов представитель губнаробраза подписал акт в приеме имения колонии имени Горького и отошел в сторону. Я скомандовал:

— Под знамя, смирно!

Колонисты вытянулись в салюте, загремели барабаны, заигра ли трубы знаменный марш. Знаменная бригада вынесла из кабине та знамя. Приняв его на правый фланг, мы не стали прощаться со

224

старым местом, хотя вовсе не имели к нему никакой вражды. Пр о- сто не любили оглядываться назад. Не оглянулись и тогда, ко гда колонна колонистов, разрывая тишину полей барабанным тре с- ком, прошла мимо Ракитного озера, мимо крепости Андрея Кар - повича, по хуторской улице и спустилась в луговую низину К оломака, направляясь к новому мосту, построенному колонистам и.

Во дворе второй колонии собрался весь персонал, много сел ян из Гончаровки, и блестел такой же красотой строй колонист ов второй колонии, замерший в салюте горьковскому знамени.

Мы вступили в новую эпоху.

225

Часть вторая

1. Кувшин молока

Мы перешли во вторую колонию в хороший, теплый, почти летний день. Еще и зелень на деревьях не успела потускнеть , еще травы зеленели в разгаре своей второй молодости, освеженн ые первыми осенними днями. И вторая колония была в это время, как красавица в тридцать лет: не только для других, а и для себя хороша, счастлива и покойна в своей уверенной прелести. Колома к обвивал ее почти со всех сторон, оставляя небольшой прохо д для сообщения с Гончаровкой. Над Коломаком щедро нависли шеп- чущим пологом буйные кроны нашего парка. Много здесь было тенистых и таинственных уголков, где с большим успехом мо жно было купаться и разводить русалок, и ловить рыбу, а в крайне м случае и посекретничать с подходящим товарищем. Наши глав ные дома стояли на краю высокого берега, и предприимчивые и бе с- стыдные пацаны прямо из окон летали в реку, оставив на подо - конниках несложные свои одежды.

В других местах, там, где расположился старый сад, спуск к р еке шел уступами, и самый нижний уступ раньше всех был завоева н Шере. Здесь было всегда просторно и солнечно. Коломак широ к и спокоен, но для русалок это место мало соответствовало, ка к и для рыбной ловли и вообще для поэзии. Вместо поэзии здесь п роцветали капуста и черная смородина. Колонисты бывали на э том плесе исключительно с деловыми намерениями — то с лопатой , то с сапкой, а иногда вместе с колонистами с трудом пробирали сь сюда Коршун или Бандитка, вооруженные плугом. В этом же месте находилась и наша пристань — три доски, выдвинутые над волнами Коломака на три метра от берега.

Еще дальше, заворачивая к востоку, Коломак, не скупясь, разостлал перед нами несколько гектаров хорошего, жирного л уга, обставленного кустарниками и рощицами. Мы спускались на л уг прямо из нашего нового сада, и этот зеленый спуск тоже был удивительно приспособлен для особого дела: в часы отдыха так и тянуло посидеть на травке в тени крайних тополей сада и ли шний раз полюбоваться и лугом, и рощами, и небом, и крылом Гонча- ровки на горизонте. Калина Иванович очень любил это место и иногда в воскресный полдень увлекал меня сюда, справедливо утверждая:

226

—Сколько ни сиди в этом самом кабинете, а нового ничего не высидишь: как есть у человека две ноги, так и останется две, а ежели тоби их поездом как-нибудь по нечаянности отрежеть, так найдутся все равно паразиты, деревянную притачають. Насче т же того, чтобы тоби кто спасибо сказал, все равно, паразиты, не скажуть. Ходим лучше на природе посидим, а я ж тоби еще хочу рас - сказать, как нам быть с этими самыми мужиками.

Я любил поговорить с Калиной Ивановичем о мужиках и о ремонте, о несправедливостях жизни и о нашем будущем. Пере д нами был луг, и это обстоятельство иногда сбивало Калину И вановича с правильного философского пути:

—Знаешь, голубе, жизнь, так она вроде бабы: от нее справедливости не ожидай. У кого, понимаешь ты, вуса в гору торчат, т ак тому и пироги, и вареники, и пляшка, а у кого, понимаешь, и борода не растет, а не то что вуса, так тому, подлая, и воды не вынесет напиться. От как был я в гусарах... Ах ты, сукин сын, гд е

æтвоя голова задевалася? Чи ты ее з хлибом зъив, чи ты ее заб ув в поезде? Куды ж ты, паразит, коня пустив, чи тоби повылазыло? Там же капуста посажена!

Конец этой речи Калина Иванович произносит, стоя уже дале - ко от меня и размахивая трубкой.

В трехстах метрах от нас темнеет в траве гнедая спина, не видно кругом ни одного «сукина сына». Но Калина Иванович н е ошибается в адресе. Луг — это царство Братченко, здесь он вс е- гда незримо присутствует, речь Калины Ивановича, собствен но говоря, есть заклинание. Еще две-три коротких формулы, и Бра т- ченко материализуется, но в полном согласии со всею спири ти- ческой обстановкой он появляется не возле коня, а сзади на с, из сада:

—И чего вы репетуете77 , Калина Иванович? Дэ в бога заяц, дэ в черта батько? Дэ капуста, а дэ кинь?

Начинается специальный спор, из которого даже полный профан в луговом хозяйстве может понять, что здорово уже пост арел Калина Иванович, что уже с большим трудом он разбирается в колонийской топографии и действительно забыл, где затеря лся луговой клочок капустного поля.

Колонисты позволяли Калине Ивановичу стареть спокойно. Сельское хозяйство давно уже нераздельно принадлежало Ш ере, и Калина Иванович только в порядке придирчивой критики и пытался иногда просунуть старый нос в некоторые сельскох озяйственные щели. Шере умел приветливо, холодной шуткой прищ е- мить этот нос, и тогда Калина Иванович сдавался:

—Что ж ты поробышь? Када-то и у нас хлиб рожався, и немцев

227

не мало кормили. Нехай немцы теперь попробують: хисту много, а чи хлиб уродится?

Но в общем хозяйстве Калина Иванович все больше и больше приближался к положению английского короля — царствовал , но не правил. Мы все признавали его хозяйственное величие и с клонялись перед его сентенциями с почтительностью, но дело д елали по-своему. Это даже и не обижало Калину Ивановича, ибо он не отличался болезненным самолюбием, и, кроме того, ему дорож е всего были собственные сентенции, как для его английского коллеги царственная мишура.

По старой традиции Калина Иванович ездил в город, и выезд его теперь обставлялся некоторой торжественностью. Он вс егда был сторонником старинной роскоши, и хлопцы знали его изр е- чение:

—У пана фаетон модный, та кинь голодный, а у хозяина воз простецкий, зато кинь молодецкий.

Старый воз, напоминавший гробик, колонисты устилали свежи м сеном и закрывали чистым рядном. Запрягали лучшего коня и подкатывали к крыльцу Калины Ивановича. Все хозяйственные чи ны и власти к этому моменту делали, что нужно: у помзавхоза Дени са Кудлатого лежит в кармане список городских операций, клад овщик Алешка Волков запихивает под сено нужные ящики, глечики, в еревочки и прочие упаковки. Калина Иванович выдерживает выез д перед крыльцом три-четыре минуты, потом выходит в чистенько м отглаженном плаще, обжигает спичкой наготовленную трубку, о глядывает мельком коня или воз, иногда бросает сквозь зубы, ва жно:

—Сколько раз тоби говорив: не надевай в город таку драну шапку. От народ непонимающий!..

Пока Денис меняется с товарищами картузами, Калина Иванович взбирается на сиденье и приказывает:

—Ну, паняй, што ли.

В городе Калина Иванович больше сидит в кабинете какогонибудь продовольственного магната, задирает голову и ста рается поддержать честь сильной и богатой державы — колонии имен и Горького. Именно поэтому его речи касались больше вопросов широкой политики:

— У мужиков все есть. Это я вам говорю определенно.

А в это время Денис Кудлатый в чужом картузе плавает и ныряет в хозяйственном море, помещающемся этажом ниже: выписывает ордера, ругается с заведующим и конторщиками, нагр ужает воз мешками и ящиками, оставляя неприкосновенным место Калины Ивановича, кормит коня и к трем часам вваливается в кабинет, весь в муке и в опилках:

228

— Можно ехать, Калина Иванович.

Калина Иванович расцветает дипломатической улыбкой, пож и- мает руку начальству и деловито спрашивает Дениса:

— Ты все нагрузив, как следовает?

По приезде в колонию истомленный Калина Иванович отдыхает, а Денис, наскоро съев простывший обед, до позднего вечер а носит свою монгольскую физиономию по колонийским хозяйственным путям и хлопочет, как старуха.

Кудлатый органически не выносил вида самой малой брошенной ценности; он страдал, если с воза струшивалась солома, е сли где-то потерялся замок, если двери в коровник висят на одно й петле. Денис был скуп на улыбку, но никогда не казался злым, и его приставанья к каждому растратчику хозяйственных цен ностей никогда не были утомительно назойливы, столько в его голо се убедительной солидности и сдержанной воли. Он умел допека ть легкомысленных пацанов, полагавших в душевной простоте, ч то залезть на дерево — самое целесообразное вложение челове ческой энергии. Денис одним движением бровей снимал их с дерева и говорил:

—Ну, каким местом, собственно говоря, ты рассуждаешь? Тебя женить скоро, а ты на вербе сидишь и штаны рвешь. Пойдем, я тебе выдам другие штаны.

—Какие другие? — обливается пацан холодным потом.

—Это тебе будет как спецовка, чтобы по деревьям лазить. Ну, скажи, собственно говоря, чи ты видел где такого человека, ч тобы

âновых штанах на деревья лазил? Видел ты такого?

Денис глубоко был проникнут хозяйственным духом и поэтому не способен был уделить внимание человеческому страда нию. Он не мог понять такой простой человеческой психологии: п ацан как раз потому и залез на дерево, что находился в состоянии восторга по случаю получения новых штанов. Штаны и дерево был и причинно связаны, а Денису казалось, что это вещи несовмес тимые.

Жесткая политика Кудлатого, однако, была необходима, ибо наша бедность требовала свирепой экономии. Поэтому Кудла тый неизменно выдвигался советом командиров на работу помза вхоза, и совет командиров решительно отводил малодушные жало бы пацанов на неправильные якобы репрессии Дениса по отноше нию к штанам. Карабанов, Белухин, Вершнев, Бурун и другие старик и высоко ценили энергию Кудлатого и сами ей беспрекословно под- чинялись весной, когда Денис на общем собрании приказывал :

— Завтра посдавайте ботинки в кладовку, летом можно и босиком ходить.

229

Много поработал Денис в октябре 1923 года. Десять отрядов колонистов с трудом разместились в тех зданиях, которые б ыли приведены в полный порядок. В старом помещичьем дворце, ко - торый у нас называли белым домом, расположились спальни и школа, а в большом зале, заменившем веранду, работала столя р- ная. Столовая была опущена в подвальный этаж второго дома , в котором были квартиры сотрудников. Она пропускала не боль ше тридцати человек одновременно, и поэтому обедали мы в три смены. Сапожная, колесная, швейная мастерские ютились в углах , очень мало похожих на производственные залы. Всем в колон ии было тесно — и колонистам и сотрудникам. И как постоянное напоминание о нашем возможном благополучии стоял в новом саду двухэтажный «ампир», издеваясь над нашим воображени ем просторами высоких комнат, лепными потолками и распласта в- шейся над садом широкой открытой верандой. Сделать здесь полы, окна, двери, лестницы, поставить внизу котел — и мы имели бы прекрасные спальни на сто двадцать человек и освободили б ы другие помещения для всякой педагогической нужды. Но для такого дела у нас не было шести тысяч рублей, а текущие наши доходы уход и- ли на борьбу с цепкими остатками старой бедности, возвращ аться к которой было для нас нестерпимым. На этом фронте наше наступление уничтожило уже «клифты», изодранные картузы, рас- кладушки-кровати, ватные одеяла эпохи последнего Романов а и обмотанные тряпками ноги. Уже и парикмахер стал приезжать к нам два раза в месяц, и хотя он брал за стрижку машинкой дес ять копеек, а за прическу двадцать, мы могли позволить себе рос кошь выращивать на колонийских головах «польки», «политики» и другие плоды европейской культуры. Правда, мебель наша была е ще некрашеной, к столу подавались деревянные ложки, белье бы ло в заплатах, но это уже потому, что главные куски наших доходо в тратили мы на инвентарь, инструмент и вообще на основной к а- питал.

Шести тысяч рублей у нас не было, и на получение их не имелось никаких надежд. На общих собраниях коммунаров, в сове те командиров, просто в беседах старших колонистов и в комсо мольских речах, даже в щебете пацанов очень часто можно было ус лышать название этой суммы, и во всех этих случаях она предст авлялась абсолютно недостижимой по своей величине.

В это время колония имени Горького находилась в ведении Наркомпроса и от него получала небольшие сметные суммы. Ч то это были за деньги, можно судить хотя бы по тому, что на одеж ду одного колониста в год полагалось двадцать восемь рублей . Калина Иванович возмущался.

230