Makarenko_Ped_poema_full_text

—Здесь это, думаешь, такая, брат, история: как кого крестить, думаю, вот меня позовут. А смотришь, найдется и побогаче мен я,

èбольше никаких данных.

—Документы у вас есть? — спросил я Силантия.

—Был документ, недавно еще был, здесь это, документ. Так видишь, какая история: карманов у меня нету, потерялся, пони - маешь. Да зачем тебе документ, когда я сам здесь налицо, вид ишь это, как живой, перед тобою стою?

—Где же вы работали раньше?

—Да где? У людей, видишь это, работал. У разных людей. И у хороших, и у сволочей, у разных, видишь, какая история. Прямо говорю, чего ж тут скрывать: у разных людей.

—Скажите правду: красть приходилось?

—Здесь это, прямо скажу тебе: не приходилось, понимаешь, красть. Что не приходилось, здесь это, так и вправду не прих одилось. Такая, видишь, история.

Силантий смущенно глядел на меня. Кажется, он думал, что для меня другой ответ был бы приятнее.

—Это ничего. Вам, вероятно, немного нужно?

—Почему немного? Каждому человечку много чего нужно, а я, здесь это, тож вроде не хуже других каких сволочей. Здесь эт о, такая видишь история: кому что нужно? Одному, понимаешь ты, хлеб нужен, а другому деньги, а третьему баба. А мне нужны, ка к говорится, люди. Люблю, здесь это, когда людей кругом много. Ну, а где люди, там и хлеб есть, это пустяк, вот тебе и вся история .

Силантий остался у нас работать. Мы пробовали назначить е го в помощь Шере по животноводству, но из такой регламентаци и ничего не вышло. Силантий не признавал никаких ограничени й в человеческой деятельности: почему это одно ему можно дела ть, а другое нельзя? И поэтому он у нас делал все, что находил нуж - ным и когда находил нужным. На всяких начальников он смотрел с улыбкой, и приказания пролетали мимо его ушей, как реч ь на чужом языке. Он успевал в течение дня поработать и в коню ш- не, и в поле, и на свинарнике, и на дворе, и в кузнице, и на заседании педагогического совета и совета командиров. У н его был исключительный талант чутьем определить самое опасн ое место в колонии и немедленно оказываться на этом месте в рол и ответственного лица. Не признавая института приказания, о н всегда готов был отвечать за свою работу, и его всегда можно было п оносить и ругать за ошибки и неудачи. В таких случаях он почесы вал лысину и разводил руками:

—Здесь это, как говорится, действительно напутали, видишь, какая история.

241

Заинтересовали Силантия и дела гончаровские. Лука Семено вич и его друзья, возглавляя гончаровский сельсовет, в это время открыто шли против колонии. Тихон Несторович Коваль, мой зам еститель и политрук, готовился к решительной схватке с мето ди- ческим спокойствием и хладнокровной уверенностью в успехе. Он расположил комсомольские и резервные колонийские силы н а четырех участках фронта и на каждом в любой момент готов был пе - рейти в зубодробительное наступление. Силантий Семенович От- ченаш с первого дня с головою влез в комсомольские планы и непременно разглагольствовал на комсомольских общих со браниях и заседаниях бюро. Но было и так: пришел он ко мне уверенно злой и, размахивая своим пальцем, возмущался:

—Здесь это, прихожу к ним...

—Ê êîìó ýòî?

—Да, видишь, к комсомольцам этим — не пускают, как говорится: закрытое, видишь это, заседание. Я им гоцорю по-хорош е- му: здесь это, молокососы, от меня закроешься, так и сдохнеш ь, говорю, зеленым. Дураком, здесь это, был, дураком и закопают , и больше никаких данных.

—Íó, è ÷òî æ?

—Да, видишь, какая история: не понимают, что ли, или, здесь это, пьяные они, как говорится, так и не пьяные. Я им толкую: о т кого тебе нужно закрываться? От Луки, от этого Софрона, от Мусия, здесь это, правильно. А как же ты меня не пускаешь — не узнал, как говорится, а то, может, сдурел? Так видишь, какая ис - тория: не слушают даже, хохочут, как это говорится, как малы е ребята. Им дело, а они насмешки, и больше никаких данных.

Я посоветовал Силантию поговорить с Ковалем. Не знаю, как они говорили, но потом Тихон Нестерович мне говорил:

—Я думаю, черт с ним, пускай ходит и на закрытые. Злится сильно и обещает кому-то в городе жаловаться. Нельзя таког о человека не пустить.

Боевые действия начались на первом участке фронта — вокруг мельничного склада. Это был длинный добротный деревянный сарай, крытый железом. Мы мечтали обратить его в театр. В нашем документе было сказано, что имение, бывшее Трепке, передае тся нам со всеми постройками и остатками построек. После этог о следовало перечисление построек, и почему-то указанный ск лад был

âэтом списке пропущен, хотя и стоял на нашей территории, на границе нового сада.

Âгороде было управление государственным имуществом, и в этом управлении были у Луки Семеновича свои люди. Наше положен ие было в общем неважное, ибо сельсовет домогался переноса с клада

242

«для постройки хаты-читальни» — основание безгрешное. В этой ситуации нам нужно было надеяться только на крепкую нашу волю. Самым активным действующим лицом в назревающей драме со с тороны сельсовета выступал наш бывший кузнечный инструкто р Софрон Головань. После некоторых безрезультатных дипломат ических экскурсов Головань в один из воскресных дней привел к нашему сараю человек двадцать с пилами, топорами и ломами, но вокр уг сарая уже расположилось несколько отрядов колонистов. Ко валь сидел на травке и объявил сарай на военном положении в так ой форме:

—Мои разговоры с вами кончены. Обращайтесь к командиру осо - бого сводного товарищу Карабанову.

Карабанов сидит рядом и готов к действию. Он с деланным нежеланием поднимается с земли, засучивает рукава и нежно п риглашает:

—Кто со мной желает разговаривать? Подходите, милости про-

ñèì.

Софрон отвечает в тон:

—Препятствуете законному постановлению? Думаете, злякались ваших кулаков? У нас тоже есть.

Софрон тоже засучивает рукава. За спиной Семена мобилизуются целые десятки бицепсов, натянутых жил и всякой иной п о- тенции. Гордостью этого собрания является согнутая рука С илантия: он считается рекордом в колонии.

У Семена на босых ногах подкачены до колен штаны, ноги расставлены и кулаки уперлись в живот, выставив против Софро на веселые игривые локти. На крыше сидят любопытные колонисты. Силантий спокойно скручивает цыгарку.

—Лучше, здесь это, Софрон, иди, как говорится, домой спать. Здесь это, мы тебя уложим, будет не очень удобно, видишь, как ая история?

—А этот безродный, откуда у вас? Понабирали арестантов..,— говорит Софрон. — Вы лучше б спросили, сколько он людей убил за свою жизнь…

Силантий смеется:

—Здесь это, такая, видишь, история: первый ты будешь, как говорится…

Такая мирная беседа продолжается до позднего вечера. Коло нисты обладают остроумием и терпением. На ночь селяне не уход ят, а, рассчитывая на колонийский сон, располагаются вокруг с арая, и кое-кто начинает уже дремать. В моем кабинете собирается к о- роткий военный совет. Коваль уверен в нашей правоте и не хо чет никаких выяснений.

243

—Набьем морды куркулям, а потом пускай выясняют, почему набили.

Ночью вокруг сарая тихо. Утром Софрона не видно, но появляется сам Лука Семенович, на его плечах я хорошо различаю ря бенькую порфиру власти. Лука Семенович отозвал меня в сад:

—Товарищ заведующий, до чего вы можете доиграться с такими поступками?

Вопрос и меня заинтересовал:

—До чего я могу доиграться? С какими поступками?

—Софрон, так что, наверное, в больницу везти придется, вот с какими.

—А что случилось?

—Спросите ваших, что случилось, если вы, как заведующий, не знаете, к вашему стыду?

ßи в самом деле, к стыду, конечно, ничего не знал. Но в том же саду подкашивал для лошадей траву Силантий и я его спроси л:

—Кто побил Софрона?

Силантий, улыбаясь, глядел на Луку Семеновича:

—Меня, здесь это, давно из милиции выгнали, видишь, какая история, протокола, как говорится, не составлял. А может жен а побила. Бывает, видишь, что жена, ги, ги, ги и больше никаких данных.

Лука Семенович гневно ушел, безусловно снабженный какими -то танственными и страшными намерениями.

ßнакинулся на Силантия:

—Говори, что было ночью?

Нескладная большая голова Силантия наклонилась к правом у плечу, на голове сияли глаза, лысина и улыбка.

—Да ничего, здесь это, не было. Как говорится, сидели, сидели, поснули. Ну, а тут, действительно, Софрон чево-то, как говори т- ся, близко это, подошел, как будто. Ну, мы его и затянули в сар ай, такая, видишь, история…

—Что же он, не кричал?

—Да мы так, видишь, считали, для чего ему кричать? Люди, как говорится, спят, здесь это, нехорошо, беспокойство, види шь…

—Так… ну, дальше.

—Ну, а дальше, все как следует. Сафрон, здесь, это… ну, хэ-хэ- хэ, выпил, ну и закусил, вот какая история. Мы его, здесь это, проводили по-хорошему. Он, как говорится, конечно, угошение все

æтаки, ну, так, шатался будто, и голову повесил, видишь, какая история, да… ну так, ничего, здоровый мужик…

ßприказал запрягать лошадь и поехал к прокурору.

244

К моему удивлению, прокурор в один миг понял, в чем дело. Это был человек, больше меня знакомый с селянскими запахами и с запахами управления государственными имуществами. Он задал м не только один вопрос:

—Вы знаете, сколько лет строится хата-читальня в Гончаров-

êå?

—Íåò, íå çíàþ.

—Не знаете? Ну, а вот я знаю. На эту хату уже разобрано не меньше пяти домов в разных местах. Едем.

На наших лошадях прокурор приехал в колонию. Он был челове к простой и тут же на месте военных действий он написал неск олько повесток и вручил их Луке Семеновичу.

Лука Семенович солидно спрятал повестки в карман пиджака и о Софроне Головане, о его пиршественной ночи не напоминал н и словом. Коваль объявил демобилизацию первого участка фронта , а Семен Карабанов прибил к крыше сарая палочку с красным лоск утком

èспрыгивая на землю сказал:

—Еще одно завоевание советской власти.

Вместе с комсомолом принимал Силантий участие и в школьных делах.

Комсомольский регулярный режим прежде всего поднял на но ги нашу школу. До того времени она влачила довольно жалкое су ществование, будучи не в силах преодолеть отвращение к учеб е многих колонистов.

Это, пожалуй, понятно. Первые горьковские дни были днями отдыха после тяжелых беспризорных переживаний. В эти дни укрепились нервы колонистов под тенью непрезентабельной м ечты о карьерах сапожников и столяров.

Великолепное шествие нашего коллектива и победные фанфа - ры на берегах Коломака сильно подняли мнение колонистов о себе. Почти без труда нам удалось вместо скромных сапожни чьих идеалов поставить впереди волнующие и красивые знаки:

РАБФАК

В то время слово «рабфак» обозначало совсем не то, что сейч ас обозначает. Теперь это простое название скромного учебно го заведения. Тогда это было знамя освобождения рабочей молодежи от темноты и невежества. Тогда это было страшно яркое утверж дение непривычных человеческих прав на знание, и тогда мы все от носились к рабфаку, честное слово, с некоторым даже умилением.

Это все было у нас практической линией: к осени 1923 года почти всех колонистов обуяло стремление на рабфак. Оно пр осо-

245

чилось в колонии незаметно, еще в 1921 году, когда уговорили наши воспитательницы ехать на рабфак незадачливую Раису . Много рабфаковцев из молодежи паровозного завода приходило к нам

âгости. Колонисты с завистью слушали их рассказы о героич еских днях первых рабочих факультетов, и эта зависть помога ла им теплее принимать нашу агитацию. Мы настойчиво призывали к о- лонистов к школе и к знанию и о рабфаке говорили им как о самом прекрасном человеческом пути. Но поступление на раб фак

âглазах колонистов было связано с непереносимо трудным э кзаменом, который, по словам очевидцев, выдерживали только лю ди исключительно гениальные. Для нас было очень не легко убе дить колонистов, что и в нашей школе к этому страшному испытани ю подготовиться можно. Многие колонисты были уже и готовы к поступлению на рабфак, но их разбирал безотчетный страх, и они решили остаться еще на год в колонии, чтобы подготовиться наверняка. Так было у Буруна, Карабанова, Вершнева, Задорова.

Особенно поражал нас учебной страстью Бурун. В редких слу чаях его нужно было поощрять. С молчаливым упорством он осилив ал не только премудрости арифметики и грамматики, но и свои с равнительно слабые способности. Самый несложный пустяк, грам - матическое правило, отдельный тип арифметической задачи он преодолевал с большим напряжением, надувался, пыхтел, пот ел, но никогда не злился и не сомневался в успехе. Он обладал за ме- чательно счастливым заблуждением: он был глубоко уверен, что наука на самом деле такая трудная и головоломная вещь, что без чрезмерных усилий ее одолеть невозможно. Самым чудесным о б- разом он отказывался замечать, что другим те же самые прем удрости даются шутя, что Задоров не тратит на учебу ни одной лиш ней минуты сверх обычных школьных часов, что Карабанов даже и на уроках мечтает о вещах посторонних и переживает в своей д уше какую-нибудь колонийскую мелочь, а не задачу или упражнен ие.

Бурун героически упрямо не допускал к себе ни одного сомн ения в собственных способностях. И, наконец, наступило такое время, когда Бурун оказался впереди товарищей, когда их талантли во схва- ченные огоньки знания сделались чересчур скромными по ср авнению с солидным костром эрудиции Буруна, в котором он наворотил целые стволы своей воли, терпения и до ажура доведенно й точ- ности. Полной противоположностью Буруну была Маруся Лев- ченко. Она принесла в коммуну невыносимо вздорный характе р, крикливую истеричность, подозрительность и плаксивость . Много мы перемучались с нею. С пьяной бесшабашностью и больны м размахом она могла в течение одной минуты вдребезги разне сти самые лучшие вещи: дружбу, удачу, хороший день, тихий, ясный

246

вечер, лучшие мечты и самые радужные надежды. Было много случаев, когда казалось, что остается только одно: брать ве драми холодную воду и безжалостно поливать это невыносимое сущ е- ство, вечно горящее глупым, бестолковым пожаром.

Настойчивые, далеко не нежные, а иногда и довольно жестоки е сопротивления коллектива приучили Марусю сдерживаться, но тогда она стала с таким же больным упрямством куражиться и издеваться над самой собой. Маруся обладала счастливой па мятью, была умница и собой исключительно хороша: на смуглом

тонком лице, как заря в грозный вечер, горел глубокий румянец, большие черные глаза всегда играли огнями и молниями, а на д ними с побеждающей неожиданностью — спокойный, чистый, умный девичий лоб. Но Маруся была уверена, что она безобраз на, что она похожа «на арапку», что она ничего не понимает и ник огда не поймет. На самое пустячное упражнение она набрасыва лась

ñдавно заготовленной злостью:

—Все равно ничего не выйдет! Пристали ко мне — учись! Учи- те ваших Бурунов. Пойду в прислуги. И зачем меня мучить, есл и я ни к черту не гожусь?

Наталья Марковна Осипова, человек сентиментальный, с ангельскими глазами и с таким же невыносимо ангельским хара ктером, просто плакала после занятий с Марусей.

—Я ее люблю, я хочу ее научить, а она меня посылает к черту и говорит, что я нахально к ней пристаю. Что мне делать?

Я перевел Марусю в группу Екатерины Григорьевны и боялся последствий этой меры. Екатерина Григорьевна подходила к человеку с простым и искренним требованием.

Через три дня после начала занятий Екатерина Григорьевна привела Марусю ко мне, закрыла двери, усадила дрожащую от злобы свою ученицу на стул и сказала:

—Антон Семенович! Вот Маруся. Решайте сейчас, что с ней делать. Как раз мельнику нужна прислуга. Маруся думает, что из нее только прислуга может выйти: Давайте отпустим ее к мел ьнику. А есть и другой исход: я ручаюсь, что к следующей осени я приготовлю ее на рабфак, у нее большие способности.

—Конечно, на рабфак,— сказал я.

Маруся сидела на стуле и ненавидящим взглядом следила за спокойным лицом Екатерины Григорьевны.

— Но я не могу допустить, чтобы она оскорбляла меня во время занятий. Я тоже трудящийся человек, и меня нельзя оскорб - лять. Если она еще один раз скажет слово «черт» или назовет идиоткой, я заниматься с нею не буду.

Я понимаю ход Екатерины Григорьевны, но уже все ходы были

247

перепробованы с Марусей, и мое педагогическое творчество не пылало теперь никаким воодушевлением. Я посмотрел устало на Марусю и сказал без всякой фальши:

—Ничего не выйдет. И черт будет, и дура, и идиотка. Маруся не уважает людей, и это так скоро не пройдет...

—Я уважаю людей,— перебила меня Маруся.

—Нет, ты никого не уважаешь. Но что же делать? Она наша воспитанница. Я считаю так, Екатерина Григорьевна: вы взро с- лый, умный и опытный человек, а Маруся девочка с плохим характером. Давайте не будем на нее обижаться. Дадим ей право : пусть она называет вас идиоткой и даже сволочью,— ведь и та кое бывало,— а вы не обижайтесь. Это пройдет. Согласны?

Екатерина Григорьевна, улыбаясь, посмотрела на Марусю и сказала просто:

—Хорошо. Это верно. Согласна.

Марусины черные очи глянули в упор на меня и заблестели слезами обиды; она вдруг закрыла лицо косынкой и с плачем в ы- бежала из комнаты.

Через неделю я спросил Екатерину Григорьевну:

—Как Маруся?

—Ничего. Молчит и на вас очень сердита.

А на другой день поздно вечером пришел ко мне Силантий с Марусей и сказал:

— Насилу, это, привел к тебе, как говорится. Маруся, видишь, очень на тебя обижается, Антон Семенович. Поговори, здесь э то, с нею.

Он скромно отошел в сторону. Маруся опустила лицо.

—Ничего мне говорить не нужно. Если меня считают сумасшедшей, что ж, пускай считают.

—За что ты на меня обижаешься?

—Не считайте меня сумасшедшей.

—Я тебя и не считаю.

—А зачем вы сказали Екатерине Григорьевне?

—Да это я ошибся. Я думал, что ты будешь ее ругать всякими словами.

Маруся улыбнулась:

—А я ж не ругаю.

—А, ты не ругаешь? Значит, я ошибся. Мне почему-то показа-

ëîñü.

Прекрасное лицо Маруси засветилось осторожной, недоверч и- вой радостью:

—Вот так вы всегда: нападаете на человека...

Силантий выступил вперед и зажестикулировал шапкой:

248

—Что же ты к человеку придираешься? Вас это, как говорится, сколько, а он один! Ну, ошибся малость, а ты, здесь это, обижат ь- ся тебе не нужно.

Маруся весело и быстро глянула в лицо Силантия и звонко сказала:

—Ты, Силантий, болван, хоть и старый.

Èвыбежала из кабинета. Силантий развел шапкой и сказал:

— Видишь, какая, здесь это, история.

Èвдруг хлопнул шапкой по колену и захохотал:

— Ах, и история ж, будь ты неладна!..

3. Доминанты

Не успели столяры закрыть окна красного дома, налетела на нас зима. Зима в этом году упала симпатичная: пушистая, с ми - лым характером, без гнилых оттепелей, без изуверских моро зов. Кудлатый три дня возился с раздачей колонистам зимней оде жды. Конюхам и свинарям дал Кудлатый валенки, остальным колони с- там — ботинки, не блиставшие новизной и фасоном, но обладав - шие многими другими достоинствами: добротностью материа ла, красивыми заплатами, завидной вместимостью, так что и две пары портянок находили для себя место. Мы тогда еще не знали, что такое пальто, а носили вместо пальто полужилеты-полупиджа ки, стеганные на вате, с ватными рукавами — наследие империал истической войны,— которые старые солдаты остроумно называ ли «куфайками». На некоторых головах появились шапки, от кот о- рых тоже попахивало царским интендантством, но большинст ву колонистов пришлось и зимой носить бумажные картузы. Силь - нее утеплить организмы колонистов мы в то время еще не мог ли. Штаны и рубашки и на зиму остались те же: из легкой бумажной материи. Поэтому зимой в движениях колонистов наблюдалас ь некоторая излишняя легкость, позволявшая им даже в самые сильные морозы переноситься с места на место с быстротой мете оров.

Хороши зимние вечера в колонии. В пять часов работы оконче - ны, до ужина еще три часа. Кое-где зажгли керосиновые лампоч - ки, но не они приносят истинное оживление и уют. По спальням и классам начинается топка печей. Возле каждой печи две ку чи: кучка дров и кучка колонистов, и те и другие собрались сюда не столько для дела отопления, сколько для дружеских вечерни х бесед. Дрова начинают первые, по мере того как проворные руки пацана подкладывают их в печку. Они рассказывают сложную историю, полную занятных приключений и смеха, выстрелов, пог о-

249

ни, мальчишеской бодрости и победных торжеств. Пацаны с тр у- дом разбирают их болтовню, так как рассказчики перебивают друг друга и все куда-то спешат, но смысл рассказа понятен и заби рает за душу: на свете жить интересно и весело. А когда замирает трескотня дров, рассказчики укладываются в горячий отдых, тол ько шепчут о чем-то усталыми языками,— начинают свои рассказы колонисты.

В одной из групп Ветковский. Он старый рассказчик в колонии, и у него всегда есть слушатели.

—Много есть на свете хорошего. Мы здесь сидим и ничего не видим, а есть на свете такие пацаны, которые ничего не пропу с- тят. Недавно я одного встретил. Был он аж на Каспийском море и по Кавказу гулял. Там такое ущелье есть и есть скала, так и н азывается «Пронеси, господи». Потому что другой дороги нет, од на, понимаешь, дорога — мимо этой самой скалы. Один пройдет, а другому не удается: все время камни валятся. Хорошо, если не придется по кумполу, а если стукнет, летит человек прямо в п ропасть, никто его не найдет.

Задоров стоит рядом и слушает внимательно и так же внимательно вглядывается в синие глаза Ветковского.

—Костя, а ты бы отправился попробовать, может, тебя «господи» и пронесет?

Ребята поворачивают к Задорову головы, озаренные красным заревом печки.

Костя недовольно вздыхает:

—Ты не понимаешь, Шурка, в чем дело. Посмотреть все интересно. Вот пацан был там...

Задоров открывает свою обычную ехидно-неотразимую улыбк у

èговорит Косте:

—Я вот этого самого пацана о другом спросил бы... Пора трубу закрывать, ребята.

—О чем спросил бы? — задумчиво говорит Ветковский. Задоров наблюдает за шустрым мальчиком, гремящим вверху

заслонками.

—Я у него спросил бы таблицу умножения. Ведь, дрянь, бродит по свету дармоедом и растет неучем, наверное, и читать н е умеет. Пронеси, господи? Таких болванов действительно нуж но по башкам колотить. Для них эта самая скала нарочно постав лена!

Ребята смеются, и кто-то советует:

—Нет, Костя, ты уж с нами поживи. Какой же ты болван?

У другой печки сидит на полу, расставил колени и блестит лы - синой Силантий и рассказывает что-то длинное:

— …Мы думали вс¸, как говорится, благополучно. А он, подлец

250