§16 «Энциклопедии», а какое-то множество особенных наук со всеми вытекающими

отсюда последствиями.

Таким образом, в одно прекрасное время предметом и методом философии

окончательно станет, если употреблять гегелевские выражения, само понятие

понятия, или только идея в себе и для себя, а на познаваемом этой наукой

абсолютно-всеобщем логическом основании окончательно завершится историческое

развитие искусства и религии откровения в искусство и религию истины и свободы.

«Религия истины и свободы» – тоже собственное выражение Гегеля. Так он в лекциях

по философии религии называет истинную, т.е. не позитивную, не сводящуюся к

религии откровения сущность христианства. Вот как, полагаю, отдаст философия

свой исторический долг искусству и религии откровения: она и для их дальнейшего

развития предоставит абсолютно-всеобщее основание.

Обратите внимание на то, что лишь это третье, окончательное заключение Гегель

называет в последнем параграфе своей энциклопедии идеей философии. «Третье

заключение есть идея философии, которая имеет знающий себя разум,

абсолютно-всеобщее своей серединой, раздваивающейся на дух и природу, делает

первый предпосылкой как процесс субъективной деятельности идеи, а последнюю –

всеобщей крайностью, как процесс в себе, объективно, сущей идеи, – считает

Гегель. – Себя-перводеление идеи на оба явления (Гегель тут в скобках указывает,

что именно оно, это первоначальное себя-деление идеи на первое и второе явление,

т.е. на форму, представленную его системой, и на рефлективную форму рассмотрено

в §§575-576. – А.М.) определяет их как его (знающего себя разума) манифестации

(т.е. как манифестации самого логического. – А.М.) и оно (эта первоначально

разделенная идея философии. – А.М.) соединяется в нем (вот решающий пункт

формирования той действительно одной, единой Науки, о которой Гегель писал в

§16. – А.М.), так что природа сути, понятие, есть то, что себя движет дальше и

развивает, а это движение точно так же есть деятельность познавания, которой

вечная в себе и для себя сущая идея себя вечно как абсолютный дух осуществляет,

себя производит и собой наслаждается».

В чем она себя вечно осуществляет? Я считаю, что в бытии и познании природы и

духа. В виде чего она себя вечно производит, создает? Мне думается, что в виде

искусства истины и свободы, превосходящего все исторические формации развития

искусства, т.е. символическое, классическое и романтическое искусство. Каким

способом она вечно собой наслаждается? Полагаю, что способом религии истины и

свободы, которая выступает истиной всех исторических форм религиозности, в том

числе и религии откровения. Повторю еще раз самое важное: на мой взгляд,

очевидно, что Гегель в этом завершающем параграфе учения об абсолютном духе и,

стало быть, всей своей системы говорит именно о том, что первые два явления

науки, т.е. ее рассудочная и диалектическая формы, есть лишь манифестации ее

абсолютно-всеобщей природы – логического как положительно-разумного, или

спекулятивного способа познания истины, без которого никаких действительных

перемен в теперешнем состоянии абсолютного духа произойти не может.

Что же будет после того, как свершится это третье, окончательное пришествие

науки? По Гегелю, конечно, все это уже свершилось в себе. Но что же будет, когда

это произойдет и для себя самого? Мне думается, что теперь, наконец, об этом

можно сказать, возвращаясь к тому, что я заметил в начале нашего разговора о

гегелевском учении об абсолютном духе, а именно к тому, что Гегель называет всю

сферу абсолютного духа религией. Только тогда, когда это произойдет, религия

окончательно перестанет главенствовать в сфере абсолютного духа. Это означает,

что только тогда совершенно закончится эпоха модерна, которая вся прошла под

знаком гегемонии религии откровения над искусством и философией. В некотором

смысле эта эпоха длится до сих пор, она еще не вполне закончилась, отчего наше

время может быть названо и называется только постмодерном, т.е. пока лишь

временем после нового времени, а не принципиально иным временем.!!!!!!!!!!

Что же после религии будет доминировать в абсолютном духе, ибо свято место пусто

не бывает? Ясно, что когда это произойдет, доминировать в этой сфере начнет

философия, которая, став вполне логической наукой истины как таковой, совершенно

упразднит мнимую противоположность знания и веры и тем самым откроет для себя и

для других наук, искусства и религии поистине бесконечную перспективу развития.

Тогда-то и будет преодолен тот кризис, в котором находится сейчас мировая

культура. Этот всеобщий кризис сегодня проявляется в том, что кажется (и кажется

не случайно), что прежняя религия кончилась, а что вместо нее – не известно; что

кажется (и кажется не случайно), что прежнее искусство кончилось, а что вместо

него – не известно; наконец, что кажется (опять-таки не случайно), что прежняя

философия кончилась, а что вместо нее – тоже не известно. Поскольку наиболее

продвинутые положительные науки тоже переживают кризис в своих основаниях,

современная политическая власть озабоченно вращает головой и обращается, как я

слышал, уже к оракулам и звездочетам, как это делалось в древнем мире, потому

что сегодня ей больше не к кому обратиться. Так вот, только тогда, когда

логическая философия возглавит все устремления духа, лишь тогда закончится этот

тотальный духовный кризис, этот видимый конец всего прекрасного, святого и

истинного в мире – конец только по видимости безвыходный, а на самом деле такой,

выход из которого, на мой взгляд, уже вполне определенно указан гегелевским

учением, поскольку оно венчает всю историю философии.

Когда это произойдет, абсолютный дух завершит свое вечное становление во

времени, начатое с главенства искусства в эпоху античности. Конец этой древней

эпохе истории мировой культуры, которую также можно назвать эпохой искусства, по

существу положил Аристотель. Отнюдь не случайно именно словами о Боге из его

«Метафизики», по существу открывающей эпоху модерна, Гегель подводит черту своей

«Энциклопедии философских наук», которая по существу закрывает эту вторую эпоху

всеобщей истории образования, которую также можно назвать эпохой религии.

Таким образом, если судить о свершении времен с точки зрения вечности (а это –

единственная точка зрения, которая дает для этого правильный масштаб, поскольку

только она имеет в виду время в тотальности его определений, т.е. прошлого,

настоящего и будущего времен), то прошло уже не только прошлое, т.е. древнее,

старое время. Новое, настоящее время тоже по существу уже закончилось, прошло.

Сменяя эпоху модерна, настает будущее. Скоро ли настанет это новейшее, никогда

прежде не бывшее и, в отличие от других времен, непреходящее, совершенное время

вечности (да и настанет ли оно для человечества вообще), на мой взгляд, зависит,

прежде всего, от новейшей философии, а также от того, сумеют ли достижения

новейшей философии, которые, я надеюсь, последуют, сделать своим достоянием

положительные науки, искусство и религия.

Когда это произойдет, будущее, наконец, наступит по-настоящему, а не так, как

оно до сих пор всегда наступало. Оно уже не будет проходить, т.е. моментально

превращаться из будущего в настоящее, а из настоящего – в прошлое, как до сих

пор всегда было и сейчас есть. Только тогда сбудется то, что в самом начале

христианской эры открылось Иоанну Богослову: «Времени уже не будет». Это ведь не

значит, что времени вообще не будет, чего, конечно, многие люди как временные

существа очень боятся. Я полагаю, что они боятся этого совершенно напрасно, ибо

в апокалипсисе речь идет вовсе не об этом, а о том, что «и смерти не будет уже;

ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет; ибо прежнее прошло».

Прошлое уже прошло, настоящее тоже уже по сути, или по необходимости прошло

(сохраняется пока лишь по явлению, только случайно), а вот будущее не пройдет

никогда. В этом смысле оно и есть настоящее, т.е. вечное будущее, а не какое-то

преходящее, временное, воображаемое, утопическое будущее, которого действительно

никогда нигде не было, нет и не будет.

Собственно, в эпоху наступления этого настоящего будущего мы и живем. Поэтому

она, с одной стороны, есть эпоха конца всего прежнего, т.е. всего древнего и

нового, но, с другой стороны, она вместе с тем есть и эпоха начала новейшего,

т.е. еще никогда по-настоящему не бывшего. Однако она есть, на мой взгляд, такая

эпоха как раз ровно в той степени, в какой мы осознаем то, концом и началом чего

является эта эпоха и насколько мы готовы содействовать тому, чтобы это будущее

действительно наступило.

Спасибо за внимание. Пожалуйста, задавайте вопросы.

Вопросы

(Из-за недостаточно отчетливой записи все вопросы и реплики приводятся в

изложении.)

А.С.Бойцов: Не означает ли одно из последних положений, что философия должна

отменить и заменить религию?

А.Н.Муравьев: Нет, определенно нет. Философия не может заменить и отменить

религию. Это именно видимость, что религии приходит конец – хотя бы потому, что

религия, как справедливо сказал Гегель, есть та форма, в которой истина

существует для всех людей. Именно поэтому врата ада не одолеют этой формы

никогда. Конец приходит только историческому развитию религии, т.е. такому ее

развитию, когда она развивается, если хотите, по наитию и потому выступает как

религия откровения, которая сама считает и других уверяет, что ее источник –

внешний. Вот чему настает конец. Мне думается, что те слова Гегеля из лекций по

философии религии, в которых он говорит, что сейчас наступило такое время, что

ничто уже не оправдано верой, говорят именно об этом.

Я вообще убежден в том, что все лекции Гегеля (т.е. поневоле популярную форму

выражения им своей мысли перед студенческой аудиторией) можно по-настоящему

понять и оценить только тогда, когда понята его система. Только исходя из нее,

можно понять те популярные выражения, которые встречаются в его курсах лекций.

Если просто вырывать оттуда отдельные положения и утверждать, что Гегель думал

именно так, как говорил, то получится совсем не то впечатление, на которое он

рассчитывал. Слушатели Гегеля имели систематическую основу для понимания его

слов (по крайней мере, он для того неоднократно издавал «Энциклопедию

философских наук» и читал энциклопедический курс философии, чтобы эта основа у

них была), а те, кто ссылаются на его лекции как на самостоятельные

произведения, этого не учитывают.

Так что в этом смысле отнюдь, конечно, не приходит религии конец и никогда не

придет, точно также как и искусство никогда не скончается, несмотря на видимость

противоположного и на связанные с нею разговоры о смерти искусства и даже самого

Бога. Конец с необходимостью уже приходит и придет историческому, т.е.

стихийному способу существования искусства и религии. Те свои потенции, которые

они могли развернуть на стихийной основе, т.е. на основе бессознательного, себя

самого вполне не знающего сознания, к настоящему времени, думается мне, уже

развернуты и тем самым исчерпаны. Но в том-то и состоит природа абсолютного

духа, что он есть не просто сознательный, а самосознательный дух, причем высшей

формой его знания о себе самом является философия как наука, продвижение которой

вперед, конечно, всегда будет занятием немногих – специально посвящающих ей свое

время и силы ученых. Все люди учеными никогда не смогут стать, да этого и не

нужно. Именно поэтому философия никогда не сможет заменить других форм

абсолютности духа, одной из которых выступает религия. Ее задача только одна:

вполне развиться самой и дать тем самым возможность вполне развиться всем

остальным формам абсолютного (да и не только абсолютного) духа.

В связи с этим я полагаю, что взгляд Гегеля на будущее по-древнегречески

радостный. Невзирая на то, что время от времени человечество в своем

эмпирическом настоящем переживает кошмарные времена (в частности, и ныне

происходит немало удручающего), принципиально, или, как он говорил, в себе все

уже искуплено и спасено. Именно поэтому надежда нас не то что не должна

оставлять, но, более того, она под конец истории должна побуждать нас к тем

вполне определенным, конкретным действиям, о которых я обещал сказать.

Каким должен быть способ действия тех, кто берется содействовать тому, чтобы

исторические страдания людей прекратились? Я полагаю, уже ясно, что он должен

быть философским, причем не просто философским, а вполне логическим. Хотя сам

Гегель и подтрунивал над Платоном за то, что тот, дескать, слишком надеялся на

философов как на тех, кто может помочь человечеству избавиться от его бед, в то

время как следует надеяться на религию, я думаю, что без вполне логической

философии и, стало быть, без философов этой его совершенно оправданной надежде

на религию не суждено оправдаться. Человечество не обойдется без той философии,

о насущных задачах которой мы говорим сегодня. Занимаясь своим вполне разумным

делом, новейшая философия даст возможность вполне разумно совершаться всем

остальным человеческим делам. Я уверен в том, что когда те, кто считают себя

причастными к философии, встанут на эту точку зрения, у человечества в целом

появится основание гораздо менее мрачно смотреть в будущее.

И.Л.Фокин: С каким народом может быть связан тот прогресс философии, о котором

идет речь?

А.Н. Муравьев: Мне думается, что пока больше вероятия за то, что это начнется в

русском народе. По крайней мере, в нынешней ситуации он есть тот народ, который

в состоянии взять на себя начало этого прогресса.

И.Л.Фокин: Однако нынешняя ситуация в России ужасна. Здесь ничего для этого нет!

А.Н.Муравьев: Иван Леонидович, если смотреть эмпирически, то, вообще говоря,

нигде ничего для этого нет. Но меня убеждает в том, что это возможно именно у

нас, во-первых, наше сегодняшнее собрание. Оно ведь не в Германии происходит, не

во Франции и не в Англии, а именно здесь, в России. Во-вторых, я знаю, что в

некоторых индивидах, как раз принадлежащих к нашему народу, философский дух

кое-что в этом смысле уже совершил. По крайней мере, в одном индивиде, что уже

не мало и, во всяком случае, определенно свидетельствует о том, что способности

к решению столь непростых философских задач в нашем народе есть.

И.Л.Фокин: Но где работы, в которых развивается философия после Гегеля?

А.Н.Муравьев: По меньшей мере, одну работу я могу назвать. Это вступительная

статья Е.С.Линькова к изданию «Науки логики» Гегеля, появившемуся в 1997 г. в

С.-Петербурге в серии «Слово о сущем». Она называется «Становление логической

философии». На мой взгляд, название очень точное, т.е. попадающее как раз в ту

точку, в какую нужно. Пока это – одна работа (и даже не одна, если не забывать о

монографии того же автора, посвященной логическому анализу диалектики субъекта и

объекта в философии Шеллинга, не говоря уже об его составивших эпоху лекциях по

классической немецкой философии на философском факультете

Ленинградского/С.-Петербургского университета), а потом, глядишь, и какие-то

другие появятся. Не из того же источника, так из близкого, не из близкого, так

из далекого, – неважно. Главное, что философия сегодня в России, в отличие,

например, от Германии, не воспринимается как нечто музейное. Не воспринимаются

сегодня в России как нечто музейное так же искусство и религия. Вот эти

обстоятельства (о положительных науках я не говорю, поскольку далеко от них

отстою), мне думается, весьма определенно выражают способности духа нашего

народа к решению указанных задач.

Другое дело, конечно, что этот дух по-настоящему реализовал свои потенции пока

только в форме искусства (мощнее всего – в художественной литературе, музыке и

кинематографе). В форме религии этого еще не произошло, поскольку православие,

хотя и считается нашей национальной религией, на деле заимствовано нами из

Византии. Что же касается решения философских задач, то надежду вселяет то, что

для прогресса в этой области отнюдь не требуется работы всего народа. Гегель

вслед за Платоном правильно говорил, что философскую науку продвигает работа

немногих. Поскольку это положение остается в силе и для развития логической

философии, то я думаю, что этих немногих, особенно при правильной постановке

философского образования, наш народ сможет выделить из своей среды.

А то, что он ныне находится в очень тяжелом состоянии, на мой взгляд, имеет и

свою положительную сторону. Если бы мы здесь сейчас жили так же хорошо и

благоустроенно, как, например, живут люди в Германии, то к философии, религии и

искусству, мы, может быть, относились бы так же, как сегодня к ним относятся

немцы. Но хотя среди немцев, вне всяких сомнений, тоже есть люди, которым

небезразлично современное состояние этих способов духа, что касается общего тона

отношения к ним, то он там, насколько я могу судить, довольно прохладен. Как

сказано в том же апокалипсисе, «ни холоден, ни горяч». Поэтому и можно сказать,

что плохо – это не всегда и во всем плохо.

И.Л.Фокин: Однако для прогресса философии нужны не только отдельные индивиды, но

и среда, которая их поддержит. В частности, поддержит выход в свет философских

книг. А что у нас? У нас эти возможности ничтожны, особенно по сравнению с

немецкими.

А.Н.Муравьев: Мне думается, напротив, что с этим у нас сейчас дело обстоит как

раз гораздо лучше, чем прежде. Вот ваши, Иван Леонидович, книги появились с

переводами и комментариями работ Мартина Лютера и Якоба Бёме. Казалось бы, кто

нам эти Лютер и Бёме? Вроде бы никто, а заметьте, какая потребность есть в этих

книгах. Ясно, что не в Германии существует такая потребность, где все работы

Лютера и Бёме уже давно уже изданы и переизданы, а у нас, где их еще почти

совсем нет. И уж вовсе не обязательно, чтобы философской литературы издавалось

как можно больше. Напротив, лучше меньше, да лучше.

Вот что еще я в связи с этим скажу: русский народ – это очень жадный до мировой

культуры народ, причем вполне понятно, почему он до нее такой жадный, что даже

хищный. Просто потому, что у него этой культуры еще нет, а она ему очень нужна.

Отсюда у него эта замеченная Ф.М.Достоевским всемирная отзывчивость и просто

дикая жадность до образования. Поэтому многие представители нашего народа, не в

обиду им будет сказано, прямо-таки с варварской неуемностью набрасываются,

помимо всего прочего, на философскую науку, ни у кого не спрашивая на это

разрешения и часто не утруждая себя необходимой для этого предварительной

подготовкой (как, например, неистовый Виссарион Григорьевич Белинский, у

которого даже весьма скудное и из вторых рук полученное знакомство с этой наукой

дало замечательные литературно-критические плоды). Это, по-моему, совсем не

плохо характеризует русский народ и образует как раз ту весьма своеобразную и

живую среду, которая необходима для дальнейшего развития философии, хотя,

конечно, без соответствующей общекультурной и историко-философской подготовки на

науку набрасываться не хорошо.

Д.В.Миропольский: Правильно ли я понял, что та логика, которая создана Гегелем,

есть логика в себе, а та логика, которую еще предстоит создать, есть некая

сверхлогика?

А.Н.Муравьев: И да и нет. Логика, созданная Гегелем (т.е. именно его «Наука

логики», изданная и переизданная им самим в двух томах), есть произведение,

которое, вообще говоря, будет в определенном смысле лишь переписываться теми

мыслителями, которые возьмут на себя развитие логической философии после него.

Может быть, это произведение будет переписываться ими как раз те семьдесят семь

раз, о которых Гегель писал буквально за неделю до смерти в последнем абзаце

предисловия ко второму изданию «Науки логики». Я полагаю, что в результате этих

переработок гегелевская логика, оставшись той же самой наукой логики, совершенно

преобразится. Так что это будет и та же логика и не та же логика.

Я вообще считаю (и, мне думается, считаю согласно с Гегелем), что все дальнейшие

шаги развития логической философии будут переработкой того, что раньше

называлось философией и существовало в виде различных философских учений (в том

числе и в виде гегелевской системы), в единую науку логики. Вспомните: в

предисловии к «Феноменологии духа» Гегель говорит вслед за Фихте, что философия

должна прекратить быть лишь любовью к мудрости, или стремлением к знанию и

стать, наконец, настоящим знанием, или наукой. Так вот, «Наука логики» Гегеля

как раз и есть первый образец этой единой науки, которая, заметьте, при всех

превращениях, во всех фазах логического развития философии (т.е. в первом,

втором и в третьем ее заключениях), на каком бы месте ни стояло логическое, все

равно будет оставаться ее результатом. В этом смысле гегелевский образец этой

науки вечен.

Д.В.Миропольский: Чтобы философия стала вполне логической наукой, должны быть

сняты философия природы и философия духа. Как решить эту задачу? Второй вопрос.

Ясно, что когда это произойдет, положительные науки сами должны будут снимать

тот поток информации о своих предметах, который у Гегеля снимался философией

природы и духа. Как они будут это делать?

А.Н.Муравьев: Во-первых, совершенно верно, что снять этот поток

бессодержательной, исключительно-материальной формы, снять эту информацию могут

только сами положительные науки. Конечно, не сам этот поток снять, а снять

именно бессодержательность, бессмысленность этого потока, то умопомрачительное

умножение информации, которая сегодня уже не поддается осмыслению теми методами,

какими ученые раньше осмысляли ее. По-настоящему снять, освоить эту информацию

могут только представители положительных наук. Что же касается снятия природы и

духа в логическом, то эту первую задачу новейшей философии, конечно же, могут и

должны будут решить все-таки сами философы. Как ее решить, это, вообще говоря,

будет знать тот, кто будет ее решать. Поскольку я сам к этому делу не причастен,

я сейчас ничего сказать об этом не могу. Я могу только догадываться о том, как

эта задача будет решена, но мои догадки не так интересны, как само гегелевское

указание на необходимость этого снятия. Моя задача – обратить внимание на

гегелевское указание.

Д.В.Миропольский: Я тогда уточню свой второй вопрос: как положительные науки

могут прекратить вал своего эмпирического материала?

А.Н.Муравьев: А положительные науки и не должны его прекращать. Они должны

только научиться его разумно осмыслять. И тогда, как говорится, всякое лыко (а

лыка у них должно быть как можно больше), будет в строку этим самым наукам. То,

что сейчас этот вал не поддается осмыслению, а потому и выступает как вал,

заваливающий ученых (откуда и появляются у них, подобно злокачественным

метастазам, быстро умерщвляющим организм, эти узкие специализации, из-за которых

никто, за исключением единиц, иногда тоже отсутствующих, сегодня не может

ориентироваться в науке за пределами своей чрезвычайно узкой области), как раз и

есть тот фактор, который когда-нибудь побудит их к перемене способа мышления.

А.В.Скоробогатько: В первой части вашего выступления речь шла о том, что Гегель

настаивал на необходимости устных комментариев к письменным формулировкам из

«Энциклопедии философских наук». Но он же сам утверждал, что в философии речь

идет о понятиях, а не о том, что не хватает слов или времени. Как человек,

владеющий логикой, он ведь мог бы где-то хотя бы в общих чертах письменно

сформулировать то, что мы сейчас у него ищем, а не отсылать к своим устным

лекциям. Может быть, здесь вопрос более серьезный и мы тут из-за своей

субъективной веры в Гегеля не видим у него этого недостатка понятий? Проблема-то

тут встает более серьезная, логическая. Вы сами чувствуете эту проблему?

А.Н.Муравьев: Разумеется, проблема стоит именно логическая. Сам Гегель в

предисловии к третьему изданию «Энциклопедии» пишет, что, несмотря на

неоднократные попытки придать ей форму, более соответствующую науке, она

все-таки остается тем, чем была с самого начала, а именно, учебным пособием для

слушателей. Конечно, так он выражает логическую проблему, причем проблему,

стоящую прежде всего перед ним самим, а не только перед его читателями и

слушателями. Поэтому он и запрещает рассматривать текст «Энциклопедии» как

окончательный и абсолютный, не нуждающийся в устных пояснениях. Это именно так.

В связи с этим возникает вопрос: как по мере продвижения научных занятий у

Гегеля изменялось представление о системе философии? Вы знаете, что

первоначально у него был следующий план системы науки: ее первая часть – это

феноменология духа, вторая часть – это наука логики, а ее третья часть – это

философия природы и духа. Все это он намеревался изложить в строго научной

форме. Однако после неоднократных попыток реализовать этот план, который под

влиянием обстоятельств превратился в совершенствование энциклопедического

изложения системы, Гегель во втором издании «Феноменологии духа» снял с нее

титул «Система науки. Первая часть». На мой взгляд, это свидетельствует о том,

что он сам пришел к осознанию неудовлетворительности

феноменологически-энциклопедической формы системы.

А.В.Скоробогатько: Это понятно, но у меня все-таки осталось чувство, что здесь

мы в интерпретацию гегелевских слов вкладываем элемент веры. Может быть, и сам

Гегель послал нам это как элемент веры – веры в саму логику, в ее возможности и

потенции.

А.Н.Муравьев: Во всяком случае, спасибо за суждение.

А.Г.Ломоносов: Является ли, по Гегелю, религия всеобщей формой исторического

развития духа?

А.Н.Муравьев: Так, скорее всего, можно было бы сказать об эпохе модерна, т.е. о

той всемирно-исторической эпохе, в которую религия действительно выступает

всеобщей формой развития духа. Я бы, пожалуй, сейчас не стал бы однозначно

отвечать на этот вопрос потому, что это вопрос очень тонкий – настолько тонкий,

что для удовлетворительного ответа на него, выходящего за рамки простого «да»

или «нет», потребовалось бы такое время, какого у нас сейчас нет. Во всяком

случае, из ответа на первый вопрос, я думаю, следует, что гегелевская позиция

именно такова. То внимание, которое Гегель уделяет религии при рассмотрении хода

всемирной истории и при рассмотрении абсолютного духа, показывает, что, по

крайней мере, в эту эпоху она играла определяющую историческую роль. Начиная с

конца античности и до начала новейшего времени она точно являлась всеобщей

формой исторического развития духа.

Что будет дальше? Я полагаю, что положение изменится, но не в том смысле, что

религия будет вытеснена с исторической арены, а в том смысле, что она сама

переменится. Только при том условии она сохранит то значение всеобщей формы

всемирно-исторического развития духа, каким обладала до сих пор, если она

изменится, точнее, если она завершит свою реформацию – ту реформацию, которую

начал как раз немецкий народ и которую он по определенным историческим причинам

завершить не смог. Следующий мировой народ, который после него выйдет на арену

истории, только благодаря тому и утвердится на ней на какое-то время в качестве

гегемона мирового процесса, что сможет эту перемену в религии произвести, сможет

завершить ее реформацию.

С.Смирных: Не идет ли речь о том, чтобы религиозное сознание заменить логикой?

А.Н.Муравьев: Отнюдь нет. Вы только представьте себе: все человечество мыслит

логически – от грудных младенцев до стариков, от эскимосов до австралийских

аборигенов. Это ведь никоим образом не возможно. Никакими, даже самыми страшными

усилиями этот способ мышления ведь не вобьешь. Выбить из людей что-то, может

быть, и можно, а вот вбить в них вполне логический способ мышления никак нельзя.

Но если основой вполне реформированной религии (а она только тогда сможет

окончательно завершить свою реформацию, когда ее основанием станет

абсолютно-всеобщее, т.е. вполне логическое основание) выступит вполне

самосознательный дух, то это как раз и будет присутствием философского,

логического, понятийного элемента в самой стихии религиозного представления.

Причем этот элемент будет формообразующим, т.е. преобразующим эту стихию, равно

как и стихии созерцания и мышления. Именно в силу такого проникновения религия

вместе с искусством и положительными науками изменится, преобразуется в

известном смысле окончательно. Потому и следует ожидать, что если весьма велико

было изменение религии при ее переходе от католического вероисповедания к

лютеранскому, то еще более радикальное изменение она должна будет претерпеть в

результате завершения реформации. Это будут такие изменения, которые сейчас и

представить-то себе трудно. Однако именно о них идет речь уже довольно давно. Во

всех христианских конфессиях, насколько я знаю, необходимость перемен уже давно

подспудно или открыто обсуждается. Эти дискуссии идут именно потому, что

представители различных церквей чувствуют, что прежняя, историческая,

традиционная форма религиозности выдыхается или уже выдохлась.

М.Беккер: Можно ли сказать, что гегелевская система до сих пор воспринималась

прежде всего, если не исключительно, как мировоззрение? Второй вопрос: можно ли

считать, что сегодня из гегелевского учения наибольшую актуальность сохраняет

философия истории, что философия истории является самым ценным элементом

гегелевской системы, поскольку именно она помогает нам понять

всемирно-историческую роль различных народных духов?

А.Н.Муравьев: Я согласен с тем, что до сих пор система Гегеля воспринималась

именно как мировоззрение. Более того, настолько ее содержание могло быть

воспринято как мировоззрение, т.е. как раз в форме философского учения,

настолько оно уже стало культурным достоянием, всеобщим достоянием. Ведь форма

философского учения это и есть форма взгляда на мир с определенной философской

точки зрения, более или менее логически разработанной. В этом смысле гегелевская

система стоит в ряду всех остальных великих философских учений, которые тоже

были определенными мировоззрениями и воспринимались как мировоззрения. Самая

неразработанная философская точка зрения на мир представлена Парменидом, отчего

она и состоит в том, что мир есть мир мнения, не больше. Напротив, самым

логически разработанным философским мировоззрением является система Гегеля, в

которой весь многообразно определенный природный и духовный мир выступает как

единственная реальность абсолютной идеи. И настолько, насколько можно

воспользоваться плодами этого гегелевского взгляда без восприятия его логической

формы, они уже стали достоянием всеобщей культуры и даже научной культуры.

Что же касается вопроса о философии истории, то, на мой взгляд, это тонкий и

неоднозначный вопрос. Если говорить вообще, то после Гегеля философии истории с

необходимостью больше не может быть. Философия истории является необходимым

элементом новейших философских учений и после Гегеля создавать философию истории

значит длить ту старую историческую форму развития философии, которую он как раз

завершил.

В этом смысле все разговоры о народных духах по идее сегодня должны были бы

получить статус исторических разговоров. Не философско-исторических, а именно

исторических, ибо такие разговоры сегодня – дело не философов, а историков, т.е.

тех, кто хорошо знает эмпирию бытия народных духов в истории. Другое дело, что

до сих пор историки в массе своей еще далеки от того, чтобы иметь какое-то

отношение к духу именно как духу, а не только к его проявлению. Они настолько

пока еще далеки от понятия своего действительного предмета, что эта их

дистанцированность от философии и, прежде всего, от философии истории (для них,

как ни странно, именно философия истории выступает неким пугалом и

раздражителем, главным предметом недоверия) делает их пока не способными

выполнить эту историческую задачу. Именно по этой причине, мне думается,

философия история может сегодня пережить некоторый, так сказать, незаконный

ренессанс, который вроде бы и не должен быть, но вполне может быть и притом

может быть полезен не только для философов, но в большей степени для историков и

вообще для широкой публики, включая политиков. В этой современной философии

истории речь наверное зайдет и о каком-то другом духе народа или народов, кроме

тех пяти духов или царств, о которых шла речь в философии истории Гегеля. Ведь

сам предмет истории уже не в том состоянии находится, что во времена Гегеля,

что-то уже произошло после Гегеля, что нуждается не только в историческом, а в

указанном смысле даже и в философско-историческом осмыслении. И в ней, конечно,

содержание гегелевской философии истории может быть развито.

И.В.Буряк: Вы говорили о каких-то долгах философии положительному знанию,

искусству и религии. Я считаю, что это совершенно неправильное представление.

Философия никому ничего не должна! Это ей все должны, поскольку без нее не было

бы возможно историческое развитие искусства, религии и положительных наук.

А.Н.Муравьев: Разумеется, моя речь об исторических долгах философии есть

образная форма выражения проблемы и в буквальном смысле настаивать на этом

представлении я не собираюсь. О чем здесь идет речь по существу? Только о том,

что с гегелевской точки зрения, которую я сейчас пытаюсь по мере сил выразить,

дух, который Гегель называл разумным рассудком или рассудительным разумом, един.

Причем абсолютный дух един в гораздо большей степени, чем просто дух, поскольку

он есть выявившаяся сущность духа. Поэтому, разумеется, ни о каких внешних

отношениях между формами абсолютного духа речь идти не может. Я именно потому и

использовал образ исторического долга (конечно, внешний образ), что все духовное

развитие (и положительно-научное, и художественное, и религиозное, и

философское) есть внутренне-единое развитие единого духа, но это такое вечное

развитие, которое происходит во времени. Согласно Гегелю, вечность не где-то

там, по ту сторону времени осуществляется. Время потому и течет, что вечность,

вообще говоря, сама течет, хотя и не так, как время. Поэтому-то и меняются

времена, а не только часы тикают однообразно. Исторические эпохи различны именно

поэтому. Так вот, как раз вот это осуществление вечной истории во времени и

создает ту необходимую видимость, что сначала появляется и господствует одна

форма абсолютного духа, потом другая и, наконец, третья. Это, разумеется,

видимость. Конечно же, историческое развитие искусства с самого начала не без

разумности происходило, ведь искусство есть форма абсолютности духа. Разумеется,

и развитие искусства в своей классической античной форме не происходило без

философии, это совершенно ясно. Равно как ясно, что не без философии происходило

развитие религии откровения и развитие положительных наук в эпоху модерна. И в

этом смысле философия, конечно, ничего никому не должна, наоборот, все ей

должны. Более того, они ей отдают свои долги в этом едином развитии духа, отчего

и она должна отдавать свои долги им. Смысл моего образного выражения был именно

такой.

В.В.Макаров: Как вы для себя определяете предмет философии и в каком отношении

это определение находится к гегелевскому определению?

А.Н.Муравьев: Мне думается, что мое и гегелевское определения совпадут, с тем

лишь различием, что для Гегеля в состав предмета философии по необходимости еще

входило проявление этого предмета в сфере конечной реальности, а именно, в

природе и духе. Так что эти определения предмета будут по необходимости

тождественны и различны. Разумеется, гегелевская логика есть первая философия,

поскольку философия вообще есть то, что Аристотель называл первой философией. В

этом смысле она есть метафизика, а физика, равно как и психология, история,

право и другие положительные дисциплины находятся вне ее. Но по тем

обстоятельствам, о которых я говорил, у Гегеля физика, психология, феноменология

и т.д. еще с необходимостью входили в его философское учение. Не говорю уже о

том, что та проверка логического на материале конкретной действительности, как

он выразился, в его время была возможна.

Для Гегеля она была необходима для того, чтобы проверить, что то, что он впервые

открыл в «Науке логики», не есть его выдумки. Точно так же все философы до

Гегеля именно поэтому создавали философские учения, а не только выставляли свой

принцип. Они должны были проверять свои всеобщие принципы на материале конечной

действительности и Гегель вынужден был поступать также. В его время это было

возможно. Он жил в такое время, когда положительные науки находились в таком

состоянии, что он мог стать специалистом во всех науках. Сегодня это уже

невозможно, насколько я понимаю. Поэтому гегелевская система есть последнее

философское учение. Ему требовалась система из трех частей и он мог ее такой

сделать. В результате работы у него и получилось последнее классическое, т.е.

единственное систематическое философское учение.

В.В.Макаров: И все-таки, как вы определяете предмет философии?

А.Н.Муравьев: «Идея в себе и для себя» – вот как я вслед за гегелевским

определением предмета науки логики определяю предмет новейшей философии сегодня.

У Гегеля, кроме этого, в предмет философии входит еще идея в себе и для себя вне

себя, т.е. в природе, и идея себе и для себя в ее становлении из вне себя в для

себя, т.е. в духе. Сегодня этот необходимый еще для Гегеля эмпирический хвост в

определении предмета философии, мне думается, отчасти уже отпал. Он отпал еще

только в понятии, а в реальности еще пока сохранился, поскольку следующий после

Гегеля шаг в логическом развитии философии (снятие природы духом в логику) еще

не сделан. Но он, я уверен, будет сделан, поскольку это есть первая задача

новейшей философии. Собственно, эта уверенность и подвигла меня на это сообщение

о задачах новейшей философии в связи с гегелевским учением об абсолютном духе.

Есть еще вопросы? Нет? Тогда, пожалуйста, высказывайтесь, если есть охота.

Выступления

(Из-за недостаточно отчетливой записи все выступления приводятся в изложении.)

А.В.Скоробогатько: Гегель говорил, что дух настолько силен, что он несет в себе

все необходимые потенции и обязательно явит себя в той форме, в которой он

должен себя явить. Вопрос, мне кажется, вот в чем: почему же он до сих пор не

явил себя в достаточно зрелом логическом виде? Отсылать к эмпирикам, мне

кажется, не годится, поскольку они никогда не хотели говорить на философском

языке и ждать от них требования новой логической формы философии, на мой взгляд,

не приходится. Это наша отчасти субъективная вера, что они когда-то к философии

обратятся. Да и состояние современного философского образования не позволяет на

это надеяться. В Институте философии РАН финансирование, я думаю, достаточное,

но что необходимого производят его сотрудники? Как я мог лично убедиться из

общения с ними, ничего. Поэтому и остается надеяться, как и во времена Гегеля,

лишь на отдельных энтузиастов и на сам дух, конечно, если он этого востребует.

Проблемы стоят гораздо более серьезные и они не состоят ни в материальном

факторе, ни даже не в социальном заказе. Другим областям знания, кажется, совсем

не нужна философия, ибо у них совсем иной уровень и иные задачи.

Но, с другой стороны, смотря на то, как теперь мыслят (а уровень мышления

сегодня не может, конечно, вызывать ничего, кроме иронии), нужно приветствовать

все попытки вслед за Гегелем обратить внимание на логическую сторону мышления.

Даже если наша субъективная вера в то, что можно дальше развивать логическое

после Гегеля, есть ошибка, это все равно плодотворно.

И.Л.Фокин: Я не совсем согласен с прозвучавшей формулировкой того, что такое

гегельянство. В Германии вообще гегельянцы исходили из того, что дальше Гегеля

пойти нельзя, нужно только правильно понять и трактовать его философию. Новых

задач по развитию системы в логическом смысле они перед собой не ставили и не

скрывали этого. Это не считалось чем-то ретроградным, музейным и т.д. Они

исходили из того, что гегелевская система есть безусловно последняя форма

системной философии и дальше ее развивать значит только эмпирически

перерабатывать. И в этом отношении в том, о чем мы сегодня говорили, я не вижу

никакого нового шага по отношению к тому, что мы ожидаем от философии. То, что

будет, не будет чем-то иным, прогрессивным по отношению к якобы недоработанной

системе Гегеля. Это будет та же система Гегеля, только в переработанной форме ее

эмпирического осмысления, лучше изложенная на русском языке. Мы будем заниматься

музейной, в хорошем смысле, деятельностью. Надо только определиться, насколько

это необходимое, достойное занятие сегодня на русской почве, насколько она уже

созрела для чего-то иного, принципиально нового.

Я считаю, что она для этого не созрела и что те ожидания, которые вы считаете

обоснованными в философско-историческом плане, больше напоминают религиозные и

даже мессианские ожидания. Конечно, без этой веры в самих себя, в свой разум

ничего в принципе не бывает в жизни. В этом смысле ваш пафос совершенно

обоснован, но это скорее призыв к началу, наконец, философствования. И тут,

вообще говоря, неважно, с кого начинать – с Гегеля, с Канта или с Фихте.

Главное, чтобы к философии было отношение серьезное, не дилетантское. И тут не

надо эти задачи абсолютизировать и полагать, что это – проблема философии вообще

как мирового логоса. Это наша национальная проблема, которую мы, наверное,

разрешим, дай Бог. Но кичиться перед той же Германией с ее музейным отношением к

философии нам пока нечем.

Давайте посмотрим внутрь своей собственной недавней истории и спросим себя, а

была ли у нас вообще философия и не является ли та рецепция гегельянства,

которой мы в наших лучших представителях так гордимся, всего лишь случайным,

гениальным проявлением всеобщечеловеческого начала в русском народе? Но возможно

ли при таком случайном отношении к философии и к отдельным философам и

институтам вести речь о каком-то системном принципе?

С.Смирных: Первое возвращение духа к логическому в результате гегелевской

системы, о котором вы говорили, можно представить как первое осознание духом

своей природы, своего, так сказать, логического генома. В непрерывном изменении

своих носителей ДНК сохраняет свое тождество. И сколько бы раз это не

происходило, ДНК будет возвращаться к этой своей неизменности, к простоте, к

простой форме науки логики. Если этот процесс осознан и завершен, он механически

будет сам собой повторяться, он отпущен на свободу, сам по себе осуществляется в

философии природы и философии духа. Он снят в этом смысле, он сохранен, но

сохранен в субъективном духе.

Отсюда второе умозаключение возникает – отношение духа к природе как

непосредственная вторая посылка. Заметьте, это не опосредованная, а

непосредственно принадлежащая самому духу, самой субъективности природа.

Унаследованная, принадлежащая духу природа. Она еще не снята духом, а просто

присвоена им. Она еще не положена свободно, а есть результат исторического

процесса перехода. Вынужденно получена. Это как переход от мышления к воле. Тут

отношение духа к своей природе непосредственно, как к вожделениям. Но тут

начинается свободное отношение к своей непосредственной природе. Это и есть

рефлективное отношение к ней в науке – то, что до науки началось в религии.

Здесь происходит освоение, полагание своей собственной природы, объективация

свободы субъективного духа. Отсюда у Гегеля здесь и сама форма умозаключения,

которая есть лишь субъективная форма понятия.

Ну а третье умозаключение – это уже уровень божества.

В.В.Макаров: Дело, которое делает для себя и для нас А.Н.Муравьев, заслуживает

должного внимания и всяческой поддержки. Оно состоит в прояснении важнейших

пунктов философского содержания, выступающего в различных его формах – в

исторической, феноменологической и логической. И самое главное, интересное и

насущное – это его попытки понять и развить потенции, имеющиеся у спекулятивных

мыслителей классической поры и прежде всего у Гегеля. Думаю, что эти попытки

наверное будут когда-нибудь отблагодарены – и современниками, и потомками.

Вместе с тем, на правах правоверного, записного гегельянца я остановлюсь на

некоторых моментах поднятой темы и предложенного Андреем Николаевичем материала.

Тем самым продолжу нашу давнюю полемику о предмете философии, о котором я не зря

задал ему вопрос, чтобы еще раз выслушать четкий и определенный ответ.

Прежде всего, остановлюсь на §571 «Энциклопедии философских наук». Завершая

рассмотрение религии, ее понятия как процесса опосредствования духа самим собой,

Гегель замечает, что в ней дух «развился до высоты мышления» и что «в этой форме

истины (в форме мышления) истина есть предмет философии». Далее он пишет, что

«этот результат есть в себе и для себя сущий дух», «объективно саморазвивающийся

дух» и что философия есть единство «свободного мышления» и «в себе и для себя

сущего содержания». Свободного мышления, т.е., во-первых, обладающего

самосознанием и, во-вторых, такого, которое, как пишет Гегель, само есть

формальный момент абсолютного содержания.

Мне кажется, это место и все другие места из раздела «Абсолютное знание» в

«Феноменологии духа» дают мне право на убеждение, что предмет философии для

Гегеля, от его ранних работ до «Философии права» и «Энциклопедии», есть дух,

абсолютный дух. Это много, это серьезно, особенно в связи с выдвинутым здесь

Андреем Николаевичем положением, что логическое должно быть собственным

предметом философии – первой философии и никакой другой, никакой второй.

Дело в том, что для Гегеля логическое есть самосознательный разум. Логическое

есть, конечно, высокая, высочайшая сфера. Логическое есть высочайшая сфера

прежде всего потому, что по форме и содержанию оно есть сфера сущности духа,

сфера свободного мышления. Дух нигде в своей сущности и в своей чистой форме не

выступает, кроме как в этой сфере. И мне кажется, что нет ничего неправильного в

том, что Гегель дает повод к пониманию логического, логической формы как

мышления. Гегель очень часто и корректно, совершенно правильно пишет, что это –

сфера чистого мышления. Конкретней логического ничего не бывает, разве что сам

дух в его сущей наличности и в его самосознании себя, т.е. как абсолютный дух.

Поэтому логическое у Гегеля в §574 не проверяет себя в философии духа и

философии природы, как приводит в собственном переводе Андрей Николаевич.

Немецкое die Bewaehrung у Гегеля это не проверка, ибо проверка всегда есть

что-то внешнее (кто-то внешний что-то с чем-то делает, манипулирует). Здесь же –

сфера духа и его знания себя, т.е. знания им своего бытия, своей природы, и

«bewaehrte» значит «удостоверенное». Тут не надо проверять, тут дух должен

удостовериться в том, что составляет действительность его сущности, в том, что,

помимо природы, составляет различные формы его бытия – антропологическую,

феноменологическую, психологическую и историческую. Потому что дух живет во

времени, этот дух себя видит и созерцает в природе, и все это – его деяния, это

его заботы, это его радости и его горести. Это тот предмет, который постоянно

провоцирует его на осознание того, что он есть в действительности, потому что он

может быть, развиваться одним способом, а знать себя – другим способом.

Поэтому мне и представляется, что сведение предмета философии к логическому есть

его умаление – умаление и самого предмета философии, его дела, и того, что

понимал под предметом философии Гегель.

Я должен еще заметить, что часто встречающееся в гегелевских текстах различие

сущего разума и самосознательного разума, конечного духа и бесконечного духа

есть очень важное различие, выражающее различные формы бытия единого разума,

единого духа и его отношения к себе самому. Поэтому когда я сталкиваюсь с

проводимой в текстах Андрея Николаевича трактовкой форм абсолютного духа

(искусства, религии и философии) как форм отношения субстанции и субъекта, мне

это представляется совершенно неприемлемым перенесением в самое мощное,

абсолютное содержание отношений конечного сознания и самосознания. Абсолютный

дух есть единая субстанция-субъект, и никакого отношения субстанции и субъекта в

нем быть не может. Дух есть субстанция и субъект себя самого. Поэтому ни

искусство, ни философию, ни религию нельзя расщепить на отношение субстанции и

субъекта. Это некорректно. Поэтому я не нашел какого-то оправдания тому, что

искусство, религия и философия рассматриваются Андреем Николаевичем как ступени

движения от субъективного единства субстанции и субъекта в искусстве через их

объективное единство в религии к, наконец, абсолютному единству в философии. Все

эти способы духа именно потому, что они есть способы абсолютного духа, если

хотите, абсолютно-объективны.

Есть еще несколько ньюансов, на которые я хотел бы обратить внимание.

Во многом аргументация письменного доклада Андрея Николаевича опиралась на §554

«Энциклопедии» – второй параграф гегелевского учения об абсолютном духе. На мой

взгляд, содержание этого параграфа не дает возможности говорить о каком-то

пиетете Гегеля перед религией, о том, что он отдает ей какое-то преимущество по

сравнению с другими формами абсолютного духа. Но почему в нем уделено внимание

именно религии? Почему эта сфера, по Гегелю, может быть в общем охарактеризована

как религия? По той простой причине, что религия является той первой

исторической формой, в которой дух достигает понимания себя как духа. Она раньше

достигла этого, чем философия. Исторически и по природе вещей религия раньше,

чем философия, постигает абсолютное как дух – именно поэтому Гегель здесь и

говорит о ней. Это не значит, что она – самое высшее здесь. Поэтому «im

allgemeinem» здесь означает только «в общем», или «в общем виде» (это просто

речевой оборот), а не «всеобщим образом», как перевел Андрей Николаевич.

Характеризовать что-либо всеобщим образом вообще нельзя. Характеристика – это

особенная форма, еще предшествующая понятию и его определениям. Всеобщим

образом, если угодно, Гегель рассматривает религию в философии религии. Но нигде

я не встречал, чтобы он снял шляпу и склонил голову перед религией. Всюду он

рассматривает искусство и религию откровения как в себе разумные предпосылки

философии. Философ может быть лютеранином, православным, писать пейзажи и т.п. и

это нисколько его как философа не умаляет, а, наоборот, обнаруживает широту его

индивидуальной натуры, видящей дух во всем. Никакой ущербности в этом нет.

И еще я хотел поддержать бы Игоря Буряка в том, что у философии нет никаких

долгов перед иными способами духа. Из того, что философия рассматривает иные

способы бытия духа как свои предпосылки, не следует, что она им чем-то обязана.

Но вместе с тем у нее нет никакого повода снисходительно относиться к ним как к

никчемным или исчерпавшим себя. Ничего такого не должно здесь ни возникать, ни

вытекать. Мне кажется, что разумное отношение философии к феноменологическим,

историческим формациям духа и к их превращениям в будущем состоит в том, чтобы,

имея свой предмет таким, как его развивал Гегель, выявлять, познавать и

раскрывать для других способов духовного бытия понятие их собственной сферы. Вот

это есть то, чего они не могут делать, занимаясь своим делом, а философия может

сделать, потому что она занимается абсолютным и его собственной реальностью, а

именно природой и духом.

скачать muraviov_o_hegele.zip

Воспроизведение фрагментов (цитат) из этого текста, возможно только с указанием

ссылки (для сайтов гиперссылки) на сайт ФИЛОСОФ&Я. Воспроизведение текста

целиком в средствах массовой информации и/ или на серверах сети Интернет

возможно только с письменного разрешения автора сайта Климентьева В. Информация

Муравьев А.Н. Учение Гегеля об абсолютном духе и задачи новейшей философии. Доклад на теоретическом семинаре Санкт-Петербургского общества классической немецкой философии (28 февраля 2007 г.). Опубликован на сайте В. Климентьева ФИЛОСОФИЯ&Я // http://philosophiya.ru/uchenie-gegelya-ob-absolyutnom-duhe-i-zadachi-noveyshey-filosofii-muravev-an