славянo-иранские_отношения (Трубач)

Трубачев О.Н.

Из славяно-иранских лексических отношений

// Этимология 1965. М., 1967. С.3–81; Труды по этимологии. Т.2. М., 2004. С.25–102.

Оригинальные исследования по этой теме ограничиваются трудами J.Rozwadowski (1915 г.) и A.Meillet (1926 г.), причем первый отрицает наличие следов праязыковых отношений славянского с иранским, восходящих к ареальным контактам диалектов эпохи праиндоевропейского, допуская лишь позднейшие вторичные заимствования в славянский из иранского, то последний, А.Мейе, напротив, настаивает на глубокой древности и значимости их взаимодействия. При этом, если мнение польского слависта в литературе пользуется большим вниманием, то причина не в большей доказательности его мнения, а в растущей популярности идеи особой роли вторичных языковых сближений, языковых союзов, вообще пространственного аспекта в интерпретации языковых фактов, и еще – в принимаемом a priori тезисе монолитности праславянского языкового пространства, признании любого лексического факта, независимо от его реально засвидетельствованного статуса, в качестве общеславянского. В то же время, несмотря на относительную неразвитость древнеиранской диалектологии и лингвистической географии, здесь наблюдается существенный прогресс, правда, безотносительно проблем внешних связей иранского вообще и со славянским в частности. Впрочем, традиционные представления о диалектном единстве, нерасчлененности скифо-сарматского языка в значительной мере схраняются, например, в работах В.И.Абаева, постулирующего прямую преемственность или даже историческое тождество скифско-сарматского, аланского и осетинского языков, причем любое несоответствие их лексического состава (в частности, отсутствие в осетинском следов скиф. baga- ‘бог’) однозначно трактуется как утрата, а не изначально возможное диалектное явление. Но во всяком случае сейчас диалектная дифференцированность скифосарматского и вообще восточноиранских языков становится общепризнанным фактом, с которым нельзя не считаться в исследовании внешних связей и контактов этих языков. К сожалению, пока при сравнении славянского с иранским последний также выступает гомогенным монолитом и основным источником сравнительного материала остается Авеста с богатым, но и архаическим словарным фондом. В высшей степени показательно, что изучение среднеиранских (хорезмийский, сакский, согдийских) и новоиранских языков (в частности Памира и индо-иранского пограничья) обнаружило целый пласт лексики, отсутствующий в иранском (и новоперсидском), но имеющих точные соответствия в славянских, балтских, германских. Все это убеждает в необходимости переноса славяно-иранских языковых отношений из традиционного общеславянского плана в план праславянской диалектологии и лингвистической географии, реальную возможность чего должны иллюстрировать предлагаемые ниже примеры.

Восточная Европа в I тысячелетии до н.э.

Хабургаев Г.А. Становление русского языка. 1980. Карта 1:

Археологические культуры:

1 – локальные варианты скифской и

скифоидных культур VII–VIII вв. до н.э.

2 – ареал близкородственных культур балтов

3 – ареал милоградских городищ

Топонимические ареалы:

4 – северная граница иранской гидронимии

и отдельные иранские гидронимы

5 – ареал сплошной балтской гидронимии

6 – юго-западная граница гидронимов

финно-угорского присхождения

В ряду лексических связей скифско-иранского с угро-финскими, дако-фракийскими, балтскими, германскими и славянскими первые должны быть признаны наиболее древними и многоплановыми, а последние – самыми молодыми. Если исключить древнейшие, эпохи индоиранской древности, и новейшие, периода аланско-(осетино-)восточнофинских контактов, факты иранско-финноугорских соответствий, синхронные ирано-славянским заимствованиям скифской поры, то оказывается, что вопреки распространенному мнению о параллельном проникновения немногочисленных иранизмов в общеславянский и финно-угорские, например, праслав. *bogъ и мордов. pavas, pas ‘бог’ относятся к разным иранским диалектам: в славянский заимствована форма, утратившая конечный согласный, что характерно для северно-причерноморских скифско-сарматских диалектов, тогда как мордовское слово восходит к более архаичному иран. *baγas, наличие же в мордовском формулы azorin’e pas вообще отражает доиранскую огласовку *asura- (ср. авест. ahura- ‘господин, господь’), что указывает на разновременное и независимое заимствование иранского слова в финно-угорский и славянский.

Интересный эпизод языковых отношений представляют германо-иранские лексические связи, временная протяженность которых и локализация, в том числе относительно праславянских диалектов, недостаточно ясны, хотя наличие иранизмов в северныз и западных германских языках не может быть связано с позднейшими готско-иранскими (аланскими) отношениями. К тому же германо-иранские отношения наряду с заимствованиями в германский из иранского включают также и параллели в лексике и словообразовании, и заимствования из германского в иранский. В частности, германизмом является осет. æluton ‘пиво’, известное уже скифскому (ср. имя Αλουθαγος в Ольвии), из герм. *aluþ, англосакс. ealođ ‘пиво’; хотя более многочисленны восточноиранские заимствования в германском: герм. *paþa- (англ. path, нем. Pfad ‘тропа’) ~ авест. paθ ‘путь’; герм. *hrussa- (исл. hross, англ. horse, нем. Roβ ‘лошадь’) ~ осет. urs, vurs ‘жеребец’; исл. refr ‘лиса’ ~ осет. rūbas, robas то же; специально готско-иранскими являются лексические параллели: гот. waurk : авест. varz- ‘делать’; гот. waurstw: авест. varəštva ‘свершение’; несомненно под иранским влиянием образованы такие готские воинские термины, как hunda-faþs ‘сотник’, þusundi-faþs ‘тысячник’ при др.перс. θata-pati-, hazahra-pati- и др.

Особую значимость в теме языковых контактов иранского имеют балто-иранские лексические связи, которые долгое время отрицались едва ли не полностью, еще в 1954 г. Порциг утверждал, что все схождения балтского с арийским носят характер общих архаизмов, сохраняющихся на периферии ареала. Однако постепенно накапливаются факты, свидетельствующие об обратном, уже выявлено немало примеров специфической близости балто-иранских параллелей в словообразовании, лексике, терминологии, а также прямых заимствований, как правило, из иранского в балтский, пока, правда, только на уровне констатации, без далеко идущих общих выводов.

Ниже приведены некоторые новые и уже давно известные примеры балто-иранских лексических контактов, включая лексические параллели, совместные инновации и схождения словообразования и семантического развития, охватывающие преимущественно восточноиранские и все балтские языки или часть их, а также предположительные заимствования из иранского в балтский, в частности:

• лит. mẽtas ‘время’, мн. mẽtai ‘год’, лтш. mets ‘промежуток времени’ ~ помимо алб. mot ‘год’, ср. хорезм. miθ, согд. myδ, шугн. mēθ, ягн. mēt, язг. mīθ, ‘день’, осет. met, mit ‘снег’ < иран. *māθya- из и.-е. *mē-t-i̯-o- в противоположность балтскому из и.-е. *me-t-o- от общего корня *mē- ‘мерить’;

• лит. piẽtūs ‘обед, время обеда, полдень’ ~ авест. piθwa-‘пища’, осет. fyd ‘мясо’ < иран. *pitu-, ср. др.инд. pitu- ‘пища’, ст.сл. питати, пишта, но балт. *peitu- и индо-иран. *pitu- объединяет u-основа;

• лит. plonas ‘тонкий’, лтш. plans ‘плоский, ровный’, plãns ‘глиняный пол’, др.прус. plonis ‘ток, гумно’ ~ памир. санг. frūn ‘полка, доска’, вахан. rün и др. < иран. *frāna- < *plāno-;

• лит. šalti ‘мерзнуть, лтш. salt ‘замерзать’ ~ осет. sælyn ‘мерзнуть’, sald ‘холод’, авест. sarəta-, н.перс. sard ‘холодный’;

• лит. aliotis ‘неистовствовать’, лтш. ãlêtiês ‘буйствовать’, ãļa ‘безумец, дурак’ ~ авест. ara-, согд. r’k [*āraka-] ‘безумный, дикий’, осет. ærra ‘сумасшедший, безумный’;

• лит. šūdas, лтш. sũds ‘помет, навоз, дерьмо’ ~ помимо глоссовых названий свиного помета и спермы греч. υσ-κυθα· υος αφοδευμα, κυθνον· σπερμα (Гесихий), ср. авест. xšudra- ‘semen’ – как и балтское из и.-е. *k̑sudh-/*k̑sūdh-;

• др.прус. keutaris ‘голубь’ ~ иран. kabūtar ‘голубь’ с многочисленными отражениями в восточных иранских при специфическом соответствии лит. balandis, лтш. baluodis ‘голубь’ ~ осет bælon ‘голубь’;

• лит. kakta ‘лоб’ ~ согд. čakt ‘лоб’;

• лит. kūšỹs, лтш. kūse, -is ~ перс. kus, др.инд. kukşi- ‘чрево’. К числу заслуживающих внимания относятся балто-восточноиранские сближения в области земледельческо-скотоводческой терминологии: лит. miežys ‘ячмень’ ~ иран. maiz- ‘сеять’; лит. duona ‘хлеб’ ~ иран. dānā, ср. др.инд. dhānā ‘зерно’; лит. javai ‘хлеб в зерне’ ~ авест., др.инд. yava- ‘зерно’; лит. sviestas ‘(сливочное) масло’ ~ авест. xšvid- ‘молоко’.

Особый интерес представляет соотношение западнобалтского и восточноиранского названий вечера. Все древние индоевропейские названия вечера отчетливо диалектны, образуя четкие ареалы: лит. vãkaras, лтш. vakars, ст.сл. вечеръ (1); греч. (f)εσπερα, лат. vesper(a), ирл. fescor ‘вечер’, кимр. gosper, брет. gousper ‘канун’ (2); др.в.нем. ābant, др.сакс. āband, др.англ. æfen, др.исл. aptann (3) при стоящем особняком арм. gišer ‘ночь’. Наличие др.прус. bītai ‘вечером’ из *bītan ‘вечер’ означает, что ареал праслав. *večer и вост.балт. *vakaras (как область сохранения одинаковых архаизмов) перекрывается зоной отсутствия этого (*u̯ekero-s) или близких (*u̯esper-, gišer) названий вечера в германском и западнобалтском, но также и в восточноиранском, причем два последние объединяет единство словообразования и внутренней семантики инновации: др.прус. *bītan из причастия *ab-ī-ta-, ср. лат. ob-itus (solis) ‘заход (солнца)’ ~ вост.иран. *abi-ayāra- (откуда хорезм. biyāri, ягноб. vĭyora, язгул. biyir ‘вечер’, шугн., рушан. biyōr ‘вчера’, парачи wyār ‘ночь’), правда, иранское название связано с лексемой ‘день’, ср. авест. ayar- (сюда же осет. izær ‘вечер’ < др.иран. *uz-ayara-), однако иран. *ayara- ‘день’ несомненно содержит в основе и.-е. *ei- ‘идти’ (откуда с тем же суффиксом -r- нем. Jahr ‘год’ и другие родственные обозначения времени, ср. лат. ae-u-om ‘век’, гот. ai-w-s ‘время, вечность’, греч. αι-(f)εν ‘всегда’ и, возможно, хетт. ei̯a- как обозначение символа вечности)¹, причем корень *ī-/*еi- в обоих случаях оформлен приставкой *ab(i)-, т.е. представляет западнобалто-иранский лексико-словообразовательный параллелизм (отношение к ним герм. *abanda-/*abana- не ясно).

Не менее убедительным, чем наличие параллелизма и совместных новообразований в лексике, доказательством общения носителей западнобалтских и восточноиранских диалектов являются прямые лексические заимствования, к которым относятся, кроме уже давно отмеченного как древний иранизм лит. vãnagas, лтш. vanags ‘ястреб’, также лит. ait(i)-varas ‘летучий дух, змей; кошмар’ (см. ниже) и вероятно: лит. nãmas, мн. namaĩ ‘дом, жилье’, лтш. nams ~ иран. *nam- ‘жилье, дом’ < и.-е. *domo-; лит. spindeti ‘блистеть, сиять’, spitras ‘подслеповатый’, spitreti ‘плохо видеть’ ~ авест. spita ‘белый’, др.перс. spiθra- ‘светлый’, т.е. балт. *spit(r)- точно соответствуют иран. *spit(r)- < и.-е. *k̑u̯it-r-, откуда исконные балтские формы лит. švisti ‘светать’, šviesti ‘светить’, svitrus ‘мигающий’ и т.д.; лит. manta ‘имущество, пожитки’ при nom.pr. Nor-mantas, Algi-mantas (ср. Mont-vila) с внутренней формой ‘имеющий нечто, владеющий, обладающий чем-то (что названо в первой части имени)’, например Algi-mantas : alga ‘мзда, плата’ ~ формант -mant-/-vant- в иранских прилагательных типа авест. gaomant- ‘обеспеченный, изобилующий скотом, быками’, др.инд. gomān ‘владеющий скотом’, авест. haoma-vant-, др.инд. soma-vant- ‘содержащий сому’, т.е. налицо функциональное тождество формантов балт. -manta-: иран. -mant- с общей семантикой ‘изобилующий тем, что означает имя’ (заимствование либо влияние иранской модели и форманта). В качестве балто-иранских лексических сближений должны быть отмечены лит. daina, лтш. dalņa ‘народная песня’ : авест. daena- ‘религия’, др.перс. *daina. ‘закон’, ср. в семантическом отношении др.инд. dhena- ‘голос, речь, молитва’, сюда же рум. (из дакийского?) грустная народная песня doina.

Гидронимия Верхнего Поднестровья и Среднего Поднепровья в I тысячелетии н.э.

Хабургаев Г.А. Этнонимия Повести временных лет. 1979. С.76. Карта 12:

1 – северная граница черноземов; 2 – зона лесостепи; 3 – ареал черняховской культуры;

4 – скопления тясминско-побужских памятников типа Пеньковка; 5 – раннеславянские памятники типа Корчак;

6 – раннеславянские памятники Левобережья; 7 – юго-западная граница ареала роменско-боршевских городищ;

8 – южная граница сплошной балтской гидронимии; 9 – отдельные балтские гидронимы южнее основного ареала;

10 – архаические славянские гидронимы; 11 – иранские (скифосарматские) гидронимы в бассейне Днепра;

12 – западнобалканские (иллирийские) гидронимы; 13 – германские гидронимы Днестро-Днепровского бассейна;

14 – гидронимы восточнобалканского (дако-фракийского) происхождения

Благодаря значительным успехам, достигнутым в изучении гидронимии Восточной Европы и, в частности, Днепровского бассейна², где удалось выявить целые цепочки балтских и иранских речных названий по Сейму (ср. иран. Осмонь, слав. калька Каменная Осмонька) и Десне, впервые был получен материал, позволивший не только доказать факт непосредственных прямых балто-иранских контактов, но и осуществить в отношении древних (западно-)балто-(восточно-)иранских ареальных контактов точную конкретно-географическую локализацию на местности, именно в бассейне Сейма и Десны, где на ограниченном пространстве в пределах одного гидронимического ландшафта были обнаружены несомненные иранские и балтские названия, включая случаи калькирования, например, в Подесенье речка Лисичка –Ропша (иран.) с притоком Лопанкой (балт.). Относительно контаков иранского с другими языками, в том числе и со славянскими, такой точной локализации достичь не удается³.

Характеризуя славяно-иранские лексические отношения, необходимо прежде всего отделить исключительные славяно-иранские инновации и бесспорные заимствования, удалив случаи, имеющие более широкие соответствия в других индоевропейских языках и просто сомнительные⁴. В итоге остаются единичные культурные термины: *bogъ, *kotъ, *čьrtogъ, *gun’a, *kordъ, *korgujь, *toporъ, причем если иранские соответствия названий загона для скота, дворца, шерстяной одежды, боевого ножа, коршуна и топора зафиксированы и сомнений не вызывают, то общеславянский характер может быть признан только для трех – *kotъ, *gun’a и *toporъ (остальные – региональные южнославянские), но именно они, несомненно будучи древнейшими, распространены далеко за пределы славянского: kata- проникло до Скандинавии, tapara- в западнофинские языки, демонстрируя способность таких культурных терминов легко и самостоятельно переходить из одного языка в другой, не требуя прямых контактов с языком-источником. Таким образом, либо нужно вслед за А.Мейе признать, что славянский не заимствовал сколько-нибудь заметным образом слова из скифского, хотя территориальное соседство носителей этих языков в период второй половины I тыс. до н.э. – первых веков н.э. не вызывает сомнений, либо искать причины столь своеобразной ситуации в порочности традиционного подхода к ирано-славянским связям как ‘общеславянским’, без учета диалектного характера праславянского и восточноиранского. Обращение к диалектной лексике праславянского, напротив, сразу обнаруживает следы весьма активного взаимодействия славянских диалектов с иранскими.

Особое место среди свидетельств древних контактов славян и иранцев занимает праслав. *bogъ, известное всем славянским языкам и отличающееся бесспорным тождеством формы и семантики слав. *bogъ : иран. baga- ‘бог’, но при этом иран. baga-s, обнаруживающее все признаки типично иранской семантической инновации, охватывает не все иранские и даже не все восточноиранские диалекты: если древнеперсидский знает baga- в значении ‘бог’, то, например, Авесте это значение неизвестно, в ней слово употребляется в архаическом праарийском значении ‘доля, часть, жребий’; не известно это слово и восточноиранскому осетинскому языку. Сравнение с др.инд. bhagah̩ ‘господин, податель благ’, в том числе в качестве эпитета при именах второстепенных божеств, свидетельствует, что значение ‘бог’ присуще в полной мере только некоторыи иранским диалектам и праславянскому (более общее первичное значение ‘доля, счастье, богатство’, кстати, присутствующее и в славянском, обнаруживается, кроме иранского и индоарийского, также во фригийском, ср. Зевс Βαγαιος, согласно глоссе Гесихия, греч. φαγειν ‘поедать’, др.инд. bhajati ‘распределяет, наделяет, участвует, вкушает’). Однако нельзя не учитывать внутриславянских связей слав. *bogъ, ставящих под сомнение иранское заимствование; ср. слав. u-bogъ, ne-bogъ, bog-atъ, sъ-božьje, допускающие реконструкцию исконного раннепраславянского *bogǔ ‘богатство, достояние’ как основы целого словообразовательного гнезда (ср. *sъ-božьje : *bogъ как *sъ-čęst-ьje : *čęstь ‘часть’), что обычно является свидетельством против заимствованного характера лексемы. В данном случае славянский и иранский одинаково располагают всеми необходимыми элементами семантического ряда: ‘благо’ > ‘податель благ’ > ‘бог’, то есть могли осуществить развитие нового значения самостоятельно, независимо (ср. др.инд. bhagah̩ ‘податель благ’ и еще более показательное греч. μέρος > Μοι̃ρα). По сути, здесь налицо сохранение общего архаизма (слав. *bogъ ‘богатство, доля’ – авест. baγa- ‘доля, жребий’), сильно подрывающего гипотезу общей ирано-славянской семантической инновации или заимствования, скорее можно предположить иранское влияние, успех которого объясняется наличием благоприятных предпосылок в славянском.

Для окончательного вывода о характере отношений слав. *bogъ – иран. *baga- небесполезно обратиться к антропонимии, отличающейся исключительным консерватизмом. Славянские личные имена составляют вместе с индо-иранскими особую (восточную) группу, куда, например, балтские не входят, зато славянские и иранские обнаруживают особенную близость специальных инноваций как результата иранского влияния скифской эпохи. Таковы прежде всего теофорные имена со вторым компонентом ‘бог’ (балтский, вообще богатый двуосновными композитами, теофорных имен не знает), которые определенно обнаруживают иранские кальки, если не прямые заимствования из иранского, слав. Boguchwal (пол., чеш., др.рус.) < *Baga-xvarna- (перс., мид. Baga-farna- ‘славный перед богом’; слав. *Bogo-danъ < *Baga-data- (мид., др.перс.); в Авесте имена с элементом baga- отсутствуют, но в скифосарматском именослове известны Βαγης, Βαγιος (Горгиппия), имеющие восточноиранский облик (ср. согд. βγw’rz – Vaγ-warz < *Baga-varza- ‘боголюб’ при согд. βγ-:*βαγ ‘бог, господь, господин’, манихейско-согд. βγν-: *vagn- ‘храм’, ср. слав. *božnь-ica; сак. vaga-, vaka ‘бог’; кушан. ΒΑΓΟ; ср. западноиранские личные имена др.перс. Baga-gaya, Baga-vīra в эламских табличках из Персеполя).

Очевидно, что проблема слав. *bogъ сохраняет актуальность и при новом подходе к изучению славяно-иранских лексических отношений. Повсеместное распространение этого слова в славянских языках исторической эпохи необязательно совпадает с ареалом его первоначального употребления в праславянских диалектах; иранизм мог распространяться и вторично, пересекая внутриславянские диалектные границы, что зависело от многих факторов, в том числе и от характера термина.

Пример вторичного самостоятельного распространения первоначально узколокального иранизма внутри славянской языковой общности дает, возможно, этноним *xъrvati, центр иррадиации которого должен был находиться в области перемышльских хорватов Древней Руси, откуда с миграциями это название распространилось на запад, до Эльбы, и на юг, к побережью Адриатики. Самое иранское происхождение слав. *xъrvat- доказывается иран. nom.pr. Χοροαθος в надписи II–III вв. н.э. из Танаиса⁵, от иран. *harvatā-/*haurvatā- (вероятно, этнонима с характерным скифосарматским плюралем -ta-, ср. Σαρμαται, Σαυρομαται), связанного с авест. haurvatāt- ‘целостность, сохранность, здоровье’.

Отчетливо региональный характер обнаруживает распределение, с одной стороны, в польском и словацком диалектного *svьrkъ ‘ель’, с другой – распространенного во всех славянских языках обозначения хвойного дерева *smьrkъ/*smьrčь/*smerkъ в значении ‘кедр, можжевельник, пихта, ель’, считающегося этимологически неясным (обычно сопоставляется с арм. mair ‘кедр, сосна’), однако и формально, и семантически полностью соответствующего иран. *sr̥va-/*sr̥ma- или более поздним хронологически *sarva-/*sarma- ‘кипарис, можжевельник’, причем колебания формы праславянского указывают на заимствование из разных иранских диалектов: *sr̥vaka-/*sarvaka-; *sr̥maka-/*sarmaka- с иранским именным суффиксом -aka-. Еще один пример диалектного заимствования из иранского слав. *svinъ/*svinьcь ‘свинец’ (ц.слав., рус., укр., словен.; ср. лит. švinas, лтш. svins ‘свинец, цинк’) при вост.иран. *spana- ‘железо’, хорезм. ispani, согд. ’spn-, памир. *sepen- из и.-е. *k̑u̯eno-, тогда как и.-е. *k̑u̯īno- > слав. *svinъ ‘светлый металл’.

На основании изложенных материалов можно полагать, что первоначально имел место контакт скифосарматских восточноиранских и части праславянских диалектов и только позднее отдельные иранские заимствования получали общеславянское распространение, при этом нельзя исключить, как в случае слав. *bogъ : иран. baga-, что происходило семантическое влияние (калькирование) иранских инноваций на славянские, а не прямое заимствование. Вероятно, фронт славяно-иранского общения был пространственно ограничен, и это ставит проблему определения не только локализации, но и состава участвовавших в нем праславянских диалектов.

Отсутствие определенных данных о древнем расположении праславянских диалектов, вошедших в состав исторических восточных славян в VI–VII вв., обусловило представление об их изначально наиболее восточном размещении относительно всех прочих праславянских племен, именно в области от Западного Буга и верхнего Днестра до Среднего Поднепровья, вследствие чего контакты с иранским предполагаются прежде всего для предков восточных славян, по крайней мере с рубежа нашей эры. Однако специфически восточнославянских слов, которые к тому же претендовали бы на древность, в материале славяно-иранских сближений оказывается поразительно немного⁶.

Однозначно заимствованием из среднеиранского *sapaga- (др.иран. *sapaka- от *sāpa- ‘копыто’; авест. safa-, сак. caha-, вахан. *sap-(ak); вершик. sapa, бурушаски sap из и.-е. *k̑āp-, нем. Huf то же) является др.рус. сапогъ, ст.сл. сапогъ (др.болг. ‘сандалии’), другим славянским языкам неизвестное; как исключительно рус. штаны – из иран. *štāna- ‘нога, ногавица, штанина’ (ср. авест. paiti-štāna-). Вероятными иранизмами представляются южнорус. баз ‘скотный двор, загон’ из *baza- < *upa-aza- (авест. приставка upa-, az- ‘гнать’; ср. хотаносак. bāysa- ‘сад’); рус. морда < иран. *mr̥da-/*marda-, мл.авест. ka-mərəδa- ‘голова’ (ср. др.инд. mūrdhā ‘верхушка; голова, лоб’, др.англ. molda ‘макушка’). В итоге иранско-великорусские схождения ограничены несколькими относительно поздними словами (степь, сапог, штаны, баз, морда), в основном односторонними заимствованиями бытовой лексики.

Еще меньше данных о старых связях с иранским украинского: хата ‘(сельский) дом, мазанка’ из позднескифосарматского *xata < иран. *kăta- (ср. авест. kata- ‘комната, погреб’, в том числе как временное хранилище тел умерших – при подольск.диал. хата ‘могила на кладбище’; на поздний характер заимствования указывает вокализм укр. а < иран. ă в противоположность слав. *о < иран. ă в древнем заимствовании этого же слова в праслав. *kotъ < *kăta- из *kn̥ta : kan- ‘копать’). Второй случай украинско-иранских схождений относится к фольклорному мифологическому персонажу вiй, которого обычно сравнивают с осет. wæjug ‘привратник загробного мира’, авест. Vayu-, бог смерти; но укр. вiй – ‘мифическое существо с веками до земли’ неотделимо от укр. вiя, диал. вiйка ‘ресница’, что делает более чем сомнительным как праслав. *Vĕjъ, так и связь с иранскими формами.