11, 155 Словно как хищный огонь на нерубленный лес нападает, –

Вихорь крутящийся окрест разносит его, и из корней

С треском древа упадают, крушимые огненной бурей...

Лист 3

Пожар – грозная стихия бушующего огня, знаменье страшных бед, настоящих и грядущих. В этом смысле огонь пожара, или радуга, или звезды имеют в сравнениях Илиады апокалиптические черты стихий страшных и несущих предзнаменованье гибели, беды, ужаса. Космические катастрофы – вот что изображают все эти сравнения. Их реализм направлен на описание разрушительных стихий, несущих погибель. Несомненно, что космические сравнения Илиады вышли из до эсхатологических образов. Уже одни компоненты внутри сравнения говорят за своеобразную условность: молния и гром, бушующие водные пучины, вихри и вьюги, бури, морские штормы, снег и град, потопы осенних ливней, наводнения, пожары, багряная радуга и дурные созвездия… О последнем мраке, о затмении солнца и луны говорит такое сравнение:

17, 366 Битва пылала, как огнь пожирающий; каждый сказал бы,

Верно на тверди небесной не цело ни солнце, ни месяц,

Мраком таким на побоище были покрыты герои.

Но другое сравнение говорит еще о большем: оно связывает тематику космических сравнений с космогонической частью Теогонии Гезиода и п. 20 Илиады.

2, 780 Двинулась рать, и как будто огнем вся земля запылала;

Дол застонал, как под яростью бога, метателя грома

Зевса, когда над Тифеем сечет он перунами землю,

Горы в Аримах, в которых, повествуют, ложе Тифея;

Так застонала глубоко земля под стопами народов...

Здесь земля «словно» запылала, а в Теогонии она действительно зажигается от молний Зевса. Поединок Зевса с титанами и Тифеем трактуется Теогонией двояко: и как единоборство богов, и как борьба двух стихий. Огненный вихрь зевесовых перунов – это мировой пожар, сопровождаемый грозой и сотрясением вселенной (Theog. 665 sqq., 820 sqq.). В непосредственной семантической связи с космогоническими образами Теогонии находится и п. 20 Илиады, изображающий битву богов. И здесь картина двояка: с одной стороны, это боги, с другой – стихии. Космический характер поединка показывает в открытой форме, что перед нами начало космогонии, которой предшествует мировая катастрофа (20, 56 sqq.). Она дана тут в форме войны, поединка, битвы. Гроза, гром, молнии, взволнованность водной пучины, сотрясение земли – это компоненты описания, но они однокачественны сравнениям. Можно сказать, что космические сравнения, подобно звериным, не чужеродны основному образному составу Илиады; в реалистической форме они говорят то самое, что в Илиаде лежит в самом действии сюжета.

Гнев Ахилла – одна из магистралей сюжета об Ахилле, олицетворении воды-огня. В песнях 20–22 дана самая архаическая версия сюжета о разъяренных богах, о подвиге разъяренного, бушующего Ахилла. Если в Теогонии и п. 20 Илиады смерть, Аид, ужасается светопреставлению и боится за мертвецов, то в п. 21 река Ксанф, полная мертвых, ведет борьбу сама: это пучина смерти, вода-преисподняя, греческая Тиамат, с которой бьется первобытный огонь и свет, греческий Мардук. Такие образы можно было бы назвать эсхатологическими, если бы в них была идея возмездия, этика; но это еще не больше, как космогония.

Лист 3 (об. Реалистически изображаемые в сравнениях буря, ветер, морские штормы, вихрь, раздувающий пламя пожара, самые стихии бушующего огня – все это в песне 21 оказывается силой разгневанного божества. Но в основе всего сюжета Илиады лежит тот же образ борющихся стихий, еще не отвлеченных, но смешанных с человеческой природой. Образ светопреставления одет в метафоры гнева, раздора, ярости. И это показывает, что образы сравнений не взяты со стороны. Их нельзя считать независимыми от всего контекста Илиады. Напротив, отсутствие оторванности – их главная черта; они прикреплены к героям и зависят, как весь состав Илиады, от одного и того же круга космогонических, еще до-этических представлений.

3

Растительных сравнений в Илиаде меньше, чем звериных и космических. Но они даются Илиадой под тем же, до эсхатологическим, углом зрения гибели и разрушения. Здесь мы не находим, как в Одиссее, сравнения красивого девического стана с пальмой; радости, светлых тонов они не передают. Если требуется образ не погибшего, живого и крепкого дерева, то в сравнение все же вторгается что-то от образа непогоды, бури, ветра.

12, 132 Словно на холмах лесистых высоковершинные дубы,

Кои и ветер и дождь ежедневно встречая, выносят,

Толстыми в землю корнями широкоразметными вросши…

В подавляющем большинстве растительных сравнений дается изображение гибнущего или погибшего дерева.

4, 482 ...на землю нечистую пал он, как тополь,

Влажного луга питомец, при блате великом возросший,

Ровен и чист, на единой вершине раскинувший ветви,

Тополь, который избрав, колесничник, железом блестящим

Ссек, чтоб в колеса его для прекрасной согнуть колесницы;

В прахе лежит он и сохнет на бреге родного потока ...

Тут образное ударение лежит на изображении не агрессора, а жертвы. Выдвигается образ гибели, претерпеванья, но не нападения.

17, 53 Словно как маслина древо, которое муж возлелеял

В уединении, где искипает ручей многоводный,

Пышно кругом разрастается; зыблют ее, прохлаждая,

Все тиховейные ветры, покрытую цветом сребристым;

Но незапная буря, нашедшая с вихрем могучим,

С корнем из ямины рвет, и по черной земле простирает...

Здесь, в растительных сравнениях, дерево играет роль невинной жертвы, на которую стремительно обрушивается мощная грозная стихия. Однако гибель растения может происходить и оттого, что человек делает из него вещь, как в приведенном сравнении 4, 482, где из тополя производится колесо. Дерево при этом – жертва, пассивное начало; оно гибнет, но в процессе гибели подвергается переходу в новое состояние сработанной вещи. Это дает объяснение группе вещных сравнений. Так называемые культурные или бытовые сравнения Илиады, наиболее поздние, оперируют, в большинстве случаев, изображением τέχνη, предметов мастерства, искусной выделки. Основная особенность таких сравнений в том, что они уже всецело относятся к миру человека, а не природы. Труба в апокалиптике, весы в мифологии, топор в культе, воловья шкура, могильный столб,

Лист 4

котел и колесо в обряде выполняют особую функцию, не имеющую ничего общего с реальной значимостью этих вещей. Иное дело в сравнениях. Здесь это уже не мифологическая метафора, а реальная вещь, принадлежащая реальному человеку; более того: вещь, сработанная самим человеком.

4, 141 Так, как слоновая кость, обагренная в пурпур женою

Карскою или меонской для пышных нащечников коням,

В доме лежит у владелицы: многие конники страстно

Жаждут обресть; но лежит драгоценная царская утварь,

Должная быть и коню украшеньем и коннику славой…

Как в этом, так и в прочих бытовых сравнениях, человек заслонен вещью, на которой и лежит смысловое ударение; а если не вещью, то произведением техники.

21, 257 Словно как водовод от ключа, изобильного влагой,

В сад, на кусты и растения ров водосточный проводит,

Заступ острый держа и копь от препон очищая;

Рвом устремляется влага; под ней все мелкие камни

С шумом катятся; источник бежит и журчит, убыстренный

Местом покатистым; он и вождя далеко упреждает...

Человек, искусный мастер, остается позади; но самая стихия воды укрощена, подчинена умелому человеку. Она пассивна тут, она – материал техники. По существу, с ней происходит то же, что с тополем, объектом человеческой техники, когда из него делают колесо. Но в вещных сравнениях, относящихся к миру человека, а не природы, уже нет картины претерпеванья. Здесь пассивность уже не понимается в виде страдания и гибели. Мифологическая концепция, которая так очевидно пробивается сквозь реализм, когда речь идет о природе, исчезает при изображении человеческой сферы. На наших глазах категория претерпеванья обращается в категорию простого пассива.

4

Бросается в глаза, что во всяком развернутом сравнении есть два плана – мифологический и реалистический. Замечательна закономерность их координаций: мифологично всегда сравниваемое, реалистично всегда сравнивающее.

Афина в туче сравнивается с реальной радугой, которая опасна людям и скотине (17, 547). Но когда речь идет о мифологической радуге, об Ириде, о радуге-божестве, то оно уже само подвергается сравнению со снегом из тучи, с холодным градом (l5, 170). Ясно, что мифологический образ интерпретируется реалистическим, независимо от того, какую конкретность он передает: дело не в радуге, а в осмыслении радуги. Это же можно сказать и о культе. Похороны Патрокла культовый материал. Не то в сравнении: