Р.А. Ханаху,

д.ф.н., АРИГИ,

О.М. Цветков,

к.ф.н., АРИГИ,

С.А. Ляушева

к.ф.н., АГУ

(г.Майкоп)

Состояние и перспективы ислама в Адыгее

(материалы пробного исследования)

После 1991 года религиозная, а вместе с ней и духовная ситуация в России существенно изменились. В отношении религиозных конфессий власть демонстрирует покровительство, благожелательность и добродушие. На телеэкранах, в церквях и мечетях можно видеть мизансцены, когда различного рода руководители и начальники, которые еще вчера подвергали религии жесткому коммунистическому прессингу, сегодня обнимаются и целуются со священнослужителями. У некоторых наблюдателей даже стали возникать опасения, что религии могут пострадать от удушающих объятий власти. Как бы то ни было, прощание с коммунизмом сделало неизбежным рост авторитета религий.

Однако указанные знаки времени - всего лишь формальная сторона интересовавшего нас вопроса. Гораздо более важным и необходимым представлялось выявить реальную степень религиозности людей, влияние религии на общественное сознание и социальное поведение, на этнокультурную эволюцию, попытаться разобраться в «исламском факторе» - его месте и роли в современных региональных общественно-политических процессах.

Мы надеялись также, что полученная количественная информация будет способствовать ответу на принципиальный для будущего России вопрос: обусловлены ли современные конфликты на Северном Кавказе «столкновением цивилизаций», которое способно принимать форму конфессиональных конфликтов, или правы те специалисты, которые утверждают, что сохранятся «особые» отношения между христианством и исламом - терпимые и даже дружеские.

Социологическое исследование «Состояние и перспективы ислама в Адыгее» - это начальный этап запланированного более широкого исследования религиозной ситуации в Адыгее. Оно проводилось зимой 1999-2000 гг. В Майкопе и других населенных пунктах было опрошено более 400 человек. И хотя такую величину выборочной совокупности нельзя считать вполне репрезентативной, анализ ответов респондентов указывает на наличие определенных устойчивых тенденций. Логика исследования предполагала, что будут опрашиваться этнические адыги и люди других национальностей, которые ассоциируются с исламом. Учитывая, что при проведении исследования особое внимание уделялось технике исключения систематических ошибок, а выборочная совокупность была представительной в том смысле, что в нее вошли репрезентанты всех социально-демографических групп пропорционально их доле в населении, можно считать выявленные тенденции реально существующими.

Количественная информация была получена методом анкетирования. Итак, первую тенденцию, которую удалось выявить, заключается в следующем: в Адыгее на сегодняшний день тотальной исламизации не происходит. Лишь 35 % от числа опрошенных недвусмысленно заявили о том, что они «являются приверженцами ислама». При этом анализ анкет показал, что выполняют предписания ислама всего лишь 10 % респондентов. В число относящих себя к приверженцам ислама, по всей вероятности, вошли и те люди, которые не выполняют его предписаний (всего таких набралось 40%), выполняют их время от времени (47%) или выполняют только самые основные (12%). Таким образом, можно констатировать довольно часто встречающийся парадокс: люди считают себя приверженцами той или иной веры, но при этом находятся как бы «вне» этой веры: не соблюдают строго предписанных культовых норм поведения, плохо знают или совсем не знают вероучение и т.п. Этот парадокс был образно обозначен известной венгерской ученой, доктором философии Евой Анчел как «религиозный атеизм». Как пишет один из наиболее авторитетных специалистов США по религиозной ситуации в СНГ Кент Р. Хилл, «... утверждение «Я верю в Бога» скорее следует понимать как форму отвержения атеизма, нежели как признание в осознанной глубокой вере» (1).

С другой стороны, практика показывает, что, с точки зрения социальной, самоидентификации «приверженец ислама» достаточно для быстрой включаемости индивидов в социально-мобилизационные процессы.

В целом же наши результаты коррелируют с данными ВЦИОМ, полученными в ходе общероссийских социологических опросов: «процент верующих мусульман среди граждан России возрастает параллельно росту процента верующих людей в целом» (2).

Судя по ответам респондентов, основная их часть познакомилась с исламом в семье и/или круге родственников (54%). Прочитали Коран лишь 8 % от общего числа опрошенных. Это говорит о том, что роль исламских священнослужителей и культовых институтов в рекрутировании новых адептов пока невысока.

С этой второй выявленной тенденцией хорошо корреспондируются ответы на адресованный респондентам вопрос: «Устраивает ли Вас уровень образованности мусульманского духовенства в Вашем городе, селе, ауле и т.д.?». Ответ «не устраивает» дали 60%, затруднились ответить - 20%. Оставшиеся дали положительный ответ на вопрос.

Неудовлетворенность подавляющего большинства опрошенных уровнем образованности духовенства позволяет предполагать, что появление духовных лидеров с имиджем «высокообразованных» способно изменить ориентации верующих и/или людей, причисляющих себя к таковым. (Следует подчеркнуть, что неудовлетворенность уровнем образованности мусульманского священства - чисто субъективная оценка респондентов).

В исследовании, посвященном религии, было естественным выявить смыслы поведения людей, ищущих опору в вере. На вопрос о том, «что дает Вам Ваша вера?», отвечали так: «уверенность и спокойствие» (25%); «нравственную опору» (25%); «помогает в воспитании детей» (14%); «уважение окружающих» (10%). Таким образом, большинство обследованных усматривает в исламе в первую очередь возможности реализовать свои духовно-нравственные потребности.

При этом подавляющее число респондентов (76%) считает, что в Адыгее взаимоотношения между исламом и православным христианством хорошие и удовлетворительные. Это говорит о том, что в республике практически отсутствует межконфессиональная напряженность.

Исследование позволило еще раз подтвердить сделанные нами ранее выводы о том, что у адыгов в большей степени актуализирована этническая идентичность (в основном, на традиционно-культурной основе или ее «вторичных», превращенных формах), чем религиозная. На это также указывают ответы респондентов. Так, лишь 6% респондентов считает, что ислам важнее традиционной культуры. Такое же количество опрошенных (около 6%) строит отношения в семье, согласно их ответам, по мусульманским законам. В то же время 16% респондентов ответили, что ислам и традиционная культура адыгов полностью совпадают, а 40% - «совпадают частично». 20% респондентов считает, что в ближайшие 10-20 лет большинство адыгов станет настоящими мусульманами. Что этого не произойдет, полагает в два раза больше от числа опрошенных. Затруднились предположить что-либо определенное по этому поводу - 40%. Таким образом, большинство респондентов полагает, что через 10—20 лет адыги вряд ли станут «настоящими мусульманами».

Для уточнения роли внешних факторов в религиозных ожиданиях и ценностных ориентации респондентам был задан вопрос о том, какая мусульманская страна является, на их взгляд, «идеалом», образцом исламского государства. В широком списке стран, предложенных для ответа, больше всего «голосов» набрали Саудовская Аравия (22%), Объединенные Арабские Эмираты (14%) и Турция (13%). Эти ответы участвовавших в обследовании респондентов позволяют говорить об арабском и турецком влиянии в регионе. Согласно полученным данным превалирует арабское влияние. Значимым внешним фактором может стать турецкое влияние. Как пишет автор исследования по исламу в Кабарде Надежда Емельянова, «... можно говорить об известной преемственности турецкого влияния на Северном Кавказе. И здесь иллюстративным представляется высказывание лидера Партии отечества Турции М. Йылмаза о том, что «Турция ... не может согласиться с политикой, признающей весь Кавказ «задним двором» России». Мнение турецкого политика разделяет и бывший вице-премьер Чеченской республики X. Ферзаули, считающий, что «Кавказ является передним фронтом Турции, а не «задним двором» России» (3).

Перспективы ислама в республике будут зависеть и от внутренних российских факторов. Надежда Емельянова (применительно к Кабарде) выделяет три главных: «фактор Кавказа», «адыгский фактор» и «российский фактор» (4). Подобную классификацию (хотя она и не является единственно возможной) правомерно применить и для первичных, «прикидочных» оценок перспектив ислама в Адыгее.

«Кавказский фактор», т.е., исламское влияние неадыгских народов Северного Кавказа на адыгов республики вряд ли сможет быть большим. Как пишет Надежда Емельянова, «исторические факты свидетельствуют о низкой эффективности миссионерской проповеди из Дагестана или других регионов Северного Кавказа в Кабарде» (5). На северо-западном Кавказе, включая территорию современной Адыгеи, эффективность собственно северокавказского миссионерства также была невысокой.

«Адыгский фактор», т.е. влияние на религиозную ситуацию в республике других адыгских народностей а также представителей адыгской диаспоры, переселившихся на Северный Кавказ, вероятнее всего, не способен существенно катализировать «исламизацию» Адыгеи. Большинство адыгов в Кабарде (кабардинцев) и Карачаево-Черкесии (черкесов) примерно в такой же степени далеки от ортодоксального ислама, как и в Адыгее. (Хотя ситуация с исламом в современной Кабарде несколько иная. См. об этом ниже). Относительно немногочисленные представители адыгской диаспоры, переселившиеся в Россию, скорее всего, попытаются адаптироваться к российским вполне светским реалиям, чем воспроизводить на «неудобренной» почве какой-либо «исламский порядок».

«Российский фактор», т.е., влияние предстоящих российских событий на состояние и перспективы ислама в Адыгее, прогнозируется с трудом. Однако можно смело утверждать, что по мере укрепления российской государственности, становления сильной и честной федеральной власти, переноса акцентов с «византийского» стиля диалога с северокавказскими элитами на открытые диалоги с северокавказскими этническими меньшинствами влияние ислама (как и православия) будет ограничиваться. Доверие к государству в этом случае будет способствовать становлению единой гражданско-политической общности, а не множества общностей, идентифицирующих себя исключительно по религиозному признаку. Какой будет конфигурация идентичностей в Адыгее, т.е., какие слои индивидуального и группового сознания будут актуализированы в связи с предстоящими российскими событиями - вопрос во многом открытый.

Таким образом, неопределенность («непредсказуемость») некоторых внешних и внутренних факторов не исключает возможности значительного расширения влияния ислама на общественно-политическую жизнь в Адыгее.

Учитывая актуальность «исламского фактора», в анкету социологического исследования были включены соответствующие вопросы. На вопрос «Знаете ли Вы, что такое «ваххабизм»?» ответили «нет» - 43%; «да» -24%; «кое-что слышал» - 32%. Примерно половина опрошенных не смогла сказать что-либо определенное о том, что такое «джихад». На вопрос «Готовы ли Вы отстаивать свою веру?» «да» ответили 60% респондентов; «нет» - 30%;

затруднились с ответом - 12%. Из числа респондентов, «готовых отстаивать свою веру», около 80% считают, что ее надо отстаивать, действуя убеждением и личным примером. Таким образом, можно предположить, что в массовом сознании элементы агрессивного исламского сознания незначительны или вовсе отсутствуют.

Результаты исследования не дают и особых поводов говорить о «столкновении цивилизаций» в Адыгее. И адыги, и неадыги живут в едином цивилизационном пространстве, соотносят свою жизнь с его императивами и базовыми ценностями.

РЕЗЮМЕ

Большинство обследованных усматривает в исламе в первую очередь возможности реализовать свои духовно-нравственные потребности. В Адыгее на сегодняшний день тотальной исламизации не происходит. Утверждение «Я верю в Бога» скорее следует понимать как форму отвержения атеизма, нежели как признание в осознанной глубокой вере Большинство респондентов полагает, что через 10-20 лет адыги вряд ли станут «настоящими мусульманами». Роль исламских священнослужителей и культовых институтов в рекрутировании новых адептов пока невысока. Неудовлетворенность подавляющего большинства опрошенных уровнем образованности духовенства позволяет предполагать, что появление духовных лидеров с имиджем «высокообразованных» способно изменить ориентации верующих и/или людей, причисляющих себя к таковым. В республике практически отсутствует межконфессиональная напряженность. У адыгов в большей степени актуализирована этническая идентичность (в основном, на традиционно-культурной основе или ее превращенных, «вторичных» формах), чем религиозная. Ответы участвовавших в обследовании респондентов позволяют говорить об арабском и турецком влиянии в регионе. Согласно полученным данным превалирует арабское влияние. Значимым внешним фактором может стать турецкое влияние. Неопределенность («непредсказуемость») некоторых внешних и внутренних факторов не исключает возможности значительного расширения влияния ислама на общественно-политическую жизнь в Адыгее.

В массовом сознании элементы агрессивного исламского сознания незначительны или вовсе отсутствуют. И адыги, и неадыги живут в едином цивилизационном пространстве, соотносят свою жизнь с его императивами и базовыми ценностями.