Глава вторая

1

И тут нас ждет парадокс.

При подобном увлечении описанием обстановки, при столь страстном желании изображать детали быта во множестве — грудой, ворохом, уймой, Гоголь неизбежно, казалось, должен был стать бытописателем. Таким, скажем, как Квитка-Основьяненко, земляк и современник Гоголя, красочно описавший в «Пане Халявском» быт и нравы захолустного украинского дворянства (в частности, гомерические праздничные пиршества).

Почему же этого не произошло?

Потому что чрезвычайная склонность Гоголя к дотошному, скрупулезному наблюдению явлений на поверхности бытия сочеталась с яростным (мне трудно подобрать другое слово) устремлением к обобщениям. Обобщениям самого широкого захвата. Громадного, чуть ли не всеобъемлющего.

317

Пожалуй, это был самый основной — и самый максималистский — завет гоголевской эстетики,

«В «Ревизоре» я решился собрать в одну кучу все дурное в России... и за одним разом посмеяться над всем».

«Мне хочется в этом романе («Мертвых душах». — Е. Д.) показать хотя с одного боку всю Русь», — исповедуется он Пушкину.

«Мне хотелось... чтобы по прочтеньи моего сочинения предстал как бы невольно весь русский человек, со всем разнообразием богатств и даров, доставшихся на его долю... и со всем множеством тех недостатков, которые находятся в нем» («Авторская исповедь»).

Там же: «Я думал, что теперь более, чем когда-либо, нужно нам обнаружить наружу все, что ни есть внутри Руси».

«Мертвые души» текут живо, сообщает он Жуковскому, «и мне совершенно кажется, как будто я в России: передо мною все наше, наши помещики, наши чиновники, наши офицеры, наши мужики, наши избы — словом, вся православная Русь».

В том же письме: «Вся Русь явится в нем!»

Торжественным обетом звучат эти слова. Почти клятвой.

2

Но как же совместить столь противоречивые установки: «всю Русь» и «все тряпье до малейшей булавки»?

Как достичь единства интенсивного углубления и экстенсивного собирательства? Найти искомую равнодействующую было нелегко. С разных сторон пытается Гоголь подойти к решению задачи, им поставленной.

Один способ был таков: совокупность подробностей заключить в типизирующие скобки. Описано единичное явление. Но адресовано оно целой категории.

В «Мертвых душах» эта форма заявляет о себе с первой же страницы. Поставлена цель: с самого начала претворить описание губернского города в картину России. А поездки Чичикова по помещичьим усадьбам представить путешествием по России (недаром завершается первый том «тройкой», облетающей Русь).

«Покой был известного рода; ибо гостиница была тоже известного рода, то есть именно такая, как бывают

318

гостиницы в губернских городах, где за два рубля в сутки проезжающие получают покойную комнату с тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов...» и т. д.

«Какие бывают эти общие залы — всякий проезжающий знает очень хорошо: те же стены, выкрашенные масляной краской, потемневшие вверху от трубочного дыма... тот же закопченный потолок; та же копченая люстра со множеством висящих стеклышек... те же картины во всю стену, писанные масляными красками...» и т. д.

Чтобы не стерлась непосредственная единичность восприятия, Гоголь заканчивает комическим пассажем: «...словом, все то же, что и везде, только и разницы, что на одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал».

Читатель, конечно, сразу вспомнит классическую бричку Чичикова, «в какой ездят холостяки» — отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян; чичиковскую шерстяную, радужных цветов косынку, «какую женатым приготовляет своими руками супруга, снабжая приличными наставлениями, как закутываться...».

Сразу же обобщенно изображена Коробочка, «одна из тех матушек, небольших помещиц, которые плачутся на неурожаи, убытки и держат голову несколько набок, а между тем набирают понемногу деньжонок в пестрядевые мешочки, размещенные по ящикам комодов. В один мешочек отбирают всё целковики, в другой полтиннички, в третий четвертачки...»

Вряд ли кто-нибудь помнит, что двух дам, распространивших слухи о намерении Чичикова увезти губернаторскую дочку, звали Анной Григорьевной и Софьей Ивановной. В нашей памяти они навсегда запечатлелись как дама просто приятная и дама приятная во всех отношениях.

С причисления к некоей обширной категории начинается описание Ноздрева: «Таких людей приходилось всякому встречать немало. Они называются разбитными малыми, слывут еще в детстве и в школе за хороших товарищей, и при всем том бывают весьма больно поколачиваемы... Они скоро знакомятся, и не успеешь оглянуться, как уже говорят тебе: ты. Дружбу заведут, ка-

319

жется, навек; но всегда почти так случается, что подружившийся подерется с ним того же вечера на дружеской пирушке. Они всегда говоруны, кутилы, лихачи, народ видный». Иногда Гоголь дает сначала общую типовую характеристику, а уж потом — этапами — приближается к единичности.

«Надобно сказать, что у нас на Руси если не угнались , еще кой в чем другом за иностранцами, то далеко перегнали их в умении обращаться». Француз или немец «почти тем же голосом и тем же языком» говорит и с миллионером и с мелким торговцем, «хотя, конечно, в душе поподличает в меру перед первым».

В кино это называется — самый общий план.

«У нас не то: у нас есть такие мудрецы, которые с помещиком, имеющим двести душ, будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у которого их триста, а с тем, у которого их триста, будут говорить опять не так, как с тем, у которого их пятьсот... словом, хоть восходи до миллиона, все найдутся оттенки».

Пространство, занимаемое «кадром», продолжает суживаться. Уже существует некая канцелярия, а в ней правитель канцелярии (так называемый первый план — человеческие фигуры во весь рост). «Когда он сидит среди своих подчиненных — да просто от страха и слова не выговоришь!.. Прометей, решительно Прометей! Высматривает орлом...» Но тот же самый орел, как только приближается к кабинету своего начальника, «куропаткой такой спешит с бумагами под мышкой, что мочи нет». Перед начальником еще выше с Прометеем «сделается такое превращение, какого и Овидий не выдумает: муха, меньше даже мухи, — уничтожился в песчинку!».

Из множества выделилась единица, как представитель некоего слоя. Затем единица получает имя. «Да это не Иван Петрович, — говоришь, глядя на него. — Иван Петрович выше ростом, а этот и низенький и худенький, тот говорит громко, басит и никогда не смеется, а этот черт знает что: пищит птицей и все смеется. — Подходишь ближе, глядишь — точно Иван Петрович!»

Шаг за шагом Гоголь подходит все ближе к отдельной личности. Первый план переходит в так называемой средний (фигуры по пояс). Почти личный портрет, но до крупного плана описание еще не доходит. В Иване Петровиче категориальное еще не слилось с личным.

320

Можно предположить, что творческое воображение Гоголя подчас шло именно таким путем: от некоторых общих представлений, пока не вырисовывались в окончательной форме те «бесчисленные мелочи и подробности», наличие которых делает абсолютно непререкаемым, «что взятое лицо действительно жило на свете», как декларирует сам Гоголь. Иной подступ в памятной характеристике «толстых» и «тонких». Индивидуальные черты сняты начисто, они заменены безличной общностью.

Но удивительно! Безличной общности приданы реальнейшие, густыми красками написанные внешние черты, будто бы свойственные всему разряду.

«Тонкие» имели «весьма чисто, обдуманно и со вкусом зачесанные бакенбарды или просто благовидные, весьма гладко выбритые овалы лиц». А у «толстых» лица были «полные и круглые, на иных даже были бородавки, кое-кто был и рябоват; волос они на голове не носили ни хохлами, ни буклями... волосы у них были или низко подстрижены, или прилизаны, а черты лица больше закругленные и крепкие».

Живописно обрисована и разница в повадках обоих, столь необъятно обобщенных будто бы видов («мужчины здесь, как и везде, были двух родов...»).

«Тонкие» всё «увивались около дам... так же небрежно подседали к дамам, так же говорили по-французски и смешили дам так же, как и в Петербурге».

А «толстые» (или промежуточного склада, как Чичиков), «напротив того, косились и пятились от дам и посматривали только по сторонам, не расставлял ли где губернаторский слуга зеленого стола для виста».

Дальше идет портретно-социальная характеристика. На «толстых» «фрак не так ловко скроен, как у тоненьких, зато в шкатулках благодать божия». У «тоненького» в три года не остается ни одной души, не заложенной в ломбард, а у «толстых» («это были почетные чиновники в городе») постепенно появляется в одном конце города «дом, купленный на имя жены, потом в другом конце другой дом, потом близ города деревенька, потом и село со всеми угодьями».

.Безличность оказывается не безличной. Множество лиц толпятся в этом совокупном массовом портрете. Толпятся и мелькают, не давая нам возможности приглядеться к каждому в отдельности. Но они существуют

321

как лица, настолько выпукло, вещественно схвачена внешность «толстых» и «тонких», их место в социальной иерархии, образ жизни, манеры и вкусы.

И обратно: в совершенно точно очерченных единичных ситуациях и частных деталях присутствуют незримые собратья. Дама просто приятная и дама приятная во всех отношениях при встрече «ухватились за руки, поцеловались и вскрикнули, как вскрикивают институтки, встретившиеся вскоре после выпуска, когда маменьки еще не успели объяснить им, что отец у одной беднее и ниже чином, нежели у другой».

Чичиков «сказал какой-то комплимент, весьма приличный для человека средних лет, имеющего чин не слишком большой и не слишком малый».

Чичиков неудачно пытается занять разговором губернаторскую дочку. «К величайшему прискорбию, надобно заметить, что люди степенные и занимающие важные должности как-то немного тяжеловаты в разговорах с дамами; на это мастера господа поручики и никак не далее капитанских чинов». В комическом преувеличении способность занимать дам поставлена в зависимость от чина. От места в табели о рангах.

Иногда Гоголь «обнажает» прием, пародируя его.

Петрушка «имел, по обычаю людей своего звания, крупный нос и губы».

Отдельные подробности и детали приобщены к широкому кругу сходных явлений. Таким образом повышен их удельный вес: характерологический, социально-типический. Обобщение провозглашено во всеуслышание. Микроэлементы возведены в ранг макроявлений.