Глава II

_{Начало службы.}

_{В западном крае}

1884-1903 Гг.

Первые годы службы. Фамильный взгляд на земельный вопрос: Дмитрий Аркадьевич Столыпин. Ковенский уездный предводитель дворянства. Родители П. А. Столыпина и О. Б. Нейгардт. Жизнь в Ковно и Колноберже. Быт, увлечения и знакомства Столы­пиных. Дети. Губернский предводитель дворянства. Ковенское сельскохозяйственное общество. Торговля с Германией. Хутора. Смерть А. Д. Столыпина, отношение Л. Н. Толстого. Поездка в Эльстер. Гродненский губернатор. Старый замок. Национальный вопрос. Землевладение в Западном крае. Комитет. Отъезд.

ПО РАЗНЫМ ЛИТЕРАТУРНЫМ ИСТОЧНИКАМ, свою государственную службу молодой Столыпин начинает в Министерстве земледелия и сельской промышлен­ности. Но «Формулярный список о службе саратовского губернатора» свидетельствует, что он «Приказом по Министерству Внутренних Дел от 27 октября 1884 за № 39, опреде­лен согласно прошению на службу в Министерство с причислением к нему с тысяча во­семьсот восемьдесят четвертого года октября двадцатого...» [133, с. 2].

Согласно тому же документу, в октябре 1885 года Советом Императорского Санкт-Петербургского университета Столыпин «утверждается кандидатом физико-мате­матического факультета» [133, с. 2],что, видимо, соответствовало ученой степени бака­лавра.

Следующая запись Формулярного списка подтверждает, что в том же году П. А. «согласно прошению переведен на службу в число чиновников, причисленных к Депар­таменту Земледелия и сельской промышленности» [133, с. 2]. Не лишена оснований вер­сия, что в этом шаге будущего реформатора проявился его подлинный, питаемый давни­ми фамильными склонностями, интерес к самому сложному и самому важному вопросу «крестьянской державы» — аграрному.

И ЗДЕСЬ МОЖНО СОСЛАТЬСЯ прежде всего на несомненное влияние дя­ди — Дмитрия Аркадьевича Столыпина (1818^1893), исследователя, публициста-аграрни­ка, «пылкого поклонника социологии О. Конта» [76, с. 194]. На протяжении жизни он был увлечен проблемами реорганизации сельского хозяйства, устройства сельского бы­та, стал автором многих серьезных работ о путях совершенствования земледелия, опуб­ликованных в России и зарубежье, которые, видимо, не оставили равнодушными и его племянников — Петра и Александра Столыпиных.

Эта колоритная фигура российской истории заслуживает особого внимания: в ней самым замечательным образом воплотились лучшие свойства патриотически на-

строенной русской интеллигенции: стремление вникнуть в причины социального и зе­мельного неустройства крестьянской страны и найти оптимальный выход для крестьян, «соли земли русской». Родословная его примечательна:

«Д. А. Столыпин был по материнской линии внуком графа Н. С. Мордвинова и в детские годы воспитывался в его доме, получив солидное по тому времени домашнее об­разование. Позднее перешел под покровительство своего дяди — Афанасия Алексеевича Столыпина, героя Бородинской битвы, богатого саратовского помещика и друга извест­ного социального прожектера эпохи Александра I— М. М. Сперанского. От дяди он вос­принял многое, а главное — усвоил стремление национально заниматься сельским хозяй­ством, усматривая в этом важнейшую сторону народного благосостояния. В соответствии с фамильной традицией, юноша решил посвятить себя военной службе и, закончив в 1839 г. юнкерскую школу, поступил офицером в престижный Конногвардейский полк. Однако удачно начатая карьера вскоре была прервана по двум обстоятельствам. Во-пер­вых, его независимый характер часто вступал в противоречие с рутиной и строгостями, диктуемыми военной дисциплиной, во-вторых, в нем росло убеждение, что постоянная или длительная военная служба, совершенно необходимая для защиты Родины во время войны, в мирные годы нецелесообразна. Добровольно уйдя в отставку, он вместе со сво­им старшим братом Алексеем, другом М. Ю. Лермонтова, отправился на Кавказ. Там он близко сошелся с поэтом, с которым братьев связывали родственные отношения— бабуш­ка Лермонтова Елизавета Алексеевна Арсеньева была родной сестрой их отца.

Отслужив службу, Столыпин с головой ушел в хозяйственные дела. Еще в 1840-е годы, посетив полученное в наследство имение в Пензенской губерний, он был изумлен бедностью крестьян. Отказавшись от некоторых своих доходов в их пользу, Дмитрий Аркадьевич, кроме того, безвозмездно передал им часть своей земли. Через некоторое время убедился, что это полумера. Стал внимательно присматриваться к по­пыткам соседей изменить ситуацию к лучшему: один помещик отдал всю свою землю крестьянам, но из-за избыточно и постоянно растущего населения деревни это не при­несло им благосостояния; другой купил пустующие земли и затеял переезд, тяжко ска­завшийся на переселенцах.

Погрузившись в семейные хозяйственные расчеты, составленные предками, Столыпин обнаружил устойчивую тенденцию падения урожаев за несколько десятиле­тий, ибо „наш знаменитый чернозем начал во многих местах сильно выпахиваться". Крымская война на время прервала его занятия. Он вступил в Александровский гусар­ский полк и за храбрость в боях был награжден золотым оружием. После окончания вой­ны вышел в отставку и вскоре уехал за границу. Здесь (в основном в Женеве и в Париже) провел несколько лет, пытаясь заполнить пробелы в своем образовании. Пристальное внимание Дмитрия Аркадьевича привлекает научная новинка тех лет — учение основате­ля социологии О. Конта, чьим убежденным сторонником и пропагандистом он быстро становится.

Вернувшись на родину, Столыпин усиленно занялся научно-публицистической деятельностью, а также реорганизацией сельскохозяйственного производства и быта в своих обширных имениях, разбросанных по многим губерниям. Освобождение крестьян от крепостной зависимости приветствовал с энтузиазмом как новую „историческую эпо­ху в России". В 1863—1893 гг. написал множество статей и брошюр, которые часто объ­единялись в целые тома: „Сельскохозяйственные очерки" (1889), „Научные очерки. Наш сельский вопрос" (1890), „Учение О. Конта. Начало социологии по вопросу об организа­ции земельной собственности pi пользования землей" (1891) и др. Некоторые работы публиковались за границейpi получали вполне положительные отзывы. Сочинения Сто­лыпина демонстрируют его социологическую начитанность, во всяком случае, он сочув

ственно ссылается на труды целого ряда отечественных и зарубежных позитивистов, особенно Г. Спенсера, Д. Литтре, И. Тэна, а Аристотеля называет величайшим „позити­вистом античности". Однако абсолютным научным авторитетом является для него толь­ко Конт, причем как автор „Курса позитивной философии". (Подобно большинству рус­ских социологов, Столыпин не принял контовскую „Систему позитивной политики".) Влияние Конта на русскую социологию было довольно сильным, хотя и противоречи­вым, однако, в отличие от других, Дмитрий Аркадьевич не ограничился чисто идейны­ми заимствованиями, а попытался практически применить позитивизм к справедливому решению острейшего вопроса в стране — аграрного. Его волновала не только догматиче­ская часть построений (ее он оценивал весьма высоко), сколько методология, с помощью которой она строилась. Сам Конт любил повторять: „Во всех науках, в частности, в обще­ствоведении, метод еще важнее конструкции". Столыпин пошел именно этим путем. Об­наружив в сочинениях французского позитивиста несколько научных приемов и прин­ципов (наблюдение, сравнение, эксперимент, критико-аналитический и историко-генетический методы), он предположил, что их применение к аграрной проблеме России даст научное (то есть верное) решение . Каких же результатов достиг Столыпин, исполь­зуя позитивные методы?

Наблюдение, которое, по его мнению, должно быть нацелено на поиск „нормаль­ной" единицы крестьянской деятельности, необходимо сочетать с измерением (недаром Конт считал математику основой всех наук). Столыпин стал внимательно рассчитывать элементы хозяйственной организации (количество работников — обычно членов семьи, количество земли, необходимой для содержания, количество земли, приносящей чистый доход, количество скота) и их корреляцию. Он проанализировал те факторы, которые уничтожают сельскохозяйственную единицу (обезземеливание, падение плодородия, ко­лебание цен на продукцию, отсутствие кредитов в банке и т. п.), и те, что ее укрепляют.

В реальной аграрной жизни им были обнаружены две единицы — относительно малочисленные хутора (Финляндия, Прибалтийский край, юг России и Сибири) и об­щинное землепользование, охватывавшее основную массу крестьянства. Столыпин обра­тил внимание на то, что еще в 1830—1840-е годы в южных губерниях (Таврической, Екатеринославской и др.) после упразднения нескольких тысяч хуторов на казенных землях крестьян принудительно сводили в одну деревню, построенную по определенному плану, родившемуся в канцелярии. Делалось это ради удобства сбора податей, которые обеспе­чивались круговой порукой общины. При этом вполне в духе Императора Николая Iсо­ставлялись огромные деревни до 6 тыс. душ, без учета цифровых показателей „нормаль­ной" сельскохозяйственной единицы. Старожилы, испытавшие на себе этот бюрократи­ческий эксперимент, со слезами на глазах рассказывали Дмитрию Аркадьевичу о своей былой жизни.

Своеобразную идейную поддержку Столыпин нашел в выводах известного со­циолога-органиста П. Лилиенфельда, бывшего одно время губернатором Курляндии, ко­торый отмечал большую производительность местных арендных хуторов в сравнении с крупными собственниками. Постепенно подводится итог многолетним наблюдениям: „в земледелии нормальное хозяйство — подворное, личное, это естественное явление".

Далее было предпринято дотошное сравнение материальных, культурно-хозяй­ственных выгод и, как бы мы сейчас сказали, экологических последствий двух систем землепользования. Предпочтение явно отдавалось хуторскому хозяйству. Его владелец

Традиционное и ненаучное решение вопроса обычно связывалось с заветами «седой старины», сословными амбициями, откровенным невежеством и вызывало ненависть крестьян к барам и крестьянские волнения.

может внедрять всяческие хозяйственные улучшения и поднимать культуру почвы без опасения, что выгодами от них воспользуется тот, к кому при общинном переделе пере­шел бы этот участок земли. Чересполосица приводила к хищнической эксплуатации по­лученного на время надела без восстановления его плодородия, к тому же он располагал­ся далеко от дома и скотного двора. Перевозка навоза, орудий труда и урожая отнимала неоправданно много времени. Самые элементарные подсчеты нерациональных трат, ут­верждал Столыпин, просто пугают. С такими потерями процветания не достичь даже при хороших урожаях в течение нескольких лет подряд, что само по себе случалось ред­ко. Кроме того, в общине совершается процесс опасной нивелировки, „уничтожение са­мостоятельности и инициативы личности", психология уравниловки гасит желание рис­ковать и искать новое. А круговая порука, которая обеспечивала фискальные повинно­сти всех, тяжким бременем ложилась на более дисциплинированных и состоятельных членов общины, уменьшая тем самым ее богатство.

Как показал исторический анализ вопроса, предпринятый опять же по заветам Конта, считать общину сугубо национальной чертой „русской самобытности" — заблуж­дение, свойственное и некоторым консерваторам, и радикалам. Разница лишь в том, что первые, „панегиристы общины", видели в ней оплот против нигилистов, а вторые, с лег­кой руки А. Герцена,— эмбрионы социализма. Опираясь на исторические изыскания дру­гих отечественных позитивистов (М. Ковалевского, Н. Кареева), Столыпин пришел к выводу, что общинное пользование землей — явление мирового порядка, в разное время многие народы прибегали к такой доиндустриальной организации сельского хозяйства. Существует она и в ряде современных стран, например в Ирландии. История повторяет­ся, подчеркивает Столыпин, многие ирландские болезни и неудачи „напоминают наши собственные". Погрузившись в изучение „писчих" книг древнего Новгорода, Пскова и некоторых других русских городов, он убедился, что крестьянская община возникла у нас с появлением крепостного права в XVIвеке, причем тогда это был исторически не­избежный и по-своему необходимый социальный институт гражданского права. Теперь же историческая ситуация изменилась, община себя изжила.

Собрав материалы за 20 лет исследования, Столыпин пишет обзор „Наш земле­дельческий кризис" (1891), в котором доказывает, что падение производительности тру­да, малоземелье, низкая культура полей, плохая оплата вложенного в них труда, бедность крестьян и их классовая злоба во многом проистекают из отсталого общинного земле­пользования. Пребывая в таком плачевном состоянии, сельское хозяйство будет еще бо­лее отставать от роста промышленности и не удовлетворять город — главный потреби­тель продукции. Капиталистический процесс — реальность, с которой нельзя не считать­ся и которой требуется иное, более эффективное землепользование. После появления в середине 90-х годов работ легальных марксистов (П. Струве, М. Туган-Барановского и других) такая точка зрения стала расхожей, но напомним, что Д. А. Столыпин начал вы­сказывать свои взгляды еще в конце 60-х годов, „когда они имели все признаки новизны и оригинальности".

Нельзя утверждать, что „аномалии и несообразности" общины, отсутствие у нее признаков внутреннего развития никто, кроме Столыпина, не видел. Фронт ее про­тивников был широк, хотя и не един, к ним можно отнести и литераторов И. Гончарова, А. Фета, и сановных бюрократов Н. Бунге, П. Валуева, К. Победоносцева, и ученых Ю. Янсона, А. Постникова. П. Ефименко, П. Гиоргиевского, В. Тригорова. Последние собрали много фактических данных, но даже лучшие работы не были свободны от субъ­ективизма. Априори считая общину патологическим наростом на теле народной жизни, они подбирали факты под эту установку. Отсюда недостаточная систематичность работ, невозможность их сопоставления, сравнения и объединения. Но в литературе в передовом

общественном мнении господствовало прямо противоположное, народническое толкование, считавшее общину мостиком к общественному владению орудиями произ­водства и выступавшее против капиталистического пути развития России.

Какое же землепользование отвечало, по Столыпину, этому пути? Его мнение категорично — только „хуторская система", и все же он решил подкрепить личные наблю­дения объективной научной информацией. Его решительно не устраивало, что статисти­ческие данные последних десятилетий о бытовом положении крестьян в стране касались только общины. Как в физиологии начинают с изучения здоровых, а не больных тел, в живописи — с изображения прекрасных, а не уродливых предметов, так социолог, считал Столыпин, должен начать с хуторского землепользования, которое кое-где еще осталось в России. Через Московское общество сельского хозяйства, где он нашел идейных союз­ников и какое-то время являлся председателем Хуторского отделения, были организова­ны опросы и сбор статистических данных о переселениях и хуторах в западных и южных губерниях. Специальные анкеты распространялись и собирались руководителями сель­скохозяйственных обществ, земскими статистиками, уездным начальством, волостными старшинами, священниками, врачами и учителями сельских школ. Кроме того, разнооб­разные сведения черпались из местной прессы различных губерний. Подобный вид со­циологической работы поддержало Вольное экономическое общество, которое накопи­ло много достоверных фактов о разложении общины. На основании полученных матери­алов Столыпин делал доклады и выступал в печати — московской и местной земской. Ре­зультаты исследования были сгруппированы в два больших тома. Выводы опросов совпа­ли с его собственными — „личное хуторское владение эффективнее общинного". Впро­чем, опросы выявили существенные региональные отличия первого типа землепользо­вания и кое-какие недостатки, которые, по мнению Столыпина, необходимо учесть при надвигающейся реформе. Главный из них — дробление земли хутора по наследству при наличии нескольких детей. Дмитрий Аркадьевич предлагал ввести законодательный ми­нимум для деления земли. Кстати, западные фермеры избегали этой опасности проще — старший сын по желанию получал всю землю, а младшим за уступаемую долю он давал деньги.

Но то, что было ясно самому Столыпину и его единомышленникам по Москов­скому обществу сельского хозяйства, не встречало понимания среди землевладельцев — помещиков и общинников. В этих условиях Столыпин решил прибегнуть к последнему из еще не использованных им методов Конта — к эксперименту, надеясь при удаче уси­лить свои доводы в пользу хуторской системы наглядными и убедительными примерами.

Проблема частной собственности на землю решалась в позитивистской социо­логии далеко не однозначно: некоторые теоретики отрицали абсолютную поземельную собственность, хотя исходили из разных аргументов (Г. Спенсер, Д. Милль, Н. Михай­ловский, П. Лавров), некоторые оправдывали ее (Е. де Роберти, В. Ключевский, Д. Сто­лыпин). Л. Слонимский считал, что обе стороны могут спорить бесконечно и бесплодно, ибо речь идет о разных аспектах вопроса. Те, кто отвергает частную собственность на землю, имеют в виду ее государственно-политический элемент, а именно — важность тер­ритории в качестве единого „наследия человеческого рода" (как вода, воздух, солнечный свет и т. д.); те же, кто ее защищает, подразумевают хозяйственный, экономический эле­мент, то есть форму трудовых затрат и капитала. Абсолютно частной собственности на землю достичь трудно, за государством всегда остается право гарантировать для общего пользования свободный проход и переезд через частную территорию, право преимуще­ственного выкупа земли у частных лиц, когда этого требует государственная польза. В от­личие от других форм собственности, поземельная специфична, она имеет двойное (хо­зяйственно-политическое) значение и не может всецело поглощаться частным правом.

Столыпин предложил свой вариант решения вопроса. С начала 80-х годов до конца жизни он экспериментировал в своих усадьбах и поместьях родственников (в час­тности, в Тарханах, „малой родине" М. Ю. Лермонтова), создавал арендные хозяйства как форму вольнонаемного труда на помещичьих землях, с правом арендатора на выкуп участка, если через несколько лет его хозяйство будет процветать. Разумеется, Столыпин не был пионером, аренда существовала и раньше. Но он внес одно очень важное уточне­ние. Когда в конце 60-х годов в ряде южных губерний кое-кто из помещиков стал сдавать усадьбы в аренду, выяснилось, что временные владельцы хищнически относились к зем­ле, лесу и постройкам. Настоящий владелец после нескольких лет аренды нередко полу­чал окончательно разоренную и ограбленную усадьбу, где даже хозяйственные построй­ки были растащены на топливо. Как показали исследования, так случалось, когда аренда бралась в интересах накопления торгового капитала. Учтя это, Столыпин в качестве главного условия аренды выдвинул требование обязательного „хозяйствования на зем­ле". Он долго обдумывал условия эксперимента: оптимальные размеры арендного участ­ка земли, круговое размещение пашен, покосов и пастбищ, тип жилища для хозяина, формы построек для скота и инвентаря, место для колодца, сада, огорода. Типовой про­ект стоил около 500 руб. Все это излагалось в ряде брошюр, к которым прилагались фор­мы контрактов на аренду хуторов. Начался эксперимент в Таврии, столыпинском име­нии близ Мелитополя, где были построены 16 хуторов, на 60 десятинах земли каждый. (Среднестатистический общинник в центральной России имел меньшее количество зем­ли.) Позднее эксперимент был перенесен в имения Саратовской и других губерний. На первых порах крестьяне встретили слухи о предложениях барина настороженно — они издавна относились к предложениям подобного рода, как бы сравнивая, по словам неко­торых исследователей, „перчатку с рукавицей": у частного владельца отдельный „чулан­чик" для каждого пальца, а в общинной рукавице они все вместе и в мороз не зябнут, гре­ют друг друга.

Патриархальная вера в то, что наступит время и по распоряжению верховной власти вся земля будет передана в руки крестьян, обнаруживалась любым беспристраст­ным исследователем деревни. Но вид удобных домов, преимущества компактного распо­ложения полей и угодий, благоприятные условия аренды сделали свое дело. Будущие арендаторы выстроились в очередь, с каждым после собеседования и отбора заключался контракт на шесть лет. Арендатор должен был внести треть паевого взноса, остальная часть давалась ему в кредит на несколько лет. Постепенно образовался устойчивый спрос на аренду, который в ходе многолетних экспериментов постоянно увеличивался, хотя первоначальный денежный пай из-за роста цен на землю становился все больше. Крестьянина это уже не пугало.

В условия договора включался штраф за неразрешенную управляющим рубку фруктовых деревьев и ягодных кустов. Управляющий оплачивал государственные нало­ги на землю и не вмешивался в производственный процесс, помогая по необходимости специальной литературой, собранной в библиотеке имения. Первый год отводился на нужды собственного подворья, а с получением доходов начиналась оплата кредита. Мно­гие хуторяне увеличивали размеры арендованной земли, нанимая на лето сезонных ра­бочих (с оплатой выше средних доходов крестьян центральной России). Вскоре хуторя­не смогли покупать косильные машины, катки для молотьбы, плуги разных видов (об­щинник пользовался обычно сохой и цепью). В их домах появились личные сельскохо­зяйственные библиотечки. Таким культурным арендаторам, крепко вставшим на ноги, Столыпин предлагал продавать землю. По его расчетам, это принесло бы ее старым хо­зяевам большую прибыль и, кроме того, способствовало бы созданию „нового крепкого сельского класса союзников дворянских усадеб".

Интересно, что большую часть арендаторов составляли русские, меньшую — украинцы и только один был из немцев. Предполагаемый эффект подобного выбора, как установили неоднократные проверочные комиссии из Московского общества сель­ского хозяйства и Харьковского земледельческого училища, внимательно следившие за ходом эксперимента, полностью оправдался. Результаты проверок печатались в специ­альной прессе. Вот в общих чертах оценка итогов десятилетнего эксперимента в Тав­рии: на первых порах арендное хозяйство немца вырвалось вперед и быстро стало эф­фективным, более или менее зажиточно жили и упорно трудились украинцы, менее бо­гатыми и более разболтанными были хозяйства русских. Вначале у немца сложились с соседями напряженные отношения, но постепенно все нормализовалось, и его „при­кладные" уроки охотно перенимались: черный пар, химическое удобрение полей, но­вые машины, посадка специфических трав на выпасе и т. п. Уже через несколько лет контролеры зафиксировали добротные постройки, обилие фруктовых деревьев, мно­жество сельскохозяйственных машин на подворьях, правильный севооборот и траво­сеяние и, что особенно ценно, предприимчивую кооперативную деятельность по кре­диту, хранению и сбыту продукции, ремонту техники. Почти все крестьяне стали арен­довать дополнительную землю (и не малую), которая примыкала к их старому участку, хотя только за пять лет эксперимента цены на нее удвоились, а то и утроились. Редкий арендатор не имел нескольких рабочих лошадей и нескольких (как правило, породи­стых) коров.

Несмотря на дифференциацию по доходам среди арендаторов, по мнению од­ной комиссии, „даже беднейшие из хуторян производят впечатление такого достатка и довольства, которое не случалось еще видеть у наших общинников, оно напоминает не­вольно соседние немецкие колонии". Высокая продуктивность хуторского землепользо­вания достигалась за счет более полноценной организации работы. Росли производи­тельность труда и доходы, люди меньше уставали, отбросив неэкономные перемещения и пустое времяпрепровождение. Напрашивался законный вывод: „произведенные опы­ты показывают, насколько русские крестьяне способны к развитию своего хозяйства, когда они поставлены в более нормальные условия".

Сходная картина наблюдалась и в других имениях Столыпина, хотя были разли­чия в деталях, связанных с неодинаковыми климатическими и почвенными условиями. Как относились „братья по классу" к этим опытам? Подавляющая часть помещиков боя­лась сдавать крестьянам землю в аренду, полагая, что после нескольких лет работы на ней те начнут считать ее собственностью, ибо вера в „черный передел" в крестьянской душе обладала силой инстинкта.

В начале XXвека, спустя годы после смерти Дмитрия Аркадьевича, целый ряд съездов объединенного дворянства в Саратове, Москве, Санкт-Петербурге ставил вопрос о разрушении общинного землевладения, но не по экономическим, а по поли­тическим соображениям. Как иронично заметил М. Ковалевский, этими людьми вла­дела „фантастическая идея" считать общину „рассадником социалистических бацилл", лекарство против которых они видели только в личной собственности. При жизни же реформатора соседи-помещики цеплялись за свои нерентабельные „вишневые сады" и настороженно приглядывались к его опытам. Сказывались обломовская инертность и отсутствие хозяйственной рациональности. Столыпин вспоминал только один случай, когда некий городской промышленник, купивший соседское разоренное имение, уз­нал об арендном опыте и приехал лично — все внимательно рассмотрел, взвесил, вер­нувшись домой, сделал расчеты и, создав 19 хуторов на своей земле, приступил к похо­жему эксперименту. Он блестяще удался, и имение впервые за долгие годы стало при­носить доходы.

Помимо хуторского и отрубного землепользования (отруб — участок общинной земли, получаемой крестьянином в личное пользование) как самого справедливого сред­ства решения аграрного вопроса в России, Столыпин особое внимание уделял развитию передовой земледельческой промышленности и оттоку явно избыточной части населе­ния Центральной России за Урал, в Сибирь и Казахстан. Еще в 1869 г. он правильно под­черкивал, что такой процесс идет уже давно, но в хаотичной, стихийной форме, и его на­до организовать: расчистить свободные земли, дать ссуду переселенцам, освободить их первое время от налогов, помочь в переезде и на новом месте. Эти акции должны быть частью социальной политики государства. Она себя оправдает, ибо находят силы ото­рваться от привычных корней, как правило, сильные, инициативные и предприимчивые люди. Если их поддержать, то выиграет и страна в целом. На этом основании он горячо приветствовал создание в 1883 г. государственного Крестьянского банка.

Будучи убежден в том, что социальные задачи — это прежде всего задачи обще­ственного воспитания и их позитивное решение должно опираться на научную базу, Сто­лыпин ставил вопрос о реформе образования в России, опять же связывая ее с заветами Конта, и даже выделил Московскому психологическому обществу большую по тем време­нам сумму в 2 тыс. руб. на премию за лучшую отечественную работу по социологии фран­цузского позитивиста. Журнал общества „Вопросы философии и психологии" дал объяв­ление о конкурсе, впрочем, патриотично дополнив имя Конта именем философа Вл. Со­ловьева.

Столыпин написал ряд брошюр о высшей школе, соотношении общего и специ­ального сельского обучения, классического и реалистического образования. Этим же во­просам посвящена третья книга его обширных „Очерков философии и науки" (1892). Центральные положения его рассуждений таковы: образование в крестьянской среде должно быть ориентировано на положительные сдвиги в деревне, доказательства пре­имуществ современной агрокультуры и хуторского землепользования; общее среднее и высшее образование должны положить в свою основу усвоение наук по их классифика­ции Контом.

Аналогичные идеи высказывались и раньше. Так, Д. Писарев в 1865 г. выступал за необходимость перестройки гимназического и университетского образования в том же духе. Но Столыпин вносит поправки, исключая из шести абстрактных наук Конта (ма­тематика, астрономия, химия, физика, биология и социология) астрономию, поскольку она наука „конкретная", и настаивает на добавлении психологии, которую упорно игно­рировал Конт. Необходимость такого добавления в систему наук подчеркивали многие русские социологи разных направлений. Подобная программа поможет привить уча­щимся идею о значении научно-философского подхода в мышлении, особенно в прило­жении к общественным явлениям, которые подчиняются всемирным законам. После обучения по такой программе у человека складывается целостная научная картина мира. Теперь можно перейти к профессиональному обучению — специализации в одной из дис­циплин или виде деятельности. Столыпин настойчиво подчеркивал необходимость де­мократизации школы, „как можно большего распространения общего образования во всех классах общества".

Следующий пункт его предложений носит несколько курьезный и пристраст­ный характер. Он предлагает подвергнуть самой суровой критике способы преподава­ния и содержание учебных курсов по политической экономии, которая напоминает ему, скорее, „ретроградную метафизику", чем науку, имеющую дело с практическими вопро­сами. (В этой связи уместно напомнить, что и сам Конт считал современную ему полити­ческую экономию „псевдонаукой".) Политическая экономия, утверждал Столыпин, исхо­дит из вербальных призывов „свободы, равенства и солидарности", а должна исходить из

естественных законов развития производства, которые постоянно указывают вектор со­циальной динамики: переход „от слабого к более сильному хозяйству". Попытка искусст­венно сохранить слабые хозяйства означает самоубийство социального организма. Не­что подобное происходит при консервации общины. Социологу это очевидно, поэтому он предлагал создать в университетах России кафедры истории и философии науки для изучения современных научных методов и кафедры социологии. Между тем Столыпин видел, что русская деревня после 1861 г. не возродилась. Через 30 лет, за два года до его смерти, голод по всей стране унес почти миллион жизней. Будучи формально свобод­ным, русский крестьянин оставался в условиях общинного землевладения не свободным. Эти факты сильно травмировали Дмитрия Аркадьевича, искренне желавшего изменить ситуацию к общей пользе. Смерть этого незаурядного русского человека также была не­обычной. Уже в преклонном возрасте он стал ухаживать за своим еще более старым слу­гой, который заболел крупозным воспалением легких. Считая, что в комнате больного мало света, Столыпин переместил его в свой кабинет. Понимая, что болезнь может быть заразной, он запретил родным посещать себя, пока слуга не поправится. Но вскоре сам заболел и последние несколько дней жизни провел, диктуя очередную и последнюю со­циологическую статью. Закончив ее — умер. Похоронен Д. А. Столыпин в Новодевичьем монастыре в Москве» [76, с. 195—206].

Таким образом, забота о справедливом устройстве жизни и быта крестьян не была для П. А. Столыпина «дежурным», «казенным» вопросом, навеянным конъюнкту­рой, или подсказанным, поставленным на повестку кабинетом его предшественника Горемыкина или Председателем Комитета Министров Витте, как утверждалось впоследст­вии и самим графом и другими оппонентами, но развивала, воплощала в жизнь идеи «се­мейного дела», которым всерьез интересовались, пытались его осмыслить и разрешить члены рода Столыпиных.

В качестве краткой иллюстрации (в приложении № 3) воспроизводится бро­шюра «К вопросу о крестьянском хозяйстве» Д. Столыпина, изданная впервые в Москве в 1893 году. Очевидно, это лишь одна из дошедших до нас публикаций дяди будущего пре­мьер-министра — Дмитрия Аркадьевича Столыпина, в которой он в емкой, но лаконич­ной манере повествует о том, что переход к подворному владению при введении «Поло­жения 19 февраля об освобождении крестьянства» на местах не всегда исключал круго­вую поруку. Вскрывая это недоразумение, автор рассказывает об эволюции взглядов бы­лых сторонников крестьянской общины, произошедшей «от самого хода дела и больше­го изучения предмета», говорит о массе бесхозных и бездомных крестьян, т. е. крестьян­ского пролетариата, образовавшегося при общинах...

Говорится в этой брошюре также о неудобствах, создаваемых общиной при по­купке земли посредством крестьянского банка, и приводится убедительный факт: «...бо­лее чем на 5 миллионов рублей крестьянские общества отказались от купленной ими зем­ли, причем купившие потеряли свои затраты» (см. прилож. № 3).

Автор подводит к выводу о том, что свойственная общинам «круговая порука оказалось пагубною, и уцелели исключительно общества, отказавшиеся от равного наде­ла всех землей» (см. прилож. № 3).

Убеждая далее в несостоятельности общинного строя, который «поддерживал­ся большинством в литературе», Дмитрий Столыпин обращается к авторитету Салтыко­ва-Щедрина, который «в своих Пестрых письмах упрекает западников (Г. С.) за увлече­ние круговою порукой». И приводя далее аргументы в пользу подворного владения, из­бавления от круговой поруки, он предлагает земствам, от которых во многом зависела дальнейшая судьба крестьянства России, подняться выше эмоций и, «изъяв вопрос из ли­тературных преувеличенных понятий:братства (круговой поруки) иравенства (равного

наделения всех землей по числу душ)» (см. прилож. № 3), приступить к изучению пред­мета на основании имеющихся у земства фактических данных.

Такое ясное видение важной проблемы, четкое изложение основных поло­жений и внятный вывод: «отменение круговой поруки у крестьянских обществ при пе­реходе их к подворному владению» (см. прилож. № 3) — выдают фамильный «почерк» Столыпиных, который узнаваем позднее также в речах и делах знаменитого реформа­тора.

Существенных сведений о прохождении службы в Департаменте земледелия и сельской промышленности в нашем распоряжении не имеется , а в вышеупомянутом Формулярном списке отмечен лишь Указ Правительствующего Сената от 21 апреля 1886 года, которым П. А. Столыпин утвержден «по степени кандидата в чине Коллежского Секретаря со старшинством, с седьмого октября тысяча восемьсот восемьдесят пятого года». А 26 января 1887 года он «определен помощником Столоначальника Департамен­та Земледелия и сельской промышленности». Далее молодой чиновник Столыпин «Вы­сочайшим Указом от 1 января 1888 года на имя Министра Императорского Двора Всемилостивейше пожалован в звание Камер-юнкера Двора Его Императорского Величества» [133, с. 2, 4].

ОДНАКО ВСКОРЕ П. А. Столыпин вновь переходит на службу в Министерст­во внутренних дел: 18 марта 1889 года он назначается Ковенским уездным предводите­лем дворянства и председателем Ковенского суда мировых посредников.

Сейчас трудно судить, какими соображениями руководствовался молодой, энергичный, не обделенный вниманием власти сотрудник, сменивший министерское место в блистательном Петербурге на представительскую должность на окраине Рос­сийской империи, где располагалось одно из поместий отца. Возможно, рутинное чи­новничье дело сдерживало силы, инициативу, здоровые честолюбивые надежды моло­дого Столыпина, который стремился к самостоятельности и подвижничеству. Воз­можно, в провинциальную глушь потянули его 855 десятин ковенской поместной зем­ли, которые таили в себе главные богатства «крестьянской» державы. Возможно, он уже тогда понимал, что этот вековой крестьянский вопрос, источник смут и восста­ний, невозможно постичь в Петербурге — во всей глубине его тайны откроются толь­ко тому, кто сам стоит на меже...

В ТОМ ЖЕ 1889 ГОДУ у Петра Аркадьевича скончалась его мать — женщина, примечательная своей добротой, образованностью и умом. Вот несколько семейных пре­даний:

«Едет бабушка где-то поездом и во время пути знакомится с дамой, полькой, с которой всю дорогу и разговаривает по-польски. Подъезжая к месту назначения, дама любезно спрашивает бабушку: „CzyszanownaPanipolka?" (Вы, конечно, полька?) На что та, со своей спокойной, умной улыбкой отвечает: „Nie,jestemprszekletamoskalka" (Нет, я проклятая москалька).

Была знакома бабушка почти со всеми выдающимися людьми своего времени, ценившими и ум ее, и образованность. Однажды в каком-то заграничном курорте подхо­дит к ней ее приятельница и говорит:

— Милая моя, я понимаю, что тебе приятно поговорить с умным человеком, но нельзя все же так мало вниманья уделять наружности. Как можно показываться с мужчиной,

*Документы, относящиеся к начальному периоду службы П. А. Столыпина, в государственных ар­хивах не сохранились.

настолько плохо одетым и такого вида, как тот, с кем ты сегодня долго ходила по парку. Кто это?

— Да, друг мой, это ведь Гоголь,— ответила бабушка» [4, с. 24].

Здесь также стоит упомянуть о родителях супруги П. А. Столыпина — Ольги Бо­рисовны, которые были хорошо известны в России. Борис Александрович Нейгардт в описываемый нами период был почетным опекуном в Москве, в кругу его забот была мас­са приютов, воспитательных домов и школ. Мария Александровна Нейгардт также заве­довала богоугодными и учебными заведениями первопрестольной. Жили они в большом трехэтажном «старинном здании на Арбате, в котором в 1812 году жил маршал Наполео­на Ней, с толстенными стенами, большими комнатами, уютными и нарядными» [4, с. 56]. Их внуки, дети Столыпиных любили гостить в этом большом и шумном доме в Мо­скве. Нейгардты также навещали свое потомство в Колноберже, причем приезжали на ближайшую станцию в своем вагоне. Старшая дочь делится интересным для нее наблю­дением:

«Для меня самым удивительным было то, какими вдруг молодыми становились мама и папа: родители, высшая инстанция во всех спорных вопросах, высшее начальст­во и неоспоримый авторитет — вдруг имеют высшего над собой! Почтительны, предуп­редительны и внимательны. Папа, всегда занимающий с мама важное место в глубине ко­ляски, садится на козлы, рядом с кучером, предварительно усадив и удобно устроив де­душку и бабушку. А когда с ним заговаривают „старшие", папа, от природы очень застен­чивый, даже краснеет...» [4, с. 57].

СРАЗУ ПО ПРИЕЗДЕ В КОВНО (ныне Каунас) молодой предводитель уездно­го дворянства— «маршалка»(польск.-Г. С.) — с головой окунулся в дела. По воспоминани­ям его дочери Марии, день Петра Аркадьевича был так плотно заполнен, что его никог­да не видели праздным, причем он не терпел малейшей неточности во времени и благо­даря жесткому педантизму успевал исполнять не только свои прямые обязанности, но и входить в другие дела.

«Весь день мой отец был занят: то работал у себя за письменным столом, то был в присутствии, то на заседаниях. Кабинет был для меня с раннего детства святая святых. Даже в комнате, рядом с кабинетом, мне бы никогда не пришло в голову говорить не ше­потом. Ко всякому делу папа относился с исключительным вниманием и уважением. По­мню, как мой отец возмутился, когда приехавший неожиданно к нам старый дядя моей матери, граф Буксгевден, нарушил происходившее под председательством папа заседа­ние...» [4, с. 10].

По воспоминаниям старшей дочери, предметом особой заботы отца сделалось Сельскохозяйственное общество, «на устройство которого он положил много времени и сил, и работа которого вполне оправдала его надежды. Был при нем склад сельскохо­зяйственных орудий» [106, с. 5]. Думается, это детище П. А. Столыпина также свиде­тельствует о его стремлении лучше войти в аграрный вопрос, который здесь в западном крае имел свои особенности. Помимо общества и аграрного синдиката со складом стан­ков он планировал основать «сельскохозяйственную школу с большим интернатом. Ди­ректор школы и учителя должны были жить отдельно, в другом корпусе. Школа должна также иметь образцовую ферму с хлевами, ибо скотоводству нужно тоже учиться» [106, 8/301, с. 9-11].

План этот не будет забыт и после нового назначения П. А. Столыпина: преем­ник воплотит его в жизнь. Школа вместе с другими корпусами была открыта в чистом по­ле, как того хотел предводитель дворянства. А сам Петр Аркадьевич, будучи уже в Петер­бурге, на вершине государственной власти, с теплом вспоминал своих сослуживцев, под-

чиненных и помощников по Сельскохозяйственному обществу — русских и поляков, ко­торые соединили усилия для становления полезного дела*.

Также по почину Столыпина в Ковно в 1899 году был построен Народный дом со столовой, номерами для приезжих, библиотекой, читальным и театральным залами. Здесь же силами местных актеров устраивались представления, народные балы, первые сеансы кино.

Любопытно, что в Ковно был также и городской театр, между старой и новой сценами «возникла конкуренция, осложнившая работу актеров» [26, с. 5], которые обра­тились за материальной поддержкой к председателю попечительства (о народной трез­вости) Столыпину. В конце концов тот был вынужден встать во главе театра, имел там свою ложу, посещал все спектакли, нередко заглядывал на репетиции — то есть отнесся к этому щепетильному делу предельно серьезно.

Видимо, об усердии нового уездного предводителя дворянства стало известно и в Петербурге: 28 мая 1890 года он назначается Почетным мировым судьей в Ковенском уезде и Указом Правительствующего Сената от 6 июля того же года выходит в «Титуляр­ные Советники со старшинством с Vоктября 1888 года». А Высочайшим приказом по Ми­нистерству внутренних дел 2 июля 1891 .года он произведен «за отличие в Коллежские Асессоры» [133, с. 6].

БЛАГОПОЛУЧНАЯ СЛУЖБА и сравнительная стабильность общей атмосфе­ры в России располагает к росту семьи, и в том же 1891 году 20 марта Петра Аркадьеви­ча рождается вторая дочь Наталья.

Несмотря на видную должность, живут Столыпины скромно: из неудобного до­ма в старом городе, стоящего напротив ратуши, они переезжают «в маленький деревян­ный домик с большим садом на одной из боковых улиц центральной части города. Улица эта вообще не была мощена, и по городу ходил анекдот, что когда кто-нибудь нанимал из­возчика, чтобы ехать к нам в осеннее или весеннее время, тот отвечал: „Если к Столыпи­ным желаете, лодку нанимайте, а не меня..."» [4, с. 10].

Вскоре в семействе Столыпиных снова ожидается пополнение, и 15 декабря 1892 года рождается третья дочь Елена, а незадолго до этого из маленького домика на Лесной улице они переезжают «в большой дом на Соборной площади, в котором занима­ли сначала одну часть второго этажа, а потом, по мере рождения детей, прибавлялось по комнате, и... постепенно был занят весь этаж» [4, с. 12].

Спокойную домашнюю атмосферу молодых супругов восстанавливает в мемуа­рах старшая дочь:

«Но вообще вечера, когда родители уезжали из дома, были редки...

Еще реже случалось, чтобы папа и мама проводили вечера в гостях, у нас же близкие знакомые и друзья бывали часто. Приходили они поздно; сразу же после обеда мой отец всегда уделял часок нам, детям. Сначала я одна слушала сказки, о которых я уже упоминала, а потом и сестры, понемногу подраставшие, уютно усаживались вокруг папа на оттоманке в кабинете. После сказок, игр и разговоров их посылали спать, а папа са­дился за письменный стол: что-то писал, что-то подписывал. Приходил секретарь с бума­гами и долго, стоя рядом со столом, о чем-то мне непонятном докладывал и клал перед папа, бумаги для подписи. Годами помню я ту же картину по вечерам: мой отец за пись­менным столом, моя мать на диване с работой. Иногда кто-нибудь из друзей рядом с ней.

*После смерти П. А. Столыпина школа в память о нем будет названа «Сельскохозяйственной шко­лой им. Петра Столыпина» (8/301. Архив Саратовского культурного центра им. П. А. Столыпи­на. С. 9-11).

Ведется общий разговор, в который изредка вставляет свое слово папа, повернувшись на своем стуле с круглой спинкой. Потом, когда Казимир приносит вечерний чай, папа пе­ресаживается к остальным, и если есть гости, то разговаривают до десяти, одиннадцати. Если же мои родители одни, то читают вслух друг другу, а ровно в одиннадцать идут спать. Так были прочтены почти все исторические романы Валишевского, так читалось «Воскресение» Толстого, когда оно печаталось в „Ниве", и многое другое из русской, французской и английской литературы» [4, с. 10—11].

Семь теплых месяцев в году семейство Столыпиных проводило в своем литов­ском имении Колноберже, расположенном неподалеку от Ковно. И здесь Петр Аркадье­вич полностью отдавался хлопотам по своему хозяйству: «уходил в заботы о посевах, по­косах, посадках в лесу и работах в фруктовых садах» [4, с. 26]. Эпизод впечатлений его старшей дочери воспроизводит облик Столыпина:

«Мой отец в своей непромокаемой шведской куртке, в высоких сапогах, весе­лый и бодрый, большими шагами ходит по мокрым скользким дорогам и тропинкам, на­блюдая за пахотой, распоряжаясь, порицая или хваля управляющего, приказчика и рабо­чих. Подолгу мы иногда стояли под дождем, любуясь, как плуг мягко разрезает жирную, блестящую землю...» [4, с. 27].

Лучшим образом жизнь Столыпиных в Колноберже, атмосферу именин и дру­гих праздников этого семейства также передают воспоминания Марии Бок:

«Самым торжественным образом, конечно, справлялось 29-е июня, День Анге­ла моего отца, и 1 Те июля — именины мама.

Накануне праздничных дней, вечером, приходили рабочие поздравлять с насту­пающим праздником: на именины папа — мужчины, на именины мама — женщины, а на мои — девушки. Младших сестер поздравлять не полагалось.

Издалека, в теплом, душистом, летнем воздухе слышится пение; довольно не­стройное и заунывное, как все литовские песни, издалека оно кажется поэтичным и неж­ным.

Заслыша пение, мы выходим на балкон. Пение все громче и ближе и, наконец, из темноты выходят, освещенные теперь светом наших окон, фигуры рабочих. Тот из нас, кому приносится поздравление, выслушивает пожелания и дает на чай, и поздрави­тели с пением уходят.

В честь папа стараются петь русские песни. Бывший солдат Казюк лихо запевает:

Три деревни, два села, Восемь девок, один я...

На следующий день с утра все в доме и усадьбе другое, чем всегда. Торжествен­но и необычно. Мы, дети, даем наши подарки к утреннему кофе. Мама-то легко сделать подарок, а вот подарок для папа всегда огромное затруднение, и наша творческая фанта­зия не идет дальше вышитых или разрисованных закладок в книгу. Когда у папа собра­лось около дюжины таких закладок, мы стали дарить рисунки. Папа их трогательно бе­рег, и они впоследствии, вставленные в рамки работы домашнего столяра, украшали сте­ны комнат папа в Колноберже...

На именины никто никогда не приглашался — соседи сами приезжали поздрав­лять: к папа одни мужчины, к мама целыми семьями.

Но на Петров день все же было больше народу, чем на Ольгин, так как поздра­вить своего „пана маршалка" (предводитель дворянства по-польски) приезжали дворяне из очень отдаленных имений. Съезжалось в этот день не меньше тридцати человек, не­которые из них жили за 50—60 верст. На Ольгин день приезжали лишь близкие соседи.

Готовились к этим дням заранее. Леснику было приказано принести ягод, оре­хов, дичи; экономка с гордостью приносила на кухню откормленных к этому дню птиц, но больше всех старался садовник Яша.

Задолго до именин приходил он по вечерам к мама докладывать о проектах вся­ких улучшений и нововведений, задуманных им, как он выражался, „ко дню".

А в самый „день" как кипела у него работа и в саду, и в оранжереях, и на балко­нах! Сам Яша, его постоянные помощники и помощницы и нанятые по этому случаю по­денные, работали, не покладая рук: чистили дорожки, приводили в порядок ковровые клумбы, ставили новые букеты в вазы и, главное, украшали цветами доску, клавшуюся по­средине обеденного стола, в центре которой стояла высокая корзина с самыми красивы­ми цветами.

К шести часам вечера все было готово, и начинался съезд гостей. В семь часов обедали, а потом сидели на балконе, гуляли, а иногда и танцевали.

Конечно, никто из детей на мужском обеде не присутствовал, на именинах же мама большие дети и гувернантки обедали за „взрослым" столом.

Во время обеда перед окнами столовой, в хорошую погоду, или в передней, в дождь, играл еврейский оркестр, тоже являвшийся на именины без приглашения. Папа любил заказывать музыкантам еврейский танец „майюфес", который они с особенным удовольствием и задором исполняли. Если организовывались танцы, то танцевали, ко­нечно, все, и стар и млад, как в деревне полагается...» [4, с. 41—43].

В этом повествовании нам открывается облик Столыпина сорока лет — челове­ка гостеприимного, дружелюбного, чурающегося лишней помпезности, дорожащего доб­рыми отношениями и с соседями, и со своею прислугой. В кругу его знакомых, прияте­лей и добрых соседей — помещики Кунаты, Миллеры и Дуллевичи, семейства князя Васильчикова, графа Крейца, героя Севастополя графа Тотлебена, генерала Кардышевского и отставной генерал Лошкарев. В воспоминаниях его старшей дочери с теплотой за­печатлены также другие фигуры постоянного окружения — кучера Осипа, пастуха Матутайтиса, птичницы Евки, служанки Машухи, повара Ефима, лакея Казимира, управляю­щего Штраухмана, которые «представлялись... такими же неотъемлемыми... и необходи­мыми существами, как и родные» [4, с. 34]. Эти люди, а также настоятель кейданской церкви отец Антоний Лихачевский и доктор Иван Иванович Евтуховский были обычно рядом на протяжении ковенского периода жизни Столыпиных.

Из детских воспоминаний составляется портрет отца семейства и предводите­ля местного дворянства: серьезного, внимательного человека и добросовестного чинов­ника, «не выносящего ни малейшей неточности во времени», который «благодаря такой аккуратности, привычке быть всегда занятым и не терять ни минуты... сумел так распре­делять свое время, что, будучи министром, успевал исполнять, никого не задерживая, свою исполинскую работу» [4, с. 27].

Еще одна примечательная черта: Столыпин не любил охоты, видимо, от любви ко всякой живности, к божьим тварям, которых порой уничтожают в сытости и праздно­сти просто так, для забавы, ради азарта, чтобы потешить себя.

И самое удивительное для нынешних наших времен и даже для начала XXве­ка — определенная аскеза, присущая быту Столыпиных. «Враг всяких привычек», кото­рые лишают человека свободы, Петр Аркадьевич был выше вредных слабостей и неле­пых обычаев:

«Разве это не унизительно, что если я не смог закурить, когда почему-либо захо­тел, из-за этого у меня настроение испорчено, ум не работает ясно, и порчу и другим жизнь, и сам не в состоянии ни работать, ни веселиться?

Сколько раз я слыхала, как папа, говорил смеясь гостям:

— У нас староверческий дом — ни карт, ни вина, ни табака...» [4, с. 51—52].

В кругу своих ближних Петр Аркадьевич — замечательный семьянин, заботли­вый и нежный отец, несмотря на занятость, каждый день уделявший своим дочерям вре­мя для их учебы, воспитания и забав. Он к тому же способный рассказчик: его сказками заслушивалась вместе с детьми даже супруга Ольга Борисовна. Вместе с тем и в домашнем кругу он был против лишней роскоши и изнеженности: своим детям отец старался при­вить трудолюбие, готовность к преодолению житейских невзгод и лишений. Сам боль­шой знаток лошадей, он желал, чтобы и его первая дочь «ездила верхом, бегала на конь­ках, стреляла в цель, читала бы серьезные книги, не была бы типом барышни, валяющей­ся на кушетке с романом в руках» [4, с. 30]. В конце концов своей старшей дочери он сде­лал неожиданный и очень приятный подарок — маленькую серенькую лошадку с амазон­кой. Сам Петр Аркадьевич любил верховую езду, а также, несмотря на немощь руки, объ­езжал рысаков.

Примечательно, что этот отцовский настрой дал свои всходы: в Первую миро­вую войну две его дочери совершают героический шаг. Переодевшись в казацкую форму, они пробираются к фронту. Уже на передовой их задержали и, несмотря на бурный про­тест, вернули домой. Впрочем, помимо этого эпизода будет в жизни семейства после смерти главы много испытаний, горестей и утрат. Словно видел Столыпин тогда напе­ред уготованную ему и его близким судьбу...

Жизнь Столыпина в Ковно никак нельзя назвать праздной. В кругу его посто­янных забот помимо чисто представительских дел — официальных встреч, заседаний, собраний были и хлопоты, связанные с повседневными насущными нуждами местно­го люда,— заботы, в которых постоянно проявлялось его стремление как можно глуб­же вникнуть в жизнь российской окраины. Вот что пишет по этому поводу одна из его дочерей:

«С самого начала его деятельность выходила за рамки традиционной... Работа эта более, чем какая-либо другая, зависела от желания и усердия того, кто ее выполняет, ибо могла быть сведена, особенно если речь шла не об уездной, а о губернаторской дол­жности, к простому присутствию.

Однако рутина Столыпина не поглотила. Одновременно с делами, непосредст­венно касающимися интересов местного дворянства (вопросы генеалогии, опекунства и т. д.), он занимался благосостоянием тех, кого нужно было поддержать и помочь не толь­ко человеческим сочувствием, но и политически — благосостоянием крестьян.

Общаясь с ними, он затрагивал вопросы, которые их интересовали, выслуши­вал их просьбы и старался их удовлетворить, давая им советы, которые часто единоглас­но принимались жителями деревень» [112, 8/301].

По некоторым свидетельствам уже в ту пору молодой, но чрезвычайно толко­вый предводитель дворянства привлекает не только чиновников: к Столыпину тянутся и крестьяне, которые шли к нему за советом даже из соседних уездов. Таким образом, по­ле деятельности простиралось далеко за пределы его кабинета — до самых отдаленных, заброшенных уголков этого края. Еще один эпизод воспоминаний:

«...вернулся папа. Но какой он странный! Воротник шинели поднят, как в лю­тый мороз, а его лицо такое же красное, как околыш дворянской фуражки, надеваемой специально для таких деловых поездок. Папа говорит с трудом, и мы с ужасом слышим, что у него сильный жар, что он болен.

Начались тяжелые, томительные недели... Тут же ночью приехал наш кейданский доктор, давнишний друг нашего дома, Иван Иванович Евтуховский. Выслушав папа, он не сказал свое всегдашнее, так утешительно звучащее: „Ничего-с, ничего-с, опасности нет-с", а определенно заявил, что это воспаление легких...

Болезнь была очень тяжела. Очевидно, папа не обратил внимания на начинающу­юся простуду и продолжал сидеть на сквозняках во время осмотра новобранцев» [4, с. 35].

Еще одна важная деталь облика предводителя ковенского дворянства — его ред­кая честность, стремление избежать всяческих искушений. Вот, например, его отноше­ние к строительству дороги возле имения Столыпиных или превращению Кейдан в уезд­ный город:

«Несколько раз, когда мой отец был предводителем, подымался вопрос об уст­ройстве на этих песках шоссе, но всегда папа говорил, что по его почину это сделано не будет, как не будет он ходатайствовать, несмотря на постоянные просьбы жителей, что­бы Кейданы были уездным городом, так как то и другое слишком выгодно для него, как помещика столь близко лежащего имения, и возбуждало бы лишь нежелательные толки» [4, с. 47].

Добросовестная служба в Ковенской губернии не остается незамеченной вы­сшими властями. Столыпин не только успешно продвигается по службе, но и получает в 1893 году первую награду— орден Святой Анны 3-й степени.

А 15 марта 1895 года Высочайшим приказом по гражданскому ведомству он «произведен за выслугу лет в Надворные Советники со старшинством с 7 октября 1894 года» [133, с. 6-7].

26 февраля 1896 года на основании Высочайшего указа П. А. Столыпину по­жалована «серебряная медаль, учрежденная в память Императора Александра IIIдля ношения на груди на Александровской ленте» [133, с. 6—7]. А 14 мая того же года он «Всемилостивейше награжден орденом Святой Анны 2-ой степени» [133, с. 6—7]. На­конец, 14 мая 1896 года П. А. Столыпину Высочайшим указом «Всемилостивейше по­жаловано звание Камергера Двора Его Величества» [133, с. 8—9]. В этот же день «в па­мять Священного коронования Государя Императора НиколаяII» он награжден «се­ребряной медалью для ношения в петлице на Андреевской ленте» [133, с. 8—9]. Следу­ющая награда — «темно-бронзовая медаль для ношения на груди на ленте из государст­венных цветов» — «за труды по первой всеобщей переписи населения 1897 г.» [133, с. 8—9], полученная в том же году.

СУДЯ ПО ВОСПОМИНАНИЯМ близких и документам, ковенский период был для семьи Столыпиных, видимо, самым спокойным: внешне мало, что предвещало скорую смуту, и здесь в Литве рождаются еще две дочери: 19 августа 1895 года — Ольга, 31 октября 1897 года — Александра.

Воспоминания старшей дочери помогают совершить еще один экскурс в благо­получный ковенский период жизни этой семьи:

«Пока наши родители мирно читали и занимались после обеда в кабинете, у нас, детей, в библиотеке шло сплошное веселье. Кто-нибудь вертит ручку „аристона", этого почтенного прародителя современных граммофонов. Раздаются дребезжащие зву­ки „Цыганского барона", слышится топот ног, старающихся танцевать, „как большие", детей, падающих, хохочущих, а иногда и плачущих.

Нас уже пять сестер, под конец жизни в Ковно — в возрасте от полугода до 12-ти лет. Тут же две гувернантки, няня, а иногда является полюбоваться на наше веселье и кормилица, важно выступающая в своем пестром сарафане с маленькой сестричкой на руках. Она красива и очень самоуверенна: знает, что у моей матери, после детей, она пер­вый человек в доме, что ей всегда припасается лучший кусок за обедом, что за ней следят и ходят, как за принцессой: лишь бы не огорчилась чем-нибудь, лишь бы не заболела! К ней подходишь с любопытством и страхом посмотреть на новорожденную, пухленькую, мягонькую, тепленькую в своих пеленочках.

Когда же маленькая плачет и не хочет заснуть, никто не справляется с ней так скоро, как папа.

Он бережными, нежными, хотя и по-мужски неловкими движениями берет на руки кричащий pi дрыгающий ножками и ручками пакетик, удобно устраивает его на сво­их сильных руках и начинает мерными, ровными шагами ходить взад и вперед по комна­те. Крик понемногу переходит в тихое всхлипывание, а скоро уже и ничего не слышно, кроме еле уловимого, спокойного дыхания. И мама, и няня, и кормилица — все удивля­лись, почему это ребенок ни у кого так скоро, как у папа, не успокаивается.

После игр и танцев, особенно бурных и веселых, когда у нас гостил дядя Алек­сандр Борисович Нейгардт, старший брат мама, принимавший живейшее участие в на­шей детской жизни, маленьких уводили спать, а я с работой садилась рядом с мама, и она, а иногда и папа, читали мне вслух до 9 часов. Так читали мы сначала Жюль Верна, а по­том и наших классиков. На меня творенья наших писателей и поэтов производили глубо­кое впечатление при мастерском чтении мама. Читала она так хорошо, что то и дело па­па поднимал голову от своей книги или бумаги и с вниманьем слушал. Читала мама и сти­хи, многие из которых папа, очень любил. В сборнике стихотворений Алексея Толстого, принадлежащем моей матери, были помечены любимые стихи папа и помню двойной чертой подчеркнутые им строки:

В одну любовь мы все сольемся скоро, В одну любовь широкую, как море, Что не вместят земные берега.

Восхищался он также Тургеневым, и его первым подарком своей невесте был альбом с иллюстрациями к „Запискам охотника".

По утрам, во время прогулок с папа, я делилась с ним впечатлениями о прочи­танном» [4, с. 28-29].

Литературные вкусы Столыпиных от русской классики — «Воскресения», «Ан­ны Карениной», поэзии Пушкина и Лермонтова распространяются и на произведения Валишевского, что, видимо, позволяет лучше осмыслить несколько отличный от тради­ционного взгляд будущего реформатора на российскую и европейскую историю.

НА ДЕСЯТЫЙ ГОД примерной службы в Западном крае П. А. Столыпин «Вы­сочайшим приказом по гражданскому ведомству 17 апреля 1899 года № 22, произведен за выслугу лет в Коллежские Советники со старшинством с 7 октября 1898 года» [133, с. 8— 9], а «Высочайшим приказом по гражданскому ведомству от 24 апреля 1899 года П. А. Столыпин назначен Ковенским Губернским Предводителем Дворянства, с оставлением в придворном звании» [133, с. 8—11].

Следом «Указом Правительствующего Сената от 26 июля 1899 года он утверж­дается в должности Почетного Мирового судьи по Писарскому уезду Пензенской губер­нии...» [133, с. 10—11] и «Приказом по ведомству Министерства Юстиции... утвержден в должности Почетного Мирового судьи по Ковенскому съезду Мировых судей на трехле­тие...» [133, с. 10-11].

Далее «по всеподданнейшему докладу г. Министра Земледелия и Государствен­ного Имущества Государю Императору в 19 день февраля 1901 года благоугодно было ут­вердить (П. А. Столыпина.— Г. С.) в звании члена представителя сельского хозяйства в сельскохозяйственном совете на 1901 г.» [133, с. 12—13]. В следующем году это звание подтверждается — факт примечательный, если принять в расчет последующую землеуст­роительную кампанию, получившую название «Столыпинской реформы».

Среди воспоминаний близких Столыпина есть примечательный эпизод о его реакции на очередное служебное поощрение:

«Как-то из разговоров моих родителей я узнала, что папа получил какой-то чин. Я подошла и поздравила моего отца. Он похлопал меня по щеке и сказал:

— С этим, девочка, поздравлять не стоит. Это „чиновники" придают такое зна­чение чинам, а я работаю в надежде принести пользу нашей Родине, и награда моя — ви­деть, когда мои начинания идут на благо ближним» [4, с. 55].

В ЭТОТ ПЕРИОД предводитель ковенского дворянства П. А. Столыпин (фо­то 8) уже выказывает необычную для своей представительской должности деловую ак­тивность и хозяйскую хватку. В Ковно под его постоянным председательством дейст­вует организованное им в 1900 году Сельскохозяйственное общество, которое, по су­ти, берет под контроль и опеку всю местную хозяйственную жизнь. Среди основных задач общества, отраженных в уставе,— просвещение крестьян, увеличение произво­дительности их хозяйств. Общество имело отделения и специальные группы — разве­дения породистых животных, развития домашнего производства, проведения сель­скохозяйственных испытаний, разведения садов и др. По главному— агрономическо­му — вопросу была создана секция земледелия, имевшая свои окружные комиссии, ко­торые были обязаны периодически осматривать хозяйства и давать консультации. Та­ким образом, помещики, ставшие членами общества, превращали свои угодья в пере­довые хозяйства.

Основное внимание было уделено внедрению передовых методов хозяйствова­ния и новых сортов зерновых культур. Например, в 1901 году Общество разослало своим членам озимую пшеницу для сортового испытания [112, 8/204].

Знакомство с журналами собраний этого общества поражает обширностью кру­га забот: грунтовые и железные дороги, водные пути сообщения, доставка сельскохозяй­ственной продукции, строительство из огнеупорного кирпича, совершенствование садо­водства, применение новых опытных сортов пшеницы, обеспечение безвредных усло­вий труда, организация выставок и вопросы образования и т. д. Сам председатель, судя по документам, особое внимание уделяет вопросам социальной защиты: он со ссылкой на зарубежный опыт исследует возможность развития страхования, пенсионного обеспе­чения, сберегательно-пенсионных касс.

НО НЕ ТОЛЬКО: например, в марте 1901 года на заседании общества он вы­ступает с обширным докладом «Об экспорте в Германию живого скота и мяса в связи с положением ветеринарного дела в губернии». Это выступление уже достаточно раскры­вает облик Столыпина (фото 9) как предприимчивого хозяина, общественного деятеля, который предлагает оптимальный путь решения назревшей проблемы. Опуская некото­рые специфичные фрагменты доклада, познакомимся с характерным для стиля Столы­пина доступным изложением сложной, запутанной темы:

«...Обсуждая вопрос, близко касающийся торговых наших отношений с Герма­нией, мне само собою придется затронуть вопрос о договорных наших отношениях с этою державою — вопрос, приобретающий громадный интерес ввиду истечения через 2 года срока русско-германского торгового договора. При последующих прениях нам при­дется помнить, что дело это не подлежит нашему обсуждению с тех его сторон, которые соприкасаются с политикою или международными отношениями и что следует оставать­ся на почве чисто местных интересов.

Относительно Германии Ковенская Губерния находится в особом положении. Каких бы сравнительно облегчений ни добилось Правительство при заключении нового

Фото 8. П.А. Столыпин – Фото 9. П.А. Столыпин – в Ковне, с уездными

Ковенский губернский предводителями дворянства Ковенской губернии, в 1901 г.

предводитель дворянства,

в 1889 г.

договора с Германиею, все же эпоха зернового хозяйства для нас кончилась, и конкури­ровать с хлебом внутренних губерний наша губерния не может. Явление это обусловли­вается существованием у нас дифференциального тарифа, от которого Правительство отказаться не может. Действительно, мы у себя не можем требовать от торговцев цены за хлеб выше, чем стоимость хлеба во внутренних губерниях плюс провозная плата отту­да до Ковенской губернии. Следовательно, в нашу пользу по сравнению с хозяйствами внутренних губерний, останется стоимость этого провоза,но на деле оказывается, что обработка земли у нас настолько дорога в виду необходимости канав, химических удоб­рений, и почва наша настолько беднее, что затраты по достижению одинаковых резуль­татов с средними великорусскими губерниями превышают прибыль, которую нам дает разница на фрахтах.

Что это так, видно из того, что к нам на местные мельницы ежегодно привозят все больше хлеба из внутренних губерний, у нас же увеличивается число правильных мо­лочных хозяйств, т. е. существует стремление скармливать зерно свое у себя дома. В этом направлении местное хозяйство наше будет, вероятно, идти дальше и, по-видимому, об­стоятельства для нас сложились так, что нам, при заключении нового торгового догово­ра с Германиею, настолько же, насколько и вопрос о пошлинах на хлеб, важен вопрос об ограждении интересов нашего скотоводства.

Скотоводство может быть двух типов — молочное и мясное. В первом случае — при развитии маслоделия — в целях вскармливания молочных остатков, важно свиновод­ство в качестве подсобного промысла и выгоднее сбыть свиней, во втором же случае ва­жен сбыт мясного рогатого скота. При плохом питании нашего народа, у нас нет доста­точно обширного внутреннего рынка для сбыта свиней и скота, туго идет также из на­ших деревень сбыт животных частей в свежем состоянии, а также кож, топленого сала, костей, рогов, шерсти и волоса. Открытие новых рынков сбыта для этих продуктов со­здало бы, вероятно, целый ряд побочных производств, имеющих при настоящих услови­ях немаловажное значение для сельского хозяйства. Вздорожание мясных продуктов в

Германии делает вероятною возможность добиться от Германского Правительства неко­торых облегчений при переговорах о новом договоре, срок которого начнется 18 декаб­ря 1903 года. Интересны поэтому некоторые сведения из новейшей истории вывоза за­границу нашего скота <...>.

Возвращаясь к вопросу о самом экспорте нашего местного скота в Пруссию, следует, во-первых, признать за аксиому ту выгоду, которую мы от этого несомненно из­влекли бы. Так как скот в Германии вдвое, по меньшей мере, дороже, чем у нас, то и те­перешние тарифные ставки должны быть признаны для нас выгодными. Припомним, что по ныне действующему договору пошлина с вола и коровы — 9 марок с головы, с бы­ка — 25 марок, с телят до 2 ^l/sлет — 5 марок, с поросят — 1 марка, точно так же как с бара­нов и овец.

Несомненно, что сохранение этих ставок в новом договоре крайне желательно; только бы они не были мертвою буквою, как теперь; тариф крайне выгоден, но не при­меняется, так как граница совсем закрыта.

Но если ходатайствовать перед правительством об открытии границы, то необ­ходимо остановиться на каких-либо определенных пунктах, так как Германское Прави­тельство едва ли разрешит ввоз скота через все таможни, да и со стороны нашей админи­страции затруднительно было бы учредить ветеринарный надзор по всей границе. Для успеха же дела надзор этот должен быть особенно тщательный, и на переходном пункте должен был бы быть пунктовой ветеринарный врач с фельдшером, надсмотрщиками и микроскопистами. Расход, вызываемый этим делом, едва ли может встретить затрудне­ние, так как без всякого обременения населения возможно было бы назначить опреде­ленную плату за каждую осмотренную голову. Вопрос в том — какой пункт был бы самый удобный для экспорта? Я слышал голоса в пользу пункта на железной дороге, в видах удобства подвоза скота. На возражение, что на границе с Пруссиею в Ковенской губ. нет железнодорожного пути, следует ответ, что это безразлично, так как можно было бы про­сить о пропуске скота через Вержболово <...>.

Однако идо этого времени, т. е. 1903 года, возможно было бы сделать кое-что в деле продажи нашего скота, и нашему обществу представилась бы возможность испробо­вать свои силы в маленьком масштабе на маленьком рынке, прежде чем перед нами от­кроется колоссальный рынок сбыта — Германская Империя. Я говорю о городе Ковне. Возьмем цифры поступления крупного рогатого скота на Ковенский скотопригонный двор. В моем распоряжении имеются эти цифры за 12 лет. Я не стану утомлять Вас под­робным исчислением. Скажу только, что в Ковну из нашей губернии пригонялось при­близительно до 1893 года только половина потреблявшегося здесь скота, затем соотно­шение несколько изменяется, но и теперь более третьей части всего убиваемого здесь скота привозится из внутренних губерний. Так, в 1900 году привезено 11.043 штуки, из которых 8.552 из Ковенской губернии и 2.491 из других губерний.— Привозной скот, ве­роятно, лучшего качества, черкесской породы, но ведь у нас в последнее время настоль­ко развивается луговодство и скотоводство, что конкурировать с этим скотом для нас не невозможно.

Но завоевать Ковенский рынок нам невозможно по другим соображениям: мы не можем обойтись без евреев, т. е. через их руки должен идти убой и разделение мяса на кошерное и трефное. Торговать трефным мясом помимо евреев невыгодно; действовать же в компании с евреями нет смысла уже потому, что они едва ли пожелают нашей ком­пании.

Но если отпадает вопрос о Ковенском рынке вообще, то является другая комби­нация: отчего не воспользоваться тем обстоятельством, что Ковно — первоклассная кре­пость и что войсковые части являются крупнейшим покупателем, притом за наличные

деньги, причем мяса вообще — без разделения на кошерное и трефное. Этот вопрос мне кажется своевременным потому, что в Ковне было сделано начало в этом направлении, и здесь несколько времени функционировала своя военная скотобойня, покупавшая скот непосредственно у скотовладельцев. Год тому назад скотобойня эта закрыта. Но передо мною лежит живой, талантливый реферат Д-ра Покровского, заведовавшего этою бой­нею и доказывающего, насколько вреден для войск и убыточен подрядный способ, на­сколько желательно возобновление действий военной скотобойни <...>. Переходя к выводам моим, формулирую их следующим образом:

1. При заключении нового торгового договора с Германиею у Ковенской гу­бернии, кроме общих с остальными местностями России интересов, касающихся по­шлин на зерновой хлеб, существуют свои собственные пограничные интересы относи­тельно условий экспорта в Германию живого скота, мяса и животных частей в свежем и сухом виде.

2. Интересы эти заключаются в сохранении ныне существующих пошлин и от­мене полного запрещения вывоза рогатого скота, свиней и мяса из Ковенской губернии.

3. При выборе пограничного пункта, через который был бы разрешен этот вы­воз, следует остановиться на Тауроген и ходатайствовать перед Правительством об от­крытии в этом пункте, при заключении нового торгового договора с Германиею, грани­цы для сказанной цели.

4. Кроме открытия границы, крайне важно изменение порядка взаимного об­мена извещений о мерах карантинных и ветеринарно-полицейских, и с этою целью следует ходатайствовать, во избежание принятия провинциальными властями мер эко­номических, под предлогом ветеринарно-полицейских, о взаимном извещении о при­нятых мероприятиях, или, по крайней мере, об основаниях сих мероприятий диплома­тическим путем, что при легкости телеграфных сношений не может представить пре­пятствий.

5. Одновременно с разрешением вывоза скота через Тауроген необходимо, для успеха дела, установить в этом пункте строгий ветеринарный надзор, для чего учредить там должность пунктового ветеринара, в распоряжении которого были бы ветеринар­ные фельдшера, надзорщики и микроскописты. Об этом следует возбудить ходатайство перед Правительством.

6. В период времени до 1903 года следует организовать сбыт помещичьего ско­та в военное крепостное ведомство, для чего избрать Комиссию, которая ходатайствова­ла бы перед г. Комендантом о возобновлении действий военной скотобойни и организо­вала бы при С.-Хоз. Товариществе (Синдикате) мясное бюро.

К обсуждению этих тезисов я и прошу Вас, М. Г., перейти, предложив Вам из­брать вместе с тем Комиссию, которая занялась бы рассмотрением других вопросов, возникающих из торговых наших отношений с Германиею, влияющих на местное на­ше сельское хозяйство и устранимых при заключении нового Русско-германского до­говора.

Таких вопросов, конечно, немало, один уже беспошлинный вывоз в Германию всех продуктов, обогащающих косвенно и прямо ее почву, как жмыхов, барды, мякины, отрубей, животных удобрений и костей, заслуживал бы серьезного обсуждения со сторо­ны специальной Комиссии» [112, 8/203, с. 1—17].

Примечательно, что, выступая как представитель местных помещиков, заинте­ресованных прежде всего в развитии личных хозяйств, Столыпин, вникая в суть каждой проблемы, осмысливает вопросы в масштабе, выходящем за пределы губернии.

Успешно развиваясь, Ковенское сельскохозяйственное общество в последую­щем начало создавать крестьянские кружки (с 1905 года), а также открыло сельскохозяйственную

опытную станцию в Байсогале и среднюю сельскохозяйственную школу с опыт­ной станцией в Дотнуве . Примечательно, что устроители отклонили государственные учебные программы (из Петербурга и Варшавы) и создали свою, приспособленную для нужд Ковенской губернии, в которой особое внимание уделялось льноводству, луговодст­ву, мелиорации, молочному животноводству и свиноводству [112, 8/204]. Со временем сельскохозяйственная школа в Довторах, постоянно совершенствуя свою техническую базу, также заняла заметное место в жизни губернии.

ПЕРВЫЕ СЕРЬЕЗНЫЕ ССЫЛКИ на стремление П. А. Столыпина к переуст­ройству крестьянской жизни также обозначены 1901 годом:

«...основная мысль его будущей реформы — сведение крестьянского землевладе­ния на отруба и хутора — применялась им на практике уже несколько лет, в условиях под­ворного строя в Ковенской губернии. По свидетельству А. Ф. Гирса, уездного поневежского предводителя дворянства, в 1901 г. Столыпин, будучи тогда губернским предводи­телем, приводил в порядок тамошнюю земельную неурядицу. „У нас нет закона, облегча­ющего переход на отрубное хозяйство, но мне,— говорил Столыпин,— удалось склонить крестьян многих селений... к разверстанию чересполосицы и некоторые уже живут на ху­торах, как соседние курляндские фермеры"» [88, с. 79—80].

По некоторым свидетельствам, Столыпин обратил внимание на цветущие прус­ские хутора, добираясь до своих земель, прямой путь к которым лежал по железной доро­ге соседней страны. Это утверждение можно оспорить: хутора к тому времени были уже и в Царстве Польском, и Прибалтийском крае, и даже в Ковенской губернии. Поступатель­ный ход истории вынуждал к переменам Россию, где община держалась, хотя многие по­лагали, что она уже отживала свое. Щедрые урожаи на скромных площадях более расто­ропных прусских, польских, литовских соседей и даже белорусских крестьян не были тай­ной для землепашцев России. Не был тайной и прусский закон 1821 года, который гласил, что всякий раздел общих угодий служит благу земельной культуры. Впрочем, в России по­мимо известной инерции были и другие факторы, сдерживающие аграрный прогресс.

В начале века страна была на переломе: кризис ощущается не только в сельском хозяйстве, которое с трудом обеспечивало естественный прирост населения. Большое отставание было заметно в промышленности, что также тормозило развитие аграрной державы, имеющей расчет только на лошадиные и мужицкие силы. Не хватало финан­сов, чтобы поднять новые производства и земли, построить дороги. Но была масса обра­зованных, энергичных людей, которые не хотели далее ждать, которые готовы дерзать. Над Россией встает звезда финансиста, политика Витте, который убеждает Царя, что дальнейший застой производственных сил, неспособность к международному соперни­честву может губительно сказаться на судьбе России.

А тем временем «Высочайшим приказом по гражданскому ведомству от 6 декаб­ря 1901 года за № 90 (П. А. Столыпин.— Г. С.) произведен за отличие в Статские Совет­ники со старшинством с 7 октября 1901 года» [133, с. 12—13].

В ТОМ ЖЕ ГОДУ оканчивается жизнь Аркадия Дмитриевича Столыпина, быв­шего последние шесть лет жизни комендантом Кремлевского дворца. В живописных вос­поминаниях его старшей внучки есть такой эпизод:

* Деятельность опытной станции в Байсогале и Дотнуве была прервана I мировой войной. В 1923 г. опытное поле в Дотнуве было восстановлено заново. Ныне на базе этих станций сущест­вуют: в Дотнуве — Институт земледелия (теперь Академия), служба консультантов сельского хо­зяйства; в Байсогале — Институт животноводства (8/4).

«Занимал дедушка в Кремле огромные апартаменты с целым рядом боль­ших, пустых, неуютных гостиных. В конце же анфилады был его кабинет, где он всегда и сидел. Там было все красиво и, несмотря на очень большой размер комна­ты ,очень уютно.

Одна из комнат была музыкальным салоном. Дедушка, будучи хорошим музы­кантом, с увлечением играл на своем Страдивариусе, сам писал музыку и раз у себя дома поставил целую оперу, „Норму", прошедшую с большим успехом. Была у него и студия, где он занимался скульптурой и часто подолгу там работал.

Очень дедушку огорчало, что никто из его детей не унаследовал его способно­стей к музыке. Он надеялся, что, может быть, эти способности скажутся во внуках, и я, как сейчас, помню, как дедушка сидит за роялем, левой рукой обнимает меня за талию, а правой берет одну ноту за другой и велит мне спеть ее. Но я так немилосердно фальшив­лю, что он безнадежно машет рукой и говорит:

— Ну, видно, надежды нет и ты вроде своего отца и дяди.— И рассказывает, что, когда мой отец был маленьким, зашел как-то за столом разговор о том, что он абсолютно ничего в музыке не смыслит и что никогда он даже не оценит выдающееся музыкальное произведение. Вдруг раздается обиженный голос моего отца:

• Вы ошибаетесь: мне третьего дня очень понравился прекрасный марш. Дедушка и бабушка с радостью переглядываются: слава Богу, наконец!

• Где ты его слышал, этот марш? Это когда ты был в опере?

• Нет, в цирке, когда наездница прыгала через серсо.

После этого дедушка уже не пытался развивать слух своего сына...

В 1898 году мы довольно долго гостили у дедушки в Кремле, когда приезжали в Москву на свадьбу сестры моей матери, Анны Борисовны с Сергеем Дмитриевичем Сазо­новым, тогда секретарем нашего посольства в Лондоне, впоследствии министром ино­странных дел. Венчались они в дворцовой Кремлевской церкви, куда был ход прямо из помещения дедушки. Папа оставался в Ковне и приехал лишь за два дня до свадьбы, не желая отлучаться на более долгий срок из-за службы. Кроме того, родители не хотели ос­тавлять на продолжительный срок мою трехмесячную сестру Олечку на одну кормилицу и няню.

В день приезда папа мы пошли с дедушкой покупать для нас игрушки. О дне приезда папа никто точно извещен не был. Проходя Спасские ворота, мы увидели опе­режающего нас на извозчике папа. Он нас узнает, снимает шляпу, весело машет и кри­чит: «Папа!» Дедушка, как-то растерянно повернувшись ко мне, спросил меня, кто это. Я видела, что дедушка был не уверен, папа ли это, и хотел слышать от меня подтверж­дения радостной догадки, и, когда я подтвердила, что это папа, он пошел вдруг скоро, скоро к дому, и тут первый раз в жизни показался он мне стареньким. Всегда он ходил бодрым ровным шагом, с военной выправкой и казался мне почти таким же молодым, как папа» [4, с. 20-22].

Телеграммы о болезни Аркадия Дмитриевича были получены с опозданием, и молодые Столыпины приезжают уже на похороны. На многолюдных и торжественных похоронах великий князь Сергей Александрович отметил, что сегодня хоронят одного из последних вельмож. Однако примечательно, что писатель Л. Н. Толстой не счел нужным проститься со старым приятелем:

«Толстой был другом дедушки, был с ним на „ты", но не только не приехал на похороны, но даже, после кончины дедушки, ничем не высказал своего сочувствия. Ког­да ему кто-то об этом заметил, он ответил, что мертвое тело для него — ничто и что он не считает достойным возиться с ним, причем облек свое объяснение в такую грубую фор­му, что я не берусь его повторить дословно» [4, с. 23].

Впрочем, о прежней дружбе с генералом писатель вспомнит, когда Россия заго­ворит о Петре Аркадьевиче Столыпине, но об этом еще впереди...

11 марта 1902 года Петр Аркадьевич высочайше утвержден в звании «члена представителя сельского хозяйства» [133, с. 12] в Сельскохозяйственном совете на 1902 год (фото 10). Это уже повторное свидетельство его компетентности в аграрных вопро­сах, признание очевидных заслуг и успехов.

Фото 10. П.А. Столыпин, в 1902 г.

В СЕРЕДИНЕ МАЯ 1902 ГОДА П. А. Столыпин вывез свою семью с самыми ближайшими домочадцами на «воды» в немецкий городок Эльстер. В лечении нуждалась прежде всего его старшая дочь Мария, перенесшая лихорадку. Но, как пишет она, «все, даже здоровенная латышка Лина, горничная мама, брали ванные и пили воды...

Папа доктор прописал грязевые ванны для его больной руки, и очень скоро ста­ло появляться в ней, к нашей несказанной радости, подобие жизни, чего не наблюдалось уже восемнадцать лет...» [4, с. 64].

Этой семейной идиллии дней через десять настанет конец: телеграммой мини­стра внутренних дел Плеве, только что сменившего убитого революционерами Сипягина, Столыпин срочно вызывался в Петербург. Прервав свое удачно начавшееся лечение, он выехал в столицу, как выясняется несколько позже, для назначения губернатором в Гродно. «Умный, суровый и дальновидный бюрократ» Плеве старался парализовать «вновь подымающееся в России противогосударственное движение» [32, с. 8] и подби­рал толковую администрацию на местах. Молодой губернский предводитель дворянства Столыпин выгодно выделялся среди остальных.

Поездка на лечение в Эльстер, по воспоминаниям дочери, положила «грань между нашей счастливой, уютной жизнью в Ковне, когда мой отец, не будучи еще завален работой, уделял нам достаточно времени, чтобы иметь возможность входить во все наши интересы и жить нашей жизнью. После Эльстера начался новый период, в который, бу­дучи губернатором, папа настолько ушел в свою службу, с такой кипучей энергией погру­зился в свои новые обязанности, что семье он мог уделять очень мало времени и то ста­рался провести это время с мама, так что мои младшие сестры не знают, что такое про­гулки с папа, разговоры и чтение с ним» [4, с. 62].

Таким образом, в Формулярном списке П. А. Столыпина появляется рубежная запись от 30 мая 1902 года: «Именным Высочайшим указом, данным Правительствующе­му Сенату, Всемилостивейше повелеваю быть исправляющим должность Гродненского Губернатора с оставлением в придворном звании» [132, с. 14].

Примечательно, что сразу по прибытии в Гродно прямо с вокзала новый губер­натор вместе со встречавшими его чиновниками проследовал в кафедральный Софий­ский собор, где приложился к местным святыням и ознакомился с положением дел. В тот же день следует обмен визитами между П. А. Столыпиным и преосвященным Иоакимом, епископом Гродненским и Брестским. А на следующий день губернатор принимает «пра­вославное городское духовенство во главе с кафедральным протоиереем и редактором „Гродненских епархиальных ведомостей" Николаем Диковским. В 12 часов того же дня в губернаторском доме состоялось представление его превосходительству инославного ду­ховенства и служащих в гражданских учреждениях г. Гродны» [109, с. 15]. Такое уважи­тельное отношение к духовенству говорит не только о православном мировоззрении П. А. Столыпина, но и об осознании им значения русской церкви в единении россиян на окраинах империи в окружении напористого католицизма.

С первых дней своего назначения он энергично входит в круг новых забот. Его письма родным «были полны интереса к новому делу, и, к счастью, ему очень понрави­лись его ближайшие сотрудники и подчиненные» [4, с. 66].

По воспоминаниям М. Бок, гродненским «предводителем дворянства был П. В. Веревкин, друг юности папа, что ему было особенно приятно. Сошелся он во взглядах и с вице-губернатором Лишиным и был очень доволен работой своего правителя канцеля­рии князя А. В. Оболенского» [4, с. 66] и другими своими чиновниками. Интересен сле­дующий фрагмент, касавшийся важного свойства отца и ставящий под сомнение «непо­тизм», который вменяли в вину Столыпину его многочисленные враги.

«Конечно, с первых дней губернаторства моего отца стали осаждать просьба­ми о получении места. Даже я получала письма с просьбами о заступничестве. Мой отец терпеть не мог этих ходатайств о „протекции", и ни родные, ни знакомые не по­лучали просимого, кроме очень редких случаев, когда были этого действительно до­стойны. Кажется, так до конца жизни и не простили моему отцу добрые старые тетуш­ки того, что он, и то не сразу, дал лишь очень скромное место их протеже, одному на­шему родственнику. На доводы папа, что он не мог иначе поступить, они лишь недо­верчиво и неодобрительно качали головой. Мне это напоминало, как в детстве прихо­дили к папа крестьяне просить, чтобы он освободил их сына или внука от воинской повинности, и когда им мой отец отвечал, что не может этого сделать, что это проти­возаконно, повторяли:

— Не может, не может! Если пан захочет, то все может сделать» [4, с. 68—69].

И еще об одной черте, подтверждаемой сохранившейся губернской хроникой: «лишенный бюрократического усердия, склонности к парадности, властолюбию и чино­почитанию, гродненский губернатор, судя по всему, избегал официальных визитов и приемов» [109, с. 16—17], прибегая к ним в случаях самых необходимых и крайних.

В кругу забот губернатора текущие административные дела — приемы посетите­лей и просителей, назначения, увольнения, заботы о нуждах губернии с постоянными выездами на места (фото 11).

«Необходимо заметить, что только осенью 1902 г. по инициативе Столыпина в г. Гродно были открыты: еврейское двухклассное народное училище, ремесленное учи­лище, оборудованное всеми техническими приспособлениями, а также женское приход­ское училище с третьим профессиональным классом. В училище преподавались, кроме общепринятых предметов, еще рисование, черчение и рукоделие. Училище такого типа стало первым для всей губернии. В 1903 году началась подписка на учреждение именных стипендий супругов Столыпиных для лучших учащихся Гродненской мужской гимназии. Усилия Столыпина в области народного образования были замечены, да и в целом визит министра для губернии оказался полезным. Чего нельзя сказать о тех плановых осмотрах губернии, которые дважды осуществлял в бытность Столыпина гродненским губернато­ром тогдашний генерал-губернатор Северо-Западного края П. Д. Святополк-Мирский. Изматывающая подготовка к ним, строгие требования ко всему тому, что касалось офи­циальной части приемов, по мнению губернатора, лишь отвлекало от реальных и неот­ложных дел, рассчитанных на перспективу» [109, с. 17].

В ГРОДНО семья жила в старом замке короля польского Станислава Понятовского, который занимал ранее предшественник Столыпина. И супруга, и дочери были от дома в восторге. Вот впечатления старшей из них:

«В одном нашем помещении шли анфиладой десять комнат, так что бывший до моего отца губернатором князь Урусов ездил по ним на велосипеде. И что за комнаты! Не очень высокие, глубокие, уютные комнаты большого старинного помещичьего дома, с массою коридорчиков, каких-то углов и закоулков. Кроме нашего помещения, находи­лись в этом дворце еще губернское присутствие, губернская типография и много квартир чиновников. В общей сложности в сад выходило шестьдесят окон в один ряд. Под той же крышей был и городской театр, устроенный в бывшей королевской конюшне и соеди­ненный дверью с нашим помещением. У папа, как губернатора, была там своя ложа, и Ка­зимир приносил нам, когда мы бывали в театре, чай, который мы пили в аванложе.

Сад наш был окружен тремя другими садами: городским, князя Чарторийского и еще каким-то. Князь Чарторийский, элегантный поляк с манерами и французским язы­ком доброго старого времени, часто бывал у нас. Часто, запросто, бывали у нас и некото­рые из чиновников папа и их жены, так что, хотя не было уже семейно-патриархальных ковенских вечеров, все же это не была еще жизнь последующих лет, когда почти не оста­валось у папа времени для семьи.

В этом старом замке было столько места, что у меня одной было три комнаты: спальня, очень красивая, овальная, вся голубая с белым, гостиная и классная. Последняя и частный кабинет папа составляли верх дома и были ее самыми красивыми комнатами: кабинет со стенами резного дуба, обрамлявшего оригинальную серую с красным ткань, и моя классная с потолком и стенами полированного дерева. Хорошо было в ней учиться: три окна в сад, тихо, спокойно... даже нелюбимая математика — и та легко укладывалась в голове, когда я занималась там. Вечером в свободные минуты я заходила к папа, но всег­да не надолго — всегда мешал кто-нибудь из чиновников, приходивших с докладами или за распоряжениями. В деловой кабинет внизу мы уже не входили, как в Ковне, и видали папа лишь за завтраком, за которым всегда бывал и дежурный чиновник особых поруче­ний, и за обедом» [4, с. 67].

Отдаленность губернии от российской столицы, знаменитая Беловежская пуща, близость границ других стран — особенности гродненской службы, которая увлекала

Фото 11. П.А. Столыпин – Фото 12. П.А. Столыпин – Гродненский губернатор, с бывшими

Гродненский губернатор, сосулживцами, в 1903 г.

в 1902 г.

Столыпина. Энергичного «гражданского губернатора» смущало лишь то, что он был ли­шен полной самостоятельности:

«Это происходило потому, что Гродненская губерния с Ковенской и Виленской составляли одно генерал-губернаторство, и таким образом, губернаторы этих губерний подчинялись генерал-губернатору Виленскому. Хотя в то время и был таковым крайне мягкий администратор и очень хороший человек князь Святополк-Мирский, работа мо­его отца под начальством которого ни одним трением не омрачалась, все же она не была совершенно самостоятельной, что претило характеру папа» [4, с. 68].

21 декабря 1902 года Высочайшим приказом Столыпин также «назначен Почет­ным Мировым Судьей Гродненского и Ковенского округов на трехлетие с 1 апреля 1902 года» [133, с. 14-15].

НА СЛУЖБЕ В ЗАПАДНЫХ ГУБЕРНИЯХ особой остротой выделялся наци­ональный вопрос. Находясь постоянно и в Ковно, и в Вильно, и в Гродно, и в своем име­нии Колноберже, и в поездках среди людей разных национальностей, конфессий, сосло­вий, П. А. Столыпин прошел хорошую школу мирного сосуществования соотечественни­ков разного воспитания, культуры, мировоззрения, которые волею исторического про­цесса жили в тесном соседстве (фото 12).

Западные земли, представлявшие в XIVстолетии сильное литовско-русское го­сударство, вXVIIIвеке перешли «опять под власть России, с ополяченным и перешед­шим в католичество высшим классом населения и с низким классом, порабощенным и уг­нетенным, но сохранившим вместе со своим духовенством преданность православию и России» [57, с. 275].

В этой вышеприведенной цитате премьер-министра П. А. Столыпина четко от­ражена вековая проблема Западного края, в котором, несмотря на все последующие госу­дарственные меры Екатерины Великой и, видимо, во многом благодаря чересчур уступчивой

и либеральной политике ее преемников, польская аристократия не оставила сво­их тайных надежд на ополячивание края, а польская интеллигенция, по сути, поддержи­вала критическое и даже враждебное отношение ко всему русскому. На своих съездах по­ляки провозглашали, что «польская культура выше русской, и что поляки имеют особое положение» [109, с. 22].

Экономическая ситуация осложнялась и тем, что, например, при населении всего в 4 процента поляки располагали земельными и финансовыми ресурсами, значи­тельно превосходившими возможности русских, литовцев и белорусов. Например, в Ковенской губернии русская недвижимость составляла не более 14 процентов, в Виленской губернии — 20,5 процента.

Преобладание среди господствующего сословия польских помещиков, считавших себя властителями этого края, привело к фактической зависимости от них местной власти, крайне лицемерному отношению чиновничества к нуждам простых землевладельцев.

Знакомство с трагичной и поучительной историей этого края, успешное вхож­дение в особенности местных отношений и дел, видимо, стали причиной того, что у П. А. Столыпина сложилось устойчивое представление о положении русского населе­ния как о несправедливом и ущемленном, а также о необходимости защиты националь­ных интересов русских в Западном крае. Характеризуя позицию польских помещиков по отношению к власти как «вежливое недоверие, корректное, но холодное, с при­месью лукавства» [109, с. 18], он уже тогда сознавал, что борьбу двух начал: польского и русского в этом крае невозможно остановить каким-то указом: само государство должно помогать становлению и укреплению здесь православных. Таким образом, «поддержка крестьян-белорусов и недоверие к полякам-дворянам — таковой была традиционная по­литика правительства в западных губерниях России. В объединяющем значении право­славного населения для многонационального государства Столыпина убеждали не тео­ретические рассуждения, а сама действительность» [109, с. 18]. Видимо, отсюда про­истекало и большое внимание П. А. Столыпина к нуждам Православной церкви в Запад­ном крае: хроника губернской жизни отмечает его постоянное участие в церковных де­лах, тщательное исполнение личного христианского долга, теплые и близкие отноше­ния со священнослужителями, стремление защитить их от всяких нападок и притесне­ний.

Так, например, в конце января 1903 года Гродно посещают высокие гости — министр народного просвещения Г. Э. Зенгер и попечитель Виленского учебного окру­га В. А. Попов, которые навещают епископа Гродненского и Брестского Иоакима. На повестке вопрос «согласованности действий двух учебных ведомств (церковного и ми­нистерского) в области начального школьного дела» [109, с. 17]. Слаженным, гармонич­ным отношениям Синода и Министерства в практической деятельности вверенной ему губернии Столыпин уделил много внимания. «Вместе с министром, епископом и попе­чителем, он посетил ряд гродненских церковно-приходских школ. Эти посещения по­зволили ему доказать, что все подозрения „космополитического общества" относитель­но прав православного духовенства распространять в народе грамоты, лишены серьез­ных оснований. Подтверждением тому были ответы учеников Гродненской церковно­приходской школы имени графа М. Н. Муравьева на вопросы учителей и гостей этого учебного заведения. Этими ответами (после посещения высоким начальством уроков гражданской русской истории, географии, пения и Закона Божьего, а также выставки рукодельных работ учениц школы) были удовлетворены буквально все присутствую­щие» [109, с. 17].

«Быть русским — значит быть православным»,— считал Ф. М. Достоевский, а русский губернатор Столыпин создавал условия для того, чтобы православные, живущие

в Западном крае, не утеряли своего национального самосознания, чтобы русские (бело­русы и малороссы) не оставались здесь далее «людьми второго сорта»... Позлее, уже став премьер-министром России и призывая к защите русских государственных интересов, он говорил:

«Да, необходимо ввести земство, необходимо дать простор местной самодея­тельности, необходимо развивать силу тех племен, которые населяют Западный край, но исторические причины заставляют поставить государственные границы для защиты русского элемента, который иначе неминуемо будет оттеснен, будет отброшен» [57, с. 282].

Очевидно, эти воззрения П. А. Столыпина проявились в его стремлении всяче­ским образом оградить русские права от сильного польского влияния, что убедительно отмечалось не раз в его речах, касающихся Закона о выборах и законопроекта о распро­странении Земского положения 1890 года и числе польских гласных и земских учрежде­ний в Западном крае.

Таким образом, встретив в польском помещичьем сословии скрытую оппози­цию ко всему русскому и прежде всего к крестьянской массе, Столыпин вполне мог за­даться вопросом о реальных путях разрешения этой проблемы. Вместе с тем единолич­ная собственность, характерная для западных губерний страны, не знавших общины, по­зволяла крестьянам прочно держаться на своих участках земли, выживая среди польских помещиков и также влиявшего на крестьянскую массу громадного процента еврейского элемента, главного торгового посредника и ремесленника («на переломе XIXиXXвеков в Гродно проживало около 80% евреев»).

Именно в Ковно и Гродно Столыпин основательно познакомился и со став­шим уже взрывоопасным для самодержавной России еврейским вопросом. Трудолюби­вые ремесленники, ловкие торгаши и посредники вносили в местную жизнь свой непо­вторимый окрас. Различные ограничения, введенные для еврейского населения, вклю­чая пресловутую «черту оседлости», легко обходились сметливым народом, стремив­шимся в центральные земли России и особенно крупные города, где было множество учебных заведений. Вместе с тем эти, по сути, формальные ущемления евреев в правах, с одной стороны, рождали у местной администрации, развращаемой взятками, разного рода соблазны, с другой — возбуждали еврейскую массу, обращая ее на путь тайного и от­крытого противостояния власти. В условиях активного роста правосознания россий­ского общества, разворота «освободительного движения» еврейская молод ежь станови­лась так называемой «дрожжевой массой» революции, составляя основную часть анти­государственных организаций разного спектра. Например, среди террористов боевой эсеровской организации еврейский состав превосходил три четверти всех ее членов, большая доля евреев была среди социал-демократов. Причем ограничение прав бедно­го и среднего еврейства совершенно не касалось их состоятельных соплеменников, де­лавших карьеру, располагавших крупными капиталами, активно влиявших на большую политику и жертвующих на борьбу с «ненавистным царским режимом» огромные день­ги. Это в свою очередь вызывало протест лояльного к самодержавию населения, стано­вилось причиной растущего антисемитизма, стихийно или целенаправленно оформля­ющегося под девизом «Бей жидов — спасай Россию!» и выливающегося зачастую в Запад­ных землях в погромы.

Вильно, Ковно и Гродно, в начале XXвека населенные в значительной части еврейством, стали в то время местами его первых массовых выступлений. Так, в быт­ность П. А. Столыпина губернатором «в Гродно нелегально проходилIсъезд еврейской организации ППС (Польской социалистической партии) иIIсъезд еврейских рабочих Польши и Литвы, имели место политические демонстрации под лозунгом „Долой царизм!",

в лесу за деревней Пышки отмечалось рабочее празднество 1-го мая. Однако боль­шого значения этим эпизодическим фактам тогда в городе не придавалось, хотя впослед­ствии среди покушавшихся на жизнь Столыпина в 1907 году значилась „мещанка Аделя Габриеловна Качан (родом из Гродненской губернии.— Г. С.)"» [109, с. 18].

Видимо, еще будучи гродненским губернатором, Столыпин склонялся к мнению о том, что разрешить пресловутый еврейский вопрос в масштабах державы можно лишь, уравняв «инородцев» в правах с другими подданными Российской империи: только таким образом был шанс погасить растущее раздражение еврейской массы. Но при том он созна­вал необходимость укрепления положения прочих национальностей и прежде всего рус­ского населения, которое должно вступить в соревнование свободным и материально ок­репшим. И эту вторую задачу он, еще будучи на службе в Западном крае, пытался решать. А к первой, которая была губернатору не по плечу, он обратится потом.

ВОЗВРАЩАЯСЬ К КОРЕННОМУ ВОПРОСУ крестьянской державы, следует отметить, что здесь, в неблагоприятных для мелких землевладельцев — русских, белорус­ских и литовских крестьян условиях, подворное владение было «крепостью, которое по­зволяло им устоять» [109, с. 18].

Как уже говорилось, свой материал для размышлений давали и впечатления от устройства хозяйств по соседству, в Пруссии. Снова обратимся к свидетельствам дочери:

«Было у нас еще имение в Ковенской же губернии на границе Германии, ку­да, за отсутствием в той местности нашей железной дороги, папа ездил через Прус­сию. Он всегда много рассказывал о своих впечатлениях, возвращаясь из такой поезд­ки „за границу", восхищаясь устройством немецких хуторян и с интересом изучая все то, что считал полезным привить у нас. И многое из виденного и передуманного послу­жило ему основой при проведении им земельной реформы много лет спустя...» [4, с. 19].

Чтобы лучше понять причины критического отношения будущего реформато­ра к крестьянской общине, надо заметить еще об одной фамильной черте — стойкой не­приязни Столыпиных к унижению низших сословий, наиболее отвратительнейшим об­разом проявлявшемуся при крепостном праве в России. Может, это родовое свойство ув­лекло когда-то и упомянутого выше его деда Д. А. Столыпина во фронду и сблизило с де­кабристами. Во многих воспоминаниях о П. А. Столыпине эта родовая черта также не раз отмечается. Например, в повествовании старшей дочери упоминается Машуха, выве­зенная Аркадием Дмитриевичем Столыпиным из подмосковного имения Средниково и помнившая воспитывавшегося там Лермонтова:

«...удивительное существо — уникум своего рода — бывшая крепостная Машуха...

До конца своей жизни, т. е. до 1897 года, она так и не поняла, что она уже не крепостная, что свободна, что мол-сет, если захочет, перейти от нас на другое место. На все наши уверения в том, что это так, и разъяснения она отвечала своим добродушным баском:

— Полно, полно, шутить изволите.

Но так же твердо она верила в то, что мои родители обязаны ее содержать, оде­вать, заботиться о ней, как о своем ребенке...

Всегда помню я ее веселой и довольной, и лишь в последний год ее жизни на ли­це ее появилось какое-то недоуменно-грустное выражение. У нее обнаружили рак груди, и она, очевидно, очень страдала... Папа сам свез ее в Ковну, в больницу, где ей сделали операцию. После операции она стала как будто поправляться, вернулась в Колноберже и даже стремилась приняться за исполнение своих обязанностей, но дни ее были сочтены, и осенью мы похоронили ее в Кейданах.

Вернувшись из больницы, Машуха все сидела у своего окна во флигеле, я под­ходила к этому окну, и она рассказывала о том, как добр был папа, когда она лежала в Ковне.

— Ваш папенька, что родной отец для меня,— говорила она со слезами на гла­зах.— Лишь только в Ковну приедет, каждый день меня навещал и гостинцев приносил. Счастливая вы, Мария Петровна, что у вас такие родители <...>» [4, с. 32, 34].

Этот забавный персонаж между тем был уж не так уникален. В воспоминаниях людей самых разных сословий остались свидетельства о таких вот бывших крепостных, которые, в отличие от Машухи, находясь в полном здравии и незамутненном рассудке, также не хотели покидать своих бывших господ, свыкшись с ними и подчас став как бы неотъемлемой частью господских семей, готовы были разделить с ними все повороты судьбы.

Старшая дочь вспоминает также и «Аграфену, старушку из крепостных, прислу­живавшую моему отцу в его холостые, студенческие годы. Она изредка навещала нас, и я хорошо запомнила ее посещения, потому что на меня всегда производило сильное впе­чатление, как мой отец держался с ней. Он ее сажал, просто и сердечно, как с равной го­ворил и целовался при встрече» [4, с. 5—6].

И в самом деле, можно признать, что такие отношения с бывшими крепостны­ми были не исключением, однако не следует забывать, что отмена крепостного права, произошедшая всего за год до рождения будущего реформатора, избавила многих от на­стоящего рабства, дала им надежду на лучшую долю и потому по праву считалась величай­шим из дарованных самодержавием благ. Вот почему Столыпин так говорил об одной из медалей среди прочих полученных за службу наград:

«Это награда, которой я больше всего горжусь: я так счастлив, что мне удалось принять участье в одной из последних комиссий, работавших над раскрепощением кре­стьян, и этим внести свою лепту в одно из величайших и благодетельнейших дел нашей истории...» [4, с. 34].

Тем не менее в конце XIXвека наступило известное разочарование: оказалось, что с освобождением крестьянства его проблемы не кончились. «Порвалась цепь вели­кая: одним концом по барину, другим по мужику...» — так запечатлел это критическое для отечества время русский классик. После зависимости от помещиков крестьяне оказыва­лись во власти общины со всеми ее атрибутами — круговой порукой, регламентированно­стью внутренней жизни, в целом не располагавшей к инициативе, уравнивающей всех в возможностях и правах — вне зависимости от способностей, трудолюбия и других лич­ных свойств.

К счастью для крестьян, живущих в Западном крае, общинная практика не но­сила в нем тотального характера: далее Екатерина Великая не посмела отменить налажен­ный здесь ранее землевладельческий быт. И умному, вдумчивому, добросовестному госу­дарственному человеку Петру Аркадьевичу Столыпину дано было увидеть, осмыслить, понять очевидные выгоды единоличных хозяйств, с которых в России и могло начаться настоящее освобождение самого многочисленного крестьянского сословия. Из скупых документальных источников видно, что уже в ту пору внимание П. А. Столыпина все бо­лее привлекает именно практика хуторян, которая наряду с надельным землепользовани­ем развивалась в западных губерниях еще с 60-х годов XIXвека. Сравнение убогой жизни общинного крестьянина с достатком хуторянина все больше побуждало инициативных людей без какого-то давления сверхуpi даже, несмотря на разные препятствия, обращать­ся к властям с просьбой об объединении чересполосных участков с последующим деле­нием на отруба и хутора.

Этот процесс был особо характерен для Ковенской, Витебской, Волын­ской, частично Могилевской и Смоленской губерний, причем наиболее желанным было создание хутора — с полным выделением земли из общинных угодий, перено­сом хозяйственных построек и дома. «Но такое идеальное решение достигалось не всегда, куда чаще стремились выделить компактно хотя бы пашню, с выносом туда двора. Лес и луга делились отдельно, следовательно, участок оказывался разобщен­ным. Выпаса, места добычи песка, глины, рыбной ловли и т. п. оставались в общем пользовании.

Приемы разделения земли порой бывали чрезвычайно изощренными в стрем­лении к максимальной справедливости. Так, участки классифицировались по качеству, и за самые лучшие желающие их купить вносили на торгах определенные денежные сум­мы, которые затем в порядке компенсации поступали тем, кому достались плохие земли. Участки же среднего достоинства отдавались в пользование без доплат. Понятно, при та­ком дележе лучшие земли обычно доставались богатым крестьянам. Иногда хозяева уча­стков определялись по жеребьевке. Практиковался и такой тип раздела, как увеличение участка, если он невысокого качества, и сокращение самых хороших.

При перераспределении земли соблюдался принцип добровольности, нежела­ющих старались убедить, воздействовали на них всем „миром" или в крайнем случае об­ходили их наделы. Принуждение было явлением редким, а чаще всего „мир" шел на уступ­ки наиболее упорным, принимая их условия. Тем крестьянам, которые переезжали из се­ла и обустраивались на хуторском участке, выплачивалось вознаграждение за счет хозя­ина, в чье пользование поступала усадьба переезжающего. Кстати, перенести крестьян­скую усадьбу на хутор стоило довольно дорого — от 100 до 300 рублей, и далеко не каждо­му это оказывалось по средствам. Заметим попутно, что юридическое оформление ново­го землепользования отставало от фактического состояния дела, и очень часто крестья­не уже давно жили расселенными по хуторам, некоторые участки, будучи проданными, поменяли своих владельцев, а земля все еще считалась в общинном или подворном поль­зовании» [20, с. 38].

Примечательно, что еще в начале XXвека высокие темпы расселения на хуто­ра и отруба становятся предметом научных исследований. Например, в «Опытах само­стоятельного перехода крестьян к хозяйству на отрубных участках надельной земли» А. А. Кофода (С.-Петербург) приводится конкретный случай, имевший место в конце 70-х — начале 80-х годов, когда группа латышей, купивших землю в Витебском уезде, рас­пределила участки по хуторам между отдельными хозяевами. «Их примеру последовали соседи, видя явные преимущества самостоятельного хозяйствования перед общинно-че­респолосным. В результате в начале 900-х годов в Веляшковской волости „из 105 населен­ных мест остались неразверстанными только 7". Затем движение охватило и соседние местности. В Юрбургской волости Ковенской губернии на хуторские участки, начиная с 1870 года, расселилось 77 процентов крестьян, причем в стороне от этого процесса оста­лись в основном те, чьи земли в силу различных причин оказалось трудно поделить. А на Житомирщине, где на хуторах очень эффективно хозяйствовали немцы-колонисты, бук­вально за десяток с небольшим лет без какого бы то ни было давления властей расселе­ние, начавшись с одной деревни по инициативе предприимчивых крестьян, быстро ох­ватило всю губернию, достигнув к началу века по отдельным волостям свыше 80 процен­тов» [20, с. 39].

Отмечалось также, что крестьянская масса в основном готова к расселению, и тому способствуют самые различные обстоятельства. Например, умелая агитация выгод хуторского хозяйства в прессе, причем даже со ссылкой на добрую волю государя. Разу­меется, процесс шел интенсивней там, где ему содействовали местные власти. А. А. Кофод

подчеркивает в своей работе, что «губернатор Гродненской губернии после одобре­ния правительством способствовал проведению землемерных работ за счет страховых сумм и выделению беспроцентных ссуд для переноса крестьянских надворных построек на хутора» [20, с. 39].

Как вы догадываетесь, Гродненским губернатором в этот период был П. А. Сто­лыпин, который, проникаясь все большими симпатиями к хуторскому хозяйству, видел в этом не только средство выхода крестьян из земельной нужды, но и возможность закреп­ления русских земледельцев в Западном крае.

УДАЧНЫЙ ОПЫТ Ковенского общества он стремится освоить и на гроднен­ской почве. Этому способствовало и образование губернского Комитета о нуждах сель­скохозяйственной промышленности, созданного на основании решений Особого сове­щания " и призванного, наряду с другими губернскими и уездными комитетами, наметить пути подъема сельскохозяйственного производства с учетом местных особенностей.

Поскольку пребывание П. А. Столыпина в Западном крае стало для него време­нем вызревания будущих ведущих идей реформирования государства, материалы работы этого губернского органа вызывают особенный интерес. Примечательно, что на первое заседание комитета, состоявшееся 16 июля 1902 года (еще не истек месяц пребывания Столыпина в должности губернатора!), наряду с крупными губернскими чиновниками и уездными предводителями дворянства были приглашены и князь Святополк Четвертинский, Глиндзич, Скирмунт, Пусловский, Рошковский, Микульский, другие крупнейшие землевладельцы. Шляхетский консерватизм этих земельных магнатов, причудливо соче­тавшийся со стремлением к переменам на западноевропейский манер, не смущал прагма­тичного русского губернатора, наметившего курс на реконструкцию аграрного хозяйст­ва. Открывая заседание, П. А. Столыпин характеризовал задачи губернского комитета, обратив внимание на то, что:

«...главными факторами улучшения экономического положения губернии в це­лом и сельского хозяйства, в частности, следует считать расселение крестьян на хутора, переход их от так называемого шнурового пользования надельными землями к хуторско­му хозяйству, устранение черезполосности земель, разверстание сервитутов и мелиора­тивный кредит» [110, с. 2—3].

Губернатор остановился на основных пунктах программы, которая должна бы­ла стать предметом обсуждения местных комитетов. Приоритетными задачами были: распространение сельскохозяйственных знаний, улучшение и развитие опытного дела, борьба с вредителями сельского хозяйства, а также с оврагами, песками, болотами, пожа­рами, заболеваниями сельхозкультур и скота, охрана собственности, устройство и содер­жание местных дорог, организация народного мелкого кредитования, подъем всех от­раслей животноводства, повышение доходности сельского хозяйства, упорядочение внутренней и внешней торговли продукцией села, учреждение хозяйственных союзов (кооперации) и т. д.

Обратившись к вопросу образования хуторов, П. А. Столыпин подробно осве­тил всю предысторию этого процесса в губернии, начиная с первых шагов по реализа­ции переселенческого закона от 13 июля 1889 года. Неудовлетворительное состояние его он объяснял тем, «что на Гродненщине, как и в других западных губерниях России,

*Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности, созданное по почину Госу­даря, ставило целью найти пути выхода из земельных неурядиц, повышения урожайности полей и эффективности животноводства. Было закрыто 30 марта 1905 года в связи с несогласованно­стью действий, однако выявило критическое отношение местных комитетов к общине и положи­ло начало землеустройству на новых началах.

Фото 13. П.А. Столыпин – Гродненский губернатор, с сослуживцами и ближайшими подчиненными, в 1903 г.

крестьяне владели землей подворно по так называемой шнуровой системе, требующей, чтобы каждый домохозяин в селении имел столько полос земли, сколько усматривается в крестьянском наделе видоизменений в качестве почвы, пахотных земель и покосов. По этой причине подворный участок состоял из многих десятков узких полосок, разбросан­ных по всем направлениям надела черезполосно с полосками других домохозяев. Такой способ образования подворных участков, по мнению Столыпина, лишал возможности крестьянскому хозяйству развиваться, обрекая его на трехполье без травосеяния. В при­балтийских губерниях, где крестьяне тоже владели землей подворно, шнуровое деление между домохозяевами к этому времени устранено уже почти во всех селениях: подвор­ные участки превращены в хутора, земли которых включены в большинстве случаев в один отруб при усадьбе домохозяина. Сославшись на это, председательствующий подчер­кнул, что к такому же переустройству подворных участков следует приступить и в Грод­ненской губернии, ибо только при этом условии подъем крестьянского хозяйства станет возможным.

Столыпин рассказал о первых попытках в этом направлении со стороны кре­стьян деревень Горбачи и Сыроежки Волковысского уезда, а также Лосиняны, Бобровники, Яриловичи и Грибовцы Гродненского уезда в феврале — марте 1898 года. Послед­ние, хотя и составили приговоры о расселении, но реализовать их по своей бедности и несовершенстве системы государственной помощи на составление планов хуторных вла­дений, перенос построек, рытье колодцев и т. д., к сожалению, не смогли. В 1899—1902 годах приговоры на переустройство подворных участков были составлен в около 50-ти селах губернии, однако по тем или иным причинам, выход на хутора также не состоялся, за исключением 3 деревень Слонимского уезда (Пересудовичи, Пузы и Мостыли), крестьяне которых достигли

намеченной цели. В связи с этим Столыпин предложил изучить этот опыт расселения и разослать его по всем уездам» [110, с. 2—3].

На том же заседании губернатор высказал свое особое мнение по вопросу о ко­оперативных союзах, выразив желание, чтобы такие союзы были признаны кредитоспо­собными юридическими лицами, для чего их было желательно обеспечить кредитами Го­сударственного банка.

Деловой настрой нового губернатора встретил понимание и поддержку. Как на­мечалось, к 15 октября все уездные комитеты представили в губернский комитет коллек­тивные и персональные записки и предложения, обсуждение которых состоялось на оче­редных заседаниях 26, 27, 28, 29 ноября 1902 года. Открывая первое заседание, П. А. Сто­лыпин высказал признательность за проделанную работу всем председателям уездных комитетов, а также совету Гродненского общества сельского хозяйства, возглавляемому губернским предводителем дворянства П. В. Веревкршым (фото 13).

На этом заседании не обошлось без стремления внести в деятельность комитета политическую окраску: так, князь Святополк-Четвертинский, остановившись на законо­дательных препятствиях, мешающих развитию местного сельского хозяйства, сетовал на «отсутствие свободной купли-продажи земли в западных губерниях, что безусловно отра­жается на всех, к какой бы народности или среде населения ни принадлежали» [110, с. 3].

Председательствующий П. А. Столыпин в ответ замечает, что хотя «всякое по­литическое ограничение и вносит экономическое стеснение, но в данном случае оно не настолько значительное, чтобы не заниматься вопросами, с решением которых можно добиться реального сдвига в существующем положении сельского хозяйства, тем более что отмена тех или иных ограничительных законов составляет прерогативу Верховной власти» [104, с. 4]. Предотвращая дальнейшую политизацию заседаний, губернатор пре­дупредил, что «всякий вопрос, связанный с политическими соображениями, будет им по праву председателя снят с обсуждения, как не входящий в область занятий комитета». Вместе с тем записка князя Святополк-Четвертинского была приобщена «к делу для оп­ределения по принадлежности» [ПО, с. 4].

На заседании развернулась полемика, касавшаяся распространения сельскохо­зяйственных знаний, развития опытных участков и вытекающих отсюда вопросов рас­ширения специального агрономического и широкого народного образования. Недоста­ток денежных средств вынуждал губернатора занять более осмотрительную позицию в отношении перспектив открытия новых учебных заведений в Западном крае: в своем выступлении он отдавал предпочтение развитию средних и низших сельскохозяйствен­ных школ.

Заседание не обошло стороной и вопрос начального образования, которое в Гродненской губернии находилось в основном под церковной опекой: на 1200 церковно­приходских школ приходилось всего 299 министерских. Это обстоятельство стало пред­метом тревоги местных католиков, опасавшихся усиления влияния Православия. Пред­ложение господина Микульского увеличить число министерских школ, «свободных от политической окраски», губернатор парировал следующим образом:

«Все дело сводится к недоразумению. Господину Микульскому, по-видимому, неизвестно, что церковноприходские школы дети римско-католического вероисповеда­ния могут посещать лишь с разрешения родителей, и, таким образом, обязательности их посещения иноверческим (т. е. неправославным) населением не существует... Желатель­ность же увеличения числа министерских школ находится, вне всякого сомнения, но на­родиться такое обучение само собою не может, для этого нужно время» [110, с. 5].

На заседании проявились и крайне консервативные соображения части круп­ных землевладельцев, выраженные в выступлении князя Святополк-Четвертинского:

«Нам нужна рабочая сила человека, нужен физический труд и способность к нему, а не образование. Образование должно быть доступно обеспеченным классам, но не массе, нравственные и государственные взгляды которой таковы, что с введением обязательного образования или с разрешением доступа в школы, она, несомненно, бу­дет стремиться к государственному перевороту, социальной революции и анархии» [ПО, с. 5].

Такая позиция вызвала резкую отповедь губернатора, не побоявшегося обо­стрить отношения с крупнейшим земельным магнатом:

«Едва ли возможно смотреть на вещи так, как князь Четвертинский. Бояться грамоты и просвещения, бояться света нельзя. Образование народа, правильно и разум­но поставленное, никогда не приведет к анархии... Для губернии и всей страны нашей необходимо женское образование; на обучение грамоте женщин обращено чересчур ма­ло внимания, и потому сеть женских школ также необходима, как и увеличение числа мужских училищ. Для начала желательно учреждение хотя бы одной женской сельскохо­зяйственной школы для губернии. Распространение сельскохозяйственных знаний, без которых земледельческая страна существовать не может и мало-помалу приходит к разо­рению, зависит от общего образования. Развивайте его по широкой программе, в свя­зи с преподаванием сельскохозяйственных знаний, и вы дадите большую обеспе­ченность земледельческому классу, самому консервативному в каждой стране (Г. С): он будет применять к земле полученные им научные знания, будет более обеспе­чен, и при этих условиях немыслимо развитие социализма, который лишь тогда охваты­вает массу, когда воспитательно-образовательное дело обставлено неудовлетворитель­но, когда преобладает безземельный пролетариат, которому бесцельно преподавать те знания, которые могут быть применимы только к земледелию и служат для подъема культуры земли» [110, с. 6].

Поражает круг рассмотренных и решенных на заседании дел. Был решен во­прос в пользу открытия в губернии среднего сельскохозяйственного училища и курсов по садоводству и пчеловодству при учительских семинариях, а также открытия по одной низшей сельхозшколе в каждом уезде губернии. В губернские штаты вводились должно­сти инструкторов по молочному хозяйству, организации торфяного дела, на базе Грод­ненского общества сельского хозяйства учреждалась при государственном субсидирова­нии опытная станция.

Не остались без внимания новаторы, энтузиасты передового опыта на мес­тах: решено было организовать показательные наделы с эффективной системой сево­оборота, огнестойкими постройками, которые в последующем можно было сдавать по доступным ценам в аренду местным крестьянам. Притом на них возлагалась обязан­ность вести хозяйство по установленному учредителем и одобренному инструктором плану.

На последующих ноябрьских заседаниях были обсуждены средства борьбы с ов­рагами, летучими песками, против которых наиболее эффективными были признаны ле­сопосадки. Важнейшими государственными задачами были признаны также «системное осушение болот, организация ветеринарной помощи и введение общегосударственного и общедоступного страхования крупного рогатого скота» [110, с. 6].

К радикальным «противопожарным» мерам были отнесены расселение по хуто­рам, поощрение глинобитных построек и огнеупорных крыш, строительство черепич­ных и кирпичных заводов.

Наряду с этим обсуждалось снижение таможенных пошлин с локомобилей, па­ровых молотилок, других сельхозорудий, а также удобрений, поставляемых из зару­бежья. Губернский комитет ходатайствовал перед правительством об ограничении вывоза

за границу кормов для скота, намечал меры по улучшению качества его поголовья. Часть решений касалась сельского дорожного строительства, сооружения элеваторов, складских помещений.

Членов губернского комитета беспокоило «обезземеливание» части крестьян, подававшейся в города, а также отправлявшейся нелегально на заработки за границу. При обсуждении этих крайне сложных вопросов П. А. Столыпин, убеждая в малой эф­фективности предлагаемых мер, предложил обратиться к сердцевине проблемы — пере­ходу к более совершенному землеустройству. Поскольку «дробление надельной земли стало принимать угрожающий общему крестьянскому благосостоянию характер», польза от расселения крестьян на хутора была признана комитетом «не подлежащей сомне­нию». Для предотвращения распыления крестьянских наделов предлагалось законода­тельным образом установить размер необходимого минимального участка земли, кото­рый уже не мог быть делим ни при каких условиях [110, с. 7].

Много внимания уделил губернатор внедрению искусственных удобрений, улучшенных сельскохозяйственных орудий, многопольных севооборотов, мелиорации. Старые способы землеустройства и земледелия, считал он, могут кончиться «экономи­ческим крахом и полным разорением страны (Г. С.)» [109, с. 17].

Примечательно, что, несмотря на некоторые противоречия, устремления П. А. Столыпина не встречали особого противодействия на заседаниях губернского комитета, его поддерживали и в Гродненском товариществе сельского хозяйства — общественной организации во главе с вышеупомянутым князем С. К. Святополк-Четвертинским. К при­меру, в отчете совета этого товарищества за 1903 год есть подтверждение согласия с ли­нией Столыпина: «...в учреждении хуторного владения и расселении многодворных сел должен находиться центр тяжести мероприятий, направленных для развития сельскохо­зяйственного производства в крестьянском мире. Без этого все остальное будет только рядом полумер, имеющих полиативный характер».

Вместе с тем в позиции местных крупных землевладельцев нельзя было не заме­тить приверженности к уже привычному строю отношений с крестьянским сословием. Но свое нежелание радикально решать аграрные проблемы они маскировали рассужде­ниями в духе того — «а поймут ли нас крестьяне?».

Подобные хитрости вынуждали губернатора расставлять административные ак­центы: «Ставить в зависимость от доброй воли крестьян момент ожидаемой реформы... это значит отложить на неопределенное время проведение тех мероприятий, без которых нет ни подъема доходности земли, ни спокойного владения земельной собственностью».

Примечательно, что губернатору, упрямо гнувшему свою линию, не поступав­шемуся своими убеждениями, действующему порой наперекор влиятельному местному дворянству, удавалось сохранить с ним самые добрые отношения. На последнем заседа­нии губернского комитета, состоявшемся 28 января 1903 года, князь Святополк-Четвертинский выразил сердечную благодарность членов комитета «за умелое, бесприст­растное, всецело направленное к пользе дела и умиротворяющее ведение прений» [ПО, с. 7].

Столыпин, высказав признательность членам комитета за плодотворную и дружную работу, добавил в завершение, что надеется на успешную реализацию всего на­меченного несмотря ни на какие трудности. Впоследствии, будучи на вершине государст­венной власти, Столыпин не раз обращался к опыту в Западном крае, высказав замеча­тельное убеждение:

«Пробыв около десяти лет у дела земельного устройства, я пришел к глубокому убеждению, что в деле этом нужна продолжительная черновая работа... Разрешить этот вопрос нельзя, его надо разрешать» [57, с. 96].

Следует принять в расчет, что весь десятилетний стаж П. А. Столыпина в Запад­ном крае был приметен его стремлением к развитию местного самоуправления. Еще бу­дучи губернским предводителем дворянства, он подготавливает докладную записку о ре­форме земских учреждений для министра внутренних дел. Нам неизвестно, делал ли он это по собственной воле или по поручению свыше. Но сохранился черновик этой запи­ски — 19 страниц мелкого убористого почерка: соображения, аргументы и выводы. Непо­хоже на рядовую отписку. Гродненский губернатор Столыпин также не оставляет этот важный вопрос: очередная записка министру внутренних дел «о преобразованиях учреж­дений западных губерний, ведающих земским хозяйством» гораздо компактней (всего шесть страниц). Но как знать, может, эти доводы и лягут в основу документа «Земства в Западных губерниях и выборы в Государственный совет» и последующих реформ в За­падном крае [131, Д. 68, 70, 71].

Любопытно, что, даже будучи губернатором, П. А. Столыпин по мере сил не ос­тавлял без опеки хозяйство, в которое ранее вложил много сил. Свой короткий отпуск в поместье Колноберже в первый год вхождения в новую должность он целиком посвятил хозяйским заботам. Примечательные воспоминания старшей дочери:

«Помню, как один из наших соседей, глядя издали с мама на моего отца, кото­рый оживленно обсуждал с Штраухманом какие-то хозяйственные вопросы, сказал:

— Петр Аркадьевич, не губернаторское это дело! На это папа, весело отозвался:

— Не губернаторское, а помещичье, значит — важное и нужное» [4, с. 66].

Таким образом, даже краткое знакомство с ковенским и гродненским периода­ми жизни Столыпина представляет нам облик дворянина, помещика, не похожего на из­вестных нам по классике хозяев «вишневых садов» — безвольных прожектеров и лени­вых наблюдателей жизни.

НО НЕДОЛГО БЫЛ П. А. Столыпин губернатором в Гродно: весной 1903 года его ждало новое назначение — в далекий Саратов.

«21 марта в 2 часа дня в Гродненском благородном собрании состоялось проща­ние П. А. Столыпина со столь полюбившейся ему губернией. На этой церемонии присут­ствовали представители от всех государственных учреждений, а также духовенства. Епи­скопом Иоакимом был совершен напутственный молебен, по окончании которого Вла­дыка обратился к Петру Аркадьевичу и его супруге Ольге Борисовне с краткой речью. В этой речи епископ Гродненский и Брестский высказал им „свои благожелания, между прочим отметив такую высокосимпатичную черту непродолжительной административ­ной деятельности Петра Аркадьевича — верность ее основным началам государственно­го строения в Западном Крае — Православию, Самодержавию и русской народности". Отъезжающих Владыка благословил св. иконой Спасителя» [109, с. 18].

Прощание со Столыпиным было сердечным: в нем ощутили редкого государст­венного человека, с трогательным участием относящегося к прошлому, настоящему и бу­дущему белорусов и украинцев в Западном крае. Бывшие сослуживцы и подчиненные с удивительным единодушием вспоминали о нем, как об умелом организаторе, умном и бескорыстном начальнике. Никаких поблажек, снисхождений себе — было его незыбле­мым правилом. Стоит ли говорить, что при таком подходе «кумовству» и подобным чело­веческим слабостям было в окружении Столыпина трудно прижиться...

Вот сохранившиеся воспоминания гродненцев о Петре Аркадьевиче:

«От личности Столыпина исходило огромное очарование, в разговоре с ним чувствуешь всю силу его блистательного ума и невольно проникаешься глубоким уваже­нием...»

«Столыпин не был ни служащим, ни придворным; любя Россию безгранично и преданный своему государю, он обладал открытым умом и твердым характером. Выраже­ние его глаз было глубоким, проникающим, немного грустным... Его поступки и слова бы­ли исполнены благородством, которое располагало к нему даже политических врагов... Строгий по отношению к самому себе, снисходительный к ошибкам подчиненных. Он не был амбициозен, и все, что было мелочно и аморально, вызывало отвращение в его вы­сокой душе. Это был рыцарь без страха и упрека...» [112, 8/301, с. 15—16/12].

«Личность Петра Аркадьевича Столыпина была обаятельна. При беседах с ним чувствовалась вся сила его светлого, ясного ума, и невольно являлось к нему чувство рас­положения и глубокого уважения... Государя он любил особо нежною любовью, которая сквозила в каждом его слове, произнесенном о Государе... Он привлекал к себе и распо­лагал также своею наружностью: высокого роста с открытым симпатичным лицом и при­ятными глазами, блиставшими умом и твердостью волне. С ним можно было не соглашать­ся в отдельных вопросах, но нельзя было не преклоняться перед его искренностью и за­ботами о пользе России...» [32, с. 9].

Лучше осмыслить положение и роль П. А. Столыпина как гродненского губер­натора, выгодно отличавшегося от остальных «отцов губернии», помогают воззрения русского философа и публициста И. Л. Солоневича (1891—1953):

«Мой политический опыт начинается с 1910 года, то есть лет с восемнадцати. Именно этот опыт, столыпинский опыт, определяет мое мировоззрение, и мою полити­ческую тактику...

Политическая расстановка сил в довоенной Белоруссии (до первой мировой войны) складывалась так. Край, сравнительно недавно присоединенный к империи и на­селенный русским мужиком. Кроме мужика, русского там не было ничего. Наше белорус­ское дворянство очень легко продало и веру своих отцов, и язык своего народа, и инте­ресы России. Тышкевичи, Мицкевичи и Сенкевичи — все они примерно такие же бело­русы, как и я. Но они продались. Народ остался без правящего слоя. Без интеллигенции, без буржуазии, без аристократии, даже без пролетариата и без ремесленников. Выход в экономические верхи был начисто заперт городским и местечковым еврейством. Выход в культурные верхи был начисто заперт польским дворянством. Граф Муравьев не толь­ко вешал. Он раскрыл русскому мужику дорогу хотя бы в низшие слои интеллигенции. Наша газета („Северо-западная жизнь", затем переименованная в „Белорусскую жизнь") опиралась и на эту интеллигенцию, на тогдашних народных учителей, волостных писа­рей, сельских священников, врачей, низшее чиновничество... Эта масса настроена рево­люционно... Было очень трудно доказать читателям Чернышевского, Добролюбова... и Милюкова тот совершенно очевидный факт, что ежели монархия отступит, то их, этих читателей, съедят...

Вот губернатор. Он обязан поддерживать русского мужика против польского помещика. Но сам-то он — помещик. И поместный пан Заглоба ему все-таки ближе бело­русского мужика. У пана Заглобы изысканные манеры, сорокалетнее венгерское и соот­ветствующий палац, в котором он с изысканной умильностью принимает представителя имперской власти. Губернатору приходится идти или против нации, или против класса. Петербург давил в пользу нации. Все местные отношения давили в пользу класса. Поль­ский Виленский банк с его лозунгом „Ни пяди земли холопу" запирал для крестьянства даже тот выход, который оставался в остальной России. Белорусское крестьянство эмиг­рировало в Америку. Вы подумайте только: русский мужик, который сквозь века и века самого жестокого, самого беспощадного угнетения донес до Империи свое православие и свое национальное сознание, он, этот мужик, вынужден нынче бросать свои родные поля только потому, что еврейство (неравноправное еврейство!) и Польша (побежденная

Польша!) не давали ему никакой возможности жить на его тысячелетней родине. И еще потому, что губернаторы были слишком бездарны и глупы, чтобы организовать или землеустройство, или переселение. На просторах Российской Империи для этого мужи­ка места не нашлось» [109, с. 22].

Исследователи сходятся на мысли о том, что именно в Западном крае зародил­ся здоровый национализм будущего реформатора, сформировалось основное политиче­ское кредо П. А. Столыпина —убеждение в необходимости свободного «сожительства на­ций и классов в России под руководящим началом русского элемента — созидателя и стро­ителя государства» [32, с. 8]. Его опыт работы в Ковно и Гродно показал, что плодотвор­ное сотрудничество разных наций «без ущемления русского права и унижения русского имени» возможно [32, с. 8].