_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 1
.pdfА. Гейнцельман |
131 |
Сметаешь снеговой балласт. Тебе воздаст Господь упавших, Творец архангелов воздаст!
пиния
Как канделябр из красного гранита С зелеными свечами, в гроты синие Подъемлется в скале из сиенита Громадная сверкающая пиния.
Иснова сиракузской Афродиты Певучие мне вспомнипися линии,
Ия, алтарные обнявший плиты,
Имеж колонн свирепые Эринии...
Вбезгрезный я порвал свои оковы,
Вчудовищный пророчествовал век. Богов последних доваял Канова,
А я — в пустыне создающий грек, Монах-затворник я средневековый, Готический по думам человек!
ОКАМЕНЕЛЫЙ ДУХ
Материя — окаменелый дух, Уставший от бесплодного блужданья. Покой небытия ему как пух, Как передышка в мире от страданья.
Но кончится окамененье вдруг,
Иснова начинается созданье,
Ипламенный в безбережности круг,
Ибезнадежное самосознанье.
Материя — окаменевший бюст Отриколийского в земле Зевеса. Вот-вот из мраморных раздастся уст
132 |
А. Гейнцельман |
Стихийная космическая месса,
Имир не будет безнадежно пуст,
Иразорвется синяя завеса!
БЕС
У каждого свой Ангел есть Хранитель, Но и презренный есть домашний бес, И не проходит уж вблизи Спаситель, Чтобы изгнать его в исподний лес.
А он страшней, чем древний Искуситель, Ни власти не сулит он, ни чудес:
Он каждодневный в черепе наш житель И баламутит образы небес.
Он сердце нам сжимает, как тисками, И вызывает нестерпимый страх, Он с тайн срывает дерзкими руками
Завесы все: святыни без рубах, Мечты — как проститутки меж гробами, Свобода — палисад кровавых плах.
ФИТИЛЕК
Будь рад, что фитилек твой замигал
Искоро упадет на дно лампады: Ты ничего во тьме не освещал
Итолько тлел от жизненной услады.
Вверху все тот же ангелов хорал, Внизу все то же блеющее стадо, За сводом храма низменный кагал И страшное обличье маскарада.
Мой свет для освещенья древних риз И византийских мозаичных ликов. Глаза молящихся. Лепной карниз.
А. Гейнцельман |
133 |
На солнце ж гул беснующихся криков, Да пену мечущий на скалы бриз, Да>полное смешение языков.
ГИБЕЛЬ АРГО
Что остается впереди? Могила, Сосновый, лесом пахнущий кокон, Хоть я большая творческая сила, Светящая из тысячи окон.
Кумейская сулила мне сивилла Загадочный и величавый сон, Но жизнь моя, как облако, проплыла, И я давно покинул Геликон.
Классические все увяли мифы, И Фидия величественный стиль.
Мятежные сыны мы Гога — скифы,
Что обратили мир в золу и пыль. Расшибся Арго, наш корабль, о рифы, И над курганом шелестит ковыль.
НА ОТМЕЛИ
Дремлет море, тихо дремлет, Тихо дремлет и горит.
Душу сладкий сон объемлет, Сон объемлет и творит Слово вещее, живое, Слово странное в груди. Настоящее, былое — Все осталось позади! Солнце золотой стрелою Тело голое разит, Солнце, как по аналою,
Золотым перстом скользит:
134 |
А. Гейнцеяьман |
Все листььдушевной книги, Всё оно перевернет, Раскаленные вериги Переест и раскует.
Идуша тогда гармоний Несказуемых полна, — Мысли окрыленной кони Мчатся через царство сна. Вечность в мимолетном миге Кажется воплощена, —
Ив Создателевой книге Строчка каждая ясна.
1927
ЗМЕИНЫ Й ОСТРОВ
В Черном море остров есть песчаный, По прозванью Остров Змей,
Где я находил покой желанный
И чешуйчатых друзей.
Жили там лишь рыбаки босые В камышовых шалашах,
Ив кустах козявки голубые,
Жил и я, как древний шах. С рыбаками я из Аккермана
Плыл под парусом туда Для фантазии святой байрама.
Рыба вся была еда, Да коврига хлеба, что по виду
Походил на чернозем, Но никто там не терпел обиды,
И вокруг был Божий Дом.
Ячитал морским сиренам песни, И сползались из кустов,
Вкруг вблизи меня сплетаясь тесный, Змеи всяческих родов.
Были там простые желтобрюшки, Ужики из камышей Днестра,
Были там опасные чернушки, Но и тех моя игра
Л. Гейнцеяьман |
135 |
Чаровала, как Великий Пан, Хоть звучал простой сиринкс
И мне вторил грозный океан. Да и сам я был, как Сфинкс,
Вряд ли братье островной понятен, Внучкам райской колубрины.
Но, должно быть, голос мой приятен Был для всей семьи звериной.
Что бы ни было, всю жизнь потом Лучших я друзей не зрел,
Итеперь последних песен том Им я мысленно пропел.
А. ЧЕРНЫ Й
ГОЛОС ОБЫВАТЕЛЯ
Вдвадцать третьем году, весной,
Вберлинской пивной
Сошлись русские эмигранты, «Наемники Антанты», «Мелкобуржуазные предатели»
И«социал-соглашатели»...
Тема беседы была бескрайна, Как теософская тайна:
Что такое эмиграция? Особая ли нация?
Отбор ли лучших людей?
Или каждый эмигрант — злодей? Кто-то даже сказал На весь зал:
«Эмигранты — сплошь обыватели!» А ведь это страшнее, чем «социал-соглашатели».. Прокравшийся в зал из-под пола Наканунский Лойола Предложил надеть на шею веревку
Ивернуться в советскую мышеловку, —
Сам он, в силу каких-то причин, Возлюбил буржуазный Берлин...
Спорящих было двенадцать, Точек зрения — двадцать, —
Моя, двадцать первая, самая простая, Такая:
Каждый может жить совершенно свободно, Где угодно.
В прежнее время — Ногу в стремя, Белье в чемодан,
Заграничный паспорт в карман, Целовал свою Пенелопу И уезжал в Европу.
А. Черный |
137 |
Варакчеевской красной казарме Не так гуманны жандармы, Кто откупался червонцем, Кто притворялся эстонцем,
Кто, просто сорвавшись с цбпи, Бежал в леса и степи...
Тысячам тысяч не довелось; Кое-кому удалось...
Это и есть эмиграция, Цыганская пестрая нация.
Как в любой человеческой груде
Вней есть разные люди. Получше — похуже, Пошире — поуже,
Но судить нам друг друга нелепо, И так живется, как в склепе...
Что же касается «завоеваний революции», О которых невнятно бормочут иные Конфуции, То скажу, как один пожилой еврей (Что, пожалуй, всего мудрей):
Революция — очень хорошая штука, — Почему бы и нет?
Но первые семьдесят лет Не жизнь, а сплошная мука.
1923
ЭМ ИГРАНТСКОЕ
О, если б в боковом кармане Немного денег завелось, — Давно б исчез в морском тумане С российским знаменем «авось».
Давно б в Австралии далекой Купил пустынный клок земли.
С утра до звезд, под плеск потока, Копался б я, как крот в пыли...
Завел бы пса. В часы досуга
Сидел бы с ним я у крыльца...
138 |
А. Черный |
Без драк, без споров мы друг друга Там понимали б до конца.
По вечерам в прохладе сонной Ему б «Каштанку» я читал. Прекрасный жребий Робинзона Лишь Робинзон не понимал...
Потом, сняв шерсть с овец ленивых,. Купил в рассрочку б я коров...
Двум-трем друзьям (из молчаливых) Я предложил бы хлеб и кров.
Не взял бы с них арендной платы И оплатил бы переезд, — Пусть лишь политикой проклятой
Не оскверняли б здешних мест!..
Но жизнь влетит, гласит анализ, — В окно иль в дверь ее гони: Исподтишка б мы подписались Один на «Руль», другой на «Дни»...
Под мирным небом, как отрава, Расцвел бы русский кэк-уок: Один бы стал тянуть направо, Другой — налево, третий — вбок.
От криков пес сбежал бы в страхе, Поджавши хвост, в мангровый лес, А я за ним, в одной рубахе, Дрожа б, на дерево залез!..
К чему ж томиться по пустыне, Чтоб в ней все снова начинать? Ведь Робинзоном здесь, в Берлине, Пожалуй, легче можно стать...
< 1923>
А. Черный |
139 |
МИРАЖ
Сдевчонками Тосей и Инной В сиреневый утренний час Мы вырыли в пляже пустынном Кривой и глубокий баркас.
Борта из песчаного крема. На скамьях пестрели кремни. Из ракушек гордое «Nemo» Вдоль носа белело в тени.
Мы влезли в корабль наш пузатый, Я взял капитанскую власть. Купальный костюм полосатый На палке зареял, как снасть.
Так много чудес есть на свете! Земля — неизведанный сад...
— На Яву? — Но странные дети Шепнули, склонясь: — В Петроград.
Кайма набежавшего вала Дрожала, как зыбкий опал. Команда сурово молчала, И ветер косички трепал...
По гребням запрыгали баки. Вдали над пустыней седой Сияющей шапкой Исаакий Миражем вставал над водой.
Горели прибрежные мели,
Икланялся низко камыш: Мы долго в тревоге смотрели На пятна синеющих крыш.
Имладшая робко сказала:
—Причалим иль нет, капитан?.. — Склонившись над кругом штурвала, Назад повернул я в туман.
140 |
А. Черный |
ПАРИЖ СКОЕ ЖИТЬЕ
1
В мансарде у самых небес, Где с крыши в глухое окошко Косится бездомная кошка, Где кровля свергает отвес, —
Ж ил беженец, русский ботаник, Идейный аскет,
По облику — вяземский пряник, По прошлому — левый кадет.
2
Направо стоял рундучок Со старым гербарием в дырках,
Налево на двух растопырках Уютно лежал тюфячок...
Зимою в Париже прохладно, Но все ж в уголке
Пристроился прочно и ладно Эмалевый душ на крючке.
3
Вставал он, как зяблик, легко, Брал душ и, румяный от стужи, Подмахивал веничком лужи, На лестнице пил молоко.
И мчался одним перегоном На съемку в Сен-Клу Играть скрипача под вагоном
И лорда на светском балу.
4
К пяти поднимался к себе. Закат разливался так вяло...
Но бодрое сердце играло,
Иголубь сидел на трубе...
Поест, к фисгармонии сядет,