Аристотель
Поэтому для того, чтобы понять контекст, в русле которого мыслит Прокл свою концепцию "материи предметов воображения", мы вновь должны обратиться к текстам Аристотеля, прежде всего к трактату О душе. Подробно и специально Аристотель рассуждает о воображении в 3 главе III книги: "Воображение... есть нечто отличное и от ощущения, и от размышления; оно не возникает без ощущения, а без воображения невозможно никакое составление суждений; а что воображение не есть ни мышление, ни составление суждений - это ясно. Ведь оно есть состояние, которое находится в нашей власти (ибо можно наглядно представить себе нечто, подобно тому как это делают пользующиеся особыми способами запоминания и умеющие создавать образы), составление же мнений зависит не от нас самих..." (427b4 sqq.). И далее Аристотель показывает отличие воображения от ощущения и мнения, как и от любых способностей, постигающих истину (познания и ума). Аристотель в той же [стр. 20] главе поясняет, что воображение "есть... некоторое движение и не может возникнуть без ощущения, а возникает лишь у ощущающих и имеет отношение к ощущаемому...".
В главе десятой этой же книги Аристотель также рассуждает о воображении: "...поскольку животное обладает способностью стремления, постольку оно приводит само себя в движение. Без воображения, однако, оно не может быть способно к стремлению. Всякое же воображение связано либо с разумом, либо с чувственным восприятием...".
Приведенные тексты ясно показывают, что у Аристотеля есть целый ряд моментов, важных для понимания места воображения среди других способностей души: оно связано с ощущением и с разумом, оно предполагает некое движение, причем находится в нашей власти. Все эти моменты есть и у Прокла. Однако ясно, что у Аристотеля не ставится проблема воображения как специфической способности, позволяющей понять специфику математического бытия. Более того, поскольку Проклу важно согласовать свое построение с изложением Платона и с самими вещами, аристотелевская разработка этой темы попадает в иной контекст. То, что именно тексты из аристотелевского трактата О Душе находятся в поле зрения Прокла, говорит и его упоминание о nous pathetikos (ср. О Душе III 5 430а24), который Прокл прямо связывает с воображением. И вместе с тем одних текстов из Аристотеля для понимания прокловской концепции недостаточно.
Эллинистические школы
Для понимания самой возможности широкого и специального обращения к понятию воображения [стр. 21] - phantasia - необходимо припомнить, что оно было не чуждым стоической философии. Более того, именно здесь и в эпикуреизме оно приобретает значение жаргонного философского слова и подробно разрабатывается с точки зрения, практически недоступной для Платона и Аристотеля: с точки зрения внутренней жизни индивидуума. Несмотря на то, что понимание воображения в эллинистической философии представляется не имеющим непосредственного отношения к прокловской проблематике, его необходимо коснуться, поскольку сама интенсивная разработка данного понятия в этот период способствовала потребности его вместить и освоить в более поздний период.
Именно стоики выделили воображение, или представление (как обычно переводят в данном случае), в качестве критерия. Излагая их концепцию, Секст Эмпирик именно этот момент выдвигает в качестве главного: если по Аристотелю "первичные критерии познания вещей - чувственное восприятие и ум" (VII 226), то стоики "утверждают, что критерием истины является постигающее представление (phantasia kataleptike)" (227). Согласно Клеанфу представление (phantasia) есть отпечаток, наподобие отпечатка на воске (228). Хрисипп предпочитал понимать представление как "изменение души" (230). Представления по стоикам, согласно Диогену Лаэртию (VII 51), "бывают как чувственные, так и внечувственные: чувственные - это те, которые воспринимаются одним или несколькими органами чувств; внечувственные - те, которые воспринимаются мыслью, как, например, представления о [стр. 22] предметах бестелесных и иных, воспринимаемых одним только разумом". Эпикурейцы критерием называли (X 31) "образные прикидки разума" (phantastikai epibolai ths dianoias), то есть связывали воображение (представление) и разум, отделяя их от ощущения.
Эллинистическая разработка понятия phantasia оказала влияние на так называемые пифагорейские псевдоэпиграфы и на зарождающуюся среднеплатоническую традицию. Аноним Фотия содержит интересный пассаж (Thesleff, p. 240,31-241,1): "...есть восемь орудий знания: чувственное восприятие, воображение, мнение, искусство, разум, наука, мудрость и ум; искусства, разум, наука, [[мудрость]] и ум общи нам с богами, а с неразумными живыми существами - чувственное восприятие и воображение, а собственно наше - только мнение. Чувственное восприятие - это ложное знание посредством тела, а воображение - движение в душе...". Антиох Аскалонский, завершающий традицию эллинистической Академии и знаменующий возвращение от скептицизма к догматическому платонизму, принимал стоическое учение о "постигающем представлении" (kataleptike phantasia) и, таким образом, также не выходил за рамки эллинистических подходов к этой проблеме.
СИРИАН
Для того, чтобы установить, где и когда могло возникнуть учение о воображении, могущее лечь в основу прокловского пассажа во втором введении, следует обратиться к его учителю Сириану, от которого сохранились очень примечательные комментарии к Метафизике [стр. 23] Аристотеля, где Сириан, в частности, касается и проблемы воображения.
В главе 5 третьей книги Метафизики Аристотель обсуждает проблему, можно ли считать числа, геометрические тела, линии и точки сущностью или нельзя. Аристотель по обыкновению очень горячо нападает на плато но-пифагорейские математические спекуляции, Сириан же ему резонно возражает: точки и линии существуют и в физических (чувственно воспринимаемых) телах - физически и овеществленно (physikos te kai enylos); "но также они существуют и в математическом теле, каковое хотя и не доступно чувственному восприятию, однако доступно воображению (ho ei kai me aistheton, all' oun phantaston estin)" (p. 863a26-30).
Примечателен этот текст прежде всего потому, что о математических объектах как о доступных воображению говорится между прочим, - верный знак того, что речь идет не о чем-то исключительном, а об известном.
Действительно, гораздо более подробно, но также как об известном, Сириан излагает ту же проблему в комментарии на тринадцатую книгу Метафизики. В начале комментария Сириан замечает, что хотя он и принимает целый ряд учений Аристотеля (логических, этических и физических), однако же его нападки на пифагорейцев и Платона не кажутся ему убедительными: но видимо, это не случайно, поскольку нельзя опровергнуть истину (878а 12-b129). Излагая учение божественного Пифагора, Сириан излагает трехчастное строение сущего, три его чина: умопостигаемое, разумное и чувственно воспринимаемое бытие (noeten,[стр. 24] aistheten taxin yon onton - 378а 36-b1). Рассуждение о разумном космосе имеет смысл привести подробнее.
"Разумное [ta dianoeta] воспроизводит то, что ему предшествует, и уподобляет мир души [psychikon diakosmon] умопостигаемому, вторичным образом охватывает все и создает то, что созерцают божественные и демонические души, а мы можем только познавать, поскольку в нас нет демиургического созерцания и в силу "утраты крыльев" (Plat. Phaedr. 246с)". Ниже (849b36) Сириан повторяет, что"нам доступно только познание, а при разъяснении Метафизики 1076а38 sqq. ("...математические предметы не могут находиться... в чувственно воспринимаемом...") рассуждает так: ни пифагорейцы, ни Платон не считали геометрические фигуры и величины чувственно воспринимаемыми; что же касается невозможности отдельного существования математических сущностей, то для Сириана этот вопрос не вызывает сомнения: ясно, как появляется и существует (hyphistatai) математическое тело (881а23-24: "математическое тело существует в разуме - en dianoiai - в области духа и свойственного духу воображения при внедрении рационального построения - tou logou problethentos); ясно, что каждый чин сущего упорядочен своими числами; и в душе одни рациональные построения носят более всеобщий характер и ближе уму, а другие дальше от него и более дробны.
Пассаж, комментирующий текст Аристотеля 1077а14 sqq. также имеет смысл привести подробнее. Напомним текст Аристотеля: "И вообще если принимать, что математические предметы существуют таким образом как некие [стр. 25]отдельные сущности, то получается нечто противоположное и истине, и обычным взглядам. В самом деле, при таком их бытии необходимо, чтобы они предшествовали чувственно воспринимаемым величинам, между тем согласно истине они нечто последующее по отношению к ним. Ведь незаконченная истина по происхождению предшествует законченной, а по сущности нет, как, например, неодушевленное - по сравнению с одушевленным". Но Сириан возражает, что Платон и пифагорейцы "согласуются и с самими собой, и с действительностью: идея величины в разуме и величина, сосуществующая с этой идеей в воображении, является по их мнению, и совершенной, и одушевленной. И как же иначе, если она помещается в душе?" Но всеобщее двояко: "одно - в рациональном построении разума, с которым сосуществует также и воображаемая форма, а другое - результат отвлечения от чувственно воспринимаемого, и не следует говорить, что с тем, что есть результат отвлечения, имеет дело геометрия... Следует утверждать, что она имеет дело с воображаемым - в той мере, в какой оно примыкает в своем бытии к сущностным рациональным построениям рассудка, из которых берется и доказательная сила; более того, геометрия хочет рассматривать не имеющие частей рациональные построения души, но не имея силы опираться только на мысли без примеси воображения (aphantastois noesesi) , она развивает рациональные построения в воображаемые и пространственные фигуры и величины и таким образом с их помощью рассматривает эти рациональные построения, - точно также, когда недостает воображения, [стр. 26] она прибегает к чертежам... И когда она имеет дело с воображаемым, она находится в его сфере не из соображений предпочтения, а петому, что не умея постичь из-за слабости мысли форму без воображения, она рассматривает ее в воображаемом. Это прежде всего подтверждается тем, что геометрическое доказательство относится к всеобщему, а все воображаемое является частным. Поэтому ясно, что главная забота геометрии не о воображаемом, а о всеобщем и полностью бестелесном..." (884Ь22-885а21).
Обращая внимание на свободный и естественный характер изложения этих проблем у Сириана, заметим, что ниже (pp. 890a37-891a 28) он приводит фактически план первого введения Прокла (соответственно и ямвлиховского изложения), причем ссылается на Никомаха и Ямвлиха. Но при этом показательно, что как и в первом введении Прокла, так и в этом изложении Сириана не идет речи о воображении. И, как представляется, дело здесь не в том, что понятие воображения было бы бесполезно при изложении общего понимания специфики математики в целом, а в том, что для введения специально в геометрию и Сирианом, и Проклом использовался другой источник. Школьная традиция до Прокла не свела его с общей "пифагорейской" концепцией математики в целом, и Прокл делает это - судя по всему - впервые, отчего между первым и вторым введениями и возникает столь существенное и стилистическое, и - что важно - почти концептуальное расхождение.