Положение седьмое

Проблема установления совершенного гражданского устройства зависит от проблемы законосообразных внешних связей между государствами и не может быть решена без решения последней. Что способствует выработке законосообразного гражданского устройства, установленного между отдельными людьми, т.е. направленного на упорядочение общественного организма? – Та же самая необщительность, которая вынуждает людей к общению, вновь оказывается причиной того, что каждый общественный организм во внешних связях, т. е. как государство по отношению к другим государствам, пользуется неограниченной свободой и, следовательно, должен ожидать от другого того же зла, которое угнетало отдельных людей и заставляло их вступать в законосообразное гражданское состояние. Природа, следовательно, вновь использовала неуживчивость людей, даже больших сообществ и государственных организмов, [свойственную] такому роду существ, в качестве средства для того, чтобы в неустранимом антагонизме между ними найти состояние покоя и безопасности. Иными словами, она, посредством войн, посредством чрезвычайно напряженной и никогда не ослабевающей подготовки к ним, посредством нужды, которая должна вследствие этого ощущаться в конечном счете внутри каждого государства даже в мирное время, побуждает сначала к несовершенным попыткам и, наконец, – после многих опустошений, разрушений и даже после полного внутреннего истощения их сил – к тому, что разум мог бы подсказать им и без столь печального опыта, а именно: к требованию выйти из не знающего законов состояния дикости и вступить в союз народов, где [любое], даже самое малое государство могло бы ожидать своей безопасности и прав не от собственной мощи или собственной правовой оценки, но исключительно от такого великого союза народов (Foedus Amphictyonum)², от объединенной мощи и от решения в соответствии с законами объединенной воли. Какой бы фантастической ни казалась эта идея и какому бы осмеянию ни подвергались ратовавшие за нее аббат де Сен-Пьер или Руссо³ (может быть, потому, что они верили в слишком близкое ее осуществление), это, однако, неизбежный выход из бедственного положения, в которое люди повергают друг друга и которое должно заставить государства принять именно то решение (с какими бы трудностями для них это ни было сопряжено), к какому дикарь против своей воли как раз и вынужден был прибегнуть – отказаться от своей животной свободы и искать покоя и безопасности в законосообразном устройстве. Все войны поэтому представляют собой многочисленные попытки (хотя и не в качестве намерения человека, но все же в виде замысла природы) создать новые отношения между государствами и посредством разрушения или, по меньшей мере, раздробления [их] всех образовать новые объединения, которые опять-таки не могут сохраниться ни самостоятельно, ни рядом друг с другом и потому должны претерпевать новые аналогичные революции, пока, наконец, однажды, отчасти благодаря наилучшей внутренней организации гражданского устройства, отчасти же благодаря общему соглашению и международному законодательству, не будет установлено состояние, которое, подобно гражданскому общественному организму, сможет сохраняться автоматически.

Следует ли ожидать от подобного эпикурейского⁴ стечения действующих причин того, что государства, благодаря своим случайным столкновениям, подобно мельчайшим частичкам материи, испробуют всевозможные образования, которые вновь будут разрушены в результате новых столкновений, пока, наконец, однажды случайно не получится такое образование, которое сможет сохранить свою форму (счастливый случай, который вряд ли когда-нибудь произойдет!)? Или же, напротив, нужно согласиться с тем, что природа следует здесь своим закономерным путем, постепенно ведя наш род от низшей ступени животности к высшей ступени человечности, а именно – благодаря собственному, хотя и вынужденному искусству человека, и вполне закономерно развивая в этом кажущемся диким беспорядке упомянутые первоначальные задатки? Или же предпочтительнее признать, что из всех этих действий и противодействий людей в целом нигде ничего, по крайней мере ничего разумного, не возникает, что все остается, как прежде, и что поэтому нельзя заранее сказать, не уготован ли этим свойственным человеческому роду раздором ад с [его] страданиями, причем в еще столь зависимом от нравственности состоянии, – а именно тем, что, может быть, и само это состояние, да и весь предшествующий прогресс в культуре будут вновь уничтожены варварским опустошением (судьба, за которую нельзя отвечать при господстве слепого случая, тождественного с беззаконной свободой, если не соединить ее с путеводной нитью природы, таинственным образом связанной с мудростью!) – Тогда вопрос сводится примерно к следующему: разумно ли признавать устройство природы целесообразным в частях и тем не менее бесцельным в целом? – Итак, то, что устанавливает лишенное цели состояние дикости, сдерживающее развитие природных задатков нашего рода–но в конце концов через страдания, в которое оно повергает человеческий род, понуждающее последний выйти из этого состояния и вступить в гражданское устроение, где все [упомянутые] зародыши смогут развиваться,  это же создает варварская свобода уже образовавшихся государств, т. е. то, что хотя из-за использования всех сил общественного организма, направленных на вооружение друг против друга, из-за опустошения, которое несет война, а еще в большей степени из-за необходимости быть постоянно готовым к ней, и сдерживается полное развитие природных задатков в их поступательном движении, зато бедствия, вытекающие отсюда, заставляют наш род найти закон равновесия для благотворного самого по себе столкновения между многими соседними государствами, обусловленного их свободой, и создать объединенную власть для придания этому закону силы, следовательно, ввести всемирно-гражданское состояние публичной государственной безопасности, которое таило бы в себе некоторую опасность, не давая человеческим силам уснуть, хотя [вместе с тем] содержало бы принцип равенства их взаимных действий и противодействий, не позволяя им разрушить друг друга. Но прежде, чем будет сделан этот последний шаг (т. е. возникнет союз государств), стало быть, почти на полпути к его установлению, человеческая природа испытывает самые тяжкие бедствия при обманчивой видимости внешнего благополучия. И Руссо был вовсе не так уж неправ, предпочитая состояние дикости⁵ , если не принимать в расчет ту последнюю ступень, на которую нашему роду еще [только предстоит] подняться. Благодаря искусству и науке мы в высшей степени культивировались. Мы чересчур цивилизовались в смысле всяческой вежливости и учтивости в общении. Но нам еще слишком многого недостает, чтобы считать, что мы уже и морализовались, ибо, хотя идея моральности относится к культуре, применение этой идеи, если она сводится лишь к подобию нравственного в честолюбии и любви к внешним приличиям, создает лишь цивилизованность. Но до тех пор, пока государства расходуют все свои силы на достижение тщеславных и насильственных завоевательных целей и таким образом постоянно сдерживают медленные усилия своих граждан по внутреннему воспитанию образа мыслей, лишая их даже всякой поддержки относительно этого намерения, нельзя ожидать ничего от подобного способа, потому что для него требуется длительное внутреннее совершенствование каждого общественного организма в целях воспитания своих граждан. А все доброе, что не привито на морально-добром образе мыслей, есть лишь чистая видимость и позлащенная нищета. В этом состоянии человеческий род останется до тех пор, пока он [тем] способом, о котором я говорил, не выйдет из хаотического состояния отношений между государствами.